Тогда. в 1941-м...

Накануне…

Щелчок…Еще щелчок…Словно переключали в голове тумблер…Теперь до него доносилось только бормотание — то приглушенное, то временами возвышавшееся, и он вдруг уловил в слившемся воедино течении мужских голосов какой-то ритм, а еще через мгновение сквозь этот ритм пробилась мелодия, будто кто-то закрытым ртом гундосил, повторяя одну и ту же знакомую песенную строку: "Если завтра война..." И опять: "если завтра война…"

"Устал я ", — подумал Степан Ильич и вспомнил комнатку в академическом общежитии, в которой ютились они когда-то с женой и дочкой...

21 июня 1941 года.

Брест— Кобрин.

Генерал-майор Оборин.

Настроение у Степана Ильича Оборина, командира 14-го механизированного корпуса, входившего в состав 4-й армии Западного Особого Военного Округа было хуже некуда. Только что закончилась устроенная им двухдневная внеплановая проверка двадцать второй танковой дивизии, совмещенная с полковыми учебными сборами. Всю первую половину субботнего дня генерал-майор Оборин провел в расположении танковой дивизии, назначенной для участия в опытном тактическом учении в присутствии всего высшего и старшего командного состава армии, в Бресте, в Южном Военном городке. На это учение привлекались подразделения 459-го стрелкового и 472-го артиллерийского полков сорок второй стрелковой дивизии и два батальона 84-го стрелкового полка шестой стрелковой дивизии.

Накануне, в пятницу, Оборин приказал поднять дивизию по боевой тревоге. Танкисты действовали неплохо, уложились в установленное время и вышли в районы сосредоточения вполне организованно. Несколько огорчил Оборина последовавший вслед за этим учебный марш. По маршруту движения танковых полков он увидел по обочинам немало остановившихся машин. Чем дальше, тем их оказывалось все больше. Оборин хмурился. Когда прибывший командир танковой дивизии генерал-майор Пуганов начал докладывать о ходе марша, командир мехкорпуса перебил его:

— Почему, комдив, такой беспорядок у вас? Танки на марше останавливаются, а что же будет в бою?!

Командир дивизии пытался объяснить, что остановились лишь наиболее изношенные танки Т-26, преимущественно, из учебно-боевого парка.

— И они не должны останавливаться! Плохо за текущим ремонтом следите.

— Запчастей к танкам не хватает… — оправдывался Пуганов.

Затем Оборин побывал на танкодроме. Окутанные пылью по полю двигались машины, ныряя во рвы, карабкаясь на насыпи. Оборин внимательно следил за ними. Танки, направляемые неопытными руками молодых мехводов, с трудом преодолевали искусственное препятствие. Следя за движением танков, Оборин морщился:

— Не то!

— Удивляться нечему, товарищ генерал-майор, — вздыхал командир танковой дивизии генерал Пуганов. — Не успели водители освоить машины. Ведь они еще и трех часов на них не наездили.

— Нужно форсировать учебу, использовать для вождения каждую минуту, — распорядился командир мехкорпуса. — Иначе любая случайность застанет нас врасплох…

…С утра Оборин устроил строевой смотр — несмотря на то, что один из танковых полков только что вернулся с полевых занятий. После обеда комкор с командиром двадцать второй танковой дивизии генерал-майором Пугановым и начальником штаба дивизии подполковником Кислицыным, выехали на Брестский артиллерийский полигон, южнее расположения танкистов, где в воскресенье намечался показ командному составу армии образцов новой техники. Ожидалось, что на полигоне, на показе, будет присутствовать и командующий 4-й армией генерал Коробков — еще с пятницы туда начали завозить танки, артиллерию, минометы, стрелковое оружие. Ответственным за подготовку показа был назначен именно генерал Пуганов, в помощь Коробков распорядился выделить начальника автобронеотдела армии полковника Кабанова.

Командующий армией побывал на полигоне утром и хотя в целом остался доволен ходом подготовки к показу вооружения и техники, тем не менее его отложил до понедельника. Выделенные на учение войска и подготовленная для показа техника должны были оставаться на артиллерийском полигоне. Генерал Оборин наметанным взглядом сразу определил недочеты, которые, по его мнению, могли повлиять на решение командующего армией отложить учение и без обиняков высказал Пуганову все, что он думает о подготовке к показу, к предстоящим тактическим учениям и к положению дел в дивизии в целом...

— Все свои впечатления от увиденного я хотел бы выразить исключительно непечатными словами. Но, к сожалению, официальным порядком пока сделать этого не могу. Поэтому ждите приказа по корпусу. — играя желваками, сказал Степан Ильич оторопевшему командиру дивизии, покидая артиллерийский полигон. — Это просто цирк, товарищ генерал! Боеприпасы из танков изымаются и отправляются на дивизионный склад, который находится в Брестской крепости на Волынском укреплении! Запасы горючего хранятся на складе в деревне Пугачёво, а при дивизии имеется только одна заправка. Даже пружины на пулемётных дисках скручены! Кто распорядился? Не дивизия, а партизанское войско времен Василисы Кожиной! Чудо-богатыри, Суворов в гробу переворачивается! Обещаю вам, генерал, и вашему рыбьему заместителю Кононову, и вам, подполковник Кислицын, что это представление вы запомните надолго! Я вам обещаю хороший пистон в одно место после конкретного и предметного разговора! Обхохочетесь — до чего смешно будет.

Генерал Пуганов молча хлопал глазами, не решаясь возразить распалявшемуся командиру корпуса.

— Черт знает, что такое творится! — в сердцах, негромко, сказал Степан Ильич. — Кто распорядился почти весь наличный автотранспорт поставить в парке на колодки? Это учитывая то обстоятельство, что автомашин по штату и так не хватает и в наличии имеется не так уж и много! Вам, товарищ генерал, известно, что неудачная дислокация двадцать второй танковой дивизии и неразумно запланированный выход дивизии в район Жабинки могут привести в первые же часы вероятной войны к огромным потерям в личном составе и к уничтожению большей части техники и запасов дивизии? Дивизия располагается в южном военном городке Бреста в трех километрах от государственной границы. Этот городок находится на ровной местности, хорошо просматриваемой со стороны противника. А у вас на открытой площадке стоят все автозаправщики, имеющиеся в дивизии по штату. Я отмечаю скученное расположение частей соединения. На границе меж тем неспокойно. Немцы что-то затевают.

— Мы за Бугом, как за богом. — пробормотал Пуганов.

— А ежели не как за богом? Ежели вот прямо сейчас из-за Буга прилетит что-нибудь осколочно-фугасное, да в большом количестве, что тогда? Как будете выводить дивизию? Под огнем? С открытых площадок, из парка? Что-нибудь сделано вами по исправлению сложившегося положения дел? Я вам про это еще неделю назад сказал!

— Не припоминаю, товарищ генерал…

— Вот как? Не припоминаете? Ладно, скажу еще раз: на этот счет есть директива Генерального Штаба от 16 июня сего года. Мехкорпуса вывести с мест постоянной дислокации.

— Директива Генштаба мне не доводилась и я с ней не знаком. Начальник штаба корпуса полковник Татаринов на мое предложение вывести дивизию из городка, мне ответил: «Командующий армией не разрешает. Мало ли что подумают соседи». — сказал Пуганов. — Да и вы прекрасно знаете, что округ не дает своего согласия сменить неудачную дислокацию дивизии.

Оборин молча смотрел на Пуганова.

— Вы закончили? — наконец сказал он после паузы, — А сами не могли догадаться, что неплохо было бы разбить палаточный лагерь подальше от границы и под благовидным предлогом вывести туда всю дивизию вместе с техникой?

— Кто ж мне такое санкционировал бы? — Пуганов пожал плечами.

— Я. Я санкционировал бы. — сказал Оборин уверенным тоном.

— Мне точно известно, что распоряжение о выводе дивизии может отдать только командующий округом. — заметил Пуганов.

— Директиву Генштаба никто не отменял и значит она должна исполняться.

— Я понимаю, что нам действительно нужно быть начеку. Похоже, что фашисты и впрямь не нынче, так завтра нападут на нас. И не один вы, товарищ генерал, так думаете. — тихо ответил Пуганов.

— Если вы тоже так думаете, почему же ничего не предпринимаете? Не бьете в колокола, не шлете десятками докладные записки? Боитесь? По шапке дадут, боитесь?

Оборин зло посмотрел на Пуганова:

— Так, кого назначили для участия в завтрашнем показе на полигоне и в тактическом учении?

— Дежурный, 44-й танковый полк майора Квасса.

Оборин закурил, торопливо затянулся, махнул рукой, резко сказал:

— Прошу к карте!

Начальник штаба дивизии Кислицын порывистыми движениями расстелил карту— двухверстовку на капоте генеральской эмки.

— Приказываю сегодня же вывести части дивизии маршем в район Жабинки и Хмелева, в ранее намеченный согласно плану сосредоточения на случай возникновения военных действий противотанковый район. Ставлю учебно-боевую задачу: с 6 часов утра 22 июня провести дополнительное тактическое учение по отражению танковой атаки условного противника, наступающего со стороны Бреста на Жабинку. Условного противника будут изображать разведбат дивизии и автотранспортный батальон. Частям двадцать второй танковой дивизии совершить ночной марш и выйти в районы сосредоточения: 43-му танковому полку— Хмелево— Селищи— Подречье, 22-му гаубичному полку— Селищи— исключительно, Рачки— Стеброво; 22-му мотострелковому полку— Пшенаи— Новосады— Салейки, юго-западнее Жабинки. Погрузить один боекомплект. Заправщики, понтонный батальон и ремлетучки отправить в Жабинку в первую очередь. Машины дивизии заправить. Но не из НЗ. Разведбату произвести марш и сосредоточится в районе восточнее Тельмы. Ремонтно-восстановительным подразделениям дивизии обеспечить полки на марше. В южном военном городке оставить дежурные подразделения, усиленный батальон мотострелков из 22-го мотострелкового полка и один дежурный батальон 44-го танкового полка. 44-й танковый полк к 20 часам вывести на Брестский артиллерийский полигон. Штадиву подготовить распоряжение на проведение марша и план утреннего учения. Оборону штаба на ночь организуйте по боевому расписанию. Для наблюдения и координации оставляю в дивизии начальника штаба корпуса полковника Татаринова. Об исполнении доложите мне лично, прибыв в Тевлю, на энпэ штаба корпуса, завтра, двадцать второго июня, в два часа тридцать минут!

— Не успеем, товарищ генерал-майор, — насупив брови, сказал Пуганов.

— Та-а-есть как не успеете? Есть у вас разгонная машина?

— Дежурная есть, могу поехать на ней… — ответил комдив. — Но я не об этом, товарищ генерал…

— А о чем?

— Частям дивизии предстоит переправиться через Мухавец, пересечь Варшавское шоссе и две железнодорожные линии.

— Я знаю! — Оборин повысил голос.

— Это означает, что на время прохождения дивизии прекратится всякое движение по шоссейным и железным дорогам, а также по Днепровско-Бугскому каналу.

— Выпа-алнить и да-ала-жить!

С этими словами Степан Ильич отшвырнул недокуренную папиросу, сел в «эмку» и с силой хлопнул дверцей. Машина тотчас рванула с места.

«Эмка» резво мчалась по ровной дороге в сторону от границы, оставляя позади себя зависшее над зубчаткой далекого леса заходящее солнце, огромное и красное. Зрелище заката всегда захватывало Степана Ильича. Слегка успокоившись от разговора на полигоне, он завороженно всматривался в спокойную красоту клонящегося к горизонту светила, испытывая немой восторг, будто приобщаясь к праздничному таинству.

Мерное гудение мотора, быстрая езда, разлитый вечерний покой над колосящимися полями, над темными рощами и перелесками, простершимися за обочинами дороги, и сама дорога, убегающая прямо в закатное небо, — все это навевало благостность и умиротворение. Куда девались дневные тревоги… То и дело попадались мосты, мосточки, мостики: много речек, речушек, ручейков несут воды через земли Белоруссии, обогащая эти земли и обогащаясь от них...

Ехал Оборин молча, словно убаюканный густеющими сумерками, в которых все больше тонуло пространство. А когда вечер уступил место ночи, глаза уже неотрывно смотрели на покатую блеклую спину дороги, с которой фары сильными лучами, будто золотыми метлами, смахивали темень. И снова на душе стало тревожно, неспокойно. Шофер выжимал из машины все, что мог, и столбы линии связи, мелькавшие за обочиной, будто отсчитывали скорость, с которой эмка мчалась по дороге. Когда проскочили очередную небольшую рощу, Степан Ильич недовольным тоном сказал шоферу:

— Не гони, не гони…Не хватало еще, чтобы мы тут расшиблись в лепешку.

Шофер кивнул.

— Эх, хороший завтра клев будет. — сказал Оборин. — Как считаешь, Николай?

Шофер неопределенно хмыкнул.

— Давай-ка что ли заскочим в Кобрин на полчасика, в штаб армии. — сказал Оборин. — Поужинаем. Заодно, может хоть концовочку представления захватим— в восемь часов на открытой сцене Дома Красной Армии должны были артисты Белорусского театра оперетты выступать. Привезли оперетту — «Цыганский барон». Я как-то смотрел с женой, в Москве…Смешно…

К Кобрину эмка командира корпуса подъезжала около десяти часов вечера, когда уже окончательно зашло солнце. На предельной скорости машина мчалась по безлюдным улицам. Когда эмка подлетела к шлагбауму, преграждавшему дорогу к зданию штаба армии, навстречу проворно выбежал сержант с раскосыми глазами — дежурный по контрольно-пропускному пункту. Узнав машину командира мехкорпуса и увидев начальство, он поднял шлагбаум. Эмка проехала под ним и тут же остановилась. Шофер устало посмотрел на генерала.

