Куб

Моросило. Улицы покрылись ручьями и серостью; Лара не хотела смотреть, но все равно видела темные камни мостовой и домов. Мимо бежали люди, задевая зонтами, пока Лара сжимала ручку своего купола вместе с зубами: как надоело. Надело одно и тоже, один и тот же вид мостовой, один и тот же бег, что на скачках.

Через лужи — через перекладины, не одно ли и тоже?

Каблуки высоко вздымались вверх, поднимая юбку и пуская колготки в область брызг. Капли, ложась на бледные ноги, впитывались в кожу. Ты живешь в городе и уже сам пропитался грязью и пылью, что забивается в жилки и глаза. Вся ты состоишь из пыли дорог, и вот поэтому так прекрасно уезжать туда, где сор выходит, как последний снег, заметая следы назад, в это безбрежное море толпы. Здесь нет людей. Только мусор. Кусты. Перекладины. Прыгать через лужи или людей — не все ли равно? Все привыкли к тем, кто скрывается под дождем в картоне.

Картонные короны валяются у мусорки. Бывшие короли снова у чьих-то ног вылизывают носки до блеска.

Одно и тоже.

Лара сворачивает за мостом, забиваясь в узкую улочку (улку) к двери. Домофон. Не работает ключ. Лара нажимает на пластик сильнее, в ярости вертя им как отмычку — и дверь поддалась, но уже поздно, и брызги зонта выливаются на ноги. А дома девушка выбрасывает пакеты с продуктами на пол и садится рядом, склонившись уже не со злостью, а печалью.

День прошел, но все, что ей досталось — это лужи на ногах в темных пятнах капрона. Потом начнется путь на кухню, где холодно и темно и где надо приготовить ужин, что только провалится в желудок и тут же исчезнет, как сами сутки, подгоняемые минутной стрелкой к двенадцати. Завтра — все по новой. Только ужин уже будет готов. И может не пойдет дождь. И надеть надо брюки. Но Лара все равно придет и упадет, дожидаясь у ножек пуфика Кая. А когда явится Кай, он перешагнет через женскую туфлю, отделившуюся от тонкой ноги, и опустится на корточки перед бледным телом Лары, рассматривая в темноте блеск ее глаз, что отражает огни улицы и красных точек пульта, телевизора, холодильника. Он ничего не скажет, просто потянет ее за руки и поднимет. Загорится пламя сигареты. Закипит вода в чайнике. Руки Лары соединятся на животе Кая.

И только тогда появится свет.

После работы Лара, отряхнув зонт наконец не себе на туфли, откроет почтовый ящик и найдет извещение: кто-то прислал ей посылку. Но Лара ни от кого не ждала посылок. Ей вообще никто ничего не мог послать. И все же квитанция намокала в ладони от влаги пальцев. Белая бумага серела, деформируясь и ложась волнами на весу, напоминая улетающий фонарик, горящий от своего же пламени. Неудачный запуск.

На почте никто не спросил, от кого посылка, что там, по какому поводу. А могли бы. Имя адресата стерлось, и неужели это не странно? Кому понадобилось что-то прислать? Дарить? Лара оценила взглядом короб с грудную клетку. Там могло быть много что, хотя может не было и ничего. Килограммовый вес совсем сбивал с толку. Поэтому уже дома, опустив посылку на пол, Лара не села туда же сама. На корточках она измеряла и высматривала белую коробку, заклейменную печатными печатями, которые казались такими уродливыми, что Лара повернула ее на другой бок. Теперь остался лишь белый цвет и блеск скотча. Это снег. Или невинность. Поле, усеянное пушистыми одуванчиками. Белая простыня на свежей постели или праздничая скатерть на столе. Кружевная салфетка на телевизоре. Сливки, что так плавно, цепляясь за каждый миллиметр, вливаются в горло, покрывая его тонкой пленкой жира. Это блюдце. Это фарфоровый куб, произведение современного искусства.

Ларе так понравился последний вариант, что она кивнула головой, а потом покачала ею, соглашаясь по-болгарски, и встала с корточек, направившись на кухню готовить ужин. А потом подумала, вернулась и оцепила место экспозиции своими туфлями и тапочками, чтобы Кай ни на сантиметр не сдвинул ценный объект, столь хрупкий и дорогой для национальной культуры. После этого куб стал еще более загадочным и ярким, окаймленный пыльной и промокшей обувкой, что так оттеняла блеск скотча и шум капель с крыши за окном. Уже наступали солнечные деньки, но сегодня все так же мокро, как и должно быть весной.

