Сказ о добрых молодцах, Сером Волке, Красных девицах, красных же деталях одежды и мече-кладенце

Сказ о добром молодце, Сером Волке,

Красных девицах, красных же деталях одежды

и мече-кладенце.

« — Трали-вали, трали-вали, мы играли на рояле!»

(песня народная, залихватская)

В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жил да поживал Иван — крестьянский сын. И вроде бы не дурак, да умом особо не блистал. Мамка с тятькой его растили, холили и лелеяли, да только вот удался детинушка невесть в кого: родители махонькие, а у него стать богатырская, косая сажень в плечах, кулаки аки кочаны капустные, голос басовитый, как ветер в печной трубе. Волосами кудряв, лицом обыкновенный: щекаст, конопат, нос картошкой, глазки голубенькие: левый глазик вправо глядит, а правый все налево тянется посмотреть. Мамка в детстве роняла многократно, поймать не всегда успевала.

За это девки парня не любили, он к ним и так и эдак, а они дразнились «косоглазым». Но сколько Ванятка не смотрел по сторонам, так той косы и не нашел. Вот и не чем было на дворе траву косить.

Плюнул он на красных девок и стал на добрых молодцев заглядываться. Молодцы этого тоже не оценили. Они не знали страшного проклятия — «политкорректность» и еще более страшного «толерантность». Ходил тогда Ванятка с синей мордой, под гжель расписанной, с месяцок, пока не смирился и понял: не судьба ему свою судьбу на селе родном отыскать.

Пошел к матушке за советом. А та уже принямши была, любила брагу пенную и самогон крепкий, первачом называемый. Упала ему в ноженьки и завыла в голос:

— Не сын ты мне, Ванюша! Прости родименький! Уж как я о тебе заботилась, а все едино, не родные мы твои матушка с батюшкой. Как сейчас помню, лежите вы в колыбельке, плачете, титьку просите. Тут ты ко мне ручки-то и протянул.

— Мама, постой-ка, кто это «вы» в колыбельке лежали?

— Прости меня, Ванятка, — матушка начала звучно долбиться головой об пол. — Есть у тебя брат близнец — Игоша. Сестра-то моя — Люська замуж за сына израилева выскочила, и с караваном азиатским ушла на юг знойный и беспросветный, а через год вернулась брюхатая, да одна. Ничего не говорит, дышит тяжко и дрожит. Сказала только, что мужа роялем задавило. Померла она родами.

Поднял Ванька матушку и на лавку усадил.

Мать перекрестилась и продолжила:

— Как сейчас помню, лежите вы оба в колыбельке, плачете… Тут-то ты ко мне ручки и протянул. Простиииии, меня, сыночек! — соскочила с лавки, вновь пала на пол и давай опять головой о доски биться, поклоны покаянные отбивая.

Ванька поднимает ее, а сам кумекает — стало быть — не зря он неладное чуял.

— А куда вы, маманя, брата моего — Игошу дели?

— Дык, сестра бати тваво по кровушке — Маргарита Иосифовна приехала, его увидела и в плач. Говорит, дюже на Иван Израилеча похож и даже родинка на носу пимпочкой, а я думаю — не прокормить нам двоих. Нет, не прокормить. Она Игошу и забрала в земли палестинные.

Докумекался Ванька до того, что решил родню свою найти по папиной линии. Сообщил на семейном совете волюшку свою родителям названным. Те вздохнули и смирились, чадушко великовозрастное уже, одним ударом кулака гвоздик в бревно вбивает, да пятаки ладонью о лоб плющит, как с таким поспоришь? Матушка собрала в дорогу котомку: медовых пряничков печатных положила, флягу с квасом, носки, собственноручно связанные, медяков в шапку отсыпала. А про сапоги забыла, чай не зима, так и отправила в тапочках заграничных катайских, цвета белого — модного в нонешнем сезоне. Сказала «пока», перекрестила напутственно и отправилась в красный угол, к бутыли за образами припрятанной — горе заливать. Вскоре оттуда донеслась песня залихватская: «А я иду такая вся, в Дольче Габана!»

Поклонился Ваня родному дому, закинул мешок на плечо, развернулся и пошагал прочь. А с подворья соседского песик за ним увязался — дворняжка брехливая, одно ухо торчком, второе — висячее, на морде белой пятна черные, на теле черном — пятна белые, лапы короткие, а тулово — длинное. Но глаза умныяяяя.

— Пойдем, со мной Бобик, — грустно взглянул добрый молодец. — Будет мне память о доме матушкином и тятюшкином.