— Поставь машину под деревья и отправляйся ужинать, — распорядился Степан Ильич, — А я заскочу в штабарм.

В штабе было неожиданно и непривычно многолюдно. В нервном тревожном состоянии ходили штабные командиры, собранные поздним вечером 21-го июня распоряжением командующего 4-й армией генерала Коробкова, из комнаты в комнату, обсуждая вполголоса кризисную обстановку.

Генерала Оборина подхватил под руку начальник штаба армии полковник Сандалов и срывающимся, тревожным голосом сообщил:

— Через каждый час звоним в Брестский погранотряд и в дивизии. Отовсюду поступают сведения об изготовившихся на западном берегу Буга немецких войсках. Из крепости сообщают, что на сопредельном берегу Буга разворачиваются понтонные части и плавсредства. Командир сорок девятой дивизии утверждает, что на том берегу в окопах сидят немецкие части. Час назад получили из штаба округа сигнал "всем быть наготове", командарм Коробков под свою ответственность приказал разослать во все соединения опечатанные "красные пакеты" с инструкциями о порядке действий по боевой тревоге, разработанными по плану прикрытия. Двадцать минут назад нас вызвал к телефону начальник штаба округа. Однако особых распоряжений мы не получили. О том же, что нужно быть наготове, мы и сами знаем.

— Все настолько серьезно? — спросил Степан Ильич. — Или обычная перестраховка? В последние дни не в первый раз уж…

— Не знаю. Возможно. Эту ночь похоже, старший командный состав армейского управления проведет в помещении штаба армии. Все в нервном тревожном состоянии. Ходим из комнаты в комнату и обсуждаем вполголоса кризисную обстановку. В шесть часов в штаб армии поступила телеграмма штаба ЗапОВО о немедленном вывозе из Бреста не менее чем на тридцать километров на восток НЗ шестой и сорок второй стрелковых дивизий, чьи склады располагаются в Брестской крепости. Оставив им по полтора бэка, приказано вывести тридцать четыре вагона боеприпасов от шестой и девять вагонов — от сорок второй стрелковых дивизий. Хотя не так давно этот излишек фактически навязали армии органы артснабжения округа, несмотря на мои протесты.

— Слишком благодушное настроение у нашего командования, — заявил Оборин напрямик. — Сосредоточение фашистских войск на границе нельзя рассматривать иначе, как подготовку к нападению на Советский Союз. Мы уже не раз имели возможность убедиться, к чему ведет сосредоточение немецкой армии у границ соседнего государства.

— За такое, мягко выражаясь, настроеньице по головке не погладят. Не нам обсуждать. — резко ответил Сандалов. — Начальству виднее. Там, в Минске, этой ночью, похоже, тоже не будут спать…

— Я приказал вывести двадцать вторую дивизию в Жабинку. Что-то у меня предчувствие неважное. Тревожное предчувствие, честно говоря… Черт его знает, на душе неспокойно, да еще эдакие новости от вас услышал…

— Командарм в курсе вашего распоряжения? — встрепенулся Сандалов.

— Нет. Пока нет. Дивизию, да и то не всю— мотострелков, 43-й полк и гаубичный полк со спецподразделениями, вывожу в плановом порядке. Ночной марш. На шесть утра наметил провести учения по отражению атаки противника. — усмехнулся Оборин.

— Ладно. Семь бед— один ответ. Отправляйтесь-ка к себе в корпус. — сказал Сандалов. — А я все-таки доложу командарму о выводе дивизии из Бреста.

— Хорошо. Тем паче, вдруг еще какие распоряжения поступят…

В этот момент из кабинета вышел командующий армией генерал Коробков. Увидев Оборина и Сандалова, он подошел к ним.

— Прибыли? — отрывисто спросил Коробков. — Ну, как там? Начальник штаба округа сообщил, что для участия в армейском опытном учении в Брест приедут представители округа и наркома обороны. Встретить их надо на должном уровне…Кстати, в разговоре с командирами дивизий я не заметил энтузиазма к предстоящему выезду на учение. Понять их нетрудно — замучились, по-прежнему от каждого стрелкового полка по одному — два батальона работают в пограничной зоне. Ночуют всю неделю в землянках, в палатках, а тут еще воскресенья занимаем ученьями да заседаниями всякими. Надо с этим кончать… Командиры расположенных в крепости частей показывали несколько новых наблюдательных вышек, построенных немцами за рекой. Уверяют, что по ночам слышен шум моторов. Сегодня опять несколько самолетов летали над нашей территорией…

— Я только что прибыл из Бреста, товарищ генерал, — доложил Степан Ильич, — Части двадцать второй танковой дивизии приказал Пуганову ночным маршем, планово, вывести в район Жабинки и Хмелева для проведения дополнительного тактического учения.

— Что? Зачем это вдруг? Я, как командующий армией, имею право поднять по боевой тревоге одну дивизию. Хотел было поднять сорок вторую, но посоветовался с Павловым, а он не разрешил… И еще раньше не разрешал! В апреле не разрешал, в мае! Категорически не разрешал! Командование округом в апреле запрашиваю— надо бы вывести шестую стрелковую на полигон. Из крепости вывести. Ответ— нецелесообразно.

— Нецелесообразно и все? — переспросил Оборин.

— И все. Два дня назад запросил— вывести дивизию на лагерный сбор. Климовских, начштаба округа лично воспрепятствовал.

— Причина?

— Будто вы не в курсе? — обиженно фыркнул Коробков, — Сказано было так— нету палаток для размещения дивизии, выделять их дополнительно запрещается.

— В конце концов, есть же директива Генштаба о выводе мехкорпусов с мест постоянной дислокации…

— Ну и что? Москва где? А где Минск, округ?

Оборин покачал головой и негромко поинтересовался у Коробкова:

— Товарищ командующий, вам известно, что штаб 28-го стрелкового корпуса после штабного учения остался на своем командном пункте в Жабинке?

Коробков с любопытством посмотрел на командира мехкорпуса.

— Я и приказал штабу корпуса до особого распоряжения оставаться на капэ, дивизионным— вернуться в расположение. Из Бреста поехав в Высокое, возвращался в Кобрин через Жабинку. Думал, застану там на командном пункте командира корпуса. В штабе все были на месте, а командир корпуса уехал в Брест…

— Попова я встретил на брестском полигоне. — сообщил Оборин. — Он тоже встревожен.

— Вы думаете? Ладно вам, будет. Я это слышал. Старая песня! — отмахнулся Коробков. — Да и вообще, надо бы некоторых командиров привести в чувство. Они проявляют чрезмерную немцебоязнь.

Коробков помолчал, потом исподлобья глянул на Оборина:

— Впрочем, хорошо, что распорядились по дивизии. Начнется какая-нибудь заваруха и там форменный кабак может случиться. — сказал Коробков. — Вы не в курсе, видимо, в дороге еще были…Ваш Пуганов после девятнадцати часов звонил начальнику штаба и докладывал по телефону, что южнее Бреста, за рекой Мухавец, в деревне Пугачево загорелся ближайший к границе дом, стоявший на возвышенности. Сразу же вслед за этим загорелся дом в деревне на сопредельной стороне, за Бугом. Какой из этого следует вывод? Что все это может означать? А это между тем были, скорее всего, обмены сигналами вражеской агентуры на нашей территории…Ладно, Степан Ильич, поезжайте к себе в штаб, в Тевлю.

— Я шофера отпустил поужинать. Двадцать минут, не более.

— У вас там в Тевле все готово? Я имею в виду, готово на всякий случай?

— Если бы… — вздохнул Оборин. — Товарищ командующий! Вы же знаете ситуацию! Управление штаба корпуса укомплектовано пока на шестьдесят процентов. Неблагополучно обстоит дело с табельными средствами связи, имеем крайне ограниченное количество радиостанций, телефонов, телеграфных аппаратов и полевого кабеля. Я три дня потратил на изыскание необходимой для оборудования штаба и КП материальной части, поскольку штатных средств, как уже упоминал, крайне мало. Все собранное приказал отвезти на железнодорожную станцию и погрузить в товарный вагон, который поздно ночью удалось прицепить к следовавшему из Барановичей в Брест составу. Имею при штабе шесть радийных танков и здесь, в Кобрине, где пока еще остаются некоторые службы корпуса, одну рацию 5-АК, выделенную из батальона связи армии; запаса проводных средств связи у меня в Кобрине нет, а чтобы мне из Тевли связаться со штабом армии здесь, в Кобрине, надо выезжать на станцию и просить гражданских соединиться через местную линию с телефонным коммутатором в Именине, а там, через летчиков — со штабом десятой авиадивизии…

— Это плохо, это не очень оптимистично звучит.

— Негде взять шестнадцать километров полевого кабеля…

— Генерал Семенов, начальник оперативного управления штаба округа уже распорядился о выделении нам некоторого количества средств связи и другого имущества, находящегося на расположенных здесь окружных складах. — сообщил Сандалов. — В ближайшие дни обеспечим ваш штаб необходимыми средствами связи…

— Так что в Тевли? Капэ готов?

— В общем и целом— да. Раскинули палатки, произвели разбивку будущих блиндажей и землянок, два дня занимались отрывкой щелей. — сообщил Оборин.

— Отнеситесь к оборудованию капэ со всей серьезностью, — подчеркнул Коробков, обращаясь к Оборину, — хорошо маскируйте свою работу, ни в коем случае не привлекайте к ней внимания местных жителей. Необходимо около каждой палатки вырыть щели для укрытия личного состава и оборудовать где-либо на возвышенности смотровую вышку.

Оборин кивнул.

— Задача мехкорпуса вам известна? — неожиданно спросил Коробков.

— Известна, товарищ командующий. Корпус, как указано в директиве округа-сосредотачивается танковыми дивизиями к рубежу Каменец, Жабинка, во втором эшелоне армии. Двести пятая моторизованная дивизия — в Поддубно. Штаб мехкорпуса — в Тевли. Корпус подготавливает маршруты для выхода в район сосредоточения и контрудары в направлениях: направление один: Высокое, Дрогичин; направление два: Пилище, Брест; направление три: Каменец, Жабинка. В случае прорыва крупных мотомехсил противника с фронта Бяла-Подляска, Пищац в направлении Брест, Барановичи 14-й мехкорпус, сосредоточившись в противотанковом районе и за отсечной позицией Каменец-Литовск, Шерешево, Дзедувка, атакует противника во фланг и тыл в общем направлении на Жабинку и совместно с частями 47 — го стрелкового корпуса уничтожает его.

— Ну-ну, Степан Ильич. Это все хорошо, это все понятно. Про состояние корпуса вашего спрашивать не буду.

— Оно вам известно досконально. В дивизиях больше половины красноармейцев первого года службы. Артиллерийские части получили пушки и гаубицы, а снарядами полностью не обеспечены. Тягачей пока нет. Автомашин не хватает. Штабы дивизий людьми укомплектовались, но сколоченность у них пока недостаточная…

— Противотанковый район готов?

— Нет. — ответил Оборин с некоторой заминкой. — Вы же знаете…

— Вот-вот. Знаю. Противотанковый район не готов, 47-й стрелковый корпус никуда не прибыл, да еще и ниоткуда не убыл. — сокрушенно покачал головой Коробков. — Он в подчинении округа. Да и ваш мехкорпус округ предпочитает считать в своем подчинении, а не в подчинении армии, хотя и включил его в состав района прикрытия…

— А мы даже не знаем конкретно, какие против нас на том берегу Буга силы сосредоточены. — подхватил полковник Сандалов. — Приграничные районы западнее государственной границы забиты фашистскими войсками, в деревнях, на хуторах, в рощах стоят плохо замаскированные и совсем не замаскированные танки, бронемашины, орудия, грузовики…По дорогам шныряют мотоциклы. Да вы и сами прекрасно это видели, Степан Ильич!

— Видел, товарищ полковник. — согласно кивнул головой Оборин.

— Есть чему удивляться. — негромко, с придыханием, проговорил полковник Сандалов. — Когда я приехал не так давно в Семятичи и подошел к границе, к берегу, то сразу увидал „странные вещи“. На немецкой стороне, на берегу, аккуратными штабелями были уложены все части и детали… понтонного моста! Даже сами понтоны были установлены на катках, и до самой воды были уложены деревянные слеги!

— Сведения о противнике действительно противоречивые. — вздохнув, сказал Коробков. — Знаем, что стоит четвертая армия генерала фон Клюге. Знаем, что армия эта имеет до двенадцати пехотных дивизий, то есть превосходит нашу армию более чем в три раза. А вот какие и сколько у немцев моттомехчасти сосредоточены? Моторы-то гудят за рекой, каждый день и каждую ночь гудят…

— Да, состав второй немецкой танковой группы Гудериана нам как следует неизвестен. — добавил Сандалов. — Но ясно, что она превосходит оперативно подчиненный армии ваш четырнадцатый мехкорпус.

— Ладно, чего уж сейчас начинать лапти плести? — вздохнул Коробков. — Ваше решение, генерал, не одобряю, но и не препятствую его исполнению. Дадут по шапке мне за ваше самоуправство — тогда я и вас потяну за взысканием. А сейчас…Поезжайте к себе в корпус. Все понимаю — задача, поставленная вашему корпусу нереальна. Дивизии только-только получили новое пополнение, имеют некомплект танкового и другого вооружения, средств тяги для артиллерии, подразделения тыла не до конца укомплектованы…Недостаток комсостава…В-общем и целом корпус как второй эшелон армии из-за неукомплектованности и необученности с трудом может выполнить возложенные на него задачи-нанести контрудар в обороне или развить успех в наступлении…Но что делать? Надо на всякий случай привести части в боевую готовность. Согласно плана прикрытия. Хоть и не утвержденного… "Красный пакет" вам уже отправлен. Но вы и без пакета знаете содержание документов в нем, так как участвовали в их составлении. Действуйте.

