Блуждающие огни.

Пролог.

…Москва еще спала. Первые трамваи Замоскворецкого трамвайного парка, покачиваясь на ходу, только — только начинали выезжать из вагонного сарая. Редкие грузовички и пикапы подмосковных крестьянских хозяйств неспешно тащились к Даниловскому рынку. Вдоль Шаболовки к Донскому монастырю катил маленький угловатый буро — желтый трамвайчик с выгоревшей нечитаемой надписью «Конь…Шус… ва» на боку и круглыми фарами — глазами. Дверей у трамвайчика не было, вместо них был просто широкий проем, обрамленный резными деревянными перилами, с потолка вдоль всего салона свисали лианы поручней — они были почти черными и гнутыми, даже извилистыми. По бокам тянулись ряды сидений, точнее сказать, скамей. Салон был довольно чист, лишь на полу кое — где виднелись темные пятна, да по углам блестела паутина. Сквозь мутные стекла пробивались розовые рассветные лучи.

Трамвайчик тихо катился по путям, слегка громыхая внутренностями на стыках рельс. Машин почти не было видно, прохожие тоже попадались редко. Некоторые из них запрыгивали в трамвайчик, но пока что их было слишком мало. Возле старинного Храма Троицы Живоначальной в салон проворно прыгнули двое, протиснулись внутрь салона. Первый, в неброском костюме служащего, с приветливой улыбкой скосил глазами влево — вправо, осматриваясь, второй, в потертом пиджаке, в кепке, надвинутой по самые глаза, скользнул по салону равнодушным взглядом. Никто за ними торопливо не метнулся в вагон, лишь на соседней площадке неуклюже взгромождалась раскрасневшаяся толстуха, способная своими формами привести в неземное восхищение великого Рубенса. Она таращилась по сторонам с тем туповато-философским выражением, какое нередко бывает у русских баб из простонародья. Распахнутую по-домашнему цигейку, из — под которой торчала ситцевая кофточка, она даже не озаботилась застегнуть…

Двое заскочивших в трамвай уселись в заднем левом углу салона, рядышком уселась толстуха, сонно всматриваясь в хмурые, помятые лица ранне — утренних пассажиров и еле слышно забурчала себе под нос что-то про рынок и про какую — то Аглаю « с под Бронниц, будь она неладна со своими огурцами».

— Какие новости при дворе? — негромко спросил первый, в неброском костюме.

— В подлунном мире нет новостей…А вот Европа от новостей буквально захлебывается.

— Что вы говорите?! Какими же, ежели не секрет?

— Какой там секрет, тем паче от вас? — хихикнув, ответил второй, в кепке. — Представьте, дорогой мой, с превеликим удивлением узнал на днях, что Бремен, Гамбург и Любек вернули себе старые официальные названия.

Он глянул на собеседника с лукавинкой и четко, но негромко, по-немецки, произнес:

— Hansestadt Bremen, Hansestadt Hamburg, Hansestadt Lubeck.

— Слово «Ганза» становится необычайно популярным. Я слышал, что в последнее время возникают всякие— разные инициативные неправительственные организации. Новый Ганзейский союз вырисовывается. — заметил первый.

— Особенно на уровне правительств заинтересованных стран. — ввернул второй. — Знаете, у меня складывается впечатление, что Германия в последнее время всерьез рассматривает вопрос о Ганзе. О новой Ганзе, но со старыми задачами: монопольное посредничество. Только теперь не между производящими районами Северной, Западной, Восточной и отчасти Центральной Европы и даже Средиземноморья, а между Европой и Азией.

— Из чего сие следует? Из переименования городов?

— Не только. Немцы удивительным образом чуют вероятные изменения и перспективы. В частности изменения и перспективы именно в регионе Балтийского моря…

— Ну что ж, удивительного ничего не вижу в этом. Германские позиции на Балтике традиционно сильны. Тем более что исторический аналог такого сотрудничества — Ганзейский союз, по — видимому предоставляет немцам неоценимый практический опыт.

— Макиндера читали?

— Кое — что читал. Вернее сказать — почитывал.

— Германия рассматривает Новый Ганзейский союз как возможность сыграть роль моста между Европейским и Азиатско — Тихоокеанским экономическими пространствами. Классик вашей, западной, геополитики Макиндер в статье «Географическая ось истории», которая справедливо считается главным, исходным текстом теоретической геополитики, где обобщены все предыдущие достижения европейской политической географии, утверждает, что для любого государства самым выгодным географическим местоположением является «срединное». Россия как раз и обладает этой географической выгодой. Германия же хочет воспользоваться открывающимися перспективами и поучаствовать в реализации этой выгоды.

— А Япония? — лениво поинтересовался «неброский костюм».

— И Япония. — кивнула «кепка». — Через Балтийское море российский транзит идет более тысячи лет, меняется только товар — сначала мед, воск, соль, сегодня станки, текстиль, нефтепродукты, древесина. Но неизменен такой неисчерпаемый ресурс этого региона, как его географическое положение. И чем больше этот ресурс эксплуатировать, тем богаче он становится. А следовательно — богаче становятся и те, кто этим ресурсом пользуется.

— Полагаю, и другие заинтересованные страны испытывают желание принять участие в перспективном деле?

— Разумеется. Есть и другие заинтересованные страны...

…Со стороны Александровских казарм еле слышно доносились сурны, барабаны, медные, старинной работы «воеводские» набаты — их по традиции вывозили на ежеутреннюю побудку на четырехконных упряжках. Раньше ими подавали общие команды: «вперед», «по коням», «спешиться», «на вылазку», а нынче их медные вопли дополняли общую команду на подъем. На паперти перед Храмом Троицы Живоначальной два бородатых монаха негромко переговаривались между собой:

— Андрюха, ты ж глянь: не успел англичанин в вагон вступить, как захотел сразу определить — а не начнется ли прямо от трамвая наблюдение?

— Да я приметил уж. Улыбка евонная не приветливая, скованная. Настороженная улыбка. И оглядывался несколько медленнее, чем полагается в таких случаях — голову вертел равномернее, так обычно не делают.

— Угу.

— Мельчают шпиены. — усмехнулся один из монахов. — Не тот нынче шпиен пошел.