Когда пришел Кай, он спросил, что все это значит.

— Что все это значит? — спросил он, все же обходя экспозицию стороной. — Что за коробка?

По влажному асфальту бегали дети, подкидывая в воздух пакеты со сменкой и скользя по последнему льду после заморозкой. Зима кончилась, и это были последние отзвуки холодов и морозов, среди которых траурно потрескивали паутинные лужи под ботинками прохожих.

Это посылка, фарфоровый куб современного искусства, поправила Лара. Она помешивала спагетти, сама не зная зачем.

Проехал велосипедист. Иногда хорошо жить на первом этаже, так интересно.

— Там правда фарфоровый куб? По весу не заметно…

Машина бибикнула, недовольная другой машиной перед ней: синяя и красная махины не поделили дорогу; гул двигателя не смолкал, пока наконец одна из них не сдалась и не сдала назад, после чего шум стих, усилился и совсем исчез.

— Что ты делаешь?! Не трогай!

Но проехала еще машина, медленно бухтя как дед.

— Она даже не вскрыта.

Приятно, что уже пели птицы. Они сидели на ветках, перелетая с одной на другую, нагромоздившись как ягоды рябины. Это было единственное живое дерево рядом с домом; у стен еще сгруппировались кустики и газончик, но дерево, так печально представшее перед грудой построек по всем сторонам света, стояло одно. Под ним бродил кот, впрочем, абсолютно безразлично коротающий день.

— И не надо. Ты не знаешь, что там. И вообще это мне пришло.

Из улочки напротив повиднелась старушка. Ее тут никто не любил, да и она сама шла по наклоненной дороге прямо посередине, не заботясь о ком то еще. Ее клюка отражалась в фарах и боковых зеркалах машин. Ее волосы выбились из-под платка. Она шла из церкви и несла бутылку воды, неперставая что-то шепча.

Лара оторвалась от окна и почему-то расстроилась, что Кай не понял правил игры. Нельзя просто так вскрывать посылку, где может быть все, что угодно, например бомба. Открывает бедный Кай коробку — и бабах! — нет больше ни Кая, ни дома, ни спагетти. И на улице случится жуткий переполох, все будут бегать и кричать, а потом приедут пожарные и достанут из-под завалов раненных жителей разметанные куски Лары и Кая. А Лара так не любила привлекать чужое внимание!!!

Или там может быть оружие. Их обвинят в незаконном хранении оружия и посадят. Наркотики. Валюта. Валюту хранить можно, но это все равно подозрительно. Какие-то мафиози решили затеять опасные делишки и впутать в них их с Каем, выставив крайними. А то кто так торжественно посылает белые коробки? Почтовые коробки должны быть коричневыми.

А может это посылка с игрушками, в которые в детстве играла Лара? У кого-то рука не повернулась выбросить память, и они разыскали владелицу синего мишки и слона и прислали их, надеясь порадовать хозяйку. Да, такие люди еще есть. И может они даже прислали тортик, — правда ему наверняка плохо лежится на боку, и крем уже заполонил все щели пространства, — или сладости, фрукты, алкоголь — мало ли что может порадовать человека?

А вдруг там часы? Кто-то подшутил и если послушать… не тикает. Значит там не часы и не часовая бомба. Но может книга? Письмо? Цветы? Тайное послание, весточка от старых друзей, приглашение на свадьбу, день рождения, похороны? Просто отправили в коробке. Конверты закончились, а коробки — нет.

А может Лара что-то заказывала в интернете и забыла?

А может там и правда фарфор? Драгоценный чайный сервиз, ласковой ладонью завернутый в крафтовую бумагу, чтобы избежать конфуза в дороге. Или серебряные ложки старинной работы, что так красиво лежат в серванте. Можно будет одну из них кидать в графинчик с водой, чтобы серебро очищало жидкость и делала ее прозрачной, как стекло.