Степан Ильич вышел на крыльцо штаба армии, закурил.

"Действуйте."— фыркнул он про себя, — "А вы тут в штабе собираетесь действовать?".

22 июня 1941 года.

Кобрин.

Полковник Сандалов.

Субботний день 21 июня подошел к концу, но для подготовки к противодействию вероятной агрессии в 4-й армии Западного ОВО почти ничего предпринято не было. Впрочем, не было и соответствующих приказов на это. Командующий округом Павлов через своего начальника штаба Климовских отдал приказ оперативным дежурным штабов армий: «Вызвать в штаб командующего, начальника штаба и начальника оперативного отдела. Ждать им у аппаратов и предупредить командиров корпусов». Одновременно Павлов приказал поднять войска по тревоге, разослать во все части и соединения опечатанные «красные пакеты» и занять все оборонительные сооружения, в том числе и недостроенные. Вскрывать «красные пакеты» не разрешалось до получения сигнала «Гроза».

В одиннадцать вечера в штабе 4-й армии получили из штаба округа сигнал "всем быть наготове". И все. В войсках меж тем готовились к выходному дню, в гарнизонах только что закончились выступления артистов самодеятельности и приглашенных профессиональных коллективов. Когда стемнело, начался показ кинофильмов.

В половине двенадцатого в кабинете Коробкова, помимо командующего, собрались начальник штаба армии Сандалов, член Военного Совета армии дивизионный комиссар Шлыков и начальник отдела политической пропаганды Рожков. Подытожив результаты наблюдений, решили доложить о них командующему округом. Коробков стал вызывать Павлова к телефону, остальные разошлись по своим рабочим комнатам. Уходя, Шлыков сказал командарму, что он и начальник отдела политической пропаганды едут сейчас в Брест и, очевидно, заночуют там.

— При такой тревожной обстановке уезжать вам обоим не следовало бы, — нетвердо возразил Коробков.

— Завтра утром все равно надо ехать туда на учения, — ответил Шлыков, — Да и едем мы не в тыл, а ближе к границе...

Около двух часов ночи начала действовать немецкая агентура. Из Бреста в штаб армии сообщили по телефону, что в некоторых районах города и на железнодорожной станции погас свет и вышел из строя водопровод. Через несколько минут произошла авария на электростанции в Кобрине. А еще через десять минут к начальнику штаба 4-й армии полковнику Сандалову вошел взволнованный начальник связи армии полковник Литвиненко и прерывающимся голосом доложил:

— Со штабом округа и со всеми войсками проволочная связь прекратилась. Исправной осталась одна линия на Пинск. Разослал людей по всем направлениям исправлять повреждения.

— То есть как это— связь прекратилась? — недоуменно спросил Сандалов.

— Причем, практически одномоментно прекратилась, товарищ полковник. — ответил Литвиненко. — На случайный обрыв такое явно не похоже.

— А рация?

— Рацию забивают непроходимыми помехами.

— Вот так-так…

— Разослал на линии по всем направлениям вооруженных связистов, снабдив их боевыми патронами, исправлять повреждения. — сообщил Литвиненко.

— Все это как-то подозрительно и…тревожно. Вы не находите, полковник?

— Нахожу. Объявляйте боевую тревогу гарнизону.

Через минуту начальник штаба армии не только объявлял боевую тревогу, но и приказывал поднять "В ружье!" гарнизонный караул, усилить посты. Над Кобрином зазвучали, взрывая тишину, резкие сигналы горна. Еще через несколько минут возле здания штаба армии и возле казарм уже выстраивались в колонны штабные подразделения, выезжали из гаражей грузовики.

Командующий армией генерал-майор Коробков немедленно потребовал в кабинет карту с дислокацией частей и соединений.

— Нужна связь с соединениями! — генерал Коробков требовательно, кажется, с мольбой посмотрел на растерянного полковника Сандалова, на полковника Литвиненко.

— Что по двадцать второй дивизии 14-го мехкорпуса? Закончила выход из Бреста? Свяжитесь с Обориным, пусть доложит мне лично! И соедините меня со штабом сорок второй дивизии!

Литвиненко выбежал из кабинета к своим аппаратам..

— Похоже, что действительно начинается, — задумчиво сказал Коробков.

— Что начинается? Война? — вскинулся Сандалов.

— Хотел бы сказать что-то вроде «типун тебе на язык». — махнул рукой Коробков.

— И добавить сентенцию в духе «давай-ка без нагнетания обстановки». — подхватил с деланным смешком Сандалов.

— Но кажется мне…Кажется мне…В этом вряд ли приходится сомневаться, — с тихой внятностью сказал генерал Коробков. — Давайте-ка, полковник, пошлем для ознакомления с обстановкой на месте кого-нибудь. И сейчас же. Срочно.

— Хорошо. В Брест отправлю своего заместителя, полковника Кривошеева с предписанием, уточняющим задачи корпуса в случае объявления боевой тревоги, а в Высокое и в Малориту кого-то еще из командиров штаба армии.

Через десять минут Сандалов через штаб десятой авиадивизии стал связываться с генералом Обориным.

Но тот словно чувствовал, позвонил сам…

— Где находитесь? Что с вашей двадцать второй дивизией? — встревоженно спросил Сандалов. — Вышла к Жабинке?

Голос у командира мехкорпуса был усталый, монотонный:

— Я нахожусь на станции Тевля. Только что принял доклад генерала Пуганова. Он прибыл в штаб корпуса лично. 43-й танковый полк вышел на рубеж Хмелево— Селищи— Подречье, 22-й гаубичный полк на подходе к Селищам. 22-й мотострелковый полк— юго-западнее Жабинки. Погружен один боекомплект. Заправщики, понтонный батальон и ремлетучки, отправленные в Жабинку в первую очередь, уже на месте. Машины дивизии заправлены. Разведбат на марше и сосредотачивается в районе восточнее Тельмы. В расположении дивизии в Южном военном городке оставлены дежурные подразделения, один мотострелковый батальон 22-го мотострелкового полка и один танковый батальон 44-го танкового полка. 44-й танковый полк вышел на Брестский артиллерийский полигон. Кроме того, оставлены в южном военном городке двадцать восемь машин, требующих ремонта и лишенных хода. Батальоны и дежурные подразделения подняты по тревоге. Мотострелки выдвинуты на позиции по берегу Буга.

— Хорошо. Что по остальным частям вашего корпуса?

— Штаб и управление корпуса в Тевли, на командном пункте. Корпусные части и мотоциклетный полк в Антополе и Дрогичине, тридцатая танковая дивизия, по распоряжению полковника Татаринова, в ночь на воскресенье одним танковым полком проводит ночные стрельбы на танкодроме в районе Поддубно. Остальные части дивизии развернуты юго-западнее Пружан после марша. Двести пятая моторизованная дивизия— в Береза-Картузской. Моторизованная дивизия, 20-й мотоциклетный полк и 67-й инженерный батальон приводятся в боевую готовность в районах своей постоянной дислокации. Один мотострелковый полк двести пятой дивизии готовится к совершению ночного марша в район леса в четырех километрах севернее Тевли…

Оборин замялся, потом глухо продолжил:

— На всякий случай дал команду начать вывоз семей начсостава. Рассредоточим людей по окрестным лесам…Во избежание, так сказать…

— Сейчас я передам трубку командующему армией. Доложите лично. Заодно и про семьи комсостава расскажете! — сердито сказал Сандалов и передал трубку Коробкову.

Командующий молча выслушал Оборина и буркнул:

— Хорошо.

Закурив, Коробков, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Черт его знает…Кажется, у Оборина нюх. И нюх верный.

Сандалов тоскливо посмотрел в окно— в его квартире, находившейся в трехстах метрах от здания штаба, горел свет. Жена и двухлетняя дочка Танечка по всей видимости тоже не спали…

22 июня 1941 года.

Железнодорожная станция Тевля.

Генерал — майор Оборин.

Командир двадцать второй танковой дивизии генерал Пуганов был предусмотрителен. Перед тем как выехать на капэ мехкорпуса для личного доклада, он по рации связался с Обориным. Тот приказал прибыть для доклада на станцию Тевля.

Разъездная штабная эмка двадцать второй танковой дивизии вкатила на станцию Тевля. В центре ее, на плохо освещенной пристанционной площади, возле почты, стояли легковая машина командира мехкорпуса и пикап связистов. Эмка Пуганова подкатила вплотную к пикапу.

Генерал Оборин мрачно вышагивал по пристанционной площади. На крыльце почты курил начальник отдела связи корпуса полковник Давыдов. Чуть поодаль стояли несколько красноармейцев.

Оборин молча пожал Пуганову руку и глухо сказал:

— Много машин на марше встало?

— Семнадцать.

— Идемте-ка на почту, там доложите.

Поднявшись на крыльцо, Оборин и Пуганов вошли в небольшую комнатку, перегороженную фанерной стенкой с одним окошком; за ним сидела перед коммутатором молоденькая телефонистка, она же и телеграфистка.

Выслушав короткий доклад Пуганова, Степан Ильич деловито попросил телефонистку срочно соединить его с аэродромом в Именине и назвал позывной военного коммутатора.

— Именин!.. Именин!.. — монотонно ворковала за перегородкой телефонистка. — Ой, Именин! Любаша, дай мне линию для военного начальства. — Она с любопытством повела в окошко красивыми глазами на генерала Оборина. — Соедини, родненькая, с "Орлом"..."Орел" на проводе, товарищи генералы…

Оборин взял трубку и попросил соединить его со штабом десятой авиадивизии.

— Генерал Оборин. — сказал он после того, как на другом конце трубки прорезался голос оперативного дежурного штаба авиадивизии. — Соедините со штабом армии в Кобрине…

22 июня 1941 года.

Кобрин.

Полковник Сандалов.

Примерно около трех часов ночи связь со штабом округа и с Брестом была восстановлена. Выяснилось, что на линиях связи в Запрудах и в Жабинке, в нескольких местах были вырезаны десятки метров провода.

Сразу же командарма-4 вызвал к аппарату БОДО командующий округом — Коробков и Сандалов быстро спустились в подвал, где размещался узел связи армии. Здесь, при свете керосиновых ламп, собрались почти все ответственные работники штаба 4-й армии, встревоженно переглядывались — из округа передавали директиву о приведении всех ее частей в боевую готовность! Затем Павлов отдал Коробкову конкретные распоряжения, хотя командующий округом все еще осторожен:

— Задача — пленить прорвавшиеся немецкие войска. Госграницу не переходить…

— Неужели?...

На вопрос командующего армией, какие конкретные мероприятия разрешается провести, Павлов ответил:

— Повторяю. Все части армии привести в боевую готовность. Немедленно и бесшумно начинайте выдвигать из крепости «пачками» сорок вторую дивизию для занятия подготовленных позиций. Частями Брестского укрепрайона скрыто занимайте доты. Полки авиадивизии перебазируйте на полевые аэродромы.

— Есть товарищ командующий. — сказал Коробков. — Войска готовы к бою.

— Какова боеготовность Брестского гарнизона?

— Проверяем.

Коробков осторожно положил трубку, посмотрел на Сандалова…

— Ну, что будем делать? — спросил Коробков.

— Необходимо немедленно по телефонным каналам начать передачу распоряжений о приведении войск армии в боевую готовность. Необходимо дать указания экспедиторам секретных делопроизводств спешно получить «красные пакеты» и начать их немедленно развозить по подразделениям. Необходимо начать вывод сорок второй стрелковой дивизии из Бреста…

— Да, займитесь этим немедленно…

22 июня 1941 года.

Кобрин.

Генерал Коробков.

До четырех часов утра командарм успел лично передать по телефону распоряжение командующего округом начальнику штаба сорок второй дивизии и коменданту 62-го Брестского укрепрайона.

В три часа пятьдесят минут в кабинет Коробкова вошел взволнованный Сандалов и сообщил:

— Литвиненко доложил, что связь с Высоким, в котором размещается комендант укрепрайона, удалось восстановить…

— Хорошо.

— Генерал Пузырев докладывает, что будто бы ему только что звонили из Семятиче. На сопредельной стороне в небо подняты аэростаты…

— Аэростаты? — переспросил Коробков.

— Да.

— Полагаю, аэростаты подняты для корректировки артиллерийского огня…-задумчиво произнес генерал Коробков. — Сообщите в штаб округа, запросите подтверждение на введение в действие секретного «красного пакета», содержащего план действий по прикрытию госграницы, и еще раз свяжитесь с генералом Пузыревым. Где он сам-то? В Высоком?

— Никак нет, звонил из Бреста.

— Кой черт ему в Бресте делать? — возмущенно сказал Коробков.

— У него вчера сердце прихватило, по-видимому поехал в Брест, может быть в окружной госпиталь. Да так, в Бресте и подзадержался. Сами понимаете, воскресенье…-смущенно доложил Сандалов.

— Сердце?

— Да. Всю дорогу глотает какие-то пилюльки. Не мальчик уж, пятьдесят два года…

Коробков пожал плечами и фыркнул.

…Сандалов вышел, но через три минуты вернулся в рабочий кабинет Коробкова.