— Ежели он так примитивно светится, едва вступив на подножку трамвая, что он будет вытворять дальше? — возмутился другой монах. — В ресторане, к примеру? Я как — то «работал» одного такого «осторожного», ей — богу, даже жалко было смотреть, как он себя то и дело одергивал, словно сам себя обухом по голове темяшил — не хотел контроль потерять!

— Боится сорваться, точно. Боится перестать контролировать каждый свой шаг и каждое слово. — поддакнул первый монах. — Оттого напрочь забывает девиз разведки: не привлекать к себе внимание, уметь растворяться в массе похожих на тебя, потеряться. А с другой стороны, посуди сам. Дипломат, что звезда синематографа: он всегда невольно привлекает внимание. Ну, а ежели ты и дипломат, и говоря грубо — шпион? Ты же находишься тогда все время как бы в освещенном прожектором круге!

— Ладно, хрен с ним. — махнул рукой другой монах. — Слушай — ка, Маришка просто молодец! Так достоверно дуру — бабу разыгрывает. Я буквально хохотал, глядя как она в трамвай лезла. Готов спорить, что от нее едва уловимо пахнет мясными щами и корицей. Ни в жисть не догадаешься, что она филер!

— Да уж, ничего не скажешь…— покачал головой одобрительно первый монах. — Филигранная работа…

Глава Первая.

Главное — конец.

5 июля 1932 года. Понедельник.

Москва. Остоженка.

Одна из конспиративных квартир Департамента Государственной Охраны помещалась на углу двух московских улиц, у Пречистенки и Остоженки, возле бывшей усадьбы боярина Бориса Юшкова. Купцы Обуховы в свое время выкупили усадьбу и отстроили двухэтажный конторский дом. Это был неплохой пример новой городской застройки. Центр здания выделялся пилястровым портиком с арками на втором этаже и высоким фронтоном. Старинные каменные палаты остались позади конторского дома, в глубине двора — владельцы крупнейшей в России сталелитейной компании, Обуховы, приспособили их под второстепенные конторские помещения и архив.

— …Итак, вы его потеряли? — тон заведующего наружным наблюдением ротмистра Бегунова был миролюбивым.

— Как сквозь землю провалился, аспид, — старший летучей филерской бригады смотрел на ротмистра исподлобья. — К сожалению, мы не смогли взять неустановленное лицо под наблюдение. Вели визуально до момента окончания разговора в трамвае. А он, «кепка», спрыгнул у 1 — го Верхнего Михайловского проезда, сиганул дворами в сторону Донского монастыря. И там пропал.

— А второй?

— Англичанин? Этого довели Бекетовского пруда на Загородном шоссе. Там он сел в метрополитен, доехал до станции «Никольская» и пешком добрался до Старого Английского двора, до британской торгово — дипломатической миссии.

— Проверялся?

— Профессионально. — с ноткой уважения в голосе ответил старший филер. — Хотя и выглядел довольно скованным. Был в напряжении. Но не оглядывался, шнурки не завязывал, из — за угла не выглядывал…

— Шнурки у англичан никогда не развязываются — они специально вощеными сделаны. — вздохнул ротмистр Бегунов…— Значит так получается…Обставился англичанин по всем правилам. Иначе говоря, создал гарантированные условия, чтобы его конфидент не попал в поле нашего зрения…

5 июля 1932 года. Понедельник.

Москва. Угол 2-го Николо — Песковского переулка и Собачьей площадки. Здание Министерства Внутренних Дел.

…Министр ткнул золотым карандашом в лежавший перед ним на письменном столе английский журнал «Weekly political review», выходящий в Лондоне, внимательно посмотрел на Директора Департамента Государственной Охраны Георгия Васильевича Эккервальде, курившего в глубине кабинета в мягком, малинового цвета, вольтеровском кресле:

— Сыровата сплетня, а? Или не сплетня это вовсе, а вполне конкретный материал, составленный на основе сведений, предоставляемых весьма информированным источником?

Фон Эккервальде покосился на журнал и на письменный стол, ломившийся от бумаг. У министра не было, кажется, никакого желания их читать.

— С текстом статьи успели ознакомиться? — спросил министр.

Он только что вернулся из соборного комитета по делам разведки и контршпионажа, от людей, которых считал болтунами и политическими лицемерами. Люди, входившие в соборный комитет, вечно считали себя самыми важными. А чтобы быть еще более важными, им нужно было владеть информациями. Они требовали сведений, все больше сведений. И если в повестке не значилось выступление главы министерства внутренних дел, люди из соборного комитета недоуменно спрашивали: «Что насчет внутренних дел?». И министр ходил на соборный комитет регулярно. Это было само собой разумеющимся.

Фон Эккервальде кивнул:

— Да, еще с вечера. — фон Эккервальде смотрел на министра в упор.

Он знал его много лет. Знал как не дилетанта, лишь выдающего себя за профессионала. Знал как высококлассного и ответственного профессионала, никогда не служившего «по шаблону» и исполнявшего свою работу прилежно и хорошо. Министерство внутренних дел всегда славилось профессионализмом сотрудников. По мнению фон Эккервальде министерский пост достался заслуженному человеку, достался по праву. Но, странное дело, едва во главе ведомства оказывался профессионал высочайшего уровня, полный уникальных идей, он как будто забывал обо всем и начинал больше тратить времени и сил для создания видимости своей работы и игр в кабинетные интриги, которые зачастую приводили к принятию неверных решений. Когда — то знавший, что такое работать своими собственными руками, министр теперь все больше протирал штаны и разыгрывал комбинации, в собственных интересах. Фон Эккервальде понимал, что министр, беря на себя общие вопросы общения со «сферами», помимо демонстрации «флага», еще и произносит множество слов в оправдание по наиболее щекотливым вопросам ведомства. Но министр вставал также на путь предвзятости и угодливости взглядов. Как же так? Получается, что в державе российской сложилась качественно новая сила, стоящая выше даже монаршей воли?! Эту новую силу можно определить вполне конкретным и емким словом — «сферы»! Это практически незримая, нацеленная сила, которая совершенно лишена дара видеть исторические перспективы. «Сферы» служат лишь своим интересам? «Сферы» не думают, к чему может привести их безответственное следование в русле собственных интересов? А кто в конце концов будет расплачиваться по счетам?

Фон Эккервальде вздохнул…

— И что скажете? — спросил министр.