Или там семена дикорастущих, экзотических растений, что только посадишь — и они заполонят всю комнату, все углы, все оконные рамы и схватят жильцов за ноги, как лианы, чтобы подвесить. Из-за шума приедет МЧС и будет долго удивлять тому, что произошло, а Лара и скажет, что это все фарфоровый куб.

А может это ошиблись именем, адресом, и на самом деле это не Ларе? Или другой Ларе, что ждет не дождется (вот уж действительно) что-то важное, что-то, что ей очень нужно…

А может там вообще ничего нет. Просто бумажки, пупырчатая пленка, опилки. Ничего. Абсолютная пустота смысла. И тогда смысл лишь в том, чтобы не открывать посылку. Только так можно верить, что в ней есть суть, красота, форма. После ножа исчезнет все, но пока это — фарфоровый куб современного искусства.

— Твои спагетти подгорели, — сказал Кай, выключая огонь под ужином.

Лара гипнотизировала куб, а потом подняла его и аккуратно поставила на полку.

— Ты не будешь открывать?

Нет, не будет. Вдруг это ошибка и потом ее заберут. Будет неловко смотреть на чужие тайны.

— Да брось.

Да нет, не бросит. Это важно. Тайна личной жизни в конституции прописана. Надо ждать, и если через месяц никто не придет — тогда откроем, как вскрывают письма. Кай безразлично перехватил взгляд Лары и пожал плечами. Ему даже нравились ее игры. Ему казалось, что они придают какую-то осознанность и контроль происходящему, ведь теперь их месяц будет заполнен хоть каким-то интересом, и если все пройдет как надо, то он готов написать отправителю, чтобы тот слал еще фарфоровые кубы.

Однако Лара совсем не знала, как быть. Ей нравилось работать и потом сидеть дома, попивая шампанское и перелистывая журнальчик на ногах Кая, однако что-то тревожило ее. Как в беспросветной тине она барахталась на дне, начиная тонуть еще утром и лишь к ночи выползая на ил. Весенние дни становились светлее, но их яркость хотелось лишь прикрутить, пустить в них кого-то другого, не Лару, все еще скользящую по сырым улицам, и иногда ей это даже удавалось. «Я» Лары и «не Я» Лары существовали в параллельных вселенных, и в мире не-Лары ширились беспросветный свет дорог, дети, прыгающие по лужам в разноцветных резиновых сапожках; автомобили с начищенными фарами и крыльями, полные тепла и черной рабской кожи; камни в асфальте, греющие, а потом сжигающие свои бока на желтом солнце; песок, высыхающий и светлый, из которого нельзя лепить; трава, такая маленькая, юная, сочная, нежная, как рука со снятой кожей и открытыми рецепторами, растущая из всех щелей вместе с одуванчиками на длинных ножках; дерево во дворе, усеянное птицами и кошками на корнях, поднявших голову и облизывающихся; кошки, что только и ждут ошибки пернатой, ее падения, ее провала, ее медленной смерти в когтях и клыках, и помятая рябина лежала бы на земле как кровь, как полные красного капли крови или следы от пейтбольных шаров, почти попавших в цель; дома и люди, посвежевшие, похорошевшие за весну, как будто бы есть разница, но все они рады, и абсолютно непонятно чему, собственно говоря, радуются, когда как ничего не произошло, никакого подвига, никакого счастья или праздника, им просто нравится думать, что они счастливы — а что там на самом деле и неважно, оно уже опутано радостью, оно запуталось в ней и проснется лишь осенью, когда царство света разобью багровые и грозовые тучи.

Лара же не желала даже кончиком носка наступать туда, и делала вид, что это не с ней происходит, что она мерзнет, что ей приятно остерегаться людей, будто бы они еще ходят с зонтами или в толстых пуховиках. Будто бы ничего не менялось, ибо любое изменение грозило переменами, чем-то невообразимым и страшным, что губит любую надежду на определенное будущее, а Лара хваталась за него, еле держалась за мысль, что все ясно и понятно, и лишь это успокаивало ее, это давало возможность приходить домой, садиться на пол, готовить ужин и пить шампанское, глядя на куб.

Что будет, если открыть куб?

Что будет?