— Товарищ командующий, Минск «добро» на вскрытие «красного пакета» не дал. Сигнал «Грозу» приказано не вводить. Мой заместитель, полковник Долгов, начал прием по БОДО телеграммы из штаба округа…

— Что в ней?

— Запрашивают обстановку…

…А в четыре часа утра немцы уже открыли артиллерийский огонь по Бресту и крепости…

— Штабу следует перебраться на командный пункт армии, в Буховичи. — сказал Коробков, указывая на развернутую на столе топографическую карту. — Там еще не все готово, но линии связи подведены, есть законсервированная рация…

— Так точно, — ответил Сандалов. — Сейчас начнут подавать машины, будем грузиться.

В это время раздался телефонный звонок. Коробков резко схватил трубку. Из двести пятой моторизованной дивизии докладывали, что на их штаб сброшено несколько бомб, здание разрушено, есть жертвы.

— Значит, все-таки началось…-пробормотал Коробков.

Тотчас снова зазуммерил телефон— на сей раз звонил командир двадцать восьмого стрелкового корпуса генерал-майор Попов. Срывающимся от волнения голосом он доложил о бомбежке штаба корпуса в Жабинке.

— Потери есть?

— Есть, товарищ генерал. Кроме того, авиацией противника сожжена крупная нефтебаза, находившаяся недалеко от моего командного пункта.

В кабинет к командарму ворвался взволнованный командир авиационной дивизии полковник Белов и доложил:

— Сейчас мне звонили из Пружан, из штаба танковой дивизии. Там на наш аэродром налетело свыше шестидесяти немецких бомбардировщиков. Много наших самолетов уничтожено внезапным налетом. Уцелевшие перекатываются на руках в перелески и кустарники за черту аэродрома.

— Ну?

— Связи с Пружанами не имею. Я приказал поднять в воздух кобринский истребительный полк. Направляю его в Пружаны…

А с улицы оперативный дежурный по штабу армии заполошно кричал Коробкову и Сандалову в открытое окно:

— Товарищ генерал, товарищ генерал, немедленно в укрытие! Немедленно вон из здания! Группа немецких самолетов держит курс на Кобринский военный городок...

Не закончил еще полковник Белов своего доклада, как сильные взрывы раздались где-то совсем поблизости. Вначале одиночные, они стремительно учащались и вскоре слились в сплошной гул.

— Где бомбят?

— Похоже, бомбят Кобринский аэродром. — хрипло отозвался полковник Белов.

С разрешения командарма полковник Сандалов тут же приказал дежурному передать всем начальникам отделов немедленно оставить помещение штаба, прихватить с собой штабные документы, сосредоточиться, как было условлено заранее, в саду за штабом и ожидать машин для переезда в Буховичи. В это время близко послышались тяжелые, тряхнувшие стены взрывы. Донеслось гудение моторов.

— Самолеты! Немецкие!.. — раздался за окном чей-то осипший голос.

Из здания штаба торопливо выбегали командиры. Многие — с папками в руках, некоторые, надрываясь, тащили железные ящики с документами. А над военным городком уже разворачивалась группа немецких бомбардировщиков. Коробков молча поправил трубку телефона. Ноги стали словно ватные, подкосились и командующий армией тяжело опустился в кресло…

Содрогнулась от ударов пятисоток земля, больно ударили по барабанным перепонкам тяжелые взрывы… Прижавшиеся к земле люди не видели, как в дыму и пламени разваливалось штабное здание, рушились казармы, дома, в которых жили семьи командиров.

22 июня 1941 года.

Кобрин.

Полковник Сандалов.

Опрометью выскочив из штаба и отбежав метров сто, Сандалов залег в канаву рядом с другими штабными работниками. И тотчас же над ними появилась вражеская эскадрилья. С малой высоты она стала сбрасывать 500-килограммовые бомбы. Страшные взрывы потрясли воздух, и на глазах штабных здание штаба стало разваливаться. За первой волной бомбардировщиков последовала вторая. А командиры и политработники штабарма лежали в канаве, лишенные возможное и что-либо предпринять: зенитных средств при штабе не было, а большая часть истребителей горела сейчас на аэродроме.

Бомбардировке подвергся весь военный городок, в том числе и жилые дома. К счастью, семьи начсостава, захватив самое необходимое, покинули свои квартиры сразу же, как только начался налет на Кобринский аэродром.

Опомнился Сандалов от вдруг наступившей тишины и увидел себя лежащим в канаве, рядом с тяжело переводившими дыхание штабными командирами и красноармейцами — почерневшими, закопченными. Все с испугом, с болью и с каким-то горьким недоумением смотрели на пылающий и дымящийся невдалеке военный городок, вернее, на то место, где недавно был городок. Со стороны жилых зданий донесся надрывный женский вопль — безумный, повергающий всех, кто его услышал, в ужас...

Когда немецкие самолеты улетели, установили, что среди работников армейского управления недостает пяти человек. Не успев выбежать из здания штаба, они погибли под его развалинами. Это были: командующий армией генерал Коробков, помощник по комсомольской работе начальника управления политической пропаганды старший политрук Никита Иванович Горбенков, порученец командарма старший лейтенант Алексей Семенович Приходько, инструктор отделения партучета, тоже старший политрук Валентин Семенович Курский и инструктор политотдела младший политрук казах Файзах Турумов, всего несколько дней назад прибывший в штаб армии из Алма-Аты, где заведовал кафедрой в Педагогическом институте. Их задавила насмерть рухнувшая стена. В домах начсостава погибло пять семей. Кроме того, до двадцати человек военнослужащих и членов их семей получили ранения…

…К Сандалову подбежал запыхавшийся полковник Долгов. Молча протянул начальнику штаба армии только что принятую телеграмму из округа. В ней воспроизводилась директива Москвы: «В течение 22-23. 6.41 г. возможно внезапное нападение немцев. Задача наших войск — не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам быть в полной боевой готовности встретить внезапный удар немцев».

— Что за ерунда? — сделавшимся вдруг незнакомым, с хрипотцой, голосом спросил Сандалов, глядя на полковника Долгова, своего заместителя.

— Опять то же самое, — горестно поморщился Долгов. — До сих пор ни Москва, ни округ не верят, что началась настоящая война!

— Да ведь и мы с тобой до самой последней минуты не верили! И никто не верил! До вот этой вот самой поры— пока не увидели своими глазами развалины здания штаба армии, пока не услышали о гибели близких нам людей! Все продолжали надеяться, что это еще не война. Мы охотно поверили в то, что какие-то враждебные силы затеяли небывалую провокацию и что если на нее не поддаваться, можно еще избежать войны.

— Что будем делать? — спросил Долгов. — Леонид Михайлович, вам необходимо принять командование армией. В связи с гибелью командарма…

— Да-да, конечно, — поспешно сказал Сандалов. — Немедленно оформите приказом, я подпишу. Штабу армии и управлению немедленно покинуть Кобрин. Держать штаб под ударом в пылающем военном городке нельзя. Надо срочно выдвигать управление армией на командный пункт, в Буховичи. Чую, начинается катавасия…Поедемте и мы в Буховичи, узнаем, какая обстановка в Бресте, и доложим в округ, что началась настоящая война. Дайте указания об эвакуации семейств начальствующего состава.

Потом он повернулся в сторону заместителя начальника отдела политической пропаганды полкового комиссара Семенкова:

— Думаю, что следует оповестить о случившемся партийные и советские органы до линии Кобрин — Пружаны и подсказать им, чтобы тоже начинали эвакуацию...

Семенков кивнул.

— Связь, товарищ Долгов! Нужна связь с командующим округом и с дивизиями! — Сандалов требовательно, кажется, с мольбой посмотрел на полковника Долгова, на растерянного оперативного дежурного. — Попробуйте через летчиков наладить, если здесь не получится.

Долгов кинулся к штабу десятой смешанной авиадивизии, а оперативный дежурный остался стоять возле Сандалова. В городке уже объявили тревогу, автомобили выкатывались из парков…

…Собрали грузовики, часть машин была возвращена из оврагов — места сбора по боевой тревоге, и вскоре штабная автоколонна уже покидала Кобрин, держа направление к Буховичам, где в лесочке, в зеленом половодье крушинника, бузины, черемухи должны были успеть перед воздушным налетом укрыться подразделения связистов, разведчиков, саперов, химиков.

В половине шестого, перед отъездом штабарма в Буховичи, Сандалов решил взглянуть на дом, в котором жил. Его коробка уцелела, но крыша и внутренние перегородки являли жалкое зрелище, лестница обвалилась. Ни в доме, где проживал Сандалов, ни в соседнем домах никого не было. Своих соседей Сандалов встретил лишь за воротами городка, в кустах между шоссе и рекой Мухавец. Там собралось много семей начсостава. У женщин — осунувшиеся лица, на глазах слезы. Разговаривали почему-то вполголоса, будто опасались что кто-то их может услышать. Большинство одеты кое-как. Почти все с узелками в руках. Чемоданов полковник ни у кого не заметил.

— Не видел ли кто мою жену? — осведомился Сандалов.

— Елизавете Павловне с дочкой и бабушкой удалось сесть на какую-то попутную грузовую машину, — сказала одна из женщин.

— С ними вместе и семья полковника Белова, — заговорила другая. — Машина шла, кажется, в Барановичи.

— Уехали в чем были. Только сверточек с едой успели захватить, — добавила третья.

— А что нам делать? — спрашивали все.

— Как ответить вам на этот вопрос? Конечно, всем нужно немедленно эвакуироваться в тыл. Но на чем, какими средствами? Пока машин нет! Товарищи! Я обещаю немедленно прислать за вами грузовые машины из Буховичей, которые повезли туда имущество штаба армии. Как только они разгрузятся— немедленно направим их за вами!

— А куда мы уедем? — несмело спросила какая-то девочка.

— Отсюда поедете. Подальше. Там поспокойнее.

— А самолеты больше не прилетят?

— Больше не прилетят. Мы их не пустим. Сейчас придет машина, и вы уедете отсюда.

22 июня 1941 года.

Кобрин.

Подполковник Маневич.

Кобрин горел. На площадке у открытой сцены гарнизонного Дома Красной Армии, возле телеграфного столба с репродуктором толпились люди. Остановился и начальник отдела боевой подготовки 4-й армии подполковник Маневич, только что назначенный комендантом гарнизона Кобрина. Знакомые позывные Москвы высветляли лица. Люди жадно смотрели на черную тарелку репродуктора. Началась передача последних известий…

— Германское информационное агентство сообщает… — начал диктор.

Нигде, никогда позже Маневич не слышал такой тишины, как в тот миг у открытой сцены кобринского Дома Красной Армии. Но диктор говорил о потоплении английских судов, о бомбардировке немецкой авиацией шотландских городов, о войне в Сирии — еще о чем-то, только не о вражеском нападении на страну. Выпуск последних известий закончился сообщением о погоде. Люди стояли, не сходил с места и Маневич: может, будет специальное сообщение или заявление правительства. Но начался, как обычно, урок утренней гимнастики… над пожарами, над дымом разносился бодрый энергичный голос:

— Раскиньте руки в стороны, присядьте! Встаньте! Присядьте!...

22 июня 1941 года.

Командный пункт 4-й армии в Буховичах.

Полковник Сандалов.

В Буховичах, в семи километрах северо-восточнее Кобрина, куда штаб армии переехал около шести часов утра, проводная связь имелась лишь с Кобрином, Пружанами и Пинском.

— Связь со штабом округа потеряли всего несколько минут назад, — доложил оперативный дежурный. — В последний момент получена телеграмма от командующего округом.

Эта депеша была краткой, но уже более определенной: «Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий приказываю поднять войска и действовать по-боевому». Сандалов обратил внимание на время отправления телеграммы. На ленте было отбито: 5 часов 25 минут.

— Ну вот теперь наконец все убедились, что война началась, — невесело пошутил новоиспеченный командующий армией. — А коль так, и от нас требуют действовать по-боевому… Я сейчас выезжаю в Брест, в 28-й стрелковый корпус, а вы оставайтесь здесь и налаживайте связь с войсками… Полковнику Долгову принять руководство штабом армии.

22 июня 1941 года.

Командный пункт 28-го стрелкового корпуса.

Генерал-майор Попов.

Командный пункт 28-го стрелкового корпуса находился в роще в двух километрах юго-восточнее Жабинки. Все тут, на лесной поруби, как бывало и во время недавних учений: брезентовые палатки, плетневые стенки землянок, раскладные походные столики, тускло поблескивающая одним выпученным глазом, невесть зачем поставленная стереотруба, регулировщики с красными флажками при въезде, в низине у ручья дымится кухня, повара разделывают на пне бараньи туши...

Командир 28-го стрелкового корпуса генерал-майор Попов сидел за раскладным столиком около стереотрубы и в задумчивости играл коробкой папирос.

— Связь с кем-нибудь есть? — наконец спросил генерал.

Начальник оперативного отделения штаба 28-го стрелкового корпуса майор Синковский усталым голосом доложил:

— Товарищ генерал, связь имеется только с 459-м стрелковым и 472-м артиллерийским полками. 459-й стрелковый и 472-й артиллерийский полки работают по оборудованию противотанкового оборонительного рубежа западнее Жабинки. Из лагеря прибыл корпусной батальон связи. Начальник связи корпуса полковник Загайнов вывел его к командному пункту без потерь.

— Когда будет готова связь со штабом армии?

— Будет готова через полтора часа. Я имею в виду проводную связь, — заверил Синковский и притронулся ладонью к ручным часам. — Все будет точно, товарищ генерал. Начальник связи у нас человек пунктуальный.

— Что сделано для выяснения обстановки?

— Послана командирская разведка в Брест. Выслан командир на станцию Жабинка для получения сведений по железнодорожной связи.

