Спирт со знаком качества

Девичник получился беспричинно. Как наваждение под Рождество.

С утра на склады завозили товары, а после обеда вывозили. Один оптовик презен­товал Зине две бутылки спирта. Вначале она не поверила: спирт да ещё чистый, да ещё медицинский! (Как оптовик отрекомендовал.)

"Суррогат какой-нибудь, наверное, типа "Rojall", а втюхивает за первый сорт. Но, как говорит­ся, за дареную вещь, хоть криво, но улыбайся".

Вот этот факт и стал причиною всех после­дующих событий.

Heт, если бы этот оптовик презентовал просто водку или вино — стой бы она (или оно) до какого-нибудь особенного случая, до чьего-нибудь дня рождения или до праздника. Да вот потерпи они хотя бы до завтра — и Рождество. "А тут нет же, заусило что-то", — усмехнулась Зина...

Вначале в бытовку пришла Валентина, и Зина сказала ей:

— Тут мне дядечка спирт две бутылки подарил.

— Ух, ты! — удивилась подружка. — Настоящий?

— Ага. Говорит: медицинский, качественный.

Вскоре подошли из своих складов Вера-маленькая, Вера-большая, тётя Катя, тётя Таня, Семёновна — са­мая старая из них. Семёновна из дальнего склада вернулась с палкой колбасы — тоже презент. И была рада ему до тихого восторга.

Вера-большая посоветовала:

— На стену повесь. Самой приятно посмотреть и твоему Петровичу, как образец.

Копчёная была колбаска, упругая, аппетитная. Завидная халявка, всем понравилась. И был конец рабочего дня, укороченный.

— Семёновна, что такой шедевр сушить? Давай опробуем. Вон, Зине спирт подкатили: закуска есть, вьпивка есть… — сказала Валя, посмеиваясь.

Пошутила девонька.

— Спирт! — удивилась тётя Катя,

— Откуда? Поди, "Рояль"? — не поверила Вера-большая.

Вера-маленькая поддакнула:

— На котором играют только один раз, перед своими похоронами.

Что одна Вера, что другая, были ростом почти одинаковы. Но Большая старше года на три, в кости пошире и черты лица покрупнее.

У Маленькой губы бантиком, и носик вздёрнут. Красотой обе столь же привлекательны, как и характерами, то есть — вздорные, порой вульгарные. По крайней мере, друг друга стоили.

А Зине отчего-то досадно стало. Что она, совсем уж такая простая, никчемная, что ей можно только дерьмовые вещи и напитки втюхивать. Хуже той же Семёновны?..

Зина с обидой выставила из своего шкафчика обе бутылки на стол.

— Нá-те, смотрите! "Рой-йяль"! Спирт, самый, что ни на есть, медицинский.

Вера-большая и тётя Таня взяли каждая по бутылке и поднесли к глазам.

Вера-маленькая, вытянув шею и заглядывая через плечо подруги, проговорила:

— Поди, еще советский?.. Теперешних, российских-то нет.

— Точно! — подтвердила Большая.

— Ой, Зина! Как тебе повезло… — запела Маленькая. — Это ж какая прелесть. Ты хоть рас­целовала презентанта? Я б его за каждую по два раза отоварила…

— У тебя ворота всегда открыты, — заметила Вера-большая, криво усмехнувшись.

Бутылки пошли по рукам.

Семёновна нутром почувствовала расставание с презентом, стала колбаску в сумку запихивать и молнию задернула.

— Ты гляди-ка, Знак Качества! — воскликнула Маленькая.

Но тут энтузиазм немного поутих. Тётя Катя его сбила:

— В стране Советов на табаки и на спиртные изделия Знак Качества не ставился, — заявила она.

— Точно, не ставился, — подтвердила и тётя Таня.

— У-у, — протянула разочарованно Вера-большая.

— Лажа, — поддержала её Вера-маленькая. — Туфта! Спрячь, а лучше вылей, не то себя или нас отравишь.

И все как будто бы успокоились, стали собираться домой. Кто сдирал с себя, с пальто, склад­ские халаты, кто скидывал валенки, переобувался в теплые сапожки.

А Зине тут стало совестно за подарок и за себя обидно. На спирт глядела, как на неприятный розыгрыш. Надо же было его выставить!.. И оптовик этот, бес лысый… Может, действительно, выбросить бутылки надо было или вылить.

Семёновна последней взяла бутылку. Встряхивала, пере­ворачивала с пробки на дно и обратно. Просвечивала на свет то, приближая её к электрическому светильнику, висевшему на потолке, то отводя. Нет — без осадков, и цвет не меняет.

Сказала в раздумии:

— Я что хочу сказать, девоньки. Знак Качества тут как раз к месту поставлено. Вы поглядите на год выпуска. Во-он! — показала ногтём мизинца на штамп на наклейке с её обратной стороны, который просматривался через стекло и содержимое в бутылке.

Первой стала приглядываться тётя Катя к той бутылке, что держала Семёновна.

А бутылка, которая стояла на столе, что только что утратила ин­терес публики, оказалась в руке Веры-большой, и ещё две пары глаз стали просвечивать её насквозь.

— Семьдесят первый что ли год… — прочитала тётя Катя,

— Точно! — подтвердила Большая, — и четвертый квартал!

— Да я тебе таких наклеек сама сколько хочешь и с чем хочешь, нарисую и наклею, — с иронией заметила Вера-маленькая. — На тот же самогон.

— Не-ет, наклейка давешняя, клеевая, с желтизной, — сказала тётя Таня. — Сейчас на липучках этикетки лепят, или на какой-то бесцветной синтетике.