Лара миллионы часов тратила на размышления, что там. Вероятно, не еда, — ведь через пару дней не запахло пропавшим, но что там? Все что угодно. Пока не откроешь коробку, — там все что угодно. Лара могла позвонить матери и сказать: а знаешь, у меня есть яйцо Фаберже, — и не соврет, ведь в кубе может быть все что угодно. Как в игровом автомате крутятся картинки, так и тут словно выпадает все сразу. Но если открыть коробку, — то тайна нарушится и Лара получит лишь что-то одно.

Так надо ли открывать?

Вместе тем, если она откроет и узнает, какое страшное дело скрывает куб, разве это успокоит ее? Если там что-то плохое, опасное, расстраивающее — разве это не усложнит накатанную жизнь? Не даст повода для взрыва основания мироздания? Нельзя думать о смысле жизни слишком долго, иначе ты убедишься, что его нет. И нельзя открывать фарфоровый куб. Нужно сделать вид, что его нет. Да, и тогда проблема решится сама. Нет, проблемы и не будет. Нет куба, нет проблем. Нет, куб есть, но разве можно вскрыть фарфоровый куб? Разве можно поместить что-то внутрь него? Нет. И сегодня смысл фарфорового куба лишь в том, чтобы быть фарфоровым кубом, не больше, не меньше.

Довольная своим выводом Лара отошла. Куб стоял в тени, освещенный лишь лучами фонарей из окна. Комната кишела полумраком, и во всех углах висели тени висели тени. Они паутиной спускались на ножки стола, телевизор, диван. Куб словно светился в их крепких объятиях, неспособных сжать до смерти, задушить. Куб был молодцом, и скотч отбивал все атаки как тьмы, так и света, отражая сияние прямо в глаза. Самодостаточный, холодный, идеальный куб на полке. Лара только решила, что он просто будет стоять, как декор, но не могла отвести взгляд, застыв в нерешительности. Она ломала руки, редко моргая, застыв в напряжении. Куб заполонял весь ее мозг, все ее существование, вторгался в уголки души и не отпускал. Серце Лары билось как бешенное, меж тем все равно почти застыв от ужаса.

Куб больше не был другом. Кубом. Тайной. Он стал властителем. Лара только осознала, как много места он занял в ее жизни и голове. Куб пришел из неоткуда и уже нарушил ее быт.

Нет, куба все же нет.

И в ужасе девушка накинула на фарфор черный платок, что так вовремя оказался под рукой. Но это не прекратило приступ паники. Посылка словно излучала странные волны волны, распространяла их по всей квартире, и те многократно усиливались, отражаясь от стен, и сходились в той точке, где стояла Лара. Впрочем, никакого вреда от них не было. Просто притяжение, что так пыталась нарушитт девушка, никак не поддавалось ей и лишь глубже запихивало в капкан.

Только когда пришел Кай, вакуум исчез и волны отступили, отпустив Лару навстречу Каю. Она ничего не сказала. Ей очень хотелось сказать, но она не сказала. Куб стал ее врагом. Но он не завладеет ею. Даже если куб — символ, это просто вещь.

Просто.

Лара понимала это, все еще смотря на вещь под тряпкой.

По ночам Ларе снились разные сны.

Ей снилась семья, строгая мать в золотом поле, и она сама в белом платье. Как на картине, она сидела в колосьях в полуобороте, наблюдая за согнутой мамой, которой так нравилось баловаться серпом. Но Лару все время пугал этот вид. Серп, сухая мать, серый ветер. Воздух полон пустоты. Ей без конца снилось это поле, пропахшее маслом и машинами. Даже тут пахло цивилизацией. Сердце наполнялось неведомой печалью, и, выросшая в одиноком доме посреди зерна, Лара так и осталась увечно-серой, грустной, скучающей. Она сидела в своей каморочке под потолком и смотрела на округу, где никого не виднелось. Мать любила ее, но не понимала, в кого такой выродилась ее дочурка.

И все же Лара вырвалась из дома, уехала в город, отучилась. Школа и университет никогда не снились ей; они сами прошли как сон, в каких-то потемках, тумане, только моргнула — и вот она взрослая жизнь. Ты уже не человек — ты кораблик, что ищет порт, где бы примоститься и успокоить свой парус; такое маленькое суденышко, только спущенное на воду, скромное, но милое, с большими глазами, полными надежд, хоть на что-то. Так Лара получила диплом и оказалась с протянутыми руками в поисках работы, любой, просто пристать, просто увидеть свое тихое место, и больше ее не волновало ничего. Все, все проходило во сне. И вот она уже за стулом и столом, печатает бумаги, ищет, думает, общается с людьми. В университете можно ни с кем не говорить, это не важно. На работе — бывает по-другому, и общаться надо. Вот приходит клиент — и ты с ним говоришь. Ему что-то надо, и тебе даже выгодно, что ему что-то надо от тебя.