Статья Тома Парфитта и в самом деле была из числа тех, что заслуживали внимания. Самого пристального внимания. Поскольку содержало публикацию письма, адресованного русскому военному министру: «Я знаю, что под руководством моего отца вооруженные силы нашей державы будут реконструированы и усилены. Мы в Акционерном обществе Ф.Г. Калепа и Е. Р. Шпицберга «Мотор», хотели бы участвовать в этом процессе. Мы надеемся, что станем вашими поставщиками запасных частей и небольших сборочных линий». Подпись под этим кратким, но исчерпывающим призывом гласила: «Дмитрий Измайлов, товарищ председателя правления по сбыту».

Компания Ф.Г. Калепа и Е. Р. Шпицберга «Мотор», находившаяся в городе Рига, была известна, как производитель авиационных двигателей и запасных частей для самолетов. Дмитрий Измайлов являлся одним из самых молодых русских предпринимателей и заодно, так уж вышло, — старшим сыном председателя правительства России Александра Александровича Измайлова.

Вступление старшего сына премьер — министра — ему было тридцать пять лет — в должность фактического вице — президента компании «Мотор» состоялось за полгода до публикации занимательного письма в британской прессе. Обосновывая это назначение, глава компании Федор Георгиевия Калеп с обезоруживающей искренностью заявил: «Все мы пытаемся заработать на жизнь».

Тогда — то, после опубликования письма в британской газете в Москве начал завихряться очередной политический скандал. Разумеется, не потому, что кто — то пожелал погреть руки на предстоящей «реконструкции и усилении» авиации. И даже не потому, что имело место явное злоупотребление семейным положением со стороны автора письма.

Общественность, сначала британская, а после и российская, была шокирована циничной формой этого уникального образчика эпистолярного жанра. Кроме того, в памяти еще свежи были воспоминания об аналогичных эскападах прошлого премьер — министра, обогатившего себя приличной суммой в рублях за содействие отечественным лесопромышленникам.

Реакция Кремля на разоблачение «Таймс» была в основном предупредительно — защитительной: поскольку, мол, Дмитрий Измайлов — «частное лицо», он имеет право заниматься «свободным предпринимательством», невзирая на свои родственные связи. Однако несколько позже представители аппарата председателя правительства заявили, что впредь юридический советник премьера «будет давать время от времени неофициальные консультации Дмитрию Измайлову, чтобы он мог полностью пользоваться своими правами как частное лицо, не нарушая при этом своей особой ответственности как член семейства главы кабинета, близко стоящего к особе Государя».

— Прежде всего, надо начать с того, как письмо попало в руки британского щелкопера. — сказал фон Эккервальде. — Я бы рекомендовал начать с цепи. Установить наблюдение за Парфиттом и дать указание нашей резидентуре в Лондоне проследить все его контакты. И попробовал бы обратить этого самого Парфитта в нашего… ну, если не приятеля, то хотя бы в… невольный источник информаций.

— Есть сведения, что сие письмо кто — то подбросил журналисту. Подбросили в Литве, где он собирал материальчик о русском проникновении. А уж оттуда оно вместе с ним перекочевало в Лондон и было опубликовано. Вкупе со статьей.

— Следовательно…

— Следовательно, речь может идти о существовании утечки совершенно секретных информаций, что может нанести непоправимый ущерб интересам державы. Кое — какие данные позволяют мне прямо сказать вам: есть наличие утечки совершенно секретной информации. За англичан пора браться всерьез. Начните раскопки. Последний штрих, завершающий печальную картину, — информация агентуры. Подключайте ее. Комбинируйте. Реализация информации займет еще какое — то время, видимо, немалое. Пока мы не в состоянии не то что ликвидировать, но даже локализовать источник или источники. Не знаем, где предатель. Или предатели, если их несколько. Я полностью исключаю возможность того, что этот самый Том Парфитт столь талантлив, что обладает даром предвидения. К большому сожалению, пока не удается определить, где «течет»: боюсь представить, ежели с самого верха…

Фон Эккервальде внутренне напрягся: самым верхом в службе принято было считать статс — секретаря при Председателе правительства, Ивана Андреевича Новосильцова…

Фамилия Новосильцовых не сходила со страниц русской истории с XIV века. Принадлежавшие к узкому кругу потомков бояр первых московских князей и записанные в первую официальную родословную книгу — Государев Родословец середины XVI века, — Новосильцовы знали времена взлетов и падений, но в каждом поколении выдвигали личностей, славных своей государственной службой, дипломатической и военной деятельностью, общественных деятелей и известных литераторов. Согласно официально утвержденной родословной легенде, окончательно сложившейся только в конце XVII века, родоначальником Новосильцовых являлся некий Шель, приехавший в 1375 году из «Свейского королевства», то бишь из Швеции, в Польшу, а оттуда в Москву к великому князю Дмитрию Донскому и крестившийся под именем Юрия. Впрочем, в Государевом родословце легенды не было, а прозвище родоначальника — Шалай, имело явно русское происхождение. Первые русские Новосильцовы упоминались в летописях как окольничие князя Владимира Андреевича Храброго, наместники ими же отстроенного Серпухова. В дальнейшем Новосильцовы думных чинов не получали, хотя продолжали служить на почетных должностях, да при особах государевых, да возле Двадцати родовитейших*…

Нынешним статс — секретарем являлся Иван Андреевич Новосильцов, пользовавшийся при Государевом дворе абсолютным доверием. Он был в числе «ближних» друзей государя и как царский фаворит, но преклонных лет, возглавил «аппарат».

Что представлял собой в действительности «разведывательный аппарат» России — политический, военный, экономический и дипломатический, летом 1932 года?

Это была странная, громоздкая мешанина. В России этот «аппарат» находился под контролем статс — секретаря Председателя Правительства, который координировал деятельность секретных и специальных служб, оценивал и проверял информацию, готовил продуманные резюме для кабинета министров при принятии решений. Контроль за соблюдением специальными службами законов был не более чем декорум, реверанс в сторону норм, законов и прав, пропагандистское прикрытие для некоего поддержания спокойствия общественного мнения. Зачастую «координация» носила случайный характер; часто в это дело вмешивались непрофессионалы, а статс — секретарь принимал скороспелые решения, основываясь на неподтвердившихся слухах. Временами регулируемо выпускался пар, давалась санкционированная утечка нарушений в деятельности специальных служб, следовало парламентское или журналистское расследование, шум, скандал, поиск виновных, публичная порка «стрелочников», а тем временем работа разведывательных и контрразведывательных служб шла своим чередом. Истинное же предназначение статс — секретаря заключалось в надзоре за лояльностью специальных служб к правящим кругам, высшему государственному руководству, поддержание требуемого внутриполитического баланса.

