Очерк ежемухи (Илья Кукушка)

Он жив в чужих мечтах о мире,

Как рыбка в золотом сортире (О. Гарин)

Люди напоминают мне скопище мух, покрывающих порнографическую открытку, отправленную в кошачий лоток. Я протягиваю лапку с включённым диктофоном навстречу шоссейному надрыву мощностей. Зачем мне это? Вот в чём дело: любой аудиовизуальный слепок реальности подлежит манипуляции так же, как мыслеформы наблюдателя. Всякое замечание — суть искривлённая оптикой клякса на очках. Поэтому подлинному автору невдомёк до разницы в творческих формах, кроме, разве что, косметической. Даже то, что я документирую в аудиоформате, является моей интерпретацией, или будет ей по итогу нехитрых операций с материалом. Правда фотографии всегда изыначена ракурсом, сплющена или монструозно растянута оптикой, не говоря о том самом «решающем моменте» — кому-то приходится его определять.

Вернёмся к диктофону. В насекомой культуре этот встроенный в корпус смартфона электронный рудимент используется для передачи слов между собой. Да-да, именно слов между словами. Слово Мошка передаёт слову Сверчок сообщение: «Эй, Сверч. Куда пропал?». Где-то за ними (словами), возможно, маячат прообразы, но мысль о том, что их нет, делает жизнь более таинственной; особенно если ты такая же муха, как и прочие. Я, как неправильный Цеце, додумался записывать окружающие меня звуки и изголяться над ними посредством обработки. Гул супермаркета можно сравнять с преисподней, если ты этого захочешь, стоит поймать его и немного доработать. Именно «ловля» придаёт остроты занятию, пока она происходит во вздорном мире мельтешащих жуков, вызывая недоумение, иногда неодобрение и боязнь. Позавчера я совершал ловлю посредством видеокамеры. Это было мне нужно для того, чтобы начать конструировать образ роя, описанный в начале. Пишем. В кадре пешеходная улица, торговый центр — словом, любая часто посещаемая жукплощадь. В качестве порнографической открытки подойдёт билборд на фоне, либо же брендированная вывеска. Простой темп движения меня не интересует, поэтому, если есть такая возможность, пишем сразу в ускоренном режиме, либо же ускоряем «на посте». Немного покадровой работы придаст происходящему больше хаотичности и рваности — так мне нравится даже больше. Следом поиск формы приводит конструктора в точку с протянутой к машинам лапкой, держащей смартфон. То, что жужжит, находится прямо здесь, на автостраде. Я ни за что бы не подумал, что кому-то есть дело до такой шалости, если бы не проделывал это множество раз. Частная жизнь мошкары, выраженная в беспорядочном кружении, не терпит посягательств. Носорог (который жук) сигналит мне из коробочки. Запись испорчена. Бдительная стрекоза спрашивает Цеце, для чего ему понадобился аудиовизуальный слепок площади с множеством насекомых — снова брак. Не удивлюсь, если даже теперь получу от кого-либо по буквам.

Каждый субъект, издающий стрекот, жужжание либо же писк (туда же отнесём и меня), обладает собственной оптикой во взгляде на себя, прочих и на общий их улей. Жечь окружающих при помощи той же лупы — не моя задача, я только уворачиваюсь от тьмы подобных хищников. Кажется, у меня получился приличный пятиминутный отрезок. Нажимаю на чёрный квадрат, он становится красным кругом. Супрематизм учёного жука Казимира теперь воплощается в идеях дизайна — так насекомые называют декоративные, подлежащие продаже формы искусства. Случайно открыл рудимент камеры. Глядя, как дисплей смартфона преломляет изображение по ту сторону, я погружаюсь в свою любимую игру: «блуждание сомнамбулы». Это сугубо процессуальное творчество, иными словами, творчество, не нуждающееся в конечном продукте, довольствующееся самовозникающим (и так же затухающим) течением. В его ходе я не занимаюсь ничем, кроме хаотичной, самозабвенной съёмки всего, за что цепляется глаз. Получается эдакий диалог: ты хватаешь кусочек пространства-времени за гриву (не забываем, что я Цеце), а оно подхватывает тебя и несёт непредсказуемо. Время не столько часики, сколько действие, это надо понимать. Ни будь события как такового, время бы вовсе не понадобилось. В той самой непроницаемой коробке, где сидит и не задыхается некий научный кот, творится ровно то же, что со зверем; иначе говоря, время производится котом, не иначе. Три предложения банальности. Я кладу в цифровые закрома тридцать секунд дворовых событий: старушка, пошатываясь, бредёт к калитке, мимо крадётся брендированный автомобиль на службе крупного капитала. Я бы назвал это кинетической рекламой. Каждый раз, когда я натыкаюсь на что-то подобное, мой поток мыслей превращается в БЕСПЛАТНЫЙ ВХОД С ДЕТЬМИ В ХОСПИС КАЖДУЮ ПЯТНИЦУ.