Так и пошли они через горы, долы и ручьи. Долго ли шли, коротко ли, ночь наступила. Присел Иван под кустом, достал пряники, один сам съел, квасом запил, второй дворняжке кинул.

— Утро вечера мудренее, — сказал вслух, мешок под голову сунул и захрапел сном богатырским.

А раным-рано как проснулся, чует — мешок под головой исхудал. Ванька руку туда запустил — пусто, ни одного пряника не осталось, только носки матушкины все в крошках. Видать, тварюка кака-то ночью все запасы стратегические схарчила. Решил тогда крестьянский сын домой вертаться, ан нет, не запомнил, откуда пришел и вперед куда идти — не ведает. Сел он под кустом и заплакал.

Тут Бобик и говорит ему человеческим голосом:

— Следуй за белым кроликом, Нео. Тьху, черт! Это ж не из той оперы! — отплевался и продолжил: — Сослужи мне службу, добрый молодец, а я с тобой потом сполна рассчитаюсь.

Ваня-то не совсем чай дурак был, мало ли какую службу песик загадать сподобится и отмолвился, пальцем сурово пригрозив:

— Ты, Бобик, того, смотри ужо у меня. Я зверей не люблю в физическом смысле.

Пес аж закашлялся от возмущения:

— Не Бобик я, — ответил с достоинством. И как об землю ударился, да как взвыл. Не получилось, видать, с первого раза, еще трижды бился оземь пес, и лишь на третий раз обернулся, он… Обернулся Серым Волком — шерсть клочьями до травы свисает, башка как у бычка хорошего, глаза красным горят, а клыки упыриные, как у рыбы заграничной какулы — в три ряда и ходуном ходят. Испугался Ванюшка. А Волк ехидно его спрашивает:

— Так — лучше? Возьмешься службу сослужить?

А у героя нашего дар речи пропал временно, головой машет, согласен, мол, только не ешь меня чудовище, не вкусный я.

— Клянись, — молвит Волчище. — Землю жри.

«Хороша ты мать земля русская, — думал Ваня, отведав парного чернозему. — Жалко, что сыра, а сырое есть вредно». Запил водицей из лужицы в форме копытца козлиного и утерся об лопух, серый аж закашлялся на энто безобразие глядючи.

— Служба — службой, а голодным в бой ходить не след. Раздобыть бы еды кошерной, али все равно какой.

— Есть здесь место одно, — туманно выразился оборотень. — Туда еще постоянно девчонка одна ходит придурковатая, носит бабке своей пирожки. Внимание привлекает красной шапкой. Попервась все думали — пожар начинается, разбегалось зверье, разлеталась птица. А потом привыкли. Пойдем, я дорогу короткую ведаю.

Долго ли коротко вилась тропинка нехоженая, буераками именуемая, Вскоре почуяли путники запах дымка, верной тропою идут. А тут и открылась полянка посреди леса, а посреди полянки — избушка дивная — на куриных бройлерных ногах. У Ваньки аж в животе забурчало, пряник-то он накануне отведал, с тех пор маковой росинки во рту не держал. Подошел к диковинке, поклонился вежливо в пояс и слово молвил, волшебное — «Здравы буде, государыня».

На что Избушка покряхтела и наподдала парню пенделя хорошего, так и улетел в кусты. А как выбрался оттуда, смотрит — дверца в хатку приглашающе открыта. Ну, он шапку стянул с кудрей буйных, потоптался на пороге и внутрь шагнул, робея.

А в избушке нашлась старушка. Сидела она в позе заморской, лотосом называемой, курила кальян и делилась с Ванюшей мудростью. Уже третий час делилась, Ванюша уже отсидеть все успел. А бабке ничего, тренированная.

Что-то не то у нее в кальяне было, потому как захорошело крестьянскому сыну, глаза едва прикрыл, а когда открыл — напротив девица сидит, румянец на щеках полыхает аж зорьке завидно.

— Ты кто? — удивился Иван. — И куда баба Яга подевалась?

Девица еще больше зарделась.

— Внучка я ейная, а бабуля отошла, вернется скоро.

— А что же ты девица такая красная? — лениво поинтересовался молодец.

— Да стыдно мне, Ванечка и жарко, — ответила внучка.

— А почему стыдно? — не понял Иван.

— Сейчас узнаешь!

Красна девица навалилась на крестьянского сына персями и ланитами, и давай миловаться. Тут и взыграло в нем ретивое, обо всем позабыл, а Волке, о матушке с батюшкой и о брате потерянном. Жаркая ночка выдалась, да девица довольна осталась, чего уж об Иване говорить. Притомился молодец и заснул.