Так однажды пришел и Кай. Ему нужно было что-то от Лары. Потом была нужна Лара. Потом и Ларе стал нужен Кай. Нет, он всегда был ей нужен. Просто она не знала раньше, что нужен именно он. Но с ним стало вообще легко. Кай разрешал вопросы с людьми, а Лара приходила домой, садилась на пол, потом медленно вставала и шла готовить ужин, обед, завтрак, убиралась, стирала, смотрела в окно и с балкона вниз, на жизнь. Ее вовсе не тянуло туда. Хорошо сидеть дома, обниматься и слушать музыку. Счастье там, где его куешь. Красота в глазах смотрящего, говорят. Так с счастьем так же. И поэтому поселившись на первом этаже, укрывшись единственным деревцем во дворе, было вполне уютно делать вид, что весь мир — это только квартира.

А вот встреча с Каем нередко снилась Ларе. Он нашел квартиру, устроил их жизнь. Она пряталась за его спиной. Кай мирился с ее играми. Как врач он многое мог стерпеть, хотя не сказать, что Лара его сильно напрягала. Только иногда он отмечал ее излишнюю нервозность, какую-то тягу к демонизации, собственно, обычных вещей, как получилось с кубом. Но все пока не выходило за рамки приличия, что позволяло жить дальше в тесноте и не в обиде.

Правда, в ночные смены Кая Ларе было страшно спать одной, однако дело это наживное, повседневное. Кошмары, странные видения появлялись и исчезали, ослабевая с каждым разом, но из-за куба они вернулись с новой силой. Это были лиминальные сны, полные лиминальных пространств. Лабиринты, странные туннели, больничные крылья и перекрестки, все темные, пустые, как это бывает в дурных снах, но как будто бы знакомые. Идешь по знакомому месту — и идешь, заглушая тревогу. Видишь двери, покрытые трещинами краски, камни асфальта выкорчеванные, фонари, что вот-вот погаснут. Так ночь и проходила в ходьбе, никогда ничего плохого не происходило, но куб… Он ворвался и в сны, став зоной отталкивания. Ходьба превратилась в побег, все менее успешный, хотя в чем заключался этот неуспех — сказать трудно. В итоге дни дежурств становились все длиннее для Лары — она не спала, отказывалась спать, смотрела телевизор, читала, листала ленту новостей. Однако куб давил все больше, заполняя спальню волнами — и ночь почти превратилась в ничто.

Лара боялась спать. Когда она спала, ей снилось, что она не спит. Что она заперта в кубе, ходит по стенам, углам, как паук, и не может найти ни щели, ни лучика света. Холодный фарфор обжигает оибжигае и не дает ни секунды покоя. Один и тот же сон стал повторяться и виделся даже наяву, стоило закрыть глаза в темной комнате ночью, стоило закрыть — и перед веками бегали стены, полные цветных мушек. Открываешь глаза — и снова дома, закрываешь — и снова там.

Лара знала, что пора избавиться от проблемы, но у нее не поднималась рука. Черный платок как прахом припорошила пыль, но это было единственное место в доме, где она не проходилась метелкой. Ноги сами уносили в сторону ванной — безопасного места, белого, чистого, непроницаемого.

— Пока, — сказал Кай, выходя из квартиры. Опять ночное дежурство.

Лара буззвучно помахала, не оторвавшись от книги. Потом, лениво переваливаясь, легла в постель, продолжая бродить глазами по строкам, пока не сморило.

Стояла тихая ночь, только немного шумел холодильник и шины машин. Не хотелось ничего говорить или куда-то смотреть. Завтра должна была быть работа, и послезавтра, но все это казалось хрупким в сизых сумерках. Город запысал, и мафия нерешительно застыла в закоулках, ожидая своего часа. Как гипноз, проходило время.

