Персональный блог: Артемий / Поэта мне. Лучше мёртвого (70) анс 28 марта 2014, 19:29 1 чужые они да… чо писали — фиг поймёшь надо наших это же поэзия чо нету? а Застырец?*** Памяти Володи Антокольского В дремучем саду на старинной картинке Весь воздух завален штрихами лучей И нежно царапают кожу песчинки, Когда поднимает глаза книгочей От жёлтых страниц к небесам за границей, Где птицы застывшие в гору летят И пахнет иголка гравёра зарницей, Пуская в штриховку расчётливый яд. И тучи на страже стоят горизонтом, И греки в ущелье незримо бредут Над чёрным эвксинским безжалостным понтом В грузинского царства железный кунжут. В дремучем саду начинается ужин, На белую скатерть — тяжёлый листок, И мёртвый живому до смерти не нужен… Но мёртвый и так уже не одинок. *** Я — в треснувшем стекле над коммунальной ванной: Вонючая вода, сантехника, уют. Две бабушки мои, с любовью неустанной Обняв мое лицо, не мёртвые, поют И в белые хлопки завёрнутое тело Несут они моё, как самолёт-судьба… Я провожу рукой: как страшно отпотела От этого тепла холодная труба! Уже и грязь чиста, и пьяные соседи Размыты в белый мел пространством перемен, И за окном огни — во тьме аз, буки, веди… Глаголю ли добро в тени зелёных стен? Наутро, показав язык далёким странам, Из ледяной весны в новёхоньком пальто Иду в родной июнь с пурпурным барабаном, И на пути моём не выстоит никто. *** Что к ужасу ближе? В чём больше беды и обузы? Быть женщиной рыжей, Поющей бедовые блюзы, Безвестной и старой, Любезной лишь за полночь бару, В костюме — с сигарой — Недевочки пьяной на шару? Или Спиридоном, Своё ненавидящим имя, С холодным бидоном Идущим на тёплое вымя В деревне, забытой — Да на фиг она им! — властями, Лет за сто убитой И стащенной в воду кустами? А может, шаманом, Вождя умирающей дочке Украдкой на лоно Кладущим куриные почки И воющим дико В овеянном вьюгою чуме? Представь-ка, воззри-ка В своём кокаиновом шуме! Что дарит сюжеты Последнему в жизни кошмару? Разводы? Наветы? “Поддай-ка нам, дяденька, пару”? Разбиты дороги В душой покидаемом мире… Что вцепится в ноги, Как каторжным чёрные гири? *** В пыль и прах тошнотворное семя, Насылает июль духоту, Опускает не вровень со всеми, А — ландшафт изогнув на лету. Африканская печь грозовая Пожирает, волну за волной, Дребезжание в полдень трамвая И автобусный дым нефтяной. Только сумерки мало-помалу Разжимают на время сердца, И, подвластный небесному валу, Океан достигает лица. Агараки Мы в Греции, родная, наконец-то! Задев плечом неполную луну, К концу подходит морем наше детство, Поэтому я ночью не усну. И, лёжа на спине в особом свете, Что вмешан с пылью в кровь и молоко, Как яблокам в сухой придверной клети, Нам дышится легко и глубоко. Не в Турции, а с тем же ведь успехом… Границы-то с земли не сметены. Мы в Греции. Я понял по орехам, Хотя они ужасно зелены. Кудрявый бог с дриадой-недотрогой, Идём по склону, смятому войной, А ласточка над самою дорогой Летит, как самолётик заводной. *** Дороже, чем пряничный домик, мне сахарный дом. Летящий с утра, настоящий в оконном проёме, Он залит невидимо-ясным небесным огнём, Он — знамя победы в зимы наступающем громе! Из ночи очнувшейся памяти он стартовал, У первого мая до лета рассветных заводов Он встретил Фиделя и вывесил чистый крахмал Над улицей грозных парадов и скорбных походов. Не будет моим никогда, вообще нежилой, Под снегом и градом угробленный плоскою крышей, Он всё же восходит, как феникс над жирной золой, И кажется даже, что слышит и окнами дышит. И хуже того — реактивный затеяв разгон, Глядит свысока в керосиновой улицы светы, Поскольку восходит и медленно сходит с планеты И следом за мной исчезает во времени он.