А поутру как проснулся, глядь — любушки нет рядом, а бабка вновь сидит на своем месте, очи прикрыты мечтательно, и дымок кальянный из ушей вьется колечками.

— Ну, того, пойду я, бабуля. Ты внучке-то привет передавай, пламенный.

Бабка довольно ухмыльнулась, не открывая глаз, и ткнула пальцем в угол.

— Меч-кладенец забери.

— Да зачем он мне? — удивился молодец.

— Пригодится. А мне мешает, все время об него спотыкаюсь. Не выбрасывать же.

— Не надо мне барахла лишнего, — возмутился Иван.

— Научу я тебя, отроче, правилу жизненному, важному — дают — бери, бьют — беги. И ноги в тепле держи, насморк дело такое: не лечишь, целых семь дней длится, а лечишь — всего неделю, — говорила задумчиво Яга, нехорошо зыркая на затаившегося под потолком паука.

Поглядел тут Иван на ноги свои в тапках катайских тряпочных: от ходьбы они цвет сакральный потеряли, подошвы аж до дыр стерлись, и промолвил:

— Ты, бабуля Ягуля, мне бы лучше сапожки спроворила, носки-то у меня есть запасные, а вот обувки нету, — развел руками Ваня и сокрушенно покачал кудрявой головушкой.

— Хммм, — бабуля в затылке задумчиво почесала и нахмурилась так — многозначительно.

— Кончились у меня сапоги для добрых молодцев. Последний размерный ряд на прошлой неделе пристроила Конану-варвару — хлопцу залетному, заграничному и его бригаде. — Потом хлопнула себя по лбу и воскликнула:

— Будут тебе черевички! — и, вскочив, нырнула в сундук огроменный, полосами железными от ржи и воров окованный. Бедный сундук еле успел открыться, видать тоже тренированный.

Ваня-то простодыра был и подвоха в словах бабки не заподозрил, а следовало бы, потому как достала она сапожки лаковые, красные, отвороты орнаментом украшены — цветочки с листочками по коже каленым железом тисненые. Но это полбеды — на подметке имелся каблук непривычный — тонкий да высокий, сталью доброй подбитый.

— Шутишь, бабка!? — недоверчиво переспросил герой. — И как в этом ходить?

— Погодь, сынок, не кипешуй. Главное — натянуть, а там они все за тебя сами сделают. Вот тебе еще подарочек, — кряхтя, добавила Яга и извлекла из-за пазухи глиняную свистульку на веревочке, какими ребятишки на ярмарке балуются.

— А это что? — поинтересовался Иван, чувствуя себя дурак дураком.

— О, это артехфакт знатный, свисток-самогудок. Как дунешь в него, так враг твой и побежит. Правда, недолго и недалеко, но перегруппироваться времени хватит, — отмолвилась бабуля и повесила свистульку Ваньке на шею, чмокнула в нос, развернула хлопца и наподдала пенделя волшебного, напутственного, лаптем, на удачу заговоренным.

Добрый молодец так и вылетел из избушки, ласточкой. Ударился чувствительно оземь и обернулся. Да не в кого-то, а просто так обернулся. А там — глядь — избушка на курьих ножках удаляется в чащобу лесную и лишь стоящая в дверях баба Яга машет платочком батистовым на прощанье, слезы с соплями ладошкой деликатно на тропинку стряхивает и поет, жа-алостливо так:

— Май хад вил гоу оооон!

Волк уже тут как тут, нарисовался — фиг сотрешь. Ехидно пасть зубастую раззявил, язык до полу вывалил и засопел насмешливо, на обновки Ванькины глядючи.

— Совсем старая сбрендила, — хихикнул довольно.

— Чего это — сбрендила? — надулся добрый молодец. — Вишь, вон красивые какие, красненькие, с узорчиком.

— Обувка-то девичья будет, — со знанием дела ответствовал Серый Волк.

А Ваня уже присел на кочку и правый сапожок на лапу свою сорок седьмого размера надевать принялся. Туго голенища натягивались, через пень-колоду, а как до ступни дело дошло, так намертво ножища Иванова застряла, ни туда, ни сюда. Надрезать пришлось немного, по шву. Но все же налезли черевики. Притопнул крестьянский сын — обувка ладная, на удивление нигде не жмет и каблучки от земли пружинят так задорно, ноги в пляс пускаются, на месте топочут, а потом вприсядку норовят.