Лара не могла сомкнуть век. Она даже не думала, пытаясь отдыхать без сна, покинуть тело, уйти в медитацию. Чтобы облегчить процесс, она села на кровати, как полагалось в позе йога, и сомкнула пальцы рук на коленях. Поднося и унося сигарету от губ, Лара быстро оказалась в прокуренном душном помещении, наполненным дымом, таким белым, будно девушка жила в фарфоромом домике, фарфоровая куколка. С пушистыми каштановыми волосами, блестящими, как в слизи. Румяными щеками и губами, яркими как вишни, грозди вишен, все сразу и — на губах. Тонкое платье, совсем скромное, почти ночное, но пышное, с рюшами. Ее стеклянные глазки с пластмассовыми ресничками закрывались-открывались, бесмысленно хлопали, как будто куклу вертели в воздухе. Стоит лежит, стоит, лежит, стоит лежит, лежит стоит стоит, лежит, стоит лежит, стоит-лежит…

Стоит.

И он смотрит в окно подергивая головой

и он смотрит в окно подрагивая зубами

и он смотрит в окно облизывая губы

и он смотрит в окно закатывая сизые глаза, в которые заливается дождь

И он смотрит в окно поддёргивая головой и губами, серым оскалистым лицом, из которого вываливается тощий мясистый язык и прилипает к стеклу, а потом медленно едет вверх, собирая капли дождя прямо у основания глотки, пока к окну прикасаются зубы, бежевые зубы впиваются в стекло и едут за языком, казалось бы, рассекая структуру стекла, гладкость стекла, стирая в порошок эмаль и стекло, собирая капли перемешанные со стеклянной крошкой прямо у основания глотки, что потом протекут внутрь, как вино.

Лара не отрывала глаз, пока зубы и губы человека за окном победоносно отсекали ее разум. Она знала, что если закроет глаза, она дам волю этому человеку, даст этому завладеть ею и провожала взглядом жирный след розового языка, перемещающегося  к небу.

Это длилось вечно

Он смотрит в окно

Она смотрит в окно

Смотрют на него

Незнакомец уставился на квартиру Лары и на нее саму, вполне понятно выражая свое желание пробраться внутрь. Но окна зарешечены, а чтобы войти обычным ходом, надо было пройти защиту домофона и железной двери. Ему это не удастся. Нет. Лара понимала это. Но странное поведение, вид, мокрый след на стекле — сбивали с толку.

Он не проберется туда. Сюда, то есть. Никак не может. Постоит и уйдет, сумасшедший. Лара закрыла глаза, продолжая медитировать. Никакого интерреса, никакого интереса не проявлять, пока он стоит там, с тяжелой челюстью и лошадиными зубами, что так и взгрызлись бы в чье-нибудь мясо… перемололи кости.

Ну вот. Его уже нет. Он ушел.

Но обещал вернуться J.

Вернуться.

Вернуться

ВерНУться

Врнуться

Нет-нет. Ему не удастся. Нет той угрозы, которую не видишь, Лара это твердо знала. Но знала она и силу куба, его способность притягивать и излучать волны. Это куб творит страшные дела. Это его вина. Это за ним пришел незнакомец, он… он…

В ванне, вонзив ногти в рук кожу, Лара сидела на мягком ковре, не издавая ни звука. Снаружи раздавались шаги. Уже неважно, как он оказался тут. Важно лишь то, что он не обращает внимание на ванную. Он ходит мимо, бродит, ищет куб… да вот он же, под тряпкой, возьми и иди. Возьми и иди. Попробуй взять и уйти.

Покрывшись полотенцами лежать было тепло. Шершавая эмаль под локтем натирала кожу, но это не страшно. В зеркале отражался свет коридора, проникающей из стеклянной двери. Шагала тень.

Этот человек дурак. Просто дурак. Нет никакого толка.

Что-то перекрыло свет.

Бесталковый дурак. Ничто, ничто не может сделать толком.

Ручка дернулась вниз.

И абсолютно неважно, чего он хочет. Он не найдет даже куб, не раскроет свои мелкие глазенки.

И поднялась.

Лара отвернулась к стенке и заснула, подложив под голову руку.

