Мой дед, Каленик Свиридович, ушёл воевать в самом начале войны, когда отцу было всего два года. Так что отец не только не помнил его, но и представления о нем не имел. Даже ни одной фотографии не осталось, в те времена для крестьян — это была большая роскошь.
Моя ныне покойная, бабушка рассказывала, что отец один из деревни бежал за обозом, который вез мобилизованных в район, отчаянно кричал и тянулся к своему бате. А уже за селом, навсегда прощаясь с семьей, дед сказал, взяв на руки моего отца, своего младшего сына: «Мне всех вас жаль, но этого больше всего — он обо мне даже представления не будет иметь». Как сказал — так и случилось — пропал без вести…
Эти последние слова деда побудили моего отца почти всю жизнь искать его следы. Не буду пересказывать сколько времени и усилий было на это потрачено, сколько было сделано звонков и запросов, но следы деда были отысканы еще в 1982 году. О последних его днях рассказал нам его земляк и однополчанин Петр Палантийович Гавриленко из села Стависское на Черниговщине. Вот почти дословный его рассказ:
"… Неподготовленных, необстрелянных (мой дед, в частности, до мобилизации даже ружья в руках не держал, потому что в армии не служил) новобранцев отправили на Белгород. С Белгорода — лесом на Брянск. Дали десятизарядные винтовки без патронов (пообещали подвезти позднее — П.Г). Есть — тоже нечего. Потом привезли хлеб. Буханка хлеба и котелок масла на 12 человек.
Приказали держать оборону в Жуковском районе у сел Ульяновка-Лебенка. Лежим почти в болоте, окопаться невозможно — сразу вода. Через некоторое время услышали позади гул мотоциклов, и лай собак: окружены…
Немцы приказали бросать оружие. Вылезаем из болота. Нас разоружают, на машины и... в Оршу Смоленской области, а затем — на Гомель. Там немало ушло домой. Нам не удалось, повезли в Варшаву… Немцы фотографировали нас… есть не давали три дня.
В Польше в Ярославке две недели держали в подвалах. А осенью отправили в Перемышль, лагерь № 50, где стоял кавалерийский полк. В лагере кормили хуже, чем свиней: картофель даже не мыли. Бить не били. Правда, одного пленного расстреляли: финский солдат ударил заключенного, а за него друг вступился и камнем убил фина. Чтобы не стреляли невинных, он признался сам. Тогда рыжеволосый щербозубий немец вытащил пистолет и застрелил пленного солдата, а труп бросил в туалет.
На Рождество 1942 Красный Крест раздавал посылки. В лагере № 50 в то время было 18 000 пленных. Отец много курил, очень переживал. Даже мизерный паек менял на табак. Упал на ноги. А здесь еще в середине зимы в лагере распространился тиф. Заболел и отец. Умирал на третьей полке, бился безпамяти. В тот день умерло около 140 человек. К Пасхе 1942 года в лагере № 50 из 18000 пленных осталось две тысячи.
На третий день Пасхи 1943 12 человек попытались убежать. Среди них были я, Филипп из села Пархимов, Прокоп Данилец и Шовкун из Вовчка. Это — земляки, с Козелецкого района… »
Петр Палантийович рассказал о своих хождение по мукам после побега из лагеря. С невероятным трудом ему удалось добраться домой, и в 1943 году, после освобождения района от фашистов, его сразу же мобилизовали снова. Один особист хотел отправить в штрафбат, но второй возразил: «А в чем, скажи, его вина?» И Петр Палантийович до конца войны служил в обычной воинской части, имел ранения, награды. Сейчас — уже покойный.
А в 1997 году отцу «повезло» посетить город Перемышль в Польше (тогда для этого достаточно было лишь паспорта). Не буду рассказывать о его скитаниях по Перемышль в попытках хоть что-то выяснить о лагере № 50. Не зная языка, без знакомств, когда мало времени и валюты, холодной зимой и еще при неприязненном отношении поляков к визитерам из Украины (в каждом в то время видели «челнока-барыгу») ему мало удалось узнать, потому что таких лагерей там было немало. Скажу лишь, что, по совету работников корпункта «Газеты Выборчои», которым мы навсегда благодарны за содействие, в нескольких километрах от Перемышля за селом Негребки он нашел мемориал, посвященный замученным военнопленным. На его мемориальной доске написано:
«В годы 41-43 гитлеровские преступники убили в лагерях Перемышля, Пикулиц и Негребки несколько тысяч военнопленных советских воинов и итальянских солдат, которые отказались принимать участие в борьбе против Советского Союза. Этот памятник на месте массовой казни является символом братства народов и совместно пролитой крови за нашу и вашу свободу».
Трудно без гида понять замысел автора сооружения. В прошлом, очевидно, ухоженный, а сейчас совершенно заброшенный мемориал произвёл на моего отца удручающее впечатление. Вокруг ни души, хотя до крайних убогих домов Негребок буквально несколько шагов, а практически через дорогу, какое-то небольшое предприятие. Обойдя все вокруг и сделав несколько фотоснимков, высыпал родную землю, поклонился и побрел к автотрассе на остановку.
Вот такая судьба моего деда, простого крестьянина из села Тарасов Козелецкого района, в 80 км от Киева. Такая как и у миллионов других гречкосеев, которых в начале войны советские полководцы использовал не как живую силу, а как биомассу.