Загляделся Серый Волк, даже и сказать ничего не успел, как рванули сапоги и унесли Ванюшку в дальние дали. Только пятки и сверкнули.

Мчался Ванька, смехом радостным заливаясь, и на черевики покрикивая:

— Эгей-гей, залетныяяя!!! — покуда в сеть липкую не угодил. Повис на нитях клейких, а сапоги-скороходы в воздухе бежать продолжают. Огляделся по сторонам и видит — дело плохо, влип он в самую середку гигантской паутины. И одна мысль в голове осталась — где хозяин, который сеточку эдакую сплел? Освободиться не выходит, чем сильнее добрый молодец пытался высвободиться, тем сильнее запутывался. Ни рукой, ни ногой двинуть нету моченьки. Висит беспомощный, аки муха в тенетах.

— Выходи, лютый ворог! — закричал Ванюша от отчаяния. — Биться будем, до нокаута! А не получится до нокаута, тогда до смерти!

И зашуршали тут деревья, и натянулась паутина, и свалился откуда-то с небес человек вида странного головою вниз, а ногами вверх. Весь синий с красным, паутиной размалеванный, а лица не видно, одни буркалы мутные. То ли насекомая, то ли иная какая чуда-юда.

— Красная Шапка?! — опешил Иван и на всякий случай случай губами к свистку потянулся — благо он на груди богатырской параллельно земле-матушке возлежал.

— Зеленый Гоблин? — ответно удивилось существо.

— Почему сразу Гоблин? — обиделся Иван и попытался оглядеться, он, покуда по лесу бежал, весь в листве да траве извазюкался. — Молодец я, добрый. А ты кто, неведома зверюшка?

Монстра шапку с головы стянула и под ней оказался вполне себе симпатичный парень, только волосы каштановые, сразу видно, не из местных.

— Я, — гордо заявил парень, — Спайдермен, по-вашему — Человек-Паук! Можно просто — Питер Паркер.

— Петька, значит. А в наших краях как оказался? — уточнил Иван, понимая, что есть его не будут.

— Не помню, — погрустнел Питер. — Сидел себе в Нью-Йорке, охотился на Зеленого Гоблина, потом бац — и тут.

— Я — Иван — крестьянский сын, — представился добрый молодец. — А ловушку ты зачем сплел? — Ване уже висеть надоело, да и сапоги никак угомониться не могли.

Освободил его Паук, Ванька и упал рожей на пенек, да так удачно — нос не сломал, лишь на лбу шишка соскочила в форме груши.

Тут и Серый Волк из чащи показался.

— Шустер ты, Ваня, — свесив язык из пасти и тяжело дыша, промолвил оборотень. — Не успеешь от тебя отстать, а ты уже с подозрительными элементами якшаешься.

Ваня лишь вздохнул тяжко, ибо вспомнил, что забыл попросить у Яги.

— Поесть бы мне, волче, — тоскливо произнес он.

Волк от досады сплюнул, поводил носом из стороны в сторону, старательно игнорируя таращившегося на него Человека-Паука, и принял решение.

— Есть место одно, недалече, там покушать дадут, — сказал со знанием дела. — Или сами отберем или выдурим. Как повезет и на что эту девочку перемкнет. Как человекофил тебе говорю — скучно не будет.

— Какую девочку? — подозрительно спросил Питер.

— Тебе какая разница? — буркнул волк.

— Пойдем с нами, — великодушно предложил Иван Спайдермену. — Утро вечера мудренее, да и на голодный желудок думается плохо.

— Только след в след за мной ступайте, — молвил серый. — Выведу я вас из лесу по запаху и по азимуту.

И пошли наши герои не по тропинке лесной, а так, напролом. Не протоптал для них никто дорожку. И запел волк песнь боевую, радостную: «А мы пойдем на север!» Хорошо пел, громко и старательно, даже несколько птиц с деревьев посваливались с сердечным приступом.

Ваня попросил Питера сеточку сплести с ручками и добычу в нее собирал по пути.

А человек-паук спрашивает:

— Зачем птиц подбираешь?

— Авось, пригодиться, — ответил хозяйственный молодец и сжалился над недогадливым иностранцем: — Огоньку добудем — пожарим.

Так и изобрели они авоську.

Долго ли коротко блуждала компания по лесу, обходила столетние дубы со свисавшими с них не ароматно пахнущими рыбьими хвостами и спотыкалась о подозрительно похожих на грибы дедов. Те ругались по матушке и исчезали, Иван даже замахнуться не успевал.