— Свяжитесь с двадцать второй танковой дивизией. Ее подразделения сосредотачиваются к западу от Жабинки. Генерал Пуганов, по слухам, обосновал энпэ на сахарном заводе. Надо выслать командиров штаба на Высокое, Чернавчицы, Брест, Гершоны и Малориту. — приказал Попов. — В Брест поедете вы, майор. Свяжитесь с крепостью, выясните, что вышло оттуда? Есть ли 84-й стрелковый и 204-й гаубичный полки в городе? Если будет возможность, выхватите мою и свою семьи…

22 июня 1941 года.

Минск-Красное урочище.

Командующий ЗапОВО генерал армии Павлов.

Пока война не началась, генералу армии Дмитрию Григорьевичу Павлову казалось, что она и не начнется, что ее удастся избежать, хотя обстановка на границе была очень тревожной, а если и начнется, то не так катастрофически для армий округа, как оказалось на самом деле. Даже в ночь на 22 июня, когда в штабе Западного Особого военного округа расшифровали директиву Генштаба и когда этот запоздалый приказ передавали в нижестоящие штабы, Павлов и тогда еще не верил в реальную возможность большой агрессии. Ведь в ту ночь ему опять требовательно напоминали из Москвы: смотри в оба, не дай спровоцировать себя на вооруженное столкновение… Может, война, а может, и нет...

По предвоенным планам самым опасным направлением в полосе округа считалось белостокское, и Павлов, не зная, что через полчаса начнется война, вызвал к телеграфному аппарату командующего прикрывающей это направление 10-й армией генерала Голубева. Параллельно с посылаемой шифровкой предупредил его: "В эту ночь ожидается провокационный налет фашистских банд на нашу территорию… Наша задача — пленить банды. Государственную границу переходить запрещается". И согласно той же директиве Генштаба приказал привести войска в боевую готовность...

А когда стало ясно, что все усилия "не спровоцировать" агрессию ни к чему не привели и что, кажется, разразилась самая настоящая, тщательно подготовленная немцами война (это внушительно подтвердил и воздушный налет на Минск), командующий Западным Особым военным округом Павлов понял опасность, перед которой оказались прикрывавшие границу войска трех подчиненных ему армий, и представил объем всего того, что требовалось неотложно предпринять, но на что уже не было времени. Можно было продолжать негодовать, однако негодование командующего фронтом уже ничего не могло ни изменить, ни упрочить. Яснее ясного, что войска не успели к моменту нападения врага выйти из лагерей или гарнизонов, покинуть полигоны, оставить места работ и развернуться в боевые порядки, оказать агрессору организованное оперативное противодействие…

Штаб Западного фронта по тревоге переехал из Минска в Красное урочище — недалеко от города. В Минске остался генерал Курдюмов с группой командиров штаба округа. Но никакие усилия наладить устойчивую проводную или радиосвязь со штабами армий и корпусов не давали результатов. И Павлов поспешно засобирался было туда, на запад, к армиям, а точнее — в 10-ю армию, на участке которой, как он предполагал, разыгрывались главные события. Надеялся, что своим личным участием он хоть как-то повлияет на события, предпримет что-то важное и безотлагательное и, наконец, толком разберется, что же случилось. Он вызвал к себе в кабинет начальника штаба округа генерала Климовских, начальника ВВС генерала Копца и своего первого заместителя генерал-лейтенанта Болдина.

— Голубев один раз позвонил, и больше никаких сведений из десятой армии нет. Сейчас полечу туда, а ты оставайся здесь. — сказал Павлов Болдину.

Болдин отрицательно закачал головой.

— Чего головой машешь? — мрачно спросил Павлов. — Не согласен?

— Считаю такое решение неверным, Дмитрий Григорьевич. Командующему нельзя бросать управление войсками, — возразил Болдин.

— Вы, товарищ Болдин, — переходя на официальный тон, сказал Павлов, — первый заместитель командующего. Предлагаю остаться вместо меня в штабе. Иного решения в создавшейся ситуации не вижу.

— Всего вернее, Дмитрий Григорьевич, если в Белосток полечу я. — твердо ответил Болдин.

Павлов зло посмотрел на Болдина, сунулся к столу, на котором лежала коробка папирос. Нестерпимо захотелось курить. Но в коробке папирос не оказалось и Павлов выскочил в приемную.

— Дай папиросы, только живее. — бросил он порученцу. Тот суетливо полез в нагрудной карман, похлопал по галифе, виновато улыбнулся, сунулся к столу. Из верхнего ящика достал нераспечатанную коробку «Казбека». Павлов суетливо схватил коробку и почти бегом вернулся в свой кабинет.

Болдин стоял у стола и говорил по телефону.

— Москва. — еле слышно, одними губами сказал Климовских и скосил глаза на трубку. — Нарком…

— Командующий округом Павлов рвется в Белосток. Считаю, что командующему нельзя оставлять управления войсками. Прошу разрешить мне вылететь в десятую армию. — громко сказал Болдин.

Павлов закурил, отошел к окну.

Генерал Болдин положил трубку. Она тихонько звякнула на рычажках. Павлов повернулся к своему первому заместителю.

— Ну, что сказал Нарком?

— Тимошенко разрешил мне вылететь в Белосток. Нарком не разрешает вылетать командующему округом, предлагает остаться в Минске и немедленно наладить связь с армиями.

— Что ж, поезжай, сукин ты сын. — устало сказал Павлов. — Копец, немедленно выделите самолет и обеспечьте генералу Болдину воздушное прикрытие…

22 июня 1941 года.

Наблюдательный пункт 22-й танковой дивизии.

Полковник Сандалов.

Наблюдательный пункт двадцать второй танковой дивизии располагался у Жабинки, на южной окраине Стеброво, возле маленького сельского кладбища, на пологой крутизне ската, поросшего мелким осинником. Здесь когда-то был лес, отступивший теперь на вершину гребня и нависавший сзади, разбегаясь вправо и влево стеной медностволых сосен. Наблюдательный пункт был вырыт на переднем скате высоты, обращенном к западу, в густой траве и замаскирован травой.

Приникнув глазами к стереотрубе, полковник Сандалов слушал доклад полковника Кривошеева.

— Я прибыл в Брест с приказом об уточнении задачи двадцать восьмого стрелкового корпуса в случае объявления боевой тревоги, в четыре часа утра, как раз в тот момент, когда немцы начали обстрел нашей территории и мест дислокации наших войск. Электрического освещения уже не было, — рассказывал Кривошеев. — Командир двадцать восьмого корпуса стал читать переданную мной бумагу при свете керосиновой лампы. Но не успел он дочитать ее до конца, как загремели разрывы артиллерийских снарядов. Попов тут же объявил по телефону боевую тревогу всем войскам корпуса, и связь оборвалась...

— Продолжайте, продолжайте, полковник. — не отрываясь от стереотрубы, сказал Сандалов.

— По докладу начальника штаба сорок второй стрелковой дивизии приказание о выводе из крепости частей дивизии, отданное лично командующим армией генерал-майором Коробковым начальнику штаба дивизии по телефону в период с трех часов тридцати минут до трех часов сорока пяти минут, до начала военных действий не успели выполнить. Едва начальник штаба этой дивизии майор Щербаков собрал командиров частей для вручения им распоряжений, как началась артиллерийская подготовка врага. Командира дивизии генерал-майора Лазаренко разыскать и поставить в известность о полученном приказании не удалось…

— А что с шестой дивизией?

— В штаб шестой стрелковой дивизии ехать было очень трудно. — сказал Кривошеев. — На улицах рвались снаряды. Однако добрался невредимым. Из Бреста выехал около пяти часов. Обстрел города к этому времени еще более усилился. Многие здания горели. В Жабинке заехал на командный пункт двадцать восьмого корпуса. Незадолго перед тем его бомбила немецкая авиация. Потери в личном составе небольшие, но связь с войсками и там утрачена.

— Что Попов?

— Действительной обстановки командир корпуса и его штаб не знают. По-видимому, Попов считает, что ничего серьезного не произошло, так как он отдал приказ командиру шестой стрелковой дивизии коротким контрударом выбить противника из Бреста.

— Вы были в Бресте с первых минут. Вкратце обрисуйте сложившуюся там ситуацию. — попросил Сандалов.

— В четыре часа утра со стороны немецко-фашистских войск внезапно был открыт артиллерийский огонь. Враг сосредоточил огонь по войсковым соединениям и частям, расположенным вблизи границы, по пунктам, где находились работавшие в укрепленном районе стрелковые и саперные батальоны, по подразделениям, сосредоточенным на артиллерийском полигоне для показа техники, а также по заставам и постам пограничников. Наиболее интенсивный артиллерийский огонь велся по военным городкам в Бресте и особенно по Брестской крепости, которая была буквально покрыта разрывами артиллерийских снарядов и мин. Минут за пять-десять до начала артиллерийского налета немецкие войска захватили железнодорожный мост в Бресте. Он был захвачен десантом, высаженным из бронепоезда. Немцы попутно использовали для переправы через Буг и другие средства: броды, лодки, плоты. Отдельные небольшие группы танков, снабженных специальными приспособлениями, прошли на восточный берег реки по ее дну, под водой.

— Даже так? — хмыкнул Сандалов. — Под водой?

— Так точно.

— Продолжайте.

— Помещения пограничных застав и отрытые на подступах к ним окопы были, как видно, отлично разведаны немцами. Враг сразу накрыл их огнем своей артиллерии. Пограничники понесли огромные потери еще до того, как немцы перешагнули через Буг. Из войск больше всего пострадали те, что размещались в цитадели Брестской крепости, а именно: почти вся шестая стрелковая дивизия, за исключением гаубичного полка, и главные силы сорок второй стрелковой дивизии, ее 44-й и 455-й стрелковые полки. Почти совершенно не пострадали при обстреле части двадцать второй танковой дивизии. В расположении дивизии в Южном военном городке накануне были оставлены дежурные подразделения, один мотострелковый батальон 22-го мотострелкового полка и один танковый батальон 44-го танкового полка. Батальоны и дежурные подразделения были подняты по тревоге. Сама дивизия накануне была выведена по приказу командира четырнадцатого мехкорпуса генерала Оборина ночным маршем сюда, в район Жабинки, «на учения». Удар германской артиллерии пришелся по опустевшему южному военному городку. Там уже не было ни танков, за исключением неисправных машин, ни артиллерии, ни автомобилей, ни автоцистерн. На берегу Буга в готовности к отражению атаки врага находились выдвинутые в течение ночи танковые и мотострелковые подразделения, которые с первых минут вторжения успешно противодействовали переправлявшимся через реку войскам противника.

— На Брестском артиллерийском полигоне тоже находились войска? Что с ними? Есть какие-нибудь сведения? — спросил Сандалов.

— На Брестском артиллерийском полигоне, ночевали в палатках подразделения двадцать восьмого стрелкового корпуса, готовившиеся к опытным учениям, и части 44-го танкового полка. Там же располагались закончившие плановые стрельбы 202-й гаубичный полк шестой стрелковой дивизии и 455-й корпусной артиллерийский полк. По рассказам командиров штаба армии, находившихся вместе с ними в момент открытия по полигону огня немцами, там почти все решили, что произошла какая-то неувязка с началом учений. Предпринимались даже попытки с помощью ракет и звуковых сигналов приостановить артиллерийскую стрельбу. Но когда люди увидели, что сигналы эти никем не воспринимаются и огонь по полигону не прекращается, а, наоборот, все усиливается, до них дошел наконец весь страшный смысл случившегося.

— Ясно. Продолжайте.

— Внезапным артиллерийским огнем были уничтожены две батареи и большая часть автотранспорта 24-го гаубичного полка шестой стрелковой дивизии. Потери понесли 84-й стрелковый полк шестой дивизии, чьи два батальона ночевали на полигоне, 455-й корпусной артполк, выведенный на полигон для проведения плановых стрельб, танковая, артиллерийская и другая техника, предназначенная для показа участникам учения. 204-й гаубичный полк, один дивизион которого имел конную тягу и два— механическую, вышел по боевой тревоге из своего городка в составе тридцати трех орудий. Однако перейти Мухавец, чтобы, как намечалось по плану прикрытия, вместе с 84-м стрелковым полком оборонять Брест, удалось лишь двум батареям, так как мосты через реку оказались занятыми частями 44-го танкового полка, переправлявшимися на другой берег. Полк попал под удар немецкой авиации, понес потери и повернул на Радваничи...

…Приникнув глазами к стереотрубе, полковник Сандалов видел, как далеко впереди, за зеленым размашистым лугом, на чуть всхолмленной равнине, разворачивались на исходных позициях танки двадцать второй танковой дивизии, вперемешку с грузовиками мотострелков. А справа, вдоль дороги, сколько видел глаз, темнели обломки немецких бронемашин, мотоциклов и тоже дымились коробки танков. Это еще до начала атаки немецкий головной мотомеханизированный отряд у Тельмы нарвался сначала на разведбат 22-й танковой дивизии, а потом— на кинжальный огонь дивизиона 472-го артиллерийского полка сорок второй стрелковой дивизии: орудия были выведены на прямую наводку, дистанция— менее восьмисот метров. Случилось так, что генерал Пуганов, получив данные от мотоциклистов танкового разведбата, высланных в сторону Бреста, о приближающейся по Варшавскому шоссе бронированной колонне врага, связался с сорок второй дивизией и успел выбросить противнику навстречу шестьдесят Т-26 43-го танкового полка с мотострелками из 22-го мотострелкового полка. Местность благоприятствовала обороне даже небольших отрядов. И вот результат: чудовищная каша из немецкого железа и человеческих тел. Едва отстрелявшись, дивизион артиллерийского полка, израсходовавший практически все снаряды, начал отход на восточную окраину Жабинки, по приказу Пуганова.

