Греки шагнули далеко вперед по сравнению с первобытным миром, когда отделили человека от природы с ее зверями и богами. В новом дуалистическом мире человек признавался независимым активным субъектом.

Средневековье сделало следующий шаг — признало, что кроме природы и человека, для полноценной жизни необходимо что-то еще. Бог снаружи, дух (божественная частичка) внутри. По иронии, твердолобость и упертость служителей «культа одной книги» (пассаж про книгу в тексте бесподобен) вместо возвышения духовности привели к принижению человека, его низвели до роли пассивного объекта, жалкого/бракованного подобия творца. Но статичный средневековый мир все же трехмерен, а не двумерен, разве нет?

Справедливости ради, четырехмерность создали не философы, а художники эпохи Возрождения. Пока философы перемывали старые кости (перефразировали то богословов про дух и идеи, то античные идеи материальности — и так из пустого в полупорожнее аж до 19 века), художники рисовали новый мир. Объемный — появилась перспектива, подвижный — он развивается, он живой: в нем человек — снова субъект и личность, а для создания жизни абсолютно необходима искра творчества, творения, духа. Внутренняя свобода и… четырехмерность?

И позже философы и психологи будут закапываться то в человеке (Фрейд, Ницше), то во внешнем мире (абсолют, непознаваемое), списывать под копирку у технарей (случайность эволюции, алгоритмизация живого) — медленно, пусто, вторично.

Между тем, Кандинский играючи протащит в искусство идею пустоты, Пикассо- множественности сингулярного объекта, Моне и иже с ним — несовершенства рецепторного восприятия. Чюрленис через ритмику повторов скрестит в рисунке музыку и математику, писатели придут к идее многомерности миров раньше физиков.

У художников Возрождения развитие рождается из взаимодействия — разве это не один из критериев жизни? Разве взгляд в «пустоту» (вакуум тоже пустота, ага) не меняет ее и смотрящего? Изучая мир — не делаем ли мы его чуть более живым?