Согласно принятой в России системе осуществления разведывательной, специальной и контрразведывательной деятельности, практически каждый министр или глава ведомства являлся главой соответствующей службы.

Министр внутренних дел отвечал за разведывательную и контрразведывательную работу Департамента Государственной Охраны. Круг вопросов, находящихся в ведении Департамента Государственной Охраны предопределил его специальный статус. В нем были сосредоточены все дела, связанные с разведывательной и контрразведывательной работой, революционным, противоправительственным и оппозиционным движением, и борьбой с ними. Огромная важность для правительства этой сферы деятельности Департамента, обусловила предоставление Госохране более широких прав. В то же время, большой объем выполняемых им работ, делал его учреждением в учреждении. Он имел довольно большой штат и совершенно особую структуру. Департамент делился на отделения, каждое из которых по своим функциям, численному составу и организацию работ мало чем отличалось от любого из делопроизводств министерства. Военный министр отвечал за работу особого делопроизводства отдела генерал — квартирмейстера Главного Управления Генерального Штаба; политическая разведка действовала под руководством министра иностранных дел. При министре имелся секретный Цифирный комитет, о существовании которого было известно всего нескольким людям. Все члены Цифирного комитета числились по штатам других подразделений МИДа. Цифирный комитет состоял из политической канцелярии, в сферу деятельности которой входили дела, относящиеся к международной полиции, шпионажу и контршпионажу, и двух Экспедиций. Первая (Цифирная) Экспедиция занималась разработкой и изготовлением новых шифров, ключей и кодов для Министерства, шифрованием и дешифрованием всех текущих бумаг ведомства, Вторая (Дешифровальная) — ведала дешифровкой перехваченных иностранных депеш, дипломатических кодов, ключей и шифров. Дешифровальной части также подчинялся «черный кабинет» — служба перлюстрации иностранной дипломатической почты. Экспедиции возглавлялись управляющими, при которых были помощники. Свои отделы разведки и контрразведки имели морской министр и начальник Главного Штаба ВВС, министру связи, почт и телеграфов подчинялся Департамент правительственной связи, у министра финансов была собственная Информационная часть, занимавшаяся сбором сведений о валютном и финансовом положении иностранных государств ( ее курировал товарищ министра по внешнеэкономическим вопросам). Министру финансов также подчинялись Отдельный Корпус Пограничной Стражи, имевший собственные разведывательное и контрразведывательное отделения и Департамент таможенных сборов, располагавший небольшим контрразведывательным аппаратом. У министра печати имелся цензурный комитет, а на министра промышленности и торговли работало Центральное Бюро Технической Информации, попросту говоря — экономическая и научно — техническая разведка. И даже у Дворцового Коменданта, подчинявшегося министру Государева двора и уделов, была своя секретная служба — Особый Отдел Осведомительной Агентуры.

Это разделение носило в основном номинальный характер, поскольку царь и премьер — министр, как правило, являясь постоянными получателями препарированных для руководства страны материалов, проявляли большой интерес к разведывательным делам и могли по своему усмотрению назначить лицо для непосредственного контроля за работой разведывательного сообщества.

Предоставляемые министрам разведывательные сводки поступали, как правило, непосредственно от аппарата, добывающего информацию. Министры исправно направляли отчеты и сводки статс — секретарю, у которого в подчинении имелось небольшое информационное отделение, отвечавшее за подготовку текущих разведывательных оценок. Статс — секретарю вменялось в непосредственную обязанность рассматривать окончательные варианты выходных документов. Но он не руководил работой разведывательных и специальных служб, хотя фактически для контроля их деятельности располагал собственным, небольшим аппаратом, в который входили отделение юрисконсульта, отделение генерального инспектора, проводившее проверки и расследования работы специальных служб, и отделение финансового ревизора. Да и министры норовили докладывать все самое «вкусное» в обход статс — секретаря, напрямую. В итоге, должность Координатора секретных служб представляла собой почетную синекуру для человека, пользующегося высоким уровнем доверия со стороны государя, лично преданного ему, но отошедшего, в силу преклонного уже возраста, от важных государственных дел и не игравшего практической роли в деле осуществления непосредственного функционирования «аппарата». Его компетентность, профессионализм, опыт играли роль не более чем вторичных факторов. Тем не менее, в статс — секретариате оседали кое — какие важные информации.

— В — общем, ищите. Копайте. Вычисляйте. Вы в курсе парадокса, так сказать, больших чисел. Одного предателя вычислить легче, чем группу. Да, вот еще что…У государственных чиновников довольно своеобразные представления о том, что важно для высших сановников. Сферы часто находят, что доклады подчиненных содержат лакуны, особенно в тех случаях, когда речь идет о плохих новостях, разногласиях, склоках, неприятных сплетнях. Сферы узнают об этом от других людей, через какое — то время, через несколько дней или даже недель. Их начинают посещать тревожные мысли, что они просто не будут должным образом извещены о разразившемся серьезном кризисе, о котором их не посчитали нужным поставить в известность. Посему, все свои действия постарайтесь засекретить как следует, а докладывать следует только мне. Мне лично!

Фон Эккервальде кивнул.