Сандалов, подавив вздох, оторвался от стереотрубы и, ощущая легкое головокружение, оглянулся по сторонам. Увидел полковника Татаринова, начальника штаба 14-го мехкорпуса, смотревшего в бинокль поверх бруствера траншеи. Из-за поворота траншеи вышел полковой комиссар Илларионов, заместитель командира двадцать второй танковой дивизии по политической части. Следом за ним на энпэ появились генерал-майор Пуганов и начальник разведки танковой дивизии майор Парфенов. Поправляя на груди черный ребристый автомат, ремень которого был перекинут через плечо, Илларионов, не скрывая тревоги, сказал:

— По показаниям пленных, мы только что накрыли на шоссе передовую мотомехгруппу третьей немецкой танковой дивизии и авангард немецкого пехотного батальона из состава тридцать четвертой пехотной дивизии.

— Ничего не путаете? — быстро спросил полковник Сандалов.

Илларионов отрицательно мотнул головой.

— Разведка подтверждает, — кивнул майор Парфенов, — Шли как на параде, яти их мать…

— Да, данные эти вполне подтверждаются. По сведениям, поступившим от командира 44-го танкового полка майора Квасса немецкая танковая дивизия полностью использовала захваченный исправный мост через Буг у Коденя. Батальон 44-го танкового полка капитана Кудрявцева, выдвинувшись к реке Буг между крепостью и селением Кодень, тесно взаимодействуя с мотострелковым батальоном, сначала смял переправившиеся через реку немецкие части и остатки их отбросил за Буг. Удалось также потопить вражеский десант, следовавший на двенадцати лодках по реке Мухавец, в обход Бреста, с юга. Однако после захвата моста у Коденя передовые отряды немецких войск получили хорошую возможность продвижения на север. Смяв подразделения 44-го танкового полка немцы захватили мост у Хузни через Мухавец и вышли на шоссе.

— Здорово мы их намолотили, товарищ полковник, — невеселым тоном проговорил Пуганов, стягивая танкистский шлем с головы и утираясь рукой. — Я насчитал восемь подбитых танков. И машин с бронетранспортерами не меньше…

— А ваши потери? — резко спросил Сандалов.

— Заканчиваем составление боевого донесения, — вздохнул Пуганов, — Могу сказать, что значительные. Тяжело ранен начальник штаба подполковник Кислицын.

— Что у вас со связью?

— Средств связи не имеется. Поддерживаю делегатами связи…

— Найдите возможность немедленно передать полученные данные в штаб армии.

— Есть.

— Пленных много?

— Десятка три…

Сандалов наконец оторвался от стереотрубы, внимательно оглядел окруживших его командиров.

— В общем и целом обстановка на данном участке мне ясна. Неясно, что творится к северу от Бреста. Поеду к Попову. Генерал Пуганов, выделите связистов, установите проволочную связь с командным пунктом двадцать восьмого стрелкового корпуса. Действуйте как было намечено: частям дивизии завершить выход в район сбора, занять и оборудовать рубеж обороны, установить связь со штабом стрелкового корпуса и со стрелковыми дивизиями. Подробное донесение— в штаб армии. Разведку — в Брест. А теперь можно и пленных посмотреть…

…Пленные немцы, человек тридцать, сбившись плотной кучей, стояли посреди улицы. Немцы глядели исподлобья, с потаенной тревогой, иные со страхом.

Машина Сандалова остановилась напротив пленных. Сандалов, не вылезая из машины, посмотрел на пленных тяжелым взглядом полуприкрытых веками глаз. Он посмотрел на них молча, не испытывая ни любопытства, ни интереса.

— Отправляйте их в Кобрин. — сказал наконец Сандалов.

22 июня 1941 года.

Командный пункт 28-го стрелкового корпуса.

Генерал-майор Попов.

— Ну, что, товарищ Попов? Действительной обстановки вы, командир корпуса и ваш штаб по-прежнему не знаете? Что происходит в Бресте? Где шестая и сорок вторая дивизии?

— Обстановка постепенно проясняется. Работает узел связи, тянут концы проводов к дивизиям, к Пуганову, к артиллерии. Работает связь со штабом армии. В штаб корпуса начали поступать сведения о своих войсках, о противнике, о соседях. Готовим контрудар силами подразделений шестой и сорок второй стрелковых дивизий, выходящих в район сосредоточения, совместно с танкистами генерала Пуганова, с северо-востока. Отрежем противнику пути отхода через Буг и овладеем Брестом.

— Какими силами вы располагаете, товарищ генерал? — сердито воскликнул Сандалов. — Один стрелковый и один артиллерийский полк. Вместо двух дивизий. Дивизии ведут бой и под давлением в несколько раз превосходящего противника беспорядочно отходят. По сведениям генерала Пуганова и по данным разведки, сохранившиеся части шестой и сорок второй дивизий и танкисты сдерживают натиск трех пехотных дивизий и не менее одной мотомеханизированной дивизии немцев. Активно действует и авиация противника. В этих условиях, связанные боем, части вверенного вам корпуса перейти в контрнаступление не смогут. Осуществить намеченный вами маневр в условиях складывающейся обстановки попросту не представляется возможным. Остается что? Правильно: вкопаться в землю, организовать рубеж обороны и во взаимодействии с двадцать второй танковой дивизией удерживать позиции к западу от Жабинки. Теперь нужно выигрывать время для занятия вторым эшелоном войск фронта тылового оборонительного рубежа.

— У нас здесь ходят слухи, что противник, прорвавшись между Высоким и Брестом, распространяется на Видомль. Что делается в сорок девятой дивизии Васильева неясно…

— Только слухи или есть информация поточнее?

— Направил командирскую разведку.

— Я сам сейчас собираюсь в дивизию Васильева, узнаю на месте, что там делается. — сказал Сандалов. — Свяжитесь с командным пунктом армии в Буховичах.

22 июня 1941 года.

Командный пункт 49-й стрелковой дивизии.

Полковник Сандалов.

— Ух, полковник, еле добрались до вас…Слоеный пирог…То наши, то немцы…Дважды нас обстреляли, одну из двух машин пришлось бросить, все скаты пробиты оказались. Да, забыл сказать. Ввиду гибели генерала Коробкова утром, принял командование армией. Докладывайте обстановку, полковник!

— Сорок девятая стрелковая дивизия продолжает удерживаться вблизи границы. Однако за левым флангом, там, где обороняются отдельные батальоны двадцать восьмого стрелкового корпуса, противник прорвался на Мотыкалы. Немцы, пожалуй впервые на нашей территории, применили там позорный, поистине варварский прием. После нескольких безуспешных атак они собрали местных жителей женщин, детей, стариков — и под угрозой расстрела погнали их впереди себя… Неясно, взяты Мотыкалы или еще нет. Меня теснят в Беловежскую Пущу. В самое ближайшее время, если не получу поддержки, дивизия начнет вынужденный отход. Связи с 62-м укрепрайоном не имею. Что творится в гарнизонах семнадцатого и восемнадцатого артпульбатов укрепрайона-неизвестно. Но железнодорожный мост у Семятычи находится под постоянным обстрелом, что не дает немцам использовать его, следовательно гарнизоны артпульбатов ведут бой.

— Я был в пятнадцатом полку. Полк ведет бой на участке Немирув— Волчиц и несет большие потери. — сообщил Сандалов. — По утверждениям командира полка майора Нищенкова его атакуют и пока что безуспешно, две немецкие дивизии. А Нищенкова знаю лично, доверяю ему. Он небылицы рассказывать не будет.

— Прямо перед вашим приездом на капэ, здесь побывал делегат из тридцатой танковой дивизии. Утверждает, что немецкие танки просочились от Мотыкалы к Видомлю и завязали бой с передовыми частями дивизии.

— Направьте несколько подразделений для организации противотанковой обороны на рубеж Волчин— Видомль, закройте разрыв между своей и танковой дивизией и помогите контратаковать прорвавшиеся войска противника. — приказал Сандалов. — Я собираюсь сейчас двинуться в тридцатую танковую дивизию.

— В Видомль придется добираться в объезд, через Каменец, иначе можно наскочить на немцев. — озабоченно сказал Васильев.

— Связь держите делегатами связи. Штаб армии пока в Буховичах, под Кобрином.

22 июня 1941 года.

Командный пункт 30-й танковой дивизии.

Полковник Сандалов.

— …Танковые полки дивизии после учений ночевали в лесу юго-западнее Пружан. — монотонным голосом докладывал командующему армией командир танковой дивизии полковник Богданов. — В четыре часа были подняты по тревоге. Около шести часов утра головной 60-й танковый полк выступил в направлении Поддубно — Видомль. Вслед за ним пошел 61-й танковый полк и подразделения мотострелкового полка, обеспеченные автотранспортом. С полками следовали артиллерийские подразделения. Большая часть личного состава дивизии, не обеспеченная автотранспортом, а также артиллерийский полк, еще не получивший снаряды, оставлены на месте для организации обороны Пружан. Еще около шестидесяти машин оставил в Пружанах. Подвижный резерв, так сказать. При выступлении дивизия имела в строю сто двадцать танков. Сейчас, конечно меньше, имели место быть поломки машин, их приходилось оставлять прямо на дороге. Да и на марше подразделения потрепала авиация противника. В соприкосновение с противником дивизия своими передовыми батальонами вошла примерно в одиннадцать часов утра, а главными силами в период с полудня до часу. Передовой отряд 60-го танкового полка вступил в бой с восемнадцатой танковой дивизией противника в районе Щеброво-Пелищи и на некоторое время остановил её продвижение. Немецкие танки отошли к Видомли. С часу дня дивизия начала подвергаться массированным налетам авиации, неся тяжелые потери. Высланная вперед разведка доложила, что навстречу из Мотыкал в направлении Видомля движется танковая группа противника силою до дивизии. Я принял решение атаковать врага, и в тринадцать ноль-ноль в районе Пелище разгорелся встречный танковый бой. Авангардные части дивизии остановили продвижение немецких мотомехчастей в тыл армии, оттеснили их в Видомлю и закрепились на линии Щербово — Пелище.

— Хорошо. — коротко сказал Сандалов.

— В частях дивизии осталось очень ограниченное количество боеприпасов, горючее на исходе. Только то, что в машинах. Дал указание немедленно пополнить запасы горючего и боекомплект. Однако в наличии осталось только семь исправных бензозаправщиков. При господстве немецкой авиации мы их просто потеряем. Поэтому подвоз осуществляется в бочках обычными грузовиками. Хотя и это не спасает. Немцы в воздухе свирепствуют.

— Установлено, какими силами против вас действуют немцы?

— Совершенно точно установлено, что имеем против себя восемнадцатую танковую дивизию. Есть несколько пленных из этой дивизии. И пока неясно, возможно отдельные мотомехчасти семнадцатой танковой дивизии…Обе дивизии из состава сорок седьмого моторизованного корпуса немцев. — голос командира дивизии из монотонного вдруг стал преувеличенно-бодрым.

— Чего это вы так радуетесь, полковник? — спросил Сандалов.

— Радоваться действительно, особо не приходится. Но по крайней мере силы немцев на данном участке обозначились.

— Это точно. — вздохнул полковник Сандалов. — Обозначились. И ситуация складывается в-общем, довольно хреновая.

— Отмечаю непрерывное сосредоточение немецких мотомехчастей на участке Каменец— Пилищи…

— Связь со штабом мехкорпуса имеется?

— Так точно. Проводная связь, связь по радио, связь делегатами.

— Хорошо. Вот что, полковник. Усильте свой правый фланг и установите прямую связь с сорок девятой стрелковой дивизией Васильева. Поддержите стрелков хотя бы одной-двумя ротами танков. Далее — по пути к вам от Васильева я наблюдал танки противника, вернее — отдельные группы, с мотопехотой. Они по всей видимости попытаются обойти в районе Каменца ваш правый фланг и распространится на Пружаны. Это сразу поставит нас, корпус, армию, в крайне невыгодное положение. Свяжитесь с генералом Обориным и передайте мой приказ — принять незамедлительные меры по усилению обороны Пружан. Вкопаться в землю, оборудовать отсечные позиции, организовать танковые и артиллерийские засады — крупными силами противник вам не даст действовать, его авиация с утра висит в воздухе. А вот небольшими группами по всей видимости можно действовать и довольно-таки успешно. Обеспечьте связь со штабом армии. Своими средствами и силами, поскольку штабарм понес потери во время налета на Кобрин и практически лишился средств связи. Я же сейчас убываю на командный пункт в Буховичи.

22 июня 1941 года.

Москва. Наркомат обороны.

Маршал Советского Союза Шапошников.

— Что собираетесь докладывать товарищу Сталину? — каким-то потухшим голосом спросил Шапошников, мучительно вглядываясь в серое лицо Наркома обороны Тимошенко.

— Что ж докладывать, Борис Михайлович? — сокрушенно мотнув бритой головой, ответил Тимошенко. — Известно мало.

— Подтверждаются ли сведения Павлова о прорыве крупных мотомеханизированных сил противника на брестском направлении?

— Да. По крайней мере о том, что на участке 4-й армии ЗапОВО противник ввел в сражение не менее трех танковых дивизий.

— Следовательно, можно сделать вывод, что на брестском направлении немцы оперируют не менее чем двумя моторизованными корпусами?

— Можно, Борис Михайлович. — подтвердил Тимошенко.