Мой дед, Каленик Свиридович, ушёл воевать в самом начале войны, когда отцу было всего два года. Так что отец не только не помнил его, но и представления о нем не имел. Даже ни одной фотографии не осталось, в те времена для крестьян — это была большая роскошь.
Моя ныне покойная, бабушка рассказывала, что отец один из деревни бежал за обозом, который вез мобилизованных в район, отчаянно кричал и тянулся к своему бате. А уже за селом, навсегда прощаясь с семьей, дед сказал, взяв на руки моего отца, своего младшего сына: «Мне всех вас жаль, но этого больше всего — он обо мне даже представления не будет иметь». Как сказал — так и случилось — пропал без вести…
Эти последние слова деда побудили моего отца почти всю жизнь искать его следы. Не буду пересказывать сколько времени и усилий было на это потрачено, сколько было сделано звонков и запросов, но следы деда были отысканы еще в 1982 году. О последних его днях рассказал нам его земляк и однополчанин Петр Палантийович Гавриленко из села Стависское на Черниговщине. Вот почти дословный его рассказ:
"… Неподготовленных, необстрелянных (мой дед, в частности, до мобилизации даже ружья в руках не держал, потому что в армии не служил) новобранцев отправили на Белгород. С Белгорода — лесом на Брянск. Дали десятизарядные винтовки без патронов (пообещали подвезти позднее — П.Г). Есть — тоже нечего. Потом привезли хлеб. Буханка хлеба и котелок масла на 12 человек.
Приказали держать оборону в Жуковском районе у сел Ульяновка-Лебенка. Лежим почти в болоте, окопаться невозможно — сразу вода. Через некоторое время услышали позади гул мотоциклов, и лай собак: окружены…
Немцы приказали бросать оружие. Вылезаем из болота. Нас разоружают, на машины и... в Оршу Смоленской области, а затем — на Гомель. Там немало ушло домой. Нам не удалось, повезли в Варшаву… Немцы фотографировали нас… есть не давали три дня.
В Польше в Ярославке две недели держали в подвалах. А осенью отправили в Перемышль, лагерь № 50, где стоял кавалерийский полк. В лагере кормили хуже, чем свиней: картофель даже не мыли. Бить не били. Правда, одного пленного расстреляли: финский солдат ударил заключенного, а за него друг вступился и камнем убил фина. Чтобы не стреляли невинных, он признался сам. Тогда рыжеволосый щербозубий немец вытащил пистолет и застрелил пленного солдата, а труп бросил в туалет.
На Рождество 1942 Красный Крест раздавал посылки. В лагере № 50 в то время было 18 000 пленных. Отец много курил, очень переживал. Даже мизерный паек менял на табак. Упал на ноги. А здесь еще в середине зимы в лагере распространился тиф. Заболел и отец. Умирал на третьей полке, бился безпамяти. В тот день умерло около 140 человек. К Пасхе 1942 года в лагере № 50 из 18000 пленных осталось две тысячи.
На третий день Пасхи 1943 12 человек попытались убежать. Среди них были я, Филипп из села Пархимов, Прокоп Данилец и Шовкун из Вовчка. Это — земляки, с Козелецкого района… »
Петр Палантийович рассказал о своих хождение по мукам после побега из лагеря. С невероятным трудом ему удалось добраться домой, и в 1943 году, после освобождения района от фашистов, его сразу же мобилизовали снова. Один особист хотел отправить в штрафбат, но второй возразил: «А в чем, скажи, его вина?» И Петр Палантийович до конца войны служил в обычной воинской части, имел ранения, награды. Сейчас — уже покойный.
А в 1997 году отцу «повезло» посетить город Перемышль в Польше (тогда для этого достаточно было лишь паспорта). Не буду рассказывать о его скитаниях по Перемышль в попытках хоть что-то выяснить о лагере № 50. Не зная языка, без знакомств, когда мало времени и валюты, холодной зимой и еще при неприязненном отношении поляков к визитерам из Украины (в каждом в то время видели «челнока-барыгу») ему мало удалось узнать, потому что таких лагерей там было немало. Скажу лишь, что, по совету работников корпункта «Газеты Выборчои», которым мы навсегда благодарны за содействие, в нескольких километрах от Перемышля за селом Негребки он нашел мемориал, посвященный замученным военнопленным. На его мемориальной доске написано:
«В годы 41-43 гитлеровские преступники убили в лагерях Перемышля, Пикулиц и Негребки несколько тысяч военнопленных советских воинов и итальянских солдат, которые отказались принимать участие в борьбе против Советского Союза. Этот памятник на месте массовой казни является символом братства народов и совместно пролитой крови за нашу и вашу свободу».
Трудно без гида понять замысел автора сооружения. В прошлом, очевидно, ухоженный, а сейчас совершенно заброшенный мемориал произвёл на моего отца удручающее впечатление. Вокруг ни души, хотя до крайних убогих домов Негребок буквально несколько шагов, а практически через дорогу, какое-то небольшое предприятие. Обойдя все вокруг и сделав несколько фотоснимков, высыпал родную землю, поклонился и побрел к автотрассе на остановку.
Вот такая судьба моего деда, простого крестьянина из села Тарасов Козелецкого района, в 80 км от Киева. Такая как и у миллионов других гречкосеев, которых в начале войны советские полководцы использовал не как живую силу, а как биомассу.
В село Тарасов с войны вернулись единицы.