— Но это только первая часть нашего с вами разговора Георгий Васильевич. Та часть, ради которой мы с вами по земле ходим и ее роем носами. А теперь вторая часть, из — за которой я в высоких сферах витаю. На предполагаемой в ближайшее время встрече глав четырех великих держав в Лиссабоне англичане намерены поставить «русский вопрос». Каково? Русский вопрос! Вот, что пишут негодяи — «Россия есть «пораженный проказой» вековечный соперник британской короны»! Предлагается нас, «прокаженных», антагонизировать, выйдя за пределы определенного уровня! Нас потом ведь будут принуждать, чтобы мы выполнили, все, что они там еще назапланируют в Лиссабоне, на конференции, а нас заставят пойти еще на новые уступки. Не скрою, дорогой Георгий Васильевич, я в тревоге. Я встревожен. Причины моей тревоги в настроениях англичан. Их пресса в последнее время, словно по команде, с цепи сорвалась: идут откровенные нападки на Россию. Печатаются материалы о росте оппозиционных настроений в России, при этом ссылаются на наших отечественных, доморощенных либералов и возмутителей государственного спокойствия…

«Откуда он все это берет?» — подумал про себя Директор Департамента Государственной Охраны? Фон Эккервальде стало вдруг скучно…Раз в две недели он приходил на доклад к министру с синей картонной папкой, в которой содержались доклады о «настроениях». Составленные сухим, лаконичным, канцелярским языком, доклады не всегда были интересны, но министр знал, что собиратели «настроений» никогда не ошибались в своих прогнозах и не допускали промахов. Министр знакомился с докладом, потом какое — то время «витал в сферах» и спускался с «небес» совершенно иным человеком — будто бы не было вовсе докладов фон Эккервальде, и начинал очередные игры втемную.

— Я элементарно представляю, как устроена английская пресса. — продолжал разглагольствовать министр. — Нам твердят, что британские газеты ведут независимую редакционную политику, но признаться, немногие в это верят. При всей их демократии и при всем их парламентаризме, эти антирусские нападки не могли быть напечатаны без того, чтобы не было команды с самого верха. Поэтому у меня нет никаких сомнений, что это делается с ведома, а может быть, и с разрешения британских верхов. Вопрос: зачем это делается?...

…Госохрана всегда верно улавливала настроения простого народа, высших сфер и загодя информировала о них министра. Никогда не бывало так, что из — за нехватки информаций, или по каким — то иным причинам, «собиратели настроений» не могли сделать выводов. Никогда они не просили дополнительного времени, никогда не ссылались на нехватку материалов для беспристрастного анализа. Министр был приучен полагаться на доклады фон Эккервальде и в благодарность позволял себе не выказывать излишней щепетильности в отношении методов работы Госохраны, закрывал глаза на грехи департаментских, и не жалел средств из «рептильных фондов» для финансовой поддержки. Нельзя сказать, что фон Эккервальде это не устраивало. Наоборот, устраивало. Но Директор Департамента ловил себя на мысли, что вся работа по «собиранию настроений» делается зазря…

— Вся наша работа я имею в виду службу нашу, снизу доверху строится на доверии. — сказал фон Эккервальде, глядя на министра. — Если нет доверия, информациям и работе грош цена, а вся многосторонняя деятельность попросту теряет смысл. Если я не пользуюсь вашим доверием, мне не место в этой службе.

— Я доверяю вам, Георгий Васильевич. Вы можете быть в этом абсолютно уверены. Цените это доверие и не злоупотребляйте им. Ваши доклады о настроениях, к счастью, не носят печать очковтирательства. Иначе они уже давно бы потеряли свою значимость. А вы бы потеряли всякий авторитет.

— Благодарю.

— Не стоит благодарности. От нас ждут действий.

— Каких именно?

— Георгий Васильевич, вы даже примерно не представляете, какая наверху идет свара. — сказал министр.

— Представляю.

— Сейчас наверху идет борьба. Есть серьезная группа влиятельных лиц, которые желают как можно сильнее грохнуть кулаком по столу. Им нужна соответствующая информация. Для оправдания производимого грохота в посудной лавке. И есть те, кто хотел бы договариваться с Западом, причем любой ценой, естественно за счет покрытия издержек Россией, не Европой. И им нужны информации, но совершенно иного характера — о покладистости Запада. А золотую середину, умеренно — хватких, готовых на разумный компромисс, на умелое маневрирование, чтобы не допустить ухудшения отношений с Америкой и Англией, а, быть может, и поладить с ними, но с соблюдением государственных интересов, представляют немногие.

— Государь в их числе?

— Да.

— Это весомая фигура.

— Весомая, да…Но, представьте себе, как его рвут на части, желая переманить в тот или иной лагерь. Государь наш достаточно молод, ему еще нет и тридцати лет. Он не имеет большого опыта в делах государственных и политических. Каждый норовит вставить свое лыко в строку. Всяк ныне норовит выйти и очаровать царя прожектами мирового масштаба. Но беда в том, что по большей части проекты составлены людьми посредственными. И получается хаос и неразбериха. Много ошибок, за которые расплачиваться придется державе нашей.

— Ваше превосходительство, ответьте мне откровенно: вы, лично вы, ищете повод избежать конфронтации с Западом?

— Допустим, ищу. И не я один. А что в этом плохого? Или надо заварить очередную кашу, а потом всем дружно ее расхлебывать?

— И от вас ждут действий?

— Да. Действий. И информаций. Всякий предпочитает именно сейчас иметь конфиденциальную информацию. В любом важном деле иногда достаточно своевременной информации, чтобы придумать более конкурентоспособную комбинацию и раздавить всех других конкурентов. Нас ставят перед фактом: мы должны подобрать побольше сведений для сооружения фигового листка всеобщего одобрения на тот случай, если потребуется не останавливаться перед решительным ударом. И в то же самое время от нас требуют информаций о покладистости Запада.

— Вас самого не воротит от всего этого?

— От чего этого? Договаривайте. — министр сделал непроницаемое лицо.

— От лжи и от беспрестанных игр.

— Не воротит. Скажу откровенно. Сегодня нет почетнее службы, чем сыск. Разве не ведомо вам, как скверна разъедает наше государство? Скверне не мстят, ее вычищают. Работа такая у нас с вами такая. Грязная. По этой грязи мы и идем. А игры…Что ж, игры…Игры продолжаются, поскольку все понимают, что эскалации войны или крупного политического кризиса не избежать. Требуется масса усилий и времени, чтобы остановить нежелательное развитие событий.

— Значит, нужны правильно поданные информации? — спросил фон Эккервальде.

— А — а, улавливаете? Верно, правильно поданные…За политикой, как и положено, следят только те, кому это положено, простите за каламбур! Во всем мире — и это хорошо известно — политические комбинации разыгрывают первые лица, а министры подбрасывают варианты и делают ходы по заранее подготовленным планам… Так, что…«Верхи» поддержат. Они будут кушать любые блюда с нашей кухни, если мы станем подавать их именно под нужным соусом: «англичане бяки» и «англичане душки». От иных блюд станут воротить нос и сменят трактир и трактирщика. Так что будем готовить блюда и поливать их привычным соусом. Но не забудем и о десерте.