А может Человек-Паук был прав и дубы с дедами были в единственном экземпляре, просто под ногами у путников любили путаться. Ну или путники по кругу ходили.

А когда день стал близиться к ночи, ожил дареный Бабой Ягой меч и оказался говорящим, начал рассказывать страшные истории о кровавых мальчиках и мертвых с косами. Даже Серый волк поеживался. Вот тут Ваня и обрадовался, что дорог поблизости нет. Правда, от красной девочки это не спасло.

— Красная Шапка! — обрадовано воскликнул волк, сбив выстраивавшего стратегию боя с чудищем лесным Ванюшу с мысли.

Пришлось молодцу присмотреться. Понял он, почему девчонку придурковатой кличут — все красное на ней было надето — лапоточки киноварью покрашенные, понева красная, на голове шапка алая. Кто ж в здравом уме цвета смерти на себя при жизни надевать будет? Да и девчонкой ее назвать можно постольку-поскольку. Ибо годков краснолапотной явно перевалило далеко за шестнадцать. Замуж точно отдавать пора. Только где такого непугливого молодца найти?

Закручинился тут Ваня, даже себя хотел предложить в качестве жениха, но быстро передумал.

А волк тем временем давай изображать домашнюю собачку. И хвостом повиляет, и нос под передник сунет, и заскулит просительно. А девочка знай себе ревет, ни на кого не обращая внимания.

— Что за горе у тебя случилось, девица красная? — вежливо спросил Ванюша, сообразив, что под рассказ девочка снедью поделится охотнее и еще раз подивившись, как подходит Шапке слово «красная». Неужто раньше такие по Руси-матушке толпами ходили, мирных путников пугали?

И разревелась девица пуще прежнего. И начала жаловаться на Соловья Разбойника, который на дороге сидит и к бабушке не пущает. Корзину с пирогами, что она бабуленьке родненькой несла, отнял, еще и оплату за проход требует, натурой. А что это за дивный зверь такой Шапка не знала. Она уже и шапочку любимую готова была отдать, так не брал злыдень, только смеялся обидно. Говорил, только честь девичья ему дорога.

Закручинился тут Ванюша — корзинку с пирогами разбойник отнял, а больше еды у девчонки не было. Понял добрый молодец, что пора ему вместе с мечом волшебным и другами приблудными идти на подвиг.

— Други мои верныя, неужто позволим супостату над девицами красными глумиться и пропитание у них отнимать вместе с честью девичьей? — пылкая Иванова речь не пропала даром, а пуще того помогло урчание голодное в животах. Встряхнулся серый, аж комья грязи во все стороны разлетелись, Спайдермен рукава закатал.

— Где вороги сидят — ведаешь? — спросил крестьянский сын у Шапки. Та кивнула, передничком слезы утерла, высморкалась и с готовностью махнула рукой.

— Тамочки, как тропа к болоту сворачивает и есть логово злодейское. Я дорогу покажу, — и пошла первая. Следом за ней путники. Пока суть да дело, ребята по туебени из веток себе смастрячили. Прошли пару верст, и вскоре наткнулись на костер. А вокруг него сидела дюжина парней ражих, веселых, в обноски с чужого плеча наряженных. Обращались с главным они почтительно.

— А это Соловей сам, ватажник лютый. Свистнет — сначала листва с деревьев облетает, потом птицы замертво падают, а под конец и камни незнамо откель, словно град валятся, — конспиративным шепотом сообщила девчонка. Пригляделся Иван — мужичонка был так себе, видом неказист, жилист, волосы седые, лицо рябое, глаза хитрые, с прищуром. А рядом с ним корзинка объемистая, тряпицей холщовой прикрыта. Как пить дать, полная пирогов Шапкиных. Вновь в животе заурчало требовательно.

Выступил вперед добрый молодец, ибо негоже на ворога сзади нападать.

— Кто здесь красных девиц обижает и пироги чужие отбирает?

Замерли ватажники, вперед вожак выступил, прищурился презрительно и зубом цыкнул.

— Хтой та тут вякае?

— Отдай пироги по-хорошему! — завопила Шапка из-за Ваниной спины. — А то хуже будет!

Заржали тогда разбойники, а громче всех Соловей хохотал, себя по тощим ляжкам хлопая. Рассердился крестьянский сын, попытался кладенец из-за спины достать, но тот не давался, упирался и кряхтел. Понял Ваня — заклинило оружие. Туебень из правой руки в левую перекинул и завел согласно традиции:

— Раззудись плечо, размахнись рука! Всяк сироту норовит обидеть! Всех убью — один останусь!