Утром пришел Кай. Звонком в дверь он разбудил Лару, спервые так сладко спавшую за долгие недели. Она потянулась, свесилась с ванны, зевнула и вылезла наружу, без труда выплыв в коридор. Солнце отражалось в зеркале, а Кай барабанил в дверь. Лара поравила волосы и кинула на стул книжку, чьи страницы отпечатались на ладони. Ключ опять заело, но он вынужден был повернуться, и Кай наконец прошел внутрь, мокрый от дождя и злой от ожидания. Однако увидев, как томно закрывала и открывала глаза его соседка, потирая кулачком щеки, он простил все, успокоенный ее стоическим спокойствием, с которым Лара опаздывала на работу.

Если ты будешь так же красиво улыбаться, тебя может и не уволят сегодня, — произнес он.

Лара тут же всколыхнулась и бросилась одеваться. Она уже проспала время начала смены, но стоило хотя бы просто придти на нее. Проворно собирая вещички лапками, девушка вполне успевала исполнить хотя бы это, но застыла на секунду, когда ей показалось, что на оконное стекло что-то налипло и блестело на свету. Это был полупрозрачный мокрый лист, сползавший вниз и оставлялвший тонкий след мокрых дорожек. Что-то тревожное пронеслось в голове, но времени не было, и, повязав на голову черный платок, Лара выбежала на улицу, перепрыгивая через огромные лужи в своих черных колготочках, на которых уже бежала вверх зацепка. На работе, конечно, ей тут же выписали штраф, но и по делом. Вся ночь прошла в сплошном бдении и непонятно чем кончилась. Все казалось странным и тяжелым, как ядовитый газ, стелющийся по влажной земле. Лара старалась не отвлекаться и печатать документы, счета, буквы… но выходила белиберда. Она печатала: «смета на март", а выходило: «смерть за марат». Она печатала: «Выдать премию за хорошо завершенную сделку», а выходило: «Выдать премию за хорошо выделанную телку». Она печатала: «Повысить уровень цен», а выходило: «Повысти уворень вен». Она печатала: «Уволить по собственному желанию», а выходило: «Уволить по собственному желани…»

Стереть. Delete. Зажать delete. Так нельзя. Что ты делаешь? Почему ты это делаешь? Кто печатал? Какие пальцы ломают тебе жизнь, Лара?

Работа нужна.

Без нее никак.

Сидеть весь день дома?

Одна?

С кубом?

Куб!!!

Что с кубом?!

Этот человек, он… Забрал его? Это его посылка? Это его дело? Что с кубом?!

Лара набрала Каю, но тот спал. Улизнуть с работы не удалось, но куб прочно засел в голове.

Она печатала: «Выходные данные», а выходило: «Где куб?».

Закрыть файл. Удалить. Delete. Создать новый файл. Word document. Договор. Договор…

Лара вышла выпить кофе. День начался прекрасно, она выспалась, но все сгущалось. Мокрые пятна на икрах, ставшие коричными точками песка, обжигали. Хотелось содрать их с кожей, чтобы не бесили. И душащую блузку. И чертов хвост!

Все сдереть. Все стереть. Всем стареть. Всем смерть.

Кофе не помог. Он и не мог помочь там, где не должен был помогать. Он возбудил то, что и так было возбуждено. И Лара вернулась к работе. Новый документ. Но кто знает, что она там напечатала? Это неважно. Пробило пять, и Лара убежала без слов. Как куб, как Кай?.. Кроме каблуков кошмарно кричали кошки. Может мелочь, — но моросило мелко. День докончился, до дома добежать только…Скоро, скоро, совсем скоро смотр сокровищ сокрытого дома… Ключ, куб, Кай, дверь…

Звяк.

— Кай! — крикнула Лара. Никто не отозвался. Должен ли был?

Закинув пальто на пол, Лара прошла к полке. Фарфоровый куб оказался разбит. Его черепушка откинулась назад со вздыбленным лаком скотча. Изнутри торчали полиэтеленово-бумажные мозги, так естественно лежавшие в пропасти внутренностей.

Тот человек вскрыл куб, уничтожив всю красоту.

Но что было внутри? Что было внутри?!

Уже неважно. Теперь не важно.