— О десерте?

— Да. Пикантности и подробные мелочи. «Верхи» неглупы, но и они время от времени любят посмаковать нюансы. Все будет по — настоящему. Взаправду. Блюдо должно пахнуть очень натурально. Во всех смыслах. Так — то. Есть по этому поводу мыслишки? Планы?

— Планы есть, да в коробочку надо влезть.

— Вот и влезьте. — министр выглядел уставшим. На его плечах лежал груз всех тайн, с которыми ему приходилось сталкиваться в силу занимаемой должности. — Идите, Георгий Васильевич, я более вас не задерживаю…

7 июля 1932 года. Среда.

Подмосковье. Козьмодемьянское.

…От Казанского Головинского монастыря, что в Ховрине, на севере Москвы, до Петровского — Лобанова можно было добраться обычным рейсовым автобусом. Или воспользоваться пригородным поездом.

Подмосковное село Петровское — Лобаново не было облюбованной дачниками местностью, но здесь, на гребне, на откосе, обосновались в нескольких уютных виллах, за строгими неокласическими фасадами которых скрывались причудливые интерьеры, поражавшие своей экзотической роскошью. Одни из них становились местом пиров — праздников, и устроители не раз поражали гостей невиданной пышностью и изобретательностью. Были, впрочем и другие виллы, отстроенные в спокойной манере, без архитектурной вычурности. И жизнь там протекала почти что камерная. Среди владельцев вилл были известный табачный магнат Стамболи, купцы — миллионщики Второвы и Денисовы, писатель — политик Николаев, нефтепромышленник Манташев, московский заводчик Прохоров, бывший председатель Земского Собора Алексеев, музыковед Леонид Сабанеев, актер Осип Рунич и другие.

Село образовало собою нечто вроде подвижного «парламентского клуба» из беспрестанно наезжавших и пропадавших здесь целыми днями литераторов, депутатов Земского Собора, профессоров, отставных министров, артистов, сановников и «именитых людей».

А совсем рядом, в двух верстах от небольшой железнодорожной станции, на речке Химке, посреди холмов, помещичьих усадеб с прудами напереди и с густыми садами позади, посреди полей, растворилось сельцо Козьмодемьянское, с церквушкой, со старыми деревянными, но добротными домами. Исконная вотчина царская. Годуновская. В 1585 году в документах появилась запись: «За боярином за конюшим Борисом Федоровичем Годуновым вотчина купли село Козьмодемьянское, на речке Химке, а в нем церковь Кузьма и Демьян».

Род Годуновых вел родословную от татарского мурзы Чета, в крещении Захарии, который в 1329 году выехал из Орды к великому князю московскому Ивану Даниловичу Калите и построил Костромской Ипатьевский монастырь. Старшая линия потомков Чета — Сабуровы, в конце XV века уже заняла место среди знатнейших родов московского боярства, тогда как младшая — Годуновы, выдвинулась столетием позже при Иване Грозном, во время опричнины. Основатель династии, Борис Федорович Годунов через свою сестру, Ирину Федоровну, породнился с московскими царями и это обстоятельство немало поспособствовало его избранию на царство в 1598 году. За его спиной спесивые бояре, кичившиеся своей родовитостью, постоянно плели интриги, распускали нелестные слухи о «неприродном царе». Казалось, неустранимой была двойственность статуса первого Годунова, сохранялась шаткость положения в качестве царя. Борис Годунов устоял. Династия не пала, удержалась. Сын основателя, Федор Борисович, правивший сорок с лишним годков, преодолел тяжелый династический кризис, подавил смуты, прекратил соперничество в борьбе за трон, укрепил власть. Боярская знать не заявляла своих поползновений на царские скипетр и державу. Династия вполне легитимировалась, основательно укоренилась в русской почве, превратилась в монолит.

Селение Козьмодемьянское, облюбованное царями, как было крохотным, так и осталось им, разве что числилось за Государевым двором и уделами, да чуть в сторонке стоял старый государев, Борисов, дворец, тяжелый, крепкий, на красно — кирпичных стенах которого можно было увидеть вековую замшелость. Нынешний царь наведывался в Козьмодемьянское редко и то лишь, чтобы побродить по дорожкам дворцового сада, который сам и сажал. И до него государи сажали сад. С любовью сажали, с надеждой на долгое цветение…

…Царь шагал по дорожкам сада, по шуршащей под ногами листве. Рядом с ним, почтительно отстав на шаг, шел министр иностранных дел князь Василий Михайлович Долгоруков…

— …В Японии есть весьма влиятельные силы, которые видят в России не только врага и конкурента своим азиатским проэктам, но и потенциального партнера в экономическом освоении Дальнего Востока. И союзника в грядущем противостоянии экспансии европейских держав и Америки. — сказал государь, слегка замедляя шаг.

— Ваше Величество, в этом случае следует четкий вывод: для обеспечения политической, военной и экономической безопасности японцам нужно сочетать укрепление позиций на материке, прежде всего экономических, в силу зависимости Японии от корейских и китайских ресурсов. — ответил министр иностранных дел Василий Михайлович Долгоруков. — Вся японская континентальная политика, по моему глубокому убеждению, сводится в настоящее время к одной цели: эксплуатация природных богатств Кореи, Центрального и Южного Китая, создание там относительно мощной индустриальной базы. Этому есть объяснение. В Японии отношение к государственному пространству подверглось в период революции Мэйдзи кардинальной ревизии. До того времени сёгунат Токугава проводил изоляционистскую политику и не стремился к расширению подвластной ему территории на том простом основании, что земля, на которой проживают японцы — наилучшая, а потому нет никакого смысла стремиться выходить за ее пределы.