Углубляюсь во дворы. Мой город застроен так беспорядочно и бессовестно, что в отдельных гущах конструкций можно блуждать раз за разом, не находя их знакомыми. Так мы приходим к ещё одному любимому занятию Цеце, которое практикуется в связке с видеолунатизмом. Его рекламный анонс звучал бы так: «Дрейф: выяснение обстоятельств собственной прогулки. Подходит неспящим, блуждающим спящим, ожившим мёртвым и домохозяйкам». Придуманный в середине-конце шестидесятых майским жуком по имени Ги Дебор, Дрейф… Я бы даже сказал ДРЕЙФ (!) представляет собой отрешённую от маршрутов и целей прогулку, чья суть спонтанное исследование городских ландшафтов. Тот же Дебор считал пути букашек внутри террариума чрезмерно прямыми и осмысленными, состоящими из одних и тех же рейсов-паттернов, где в каждом шаге суть да дело. Этим можно объяснить то, почему большая часть мошек не знает собственного инсектария, сколько бы в нём ни жила. За каждым действием, необходимым или блаженным, закрепляется определённая тропа: сюда по работе, здесь изредка и по скверным поводам, а продуть натруженные крылышки можно за тем поворотом, да по конкретному числу или поводу. Календарная сеть, сеть маршрутная, трудовая кабала. Сколько прекрасных поводов быть по жизни счастливым.

Цеце решил быть по-обывательски несчастным. Он берёт камеру, да ту, что пишет поширше и подефектней, а дальше пути без направления, съёмка планов без конечного монтажа. Сколько минут, исчезнувших за форматированием, сколько попыток к склейке нестыкуемого материала, не рассказывающего ничего больше, чем просто выхваченные из пространства-времени обрывки; обгоревшие от оголтелого движения лоскутки. Предлог для нежности: внешнее, всегда пугающее поле, населённое одурманенным роем хищников, стало можно разглядеть через защитное окошко, разбирая на отдельные, не лишённые гармонии миражи, исчезающие в коробочке (данные Цеце во время этой активной медитации), без следа удаляемые после. Парадокс заключается в том, что просто смотреть в глазок не так интересно, как сохранять отдельные его виды. Дрейфы с блокнотом, фотокамерой, видеокамерой, диктофоном… Регистрация впечатлений не прекращается, пока я сокращаюсь, стремясь к ничто.

Видеонаблюдение, как явление, пугает Цеце. Всякий раз, глядя в глаза столбов и фасадов, я не ощущаю себя видимым. Нераспакованный, оставленный в коробке заводной кот, который то ли живёт и еле слышно там тикает, то ли является муляжом для меня, его остерегающегося мотылька, пугает отнюдь не возможностью существования — напротив. Камера, лишённая оператора, а в отдельные часы и субъектов для наблюдения — вот, от чего крылышки Цеце замирают, а сама суть представления как бы знакомит с настоящим электромагнитным воплощением смерти. Чтобы перестать бояться, Цеце придумал ещё одно занятие: «ловлю пустоты». В теории нет ничего проще, чем, заняв удобное положение, закрыть глаза и постараться ни о чём не думать. Потом я начинаю пробовать. Чепуха не выходит из головы, каждый пустяк, оставленный без внимания, всплывает, нарушая безупречную гладь. Не помогают усилия, сколько ни гони из себя жука-водомера, им и останешься, пытаясь не всплыть — безуспешно. Оставленная попытка — ключ к завершению. Со временем стало получаться по три-пять минут не производить толчков внутри себя. Это и называется ловлей пустоты. Успешно пойманная, она вбирает в себя всё. Начало и конец тебя, как две створки от пасти сущего, схлопываются в безвремении, обращая минуты в то, чего быть просто не может, пока длится твой собственный процесс. Я пустота этой комнаты; пылающая рана, пытающаяся затянуться. Телефонный звонок — брошенный извне ключ для выхода из утробы. Иногда я боюсь там остаться, хотя конечно же так и будет. Хотя конечно же… уже не боюсь. Почему говорю сонным голосом? Видать, сам не заметил, как задремал, придя с изнуряющего похода с камерой. Очередной приём борьбы с обыденностью. Что снилось? Дон Кихот. Нет, ты не смейся, это правда. С кем боролся? — Против подземных парковок и эскалаторов; а его коллега, свирепый Мифунэ, записывал подкаст о поп-корновых баталиях и дофаминовых стероидах. Нет, я там тоже был. Сидел в глубокой лавандовой тени, ловил свою большую рыбу.