— Следовательно, можно сделать также вывод, что танковая группа противника, пользуясь своим численным превосходством и хорошим обеспечением с воздуха, пытается глубоко охватить правый фланг войск Западного округа, простите, теперь уже фронта?

— Да. Так. По-видимому так. — кивнул головой Нарком обороны.

— Мне представляется вероятным, что в течение ближайшего времени, в течение суток, Генштаб будет располагать сведениями о вероятном охвате и левого фланга войск Западного фронта, в полосе 3-й армии генерала Кузнецова. — вздохнув, сказал Шапошников.

— Генштаб так и не смог пока получить от штабов фронтов, армий и ВВС точных данных о наших войсках и о противнике. Сведения о глубине проникновения противника на нашу территорию довольно противоречивые. Отсутствуют точные данные о потерях в авиаций и наземных войсках.

— Кратчайшее направление «клещей» немецких войск для окружения войск Западного фронта в Белостокском выступе указывает на точку встречи этих «клещей» в районе Волковыска. «Клещи» могут замкнуться и восточнее— в районе Зельвы или Слонима. — помолчав, сказал Шапошников. — Пожалуй, в полосе Западного фронта необходимо сосредоточить усилия на парировании прорыва крупных механизированных соединений противника. И соответственно, отразить это в директиве войскам…

22 июня 1941 года.

Москва. Кремль.

Нарком обороны маршал Тимошенко.

— Ну, так вы собираетесь сказать товарищу Сталину, что немцы наносят главный удар в полосе войск Западного фронта? — прищуриваясь, поинтересовался Сталин.

— Да, товарищ Сталин. Маршал Шапошников и Генштаб, — Тимошенко кивнул на стоявшего рядом генерала Ватутина, — основываясь на отрывочных сведениях, но тем не менее в значительной мере подтвержденных, пришли к выводу, что немецкие войска крупными мотомеханизированными частями наносят главный удар именно в полосе Западного фронта. В надежде окружить выдвинутые в Белостокский выступ войска фронта…

— Вы хотите сказать, что в настоящее время Красная Армия не готова ответным контрударом остановить, опрокинуть и уничтожить зарвавшегося врага?

— Для подготовки мощного контрудара и сосредоточения потребных для такого удара сил и средств представляется необходимым отдать директиву о переходе к обороне. Удерживать рубежи, давая возможность войскам стратегических резервов подойти и развернуться.

— А враг будет топтать нашу землю?

— Товарищ Сталин. — четко выговаривая каждое слово, сказал Тимошенко. — Директива о немедленном контрударе может привести к тому, что наши войска вместо опрокидывания врага втянутся во встречное сражение и упустят инициативу.

— Значит немцы наносят главный удар в полосе Западного фронта?

— Так точно.

— Покажите на карте. — потребовал Сталин, подходя к карте, расстеленной посреди стола.

Ватутин показал.

— Так…, — медленно сказал Сталин. — Если все так очевидно, почему военное руководство в вашем, маршал Тимошенко, лице и в вашем, товарищ Ватутин, лице, заблаговременно не приняло необходимых мер?

— Товарищ Сталин…— начал было Тимошенко.

— Готовьте директиву о переходе к обороне и пошлите на западное направление в помощь Павлову кого-нибудь. — резко перебил Сталин. — Шапошникова пошлите…И маршала Кулика. Пусть научат Павлова воевать…

22 июня 1941 года.

Командный пункт 14-го мехкорпуса— командный пункт 4-й армии.

Генерал-майор Оборин.

Генерал-майор Оборин проводил первый день войны так, как и положено, как и хотел, как и полагалось командиру крупного подвижного мотомеханизированного соединения. Без лишних нервов, без паники, без надрыва и суматошных, бессмысленных выездов в войска.

На командном пункте мехкорпуса, в лесочке близ станции Тевли работала связь: радийная — со штабом армии в Буховичах, проводная, по арендованной гражданской линии, радийная и делегатами связи — с тридцатой танковой дивизией, делегатами связи — с двадцать второй танковой дивизией и двести пятой моторизованной дивизией. Штаб исправно наносил обстановку на карты, строчились боевые донесения. Обе танковые дивизии вели бой.

В два часа дня Оборин ненадолго выехал в тридцатую танковую дивизию, побывал в расположении 60-го танкового полка, у артиллеристов. Затем поехал в Пружаны. В половине четвертого часа дня Оборин получил письменный приказ, продублированный по радио и, взяв в качестве сопровождения два радийных БТ, в броневичке, выехал в Буховичи на командный пункт армии— вслед за мотоциклом связи, экипаж которого знал ближайшую дорогу.

Командный пункт армии располагался на опушке небольшого густого леса. В глубину леса вела чуть примятая в травянистой и кочковатой целине дорога. На ее поворотах были прибиты к стволам деревьев аккуратные тесовые стрелки-указатели с небрежной надписью "ПСД", что означало пункт сбора донесений. Часто справа и слева среди деревьев можно было видеть грузовые машины, походные кухни, штабеля каких-то ящиков, а между ними — сновавший военный люд. Дорога нырнула в хмурый овраг, заросший дремуче-густым мелколесьем, а на выезде из него среди зарослей боярышника забелел березовый шлагбаум с красным флажком на середине… После проверки документов — все та же дорога, тот же лес, в котором темнели по сторонам шалаши, сделанные из жердей и веток, виднелись парусиновые наметы, а кое-где бугрились закиданные зеленью бревенчатые накаты над землянками.

За вторым шлагбаумом — расположение командного пункта. Въезд туда был запрещен. Оставив броневик в стороне от дороги, генерал-майор Оборин торопливо зашагал в том направлении, куда сбегались телефонные провода… Его встретил энергичного вида старший лейтенант с красной повязкой на рукаве; казалось, что дежурный только тем и был занят, что с нетерпением дожидался Степана Ильича. Мельком, больше для проформы, взглянув на удостоверение личности генерала, он озабоченно заспешил впереди него к хорошо замаскированной большой палатке госпитального типа, властно махнул рукой на часовых, стоявших у входа, и откинул перед генералом свисавший полог.

— Проходите, пожалуйста, — сказал шепотом.

В небольшом тамбуре навстречу генералу Оборину поднялся порученец командарма — с наголо обритой головой красавец капитан с большими блестящими глазами, над которыми раскинулись тонкие черные брови.

— Товарищ генерал Оборин? — учтиво спросил капитан, поднявшись из-за маленького столика с телефоном.

— Оборин.

— Вот, пожалуйста, для вас карта. — И капитан протянул хорошо сложенную топографическую карту.

В палатке командующего армией горела электрическая лампочка от автомобильного аккумулятора. За столом сидели над развернутой картой полковник Сандалов, новоиспеченный командующий армией, и исполнявший должность начальника штаба армии полковник Долгов. А рядом — мрачный лобастый член Военного Совета дивизионный комиссар Шлыков, полковник Кривошеев, несколько начальников служб и отделов армейского управления. Перед ними стояли два штабных командира, усталые, запыленные, и, глядя на свои карты, которые растянутыми гармошками свисали с их рук, докладывали, дополняя друг друга, итоговую обстановку, сложившуюся на фронте армии. Долгов делал на карте быстрые, еле заметные карандашные отметки.

— Обстановка крайне сложная, — сказал Сандалов, — Установлено разведкой, что в районе Бреста действует 12-й армейский корпус немцев. По крайней мере, судя по показаниям разведки и пленных, в Бресте действуют тридцать первая и сорок пятая немецкие пехотные дивизии. Установлено присутствие крупных мотомеханизированных частей немцев, усиленных мотопехотными подразделениями, севернее и южнее Бреста. К югу от Бреста— не менее одной танковой дивизии. К северу действует, и это установлено точно, восемнадцатая танковая дивизия сорок седьмого мотомеханизированного корпуса противника. И вероятно, действует еще одна, семнадцатая…Немцам удалось занять несколько плацдармов на восточном берегу Западного Буга…И неповрежденные мосты…А это в корне меняет ситуацию. Честно говоря, не знаю, имеет ли смысл продолжать обороняться у границы, если противник так глубоко обходит нас с юга и с севера?

— Несколько часов назад немецкая авиация разбомбила два окружных артиллерийских склада: в лесу восточнее Березы и в районе Пинска. — негромко сказал полковник Долгов. — Где мы теперь будем получать боеприпасы?

От ответа на этот очень трудный вопрос полковника Сандалова избавило появление командира авиационной дивизии Белова. Он доложил о новых неприятностях:

— Только что поступили сведения о бомбардировке аэродрома в Пинске. Большая часть базировавшихся на него наших бомбардировщиков сгорела. Командующий авиацией округа приказал посадить на этот аэродром все уцелевшие самолеты кобринского и пружанского авиаполков после их очередного вылета к Бресту. Туда же перехожу и я сам со штабом дивизии.

— С переходом дивизии в Пинск всякая связь с вами будет потеряна, — заметил Сандалов. — А почему бы вам не перебазировать сохранившиеся самолеты в район Барановичей или Слуцка?

— В Барановичах аэродром разрушен, а в Слуцке подготовленного аэродрома и раньше не было, — возразил Белов. — Так что, кроме Пинска, деваться нам некуда. Там, по крайней мере, имеются горючее и боеприпасы.

— Откуда у вас сведения о Барановичах? — вспылил вдруг Сандалов. — Отправьте в Барановичи кого-нибудь и выясните состояние аэродрома. Туда и перебазируйте авиацию, если он пригоден к приему самолетов. Мне нужна авиаподдержка. И будьте любезны мне ее обеспечить, коль вы находитесь в непосредственном подчинении армии!

— Чем прикажете обеспечивать? — усмехнулся Белов, но улыбка его была горькой.

— А действительно — чем? — насмешливо поинтересовался Сандалов. — Доложите нам, что с авиадивизией?

— Ситуация с авиацией, приданной 4-й армии, товарищ Сандалов, попросту плачевная…По 74-му штурмовому полку майора Васильева…Машин в полку было много — полный комплект устаревших бипланов— шестьдесят два И-15бис и И-153 и восемь новых «ИэЛов-2». Летчиков было семьдесят, но на «иэлах» никто еще не летал. На рассвете 22 июня аэродром был обстрелян из-за Буга немецкой артиллерией, потом налетела авиация. В половине пятого утра полк, как боевая единица, прекратил существование. Сгорели на земле и все машины корпусной эскадрильи 28-го стрелкового корпуса, базировавшиеся на этой же площадке. Личный состав забрал документы, свое Знамя и под командой начштаба майора Мищенко покинул разгромленный аэродром. В Пинск перелетели два И-153 и шесть И-15…33-й истребительный полк майора Акулина встретил войну в Пружанах. В его составе было сорок четыре И-16 и семьдесят летчиков. Аэродром полка в Пружанах был атакован двадцатью Хе-111 с истребительным прикрытием уже в четыре часа пятнадцать минут. В течение дня последовало еще три налета на аэродром. Один раз противнику удалось застать большую часть полка на земле в момент, когда самолеты заправлялись топливом. К десяти часам утра в Пружанах не осталось ни одной машины, способной подняться в воздух. Последний авианалет на пружанский аэродром закончился полчаса назад. Провели немцы три отдельные авиаатаки и сожгли оставшиеся на земле семнадцать неисправных машин. Двенадцать «ишачков» успели перелететь на аэродром в Кобрин. Еще два— в Пинск…Временно используют посадочную площадку в Жабчицах…

— Продолжайте.

— 123-й истребительный авиаполк располагался несколько дальше от границы: на полевой площадке между селами Именин и Стригово за северо-восточной окраиной Кобрина. Эскадрилья капитана Савченко дежурила на запасном аэродроме под Брестом, а звено капитана Можаева находилось в засаде на площадке в четырех-пяти километрах севернее Бреста. Когда Люфтваффе совершило первый налет на Именин, большая часть самолетов полка уже вылетела на задание. В течение дня его летчики, несмотря на постоянные бомбардировки, произвели множество самолето-вылетов, некоторые — по восемь-десять. Всего они сбили тридцать вражеских машин, но и сами понесли серьезные потери. Командир полка майор Сурин сбил три самолета, старший политрук Сиротин — пять, лейтенант Сахно — три, зам командира полка капитан Можаев и лейтенант Жидов — по два. Утверждается, что комэск капитан Савченко одержал девять побед, но подтверждений пока не имеется. Командир 123-го истребительного авиаполка майор Сурин возвратился на Кобринский аэродром тяжело раненным и скончался но выходя из самолета.

— Сколько в итоге в 123-м полку исправных машин осталось? — прямо спросил Сандалов комдива Белова, не спуская с него тяжелого взгляда.

— Одиннадцать машин. Перелетели в Жабчицы.

— Продолжайте, полковник…-голос Сандалова и его тон не сулил Белову ничего хорошего и предвещал форменный разнос.

— В Пинске был еще один аэродром десятой смешанной авиадивизии, и на нем базировался 39-й скоростной бомбардировочный авиаполк майора Захарычева. Сорок три СБ и девять Пе-2. Летать на «пешках» никто научиться не успел. Экипажей было сорок девять, из них слетанных и способных эффективно выполнять боевые задачи — тридцать девять. При первой воздушной атаке на аэродром полк понес потери, но боеспособности не утратил. Семьи авиаторов жили в городе, в здании францисканского монастыря, до аэродрома приходилось добираться на велосипедах или автотранспортом. По получении по радиосвязи приказа на перебазирование все находившиеся в воздухе машины были завернуты на Гомель, «безлошадные» и техсостав отправились под командой начальника штаба полковника Альтовича; организовать эвакуацию семей поручили начальнику связи Полякову. С началом боевых действий полк девятками вылетал на бомбардировки немецких танковых частей и переправ через Западный Буг, причем весьма успешно. Домой вернулись все экипажи. Затем пинский аэродром после четырех воздушных налетов, был разрушен, взлетно-посадочная полоса выведена из строя. Склад авиабомб взорван, поэтому уцелевшие машины 39-го полка не с чем посылать в бой.