— Соглашусь с вами, Василий Михайлович. — сказал царь. — Мыслители того времени полагали, что «уважаемость» страны никак не коррелирует с обширной территорией. Эту мысль хорошо выразил японский географ и астролог Нисикава Дзёкэн. Формулировка мне понравилась: «Если страна большая, то это не значит, что она уважаема. Ее уважаемость определяется правильностью чередования четырех времен года, достоинствами и недостатками ее людей. Если же страна чересчур велика, то чувства людей и их обычаи весьма разнообразны и сделать их одинаковыми трудно. А потому Китай хоть и является страной священных мудрецов, но все равно династия приходит через какое-то время в беспорядок, и управление делается на долгое время трудным…Что до Японии, то ее размеры не малы и не велики, обычаи и чувства ее людей одинаковы, управлять ими легко».

— В период Мэйдзи восторжествовала совсем иная идея: чем больше территория страны, тем престижнее. — проговорил Долгоруков. — Это находилось в полном соответствии с западной концепцией державного пространства, которая предполагает приобретение колониальных владений, являющихся признаком «уважаемой» страны. Оказавшись пленницей этой концепции, Япония вынудила себя пересмотреть и вековую подозрительность по отношению к морским просторам, которые ранее расценивались как препятствие для нежелательных иноземных влияний.

— И тогда в Токио стали мечтать о гигантской «зоне азиатского сопроцветания» под эгидой Японии. — усмехнулся государь. — Флот, колонии, светоносность империи…Япония мыслит себя находящейся в центре мира на том основании, что является источником света…И свет сей предполагается транслировать в самые темные уголки мира…Избитая тема. И не вполне удачная. С точки зрения оценки действительности это все откровенно провальные проекты, но недостаток обоснованности и трезвости восполняется напыщенным поэтическим и метафорическим дискурсом, к которому не применимы критерии формальной логики.

— Для успеха реализации «зоны азиатского сопроцветания» требуется политическая и военная стабильность.

— Да. Но поскольку Япония приняла западную концепцию расширяющегося государственного пространства, которой придерживается и Россия, две державы с неизбежностью вступили на этом поле в конкурентные отношения. Судьба российско — японских отношений стала заложницей прежде всего территориального фактора. А это предполагает высочайшую степень вовлеченности военных в решение всех государственных вопросов. Мирное решение проблем теперь оказывается затруднительным.

— Но возможным. — подхватил Долгоруков. — Наша «вина» и «вина» Китая заключается только в географии.

— Что?

— Смысл в том, что Россия и Китай оказались соседями «Страны Восходящего Солнца». Но агрессивная политика Японии не имеет конкретно антикитайской или антироссийской направленности, она является следствием взятой на вооружение концепции развертывающегося государственного пространства.

— Ежели в японской внешней политике нет конкретной антироссийской направленности, то вероятно, может возникнуть сотрудничество с Россией на основе раздела сфер влияния, чтобы предотвратить возможные конфликты в будущем? — спросил государь. — Следовательно, гарантиями обеспечения политической стабильности на Дальнем Востоке может явиться наличие прочного партнерства России и Японии?

— И Германии. — как эхо добавил Долгоруков. — Я бы еще добавил и Китай…Хотя, применительно к нашим азиатским делам, Ваше Величество, сие маловероятно.

Царь с любопытством взглянул на министра. Почти все европейские дипломаты признавались, что иметь дело с князем Долгоруковым не только скучно, но даже несносно. Стремясь затянуть переговоры, князь нередко прибегал к наивным хитростям. То вместо обещанного текста договора, переписанного набело, министр иностранных дел России вручал английскому посланнику здоровенный апельсин и при этом церемонно осведомлялся о здоровье дипломата, то вдруг в ответственный момент беседы с французским представителем он с самым серьезным видом начинал рассказывать историю мира от сотворения до дней сегодняшних, или внезапно выспрашивал итальянского дипломата, женат ли он, и рассказывал при этом забавную историю. Сам процесс переговоров с царским сановником был мучителен. Особенно раздражала европейцев тягучая медлительность переговоров, стремление князя отложить, затянуть рассмотрение спорных вопросов, постоянное возвращение к одним и тем же, по сути уже решенным, проблемам или формулировкам. Можно было десять, двенадцать, двадцать раз сходиться на совещания с русскими министром, и всегда он с утомительным однообразием повторял одни и те же вопросы.

Классическим примером подобной тягучей медлительности переговоров «по — долгоруковски» могло служить одно вечернее заседание русско — норвежской конференции по вопросу о рыбных квотах и льготах на Мурмане, когда измученные бессмысленным топтанием на месте, заснули и русские представители и норвежские уполномоченные. А итогом стало подписание сонными норвежцами хитроумной конвенции, выгодной Москве и ограничивающей интересы Норвегии. Медлительный Долгоруков после подписания соглашения неспешно смаковал шампанское вместе с норвежцами, а текст конвенции уже зачитывали в собрании Земского Собора. Министр иностранных дел загодя попросил собрать кворум и уже в ночи депутаты ратифицировали договор. Молниеносное решение Собора ошеломило норвежцев и они не сразу решились опротестовывать спорные моменты конвенции, а когда опротестовали, Долгоруков повел дело столь медленно, что гордые наследники воинственных викингов плюнули и…смирились.

Политический облик князя был сложен и не лишен противоречий. Убежденный монархист, Долгоруков всегда оставался верным слугой царю и его оппозиционное отношение к официальной российской государственности никогда не перерастало рамок фронды. Долгоруков не посягал на устои государственных порядков, не примыкал к политическим группировкам и течениям, он просто выражал возмущение бездарностью отдельных правительственных чиновников и государственных деятелей, неумная деятельность которых могла привести к кризису системы власти в России.

— Василий Михайлович, вы видите предпосылки для создания континентального союза России, Японии и Германии? Я понимаю, конечно, необходимость русско — японских контактов на высшем уровне с каждым днем становится все более очевидной. Вот и вице — премьер Утида четко выразил свои, смею надеяться, заветные мысли, не маскируя евразийское кредо обычной дипломатической фразеологией. Я говорю о его письме, которое было получено и доложено вами на днях.

— Предпосылки давно обозначились, Ваше Величество. Я на днях получил преинтереснейшее письмо от своего старинного приятеля, профессора — русиста Кабаяси.

— В Японии есть русисты? — слегка удивился государь.

— Да, Ваше Величество. Их немного, правда, но они есть. Кабаяси — один из них. Кстати, весьма близок к окружению принца Коноэ...

— Коноэ? Но он, насколько мне известно, считается в Японии главным пропагандистом лозунга «Азия для азиатов» и так называемого «желтого расизма».