Куб улетел в мусорку. А на следующий день — выброшен в мусоропровод. Это все уже неважно. Лара писала документик и бумажки, на автомате улыбаясь клиентам. Ее зеленый шарфик блестел как новенький, но лишь маленький катышек на кончике выдавал его безропотное безрадостное существование на протяжении многих месяцев. Но ему это было неважно. Он сливался с небом, контрастируя фиолетовому снегу и серебристой воде, стекающей с тротуара в красную тьму канализации. Все кораблики и листья пропадают там, погрузившись в бесконечность. На сизых колготках все расползалась дыра, но кто не говорил об этом — Лара не реагировала, словно пропуская мимо ушей конкретно эти слова, смахивая с жилеточки соринки. Вот уже голая пятка стучала по босоножкам изнутри, но это было неважно. Белые коты растерзали все же птичку, выволоча ее розовые легкие и желтое сердечко, но есть не стали — у них в мисках лежал сухой корм. С деревьев слетали последние розовые листья. При наступлении зимы надо быть готовой к тревоге и отчаянию, когда все заметает голубым и фиолетовым. Когда все заметает «неважно».

Дома Лара села на пол и стянула туфли, просидев так до вечера. Руки беспокойно складывали из ненужных бумажек углы. Надо было что-то делать. Натянуть толстую веревку или тонкое ружье. Просто что-то. Делать.

На дне куба нашелся кусочек леденца, и Лара облизнула его, а потом пожалела: вслед за сладостью из коробки выбрался паучок, которого девушка тут же схватила и зажала меж указательным и большим пальцем. Ножки животного так жалобно и яростно скребли по пальцам, что вызывали даже легкое ощущение щекотки. И все же Лара не смеялась: до смерти напуганная пауком, она не понимала, почему еще держит его. Существо вырывалось, и если бы ему удалось это сделать, оно могло бы поползти вверх, по рукаву, пробраться внутрь, залезть куда угодно, и эта возможность сводила Лару с ума. Но она продолжала смотреть, боясь изменить положение.

Лапки кривились в воздухе. Кажется паук повис вверх ногами. Может, он кусался? Впивался своей маленькой челюстью в толстую кожу, скреб зацепками на лапках по ней, смотрел своими восемью глазами на чудище, чудище, урода, что схватило его…

Лара не более, чем монстр. Она — бог над этим пауком. Она решает его судьбу. Если у пауков нет религии, — что спорно, — попадут ли они в рай? Любит ли их бог? Дал ли он им смысл жить?

Бог не любит их.

Наконец Лара сжала пальцы.

Но «Бог» окончил мучения.

Лапки паука повисли.

Ноги девушки закачались.

…Автор повесился.

*Автор повесился, но *

Это было печально.

* кто тогда пишет эти строки? *

…

ххх был удивительным мастером слова,

*Еще бы. *

творцом, создателем, поэтом…

*Казановой, филантропом, хорошим сыном… *

Только начав свою карьеру — он уже взлетел высоко,

*И всегда мечтал подняться выше, *

благодаря своему таланту и трудолюбию.

*как Марина Цветаева писала — с крыши на небо. *

Коллеги отмечали его мягкость, добросердечность и любовь к жизни,

*Но путь туда, к сожалению, всегда мучительно долог. *

отчего подобный исход кажется еще более странным.

…

Весь город простился с гением:

*Вообще Лара не умирала, и автор сам не знает, зачем придумал такой финал. *

люди вышли на улицы, провожая гроб цветами и овациями.

*Пословоблудствовать? *

Тысячи плакали, держа в руках романы и сборники стихов.

*Лара жила одна в своем убогом мире, *

Сколько поколений благодарно ххх за его труды и то вдохновение, что он вселял в людей.

*закончив жизнь жалкожребной персоны, *

Его последняя повесть опубликована посмертно

*померев от сердечного приступа. *

и вызвала серьезный ажиотаж,

*Может, автор выразил так свои тайные желание? *

затмивший все предыдущие труды.

*Уйти на пике хоть чего-то? Дать смысл не жизни, но смерти? Найти какую-то причину? *

…

*Он же умер в залохустной комнатенке, *

Писатель имел огромный дом,

*в одиночестве, *

где жил с семьей,

*и полной нищете, *

которую содержал лишь на свои огромные гонорары.

*сдохнув среди пыли и гор мусора, *

Мы приносим наши самые горячие,

*среди которого на первом месте *

сожаления

*был он сам. *

вечно скорбящей семье и стране, потерявшей своего героя.