— Сколько имеете исправных бомбардировщиков?

— В Гомель перелетело семь машин. Три СБ — в Жабчицах. Еще десять бомбардировщиков СБ и два исправных Пе-2 по-прежнему в Пинске. Рассредоточены вблизи аэродрома, тщательно замаскированы…Да, еще…По соседству с 39-м полком, в Жабчицах, базировалась 46-я отдельная эскадрилья Пинской военной флотилии Потеряв на земле все свои Р-10, кроме одной машины, как я понял, она была выведена из состава флотилии и убыла на восток. Оставшаяся матчасть принята Захарычевым. Так сказать, на наш кошт…

— Ясно. — вздохнул полковник Сандалов. — Эпическая картина…Проср… почти вся авиадивизия, но зато получено подкрепление в количестве одного самолета связи Р-10…

Полковник Белов хотел было возразить, но смолчал, глядя на командующего армией и зло поигрывая желваками.

— Почему вы настаиваете на перебазировании в Пинск?

— К вашему сведению, товарищ полковник, приказ на перебазирование в Пинск я получил не от вас. Командующий авиацией округа генерал Копец приказал посадить на этот аэродром все уцелевшие самолеты кобринского и пружанского авиаполков после их очередного вылета к Бресту. Туда же я должен был перейти и сам вместе со штабом своей авиадивизии и со всем управлением соединения. И туда же должен был перейти командующий кобринским бригадным районом ПВО вместе с подчиненными ему частями.

— Вам известно, что по планам командования ВВС РККА Барановичам со временем предстояло стать мощным аэроузлом, для чего уже начала создаваться соответствующая тыловая база? — тяжело сопя, спросил Сандалов.

— Известно, в общих чертах. Мне также известно, товарищ полковник, что авиаузел в Барановичах в полтора раза дальше от Кобрина, чем Пинск. — сухо сообщил Белов. — Странно, что вам это неизвестно…

— Реплики потом, полковник! — негромко заметил Долгов.

— Хорошо. — многообещающе, недобрым тоном, сказал Сандалов. — Потом предметно разберемся, что вам было известно и что вам было неизвестно, и почему вы настоятельным образом желаете срочно переместиться в Пинск.

— По приказу…

— Ну и что?! По какому приказу?! Плевать! Мне на это плевать! — неожиданно закричал Сандалов. — С утра войска головы поднять не могут, немцы в воздухе делают, что хотят! Обеспечьте теми силами, что есть! Запросите командование ВВС округа!

В палатку неслышно скользнул оперативный дежурный и протянул Сандалову несколько телеграфных лент.

— Что это? — спросил Сандалов.

— Только что получено из штаба фронта, по линии наркомата связи, через запасной командный пункт армии в Запрудах. — молодцевато доложил оперативный дежурный. — Там есть аппарат Морзе.

— Кабак…Кабак форменный…Несколько часов воюем, а уже связи нет. — вздохнул полковник Сандалов. — Хорошо. Свободны.

Сандалов развернул первую из переданных оперативным дежурным телеграфную ленту и зачитал всем присутствующим в палатке:

«Штаб округа развернулся в штаб Западного фронта. Объявлена общая мобилизация. Армию перевести на штаты военного времени. Войска соседней с вами армии в 10 часов дрались на границе. С тех пор связи с ними нет. Командующий фронтом приказывает 4-й армии: в связи с обозначившимся ударом на брестском направлении крупных мотомеханизированных сил противника, прочной обороной удерживать занимаемый в настоящее время оборонительный рубеж, непрерывно контратакуя подвижными мотомехгруппами. Не допускать прорыва и выхода мотомехчастей немцев на оперативный простор в полосе армии. Немедленно приступить к оборудованию второго и третьего тыловых оборонительных рубежей. Начальник штаба Запфронта Климовских».

— Что ж, яснее ясного, — сказал Долгов, — Армии предлагается действовать сообразно, по плану в прикрытии на территории ЗапОВО… Прочно заняв рубеж Пружаны-Городец, стараемся уничтожать противника и не допускать распространения восточнее этого рубежа. 14-й мехкорпус сосредотачивается в противотанковом районе и за отсечной позицией Каменец-Литовск, Шерешево, Дзедувка. Ожидаем прибытия 47-го стрелкового корпуса и всеми этими силами атакуем противника во фланг и тыл в общем направлении на Брест.

Сандалов обвел присутствующих тяжелым взглядом и принялся за второй листок:

«Для обеспечения поддержки из Пинска в Брест направляется Пинская военная флотилия контр-адмирала Рогачева. Правофланговые войска КОВО, примыкающие к вам южнее Влодавы, сдерживают врага в 10-12 километрах от границы. Не дайте возможности противнику вклиниться в стык между фронтами в Полесье. Ваш сосед, 10-я армия, на белостокском направлении обороняется на границе, а левофланговыми дивизиями ведет бои на подступах к Беловежской пуще.»

— Есть еще один приказ. — сказал Сандалов. — «Штабарму-4 связаться с 10-й армией и передать в ее подчинение правофланговую сорок девятую стрелковую дивизию. Вместо этой дивизии к Барановичам из тыла выдвигается сорок седьмой стрелковый корпус, который вольется в состав вашей армии. Исполнение вами обязанностей по должности командарма комфронта утвердил. Начальник штаба Запфронта Климовских».

— Я ожидал худшего, признаюсь честно. — сказал полковник Кривошеев.

— Приказа на контрудар? — быстро спросил Оборин.

— Да.

— Противник в этом случае попросту раскатал бы нас. Ведь мы уже убедились, чем это оборачивается при многократном превосходстве врага в авиации. Это, товарищи, факт. — сказал Оборин. — Я выезжал в тридцатую танковую дивизию. Наблюдением моим лично и командного состава установлено следующее: танки противника наступают отдельными группами в составе десяти-пятнадцати машин, поддерживаемые одновременно пехотой в составе батальона, роты и противотанковыми орудиями. Противотанковые орудия следуют непосредственно за танками; захватив нужный рубеж танками, противник немедленно устанавливает здесь противотанковые орудия. Причем эта группа разбивается еще на ряд более мелких групп: два-три танка и орудие противотанковой обороны. Контратаки нашим танков при таком положении, при таком тактическом приеме противника, встречаются усиленным огнем противотанковых орудий немцев и их танков. Как следствие— несем потери…

— М-да, придется в корне и на ходу менять собственную тактику ведения боя с мотомехчастями противника. — вздохнул Сандалов. — Оборин, подготовьте докладную записку со своими соображениями на этот счет— представим их вышестоящему командованию.

— Есть!

— В принципе правильное решение вышестоящего штаба. — сказал полковник Долгов. — Я просил округ, прошу прощения, фронт, утвердить наше решение о переходе к обороне. С учетом имеющихся сведений о противнике и общей обстановки в армии, фронт принял верное решение. На участке армии действует по крайней мере до трех танковых дивизий с мотопехотой и пехотой. Какой уж тут контрудар? И главное какими силами?

— Да уж! Разве наши обессиленные войска, почти лишившиеся поддержки с воздуха смогли бы нанести контрудар?! — воскликнул Шлыков. — Еще вопрос— смогут ли части Попова и Оборина удержать оборону на подступах к Жабинке?

— Вы из Бреста прибыли, Федор Иванович? — повернувшись к Шлыкову, спросил Сандалов. — Как там положение? И где начальник отдела политической пропаганды армии Рожков? Вы же вместе были…

Шлыков, почерневший от пыли и так и не умывшийся с дороги, первые часы войны провел в частях сорок второй стрелковой дивизии, размещавшихся в городе, а после девяти часов утра находился в корпусном артполку, в северном военном городке. Вместе с командиром полка полковником Мавриным ему удалось вывезти из Бреста почти всю материальную часть.

— Меня крайне огорчила неорганизованная эвакуация Бреста. — сказал Шлыков.

— Брест оставлен? — спросил Оборин.

— Да. — ответил Шлыков и продолжил. — Началась эвакуация под огнем немецкой артиллерии и под бомбежкой с воздуха. Вывезти удалось лишь некоторые ценности…

— Кстати. Вот очень кстати. Полковник Долгов! На случай, если противник прорвется в Жабинку, Кобрин и Пружаны, наметьте сегодня же с начальником инженерных войск и подготовьте к взрыву наиболее важные объекты, — сказал Сандалов. — Доложите наши соображения в штаб фронта и запросите оттуда хотя бы устную санкцию. А с Рожковым что?

— В полдень находился на командном пункте шестой стрелковой дивизии и во время очередного налета немецкой авиации ему повредило ногу каменной глыбой от развалившегося дома. Сейчас он здесь, в штабарме, перевязку ему делают..

— Ну слава Богу, жив. Ходить-то сможет?

Шлыков пожал плечами.

— Если необходимо, пусть везут в госпиталь. — сказал Сандалов. — Теперь, товарищи, вот что. Первое: штабарм немедленно перевести в Запруды, коль там есть более-менее устойчивая связь со штабом фронта. Долгов, займитесь этим. Оставьте здесь небольшую оперативную группу, а остальные пусть едут в Запруды. Полковнику Литвиненко обеспечить имеющимися средствами устойчивую связь с войсками. Второе: все усилия сосредоточить на обороне. На случай прорыва немцев к Жабинке оборудовать в тылу несколько новых оборонительных рубежей. В Кобрине эту задачу возложить на подполковника Маневича, пусть из отходящих и разрозненных подразделений формирует сводную группу. Третье. Имеющиеся части сорок второй стрелковой дивизии, в составе стрелкового и гаубичного полков, усиленные подразделениями двадцать второй танковой дивизии, должны удерживать рубеж обороны к западу от Жабинки. Остальные части двадцать второй танковой дивизии: разведбат, до двух танковых батальонов и до батальона мотострелков сосредоточить восточнее Жабинки, в качестве мотомехрезерва 28-го стрелкового корпуса. Отходящие подразделения шестой и сорок второй дивизий приводить в чувство и направлять на оборонительные позиции. Танковую дивизию передать в подчинение командира 28-го стрелкового корпуса Попова. Четвертое. Тридцатой танковой дивизии полковника Богданова на рубеже Пелищи-Хмелево оборудовать узлы противотанковой обороны: на перекрестках дорог, на естественных рубежах, исключающих обход. В состав узла включить до роты танков, батарею дивизионной или зенитной артиллерии, минометную роту, до стрелкового батальона. Пятое. В Пружанах иметь подготовленный рубеж обороны и резерв — до полка танков и до батальона мотострелков. С противотанковой и противовоздушной артиллерией. Этот резерв должен создать оборону на пружанском направлении, прикрыть дорогу на Ружаны и слонимское шоссе на случай, если противник свяжет боем тридцатую танковую дивизию и попытается, развивая свое наступление, выйти на слонимское направление, охватывая наши войска. Этого допустить нельзя ни в коем случае. Пошлите проверить, как там дела. Горючее получить со склада ГСМ в Оранчицах. Противовоздушную оборону Пружан усилить, сняв часть зенитных средств из Кобрина. Командованию Кобринского бригадного района ПВО обеспечить выделение средств противовоздушной обороны. Между узлами обеспечивать огневую связь. В случае прорыва или обхода — не паниковать, продолжать стойко удерживать оборонительные позиции. Далее. Шестое…Установить связь с семьдесят пятой стрелковой дивизией генерала Недвигина. Пока ее положение совершенно неясно. Где она дерется, на каком рубеже, теснят ли ее немцы в припятские болота, какие силы против дивизии развернуты — неизвестно. А надо, чтобы было известно, надо держать руку на пульсе семьдесят пятой стрелковой дивизии. Можно и нужно удерживать необходимые для угрозы флангу немецкой армии позиции. Немцы могут обойти Кобрин с юга, по шоссе Малорита— Кобрин. А могут пойти на юго-восток, развивая удар в направлении Ковеля. А дивизия Недвигина выдвинута на стык с нашими соседями южнее. Седьмое…Двести пятой мотодивизии продолжать оборудование противотанкового рубежа на реке Ясельда, обратив особое внимание на мосты в районе Березы-Картузской. Провести рекогносцировку местности, указать на необходимость эшелонирования обороны, наметить наиболее танкоопасные направления, принять меры и вывезти дивизионным автотранспортом то, что еще можно спасти с окружного артсклада в Бронной Гуре…

— Товарищ командующий армией, — возразил Оборин. — Какими средствами мотодивизия оборудует рубеж? Молодые, слабо обученные бойцы моторизованной дивизии отрыли окопы, но перед окопами у них ни мин, ни проволоки, никаких других заграждений. Даже мосты через Ясельду взорвать в случае чего нечем. В 127-м танковом полку дивизии имеется в наличии пятьдесят шесть относительно исправных танков и пять танкеток.

— Поможем, чем сможем. — кивнул Сандалов. — Начальнику инженерной службы армии приказано выделить полсотни мин, проволоку для заграждений. Немного, но и это хотя бы что-то. Мины установить на наиболее танкоопасных направлениях. Теперь далее. Танковый полк мотодивизии держать в резерве, иметь при этом полную заправку и полный боекомплект. Задачу спешно готовить оборонительный рубеж на реке Ясельда силами двести пятой моторизованной дивизии возложить на командира мехкорпуса Оборина и начальника автобронеотдела армии полковника Кабанова. У меня все, товарищи.