— Ваше Величество, каждый японец призван не щадя живота своего распространять дух японизма на земле.

— Вот как? — государь улыбнулся: из всех политических деятелей Японии его почему — то больше всего привлекала фигура принца Коноэ Фумимаро. В японских и европейских журналах ему встречалась фотография принца — ему можно было дать сорок с небольшим. Хищный, не «японский» нос, усики, узкие глаза под густыми, высоко взметенными бровями…В этом лице угадывалась недобрая энергия; густые черные волосы, словно бы взъерошенные, только усиливали это впечатление.

— И что же в письме? — полюбопытствовал царь.

Любопытствовал государь, впрочем, не совсем искренне, лишь делал вид: содержание письма профессора Кабаяси, адресованное Долгорукову, было ему известно — «черный кабинет» Департамента правительственной связи министерства почт и телеграфов работал отменно, подвергая перлюстрации корреспонденцию министров, директоров департаментов, генералов, губернаторов, прочих высших администраторов государства. Да и как же иначе? Иногда содержание писем этих достойных мужей позволяло узнавать о вопиющих случаях злоупотреблений.

— Письмо носит частный характер. Начинается, как и положено с комплиментов. Но весьма показательных. — Долгоруков извлек из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист тонкой рисовой бумаги, осторожно развернул его и зачитал, — «Русско — японская проблема, которой вы уделяете столь много ценного внимания, требует новых усилий со стороны всех, кто видит в дружбе двух наших народов залог мира, порядка и процветания на дальнем Востоке и на Тихом океане вообще».

— Интересно. Интересно весьма, Василий Михайлович. А как быть с русофобскими настроениями среди германских и японских, особенно японских, политиков, военных, да и просто в общественном мнении? Они сильны. Очень сильны. Да и Япония… Обращает свои взоры к Германии и Польше, исходя из их враждебного отношения к России… Возможно, кое-кто в Токио рассчитывает на тройственный союз Японии, Германии и Польши?

— В таком случае японцы совершают серьезную ошибку: они явно недооценивают непримиримый антагонизм Германии и Польши.

— Это мы с вами знаем, а в Токио может и невдомек, по причине отдаленности Японии в географическом и геополитическом смысле от Европы. — улыбнулся государь. — Впрочем, я готов признать, что союзником Токио может стать держава, находящаяся вдали от «Страны Восходящего Солнца». И не мешающая ей…

— Ваше Величество, в Токио мы можем рассчитывать на сторонников союза с Россией, Германией и вероятно, новым Китаем. Их позиции сейчас достаточно сильны. Могу назвать несколько имен: Накано Сэйго, бывший депутат парламента, а ныне глава информационного агентства Дзидзи Цусин. Он задает информационный тон, настраивает общественное мнение на союз с Россией, а не с Великобританией…Еще: генерал Танака, принц Кай…

— А в Германии? — быстро спросил государь.

— Хаусхофер — основатель Немецкого института геополитики, Брюннинг, бывший канцлер, генерал Маркс, длительное время занимавший пост военного агента в Токио, фон Хемниц, министериаль — директор германского внешнеполитического ведомства*, ряд крупных германских промышленников и финансистов. Я имею в виду конечно тех, кто так или иначе связан с Азией и кто оказывает достаточно сильное влияние на курс германской внешней политики на Дальнем Востоке.

— Итак, переговоры — дело решенное.

— Полагаю, что да.

— Кому поручите повести переговоры с японцами?

— Хитрово.

— Василий Михайлович, я в целом удовлетворен вашими пояснениями. Теперь вот что: вы азиатский вопрос знаете прекрасно, вам и карты в руки, как говорится. Полагаю, было бы неплохо, ежели ваше ведомство, я имею в виду руководимую вашим ближайшим помощником Хитрово Азиатскую Часть Министерства Иностранных Дел, помимо официальных, открыто предпринимаемых шагов по нормализации отношений с Японией, изыскало возможности к сближению русско — японских позиций, так сказать, исподволь. Думаю, неплохо было бы вести дело параллельно. Не афишируя имена тех, к кому, как вы полагаете, стоит обратиться, и с кем нам следует вести диалог. Частный, доверительный диалог. Кстати, кто по — вашему, мог бы представлять японскую сторону на переговорах с нами в случае положительного зондажа?

— Сато, принц Кай, вице — премьер Утида, курирующий внешнеполитическое направление в японском кабинете, наконец, принц Коноэ. Это из наиболее значимых, весомых фигур. — сказал Долгоруков.

— Хорошо. — кивнул царь. — В Европе нас, к сожалению, по — прежнему считают азиатами и наследниками византийской, коварной и изворотливой политики. Так и говорят: «русские — азиаты в Европе и европейцы в Азии». Давайте пока не будем Европу в этом разубеждать…

— Ваше Величество, сразу хочется вспомнить слова известного китайского политика, Юань Шикая, который считал идеальным вариантом союз Нового Китая с Японией и Россией: «Если Япония действительно хочет видеть Азию управляемой азиатами, она должна развивать свои отношения с Россией. Русские — азиаты. В их венах течет азиатская кровь. Япония должна объединиться с Россией для защиты от экспансии англо — саксов».

— Хорошо сказано. — улыбнулся государь. — Князь Василий Михайлович, как у вас сегодня со временем? Побудете в Сенеже? Сегодня вечером у нас небольшой домашний концерт. Будет Дмитрий Алексеевич Смирнов*. Будет Монтвид*. Будут Шаляпин с дочерьми, Зилоти*…Они, кстати, только что вернулись из турне по Дальнему Востоку. Между прочим, были и в Японии, и в Китае. Вдруг, да перекинетесь парой слов о том, какие умонастроения в японском музыкальном обществе витают?...

====================

Будет Дмитрий Алексеевич Смирнов*. Будет Монтвид*. Будут Шаляпин с дочерьми, Зилоти* — Дмитрий Алексеевич Смирнов — выдающийся русский оперный певец, лирико — драматический тенор; Екатерина Дмитриевна Воронец — Монтвид — артистка оперы (лирико — драм. сопрано) и концертная певица; Фёдор Иванович Шаляпин — русский оперный и камерный певец; Александр Ильич Зилоти — русский пианист, дирижёр и музыкально — общественный деятель.