Питер Паркер рядом встал, ладошки наизготовку держит, готовится паутиной клейкой стрельнуть.

Засвистел предводитель разбойников, да так что у добра молодца дубину из руки вырвало и Волка по голове стукнуло. Не успел Ваня прикинуть, что дальше делать, как бандюки наступать начали. Вспомнил тут добрый молодец об артехвакте знатном.

Не без труда выудил бабкин подарок из-под рубахи, запутался свисток в волосах на груди богатырской. Соловей громко свистит, а Иван еще громче. От Соловьиного перелива деревья гнутся, а от Иванова — ломаются. Разобиделся разбойник, смолк, рукой своим ватажникам махнул и те всей кучей на путешественников насели.

Бьются молодцы с лиходеями, живота не жалеючи. Шибко много против них стояло душегубов. Не равны силы. Так бы и сгинули в чащобе непролазной, да в рядах супротивника суматоха началась. Половина спиной к путникам повернулась, от кого еще отбиваются — за спинами ватажников не видать. Потом спины дрогнули, криком страшным закричали люди Соловья, разбегаясь.

— Из огня да в полымя, — обреченно молвил Волк. Шапка отчаянно зарыдала.

Наползала с марей нечисть невиданная, то ли болотники, то ли кикиморы, на коряги похожие, глаза алыми всполохами сверкают, грабки растопыренные к путникам тянут, тухлой водой в лицо плюются. Тут-то и пригодились Ивану каблуки на сапогах. Оказалось, не сталью доброй — серебром они подкованы, а нечисть дюже серебра боится.

Шапка визжит и в обморок норовит хлопнуться, друзья ее с трех сторон спинами поддерживают: волк когтями и зубами коряги рвет, вся морда в тине болотной, Питер Паркер паутиной стреляет, лапы ворогу связать норовя, а Ванька ногами по заграничному машет с криками «Кий-яаа!». От ударов метких нечисть на куски трухлявые распадается. А меч-кладенец в ножнах заклиненный из-за спины советы не прошенные дает и Шапку не умирать уговаривает.

Понял тогда Ванятка, почему бабка от кладенца поспешила избавиться, и чем он ей мешал: толку в бою мало, а шуму много.

Недолго они бились, кончилась вскоре нечисть, вся на дровишки изошлась. Утерли соратники лбы, смотрят друг на друга — не разобрать, где чей пот, где чья кровь, все перемешалось. Обнялись по-братски на радостях — спаслись, одолели нечистую силу. Не удержался Ванька, пощупал-таки Красную Шапку, девица ли. А то вдруг коряга какая или разбойник переодетый. Когда еще случай представится проверить?

Шапка сравнялась цветом со своим головным убором.

— Еще одна красна девица, баню пора общественную открывать, — съехидничал Волк. — Кабы на утро Бабой Ягой не обернулась.

Тут уже Иван побагровел.

— На что это ты — клочкастая твоя морда — намекаешь?

— А я не намекаю, я прямо говорю, — отрезал серый.

Питер Паркер перехватил кулак неосмотрительного Ивана.

— Смешалась кровь наша, братья мы теперь, — молвил Человек-Паук. Поглядел на Шапку и добавил: — И сестры. Нечего делить нам, а надо жить дружно, в респекте и уважухе.

Поглядел Иван на зубищи и когтищи Серого Волка, остыл, да подумал: «Мудр, ой как мудр Петька». Волк лапу протянул для рукопожатия.

— Мир?

— Мир, — облегченно выдохнул крестьянский сын. Лапу страховидную пожал и присел на траву. Рядом спутники разместились.

— Раз побратимы мы, то открою вам свой секрет. Дело стародавнее, но верное. Служил я у Кощея бессмертного в посыльных, лапы у нас волков скорые, да ум острый. Служил гонцом бессловесным, а сам ушки на макушке держал, ждал и дождался. Прознал тайну великую: в городе Белоцерковске на главной площади есть колодезь, а в том колодезе клад спрятан сказочный. Яхонты, лалы да иные самоцветы красоты небывалой. Можно сто дворцов купить, — мечтательно проговорил Волк.

— А тебе клад зачем? — удивился Иван.

— Как зачем? — возмутился серый. — Не молод я уже, двести годков недавно стукнуло. В непогоду лапы ломит и хвост отваливается. Пора дом прикупить, семьей обзавестись, чтобы в тепле и сытости остаток жизни коротать. Где же все это взять волку лютому и нищему?

— А нам для чего говоришь? Почему сам не достанешь? — поинтересовался Спайдермен.