Памяти Володи Антокольского
В дремучем саду на старинной картинке
Весь воздух завален штрихами лучей
И нежно царапают кожу песчинки,
Когда поднимает глаза книгочей
От жёлтых страниц к небесам за границей,
Где птицы застывшие в гору летят
И пахнет иголка гравёра зарницей,
Пуская в штриховку расчётливый яд.
И тучи на страже стоят горизонтом,
И греки в ущелье незримо бредут
Над чёрным эвксинским безжалостным понтом
В грузинского царства железный кунжут.
В дремучем саду начинается ужин,
На белую скатерть — тяжёлый листок,
И мёртвый живому до смерти не нужен…
Но мёртвый и так уже не одинок.
***
Я — в треснувшем стекле над коммунальной ванной:
Вонючая вода, сантехника, уют.
Две бабушки мои, с любовью неустанной
Обняв мое лицо, не мёртвые, поют
И в белые хлопки завёрнутое тело
Несут они моё, как самолёт-судьба…
Я провожу рукой: как страшно отпотела
От этого тепла холодная труба!
Уже и грязь чиста, и пьяные соседи
Размыты в белый мел пространством перемен,
И за окном огни — во тьме аз, буки, веди…
Глаголю ли добро в тени зелёных стен?
Наутро, показав язык далёким странам,
Из ледяной весны в новёхоньком пальто
Иду в родной июнь с пурпурным барабаном,
И на пути моём не выстоит никто.
***
Что к ужасу ближе?
В чём больше беды и обузы?
Быть женщиной рыжей,
Поющей бедовые блюзы,
Безвестной и старой,
Любезной лишь за полночь бару,
В костюме — с сигарой —
Недевочки пьяной на шару?
Или Спиридоном,
Своё ненавидящим имя,
С холодным бидоном
Идущим на тёплое вымя
В деревне, забытой —
Да на фиг она им! — властями,
Лет за сто убитой
И стащенной в воду кустами?
А может, шаманом,
Вождя умирающей дочке
Украдкой на лоно
Кладущим куриные почки
И воющим дико
В овеянном вьюгою чуме?
Представь-ка, воззри-ка
В своём кокаиновом шуме!
Что дарит сюжеты
Последнему в жизни кошмару?
Разводы? Наветы?
“Поддай-ка нам, дяденька, пару”?
Разбиты дороги
В душой покидаемом мире…
Что вцепится в ноги,
Как каторжным чёрные гири?
***
В пыль и прах тошнотворное семя,
Насылает июль духоту,
Опускает не вровень со всеми,
А — ландшафт изогнув на лету.
Африканская печь грозовая
Пожирает, волну за волной,
Дребезжание в полдень трамвая
И автобусный дым нефтяной.
Только сумерки мало-помалу
Разжимают на время сердца,
И, подвластный небесному валу,
Океан достигает лица.
Агараки
Мы в Греции, родная, наконец-то!
Задев плечом неполную луну,
К концу подходит морем наше детство,
Поэтому я ночью не усну.
И, лёжа на спине в особом свете,
Что вмешан с пылью в кровь и молоко,
Как яблокам в сухой придверной клети,
Нам дышится легко и глубоко.
Не в Турции, а с тем же ведь успехом…
Границы-то с земли не сметены.
Мы в Греции. Я понял по орехам,
Хотя они ужасно зелены.
Кудрявый бог с дриадой-недотрогой,
Идём по склону, смятому войной,
А ласточка над самою дорогой
Летит, как самолётик заводной.
***
Дороже, чем пряничный домик, мне сахарный дом.
Летящий с утра, настоящий в оконном проёме,
Он залит невидимо-ясным небесным огнём,
Он — знамя победы в зимы наступающем громе!
Из ночи очнувшейся памяти он стартовал,
У первого мая до лета рассветных заводов
Он встретил Фиделя и вывесил чистый крахмал
Над улицей грозных парадов и скорбных походов.
Не будет моим никогда, вообще нежилой,
Под снегом и градом угробленный плоскою крышей,
Он всё же восходит, как феникс над жирной золой,
И кажется даже, что слышит и окнами дышит.
И хуже того — реактивный затеяв разгон,
Глядит свысока в керосиновой улицы светы,
Поскольку восходит и медленно сходит с планеты
И следом за мной исчезает во времени он.