— Боюсь, люди меня на вилы поднимут, даром что говорящий. Да и лапами несподручно. Не умею в человека перекидываться, так бы давно забрал. Прикинул, рассудил: лучше клад на три части разделить, чем без гроша в кармане по лесам скитаться.

— Как это — на три? — подала писклявый голос Шапка. — На четыре! — и нахально прищурилась.

Переглянулись молодцы меж собой.

— На четыре, так на четыре, — покладисто согласился серый. Питер с Ванькой кивнули. Жалко девку, кто ж ее такую на всю голову больную да тощую в жены возьмет, так хоть приданое будет, авось и польстится кто-нить.

Расслабилась Шапка, корзинку свою на пенек поставила, тряпицу отвернула, а оттуда та-акой запах, закачаешься. Пироги с капустою, картошкою и с мясом. У Ваньки в животе заурчало, да громко так.

— Угощайтесь, добры молодцы, — промолвила Шапка, чинно руки на коленях сложила и взор потупила, изредка в Ванину сторону глазками постреливая. Молодцев долго уговаривать не пришлось.

Покуда перекусывали пирогами, стемнело. Пришлось тут же на ночлег и располагаться. Плохо спал добрый молодец, все мерещилось ему, как любушка в самый пикантный момент в Бабу Ягу превращается. И просыпался крестьянский сын в холодном поту, обнаруживая под боком подкатившуюся Шапку.

А с утра пораньше, как росой умылись и остатки пирожков доели, выдвинулись побратимы в путь-дорожку.

Неудобственно было в сапогах-скороходах идти, все время они Ивана вперед уносили, возвращаться приходилось. Потом добрый молодец тактику поменял — стал кругами вокруг товарищей носиться. Пока не взмолилась Красная Шапочка, у нее от беготни Ивановой голова закружилась. Стянул тогда крестьянский сын бабкины артехфакты, веревочкой перевязал и на плечо закинул. Покуда шли — песню затянули дорожную: «Нас не догонят!»

Вскоре подошли они к воротам в Белоцерковск своими церквями славный. Вольный город, беззаботный, ибо у ворот стражи не поставлено, а встречные путники друг с другом здороваются и зубы скалят на заграничный лад.

Прошла вся честная компания сквозь ворота, идут, оглядываются и видят — листки размалеванные повсюду развешаны. Ванька-то был бы грамотным, так прочитал бы, ан нет, не удерживалась наука в богатырской головушке. И тут Шапка подошла к листку и вслух по слогам прочла:

— Гас-тро-ли, толь-ко в ва-шем го-ро-де един-ствен-ное выс-туп-ле-ние вир-ту-оза по клас-су фор-те-пи-яна. Рояль на глав-ной пло-ща-ди.

Хоть слов много было незнакомых, Ваня выделил главное — Рояль на площади. Тут-то он и вспомнил, что матушка про смерть родного батюшки рассказывала и помрачнел.

— Готовься Волк, будем мстю вершить. Этот Рояль заграничный — кровник мой. Гадом буду — убью и не поморщусь.

Тут Паук вмешался:

— Айвен, деревня ты. Рояль — это вроде балалайки, только больше и на колесах, как он кровником может быть? Это ж не человек, а вещь!

— А плевать мне! — раненным буйволом взревел крестьянский сын. — Из-за него сиротинушкой круглым рос, надо сквитаться! Не убью, так поломаю!

Подхватил в одну руку дубину, во вторую меч богатырский и помчался на площадь суд вершить, суровый и справедливый.

Переглянувшись, его спутники поспешили следом.

В центре площади стоял помост бархатом красным изукрашенный. А на помосте…

Как увидал Иван помост, как кинется к нему, да как закричит:

— Вот он, рояль злодейский, что батюшку моего родимого до самой смертушки зашиб! Иээх! Размахнись рука! Раззудись плечо! Отведай-ка идолище поганое силушки богатырской! — дубина полетела к черному инструменту полированному, но вдруг чья-то мощная лапа орясину на полузамахе и перехватила.

— Но-но! Не сметь мое имущество трогать! — перед Ваней стоял добрый молодец в доспехи с ног до головы запаянный.

— А ты кто такой будешь? — упер руки в боки крестьянский сын.

— Нет уж! Сначала ты скажи, что это за молодцы в красных пидорских сапожках в наши края забрели! — завопил рыцарь.

Спайдермен и Ваня поглядели на свои ноги и заорали в один голос:

— Это ты кого пидором назвал, банка консервная?

— Сам ты, консерва, а я рыцарь — аноним!

— Кто, кто? — не поверили своим ушам друзья.

— Вам, извращенцам, не понять, — с достоинством ответил супротивник.

Этого уже никто выдержать не смог. Кинулись товарищи на ворога лютого. Человек-паук паутину свою использовать не успел, нарвался на кулак бронированный, да так и отлетел полежать в сторонке. Остался Иван с рыцарем онанимным один на один. Кладенец, громко матерящийся, в одной руке, дубинушка в другой.

Бились они, бились, искры во все стороны летят, меч о меч, дубина о доспехи скрежещет, да только равны силой, статью и удалью бойцы. Долгохонько сражались они живота сваво не жалеючи. Тут Серый Волк супротивнику Ваниному под ноги возьми да подкатись, а уж Ванька то воспользовался оказией и дубинушкой добра молодца по кумполу и отоварил. Тот закачался и ударился оземь, словно дуб подрубленный.

— Нокаут! — радостно завопили зеваки.

«Так вот ты какой — нокаут!» — радостно подумал победитель, покуда шлем вражеский с головы сам собой не покатился и не открыл кудри русые, лицо круглое конопатое, нос картошечкой, а на самом кончике — родинка коричневая пимпочкой. Прозрел тогда Иван — крестьянский сын.

— Брат! — Ванятка отбросил в стороны дубину и ругающийся меч-кладенец, кинулся к упавшему и возрыдал на его груди. — Игоша! Братка ты мой родненький! Уж искал-то я тебя, как искал! И нашел, чтобы собственной подлой рукой сразити, — трясет брата, а второй рукой слезы и сопли по лицу размазывает.

Смотрит народ и надивиться не может: оказались два молодца одинаковы с лица.

Тут Игоша в себя пришел и как задвинет родственнику блудному по роже.

Тяжела ты доля богатырская: все время бьют и все время по голове. Ванятка-то и улетел далече. А по завершению полета приложился рожей разбитою к роялю элегантному. Губехами расквашенными поверхность лаковую и засосал. Сполз вниз тихонечко, за ножку фигурную из последних сил цепляясь. И чует подсознательно, как ножка роялева под его рукой трансформируется, теплеет, мягчеет, округлость приятную обретает. Зашевелилось естество Иваново.

— Жениться тебе пора, парень, — сквозь туман донеслись слова Серого Волка.

Открыл Иванушка глаза, а над ним девица склонилась без ничего, в одном только кокошнике. А собой такая вся фигуристая, ослепительная. И в глазах беспокойство плещется. Молвит девица:

— Благодарю тебя, освободитель. Пава Кузминишна я, ведуния, злым волшебником заколдованная, в струмент импортный струнный превращенная. А расколдовать меня мог лишь поцелуй добра молодца. Долго я ждала и дождалась наконец-то. А вот сопли кровавые, конечно, лишними были. И так бы обошлись. Верной женой тебе стану, век благодарна буду. Ну а ежели помрешь, так не обессудь.

Обняла его и к груди пышной прижала. Тут и Игоша подошел, по-родственному обниматься полез. Возрыдали братья обретенные и с ними вся площадь белоцерковская.

Одна Шапка не рыдала. Смотрела на родственничков задумчиво и с брата на брата взгляд переводила, словно прикидывая что-то.

Потом Ванька с Павой Кузминишной в той же церкви и обвенчались.

А клад они ночью тишком достали и поделили по-братски. Серому Волку как старшему брату большая часть досталась.

Вернулись все вместе в деревеньку к матушке и батюшке, там и вторую свадьбу — Игоши с Красной Шапочкой сыграли. Ее, как оказалось, Мари Жюльена звали. Марья Юльевна, по-нашему.

Жили они долго и счастливо, родителей приемных внуками и внучками радуя, и все в двойном экземпляре, а иной год и в четверном. И были все детки одинаково конопатые и голубоглазенькие. Некоторые девчонки прямо так в шапке красной и рождались, у некоторых зубки через один черно-белые вырастали.

А Серый Волк и Спайдермен после свадьбы еще полгода гудели, клад пропивая. А потом, как деньги кончились, в войско князево нанялись, беспокойные пределы от ворогов лютых хранить.

Но это уже другая история.

(В тексте использованы мотивы русских народных сказок, мультфильмов, сказок братьев Гримм, американских народных комиксов, индийских народных фильмов, цитаты из песен американской и русской попсы, цитаты из к-ф «Ширли-Мырли», «Джей и Молчаливый Боб наносят ответный удар», «Матрица» и пр.)