— Я вот что предлагаю: давайте, опробуем! — предложила Валя, подмигнув Зине.

Зина пожала плечами, улыбнулась. Во-первых, ей, подруге, она отказать не могла, уважала, хорошая подружка; во-вторых — почувствовала облегчение, кажется, подарок не такая уж "лажа", как сказала Вера-маленькая.

— А вдруг это метиловый? — с испугом спросила Маленькая.

— Ну вот, на тебе и опробуем, — сказала Большая.

Посыпались шутки, остроты, за которыми чувствовалась напряженность, и в то же время какой-то азарт, как будто бы спиртовый эфир просачивался через стекло и щекотал обоняние. Заманивала дата продукта, теперь казавшаяся древней, как долголетней выдержки вино.

— А чем закусывать? Закусывать нечем! — воскликнула опять Маленькая.

— У меня конфетка есть, — сказала Большая. — По такому случаю оторву от себя для тебя. — И тут же повернулась к Семёновне. — Эй, Семёновна, гони колбаску, свой выставочный экземпляр. Клади на стол.

— Сейчас мы его оприходуем, — поддакнула Маленькая.

— Ага, счаз-з… Открывайте рот ширше.

— Не ширше, а ширее! Девки, первая стопка Семёновне!

Оказалось, "катанку" уже забыли. Как её и открывают. Вера-большая сунула гор­лышко в рот, начала было грызть фольговую укупорку зубами. Но что-то неудачно, зуб повредила, заойкала и сплюнула в мусорное ведро у двери.

Валя достала хлебный ножик и начала поддевать крышку из-под низу. Дважды нож срывался; от первого раза тётя Катя успела отдернуть свой любопытный глаз, и все разом отстранились от Вали.

Но необъяснимая сила уже объединила их, связала нервной нитью; их — не пьяниц и даже не страдающих алкогольной зависимостью. Все в волнующей тишине следили за тем, как нож, скребя по стеклу, срывал с горлышка фольговую укупорку.

Выплеснуть Валя всё же выплеснула, но немного. Никто не пожалел о тех каплях.

И запах теперь спиртовый, резкий и дурманящий по обонянию уже ударил по-настоящему. И девчата, или девоньки, как они сами себя называли, взглотнули слюнки.

А хороший нос заверсту такой запах учует. И к девчатам на огонёк зашли вначале два грузчика: Гришка Батрак (фамилия точь-в-точь соответствует его трудовой деятельности) и Игорь Завал (но его всегда кликали — Аврал). И минутой позже — сторож, Иннокентий Замок.

На Батраке и Аврале первые две порции и опробовали. Грузчики дернули по треть стакана и задохнулись. Глаза у Аврала выкатились и заслезились. У Батрака нос почему-то посинел, а щеки, наоборот, побелели. И тоже слезу вышибло.

— Воды!.. — хрипло выдавил он.

Первым пришёл в себя Аврал:

— О-хо-хо… Сильна Советская власть, по крепости чую. Вот это вешшч!.. — занюхал он кулаком. А Батрак заикал.

С этого и началось. Правда, для уверенности дали ещё столько же Замку, и всех троих выставили за двери. Для дегустации хватит, а то самим не достанется.

Спирт пили все: кто, разбавляя водой, кто, ею запивая. Под сурдинку по­шла и колбаска Семёновны, вначале один конец, потом и до другого дошла очередь.

После второго захода Семёновна вспомнила, что раньше, как ей кажется, когда поя­вился Знак Качества, то его лепили на всё подряд; и на спиртное, и на табаки, и на колба­су, и на яйца. И от такого замечания, от радости — что спирт всамделишный! — с Семёновной стали обниматься, целоваться, признаваться ей в любви, почти как к родной матери. Особенно, счастливая обладательница презента со Знаком Качества.

Спирт как будто бы отключил от реальной жизни. То, что до этого на душе лежало грузом, болело, томило, считалось неразрешимым — теперь пошло как будто бы по гладенькой дорожке, то есть с хмельной бесшабашностью. По крайней мере, у Зины вначале.

И-эх, ма!.. Играй, душа! Много ли че­ловеку надо… Радуйся жизни…

Последний тост был за Советскую власть.

— Я при ней родилась! Я при ней росла! Я на неё обиды не имею, вот! Кому она поме­шала? — говорила Семёновна, чуть не плача, и ей с жаром поддакивали тётя Таня и тётя Ка­тя, которые были лет на десять моложе её.

— Она нас не обижала, ик!

— Спирт со Знаком Качества могла пить, когда захочу, а не "Рояль" зачухонный...

— И колбасу тоже. Ик!

— Не-ет, за Советскую власть, девоньки, надо выпить. Обязательна! Ик! Помянуть…

— И за Знак К-качества! — поддержала Валя, и Зина с ней чокнулась.

Семёновна, тётя Таня и тётя Катя — стоя. Зина хотела было встать, да с первого раза зад не смогла оторвать от стула, отяжелел. Выпили кто, как мог, сидя, стоя.

За временем не наблюдали, счастливые...

Зина помнила, как ругались между собой две Веры. Плакала отчего-то сама, её угова­ривали. Она стонала:

— Ах, кавалеров мне вполне хватает, да нет любви хорошей у меня...

Ушли поздно. Только от морозца и от долгой ходьбы пришли как будто бы в себя. Шли к ос­тановке трамвая, но не к своей, а через одну. Кто-то из девчат предложил проветрить­ся: охренели вконец. Шли по заснеженному тротуару с песнями, легкие вентилировали.

Всем было на удивление хорошо. И жизнь теперешняя нервная, и эта затянувшаяся перестройка не были такими пессимистическими.

И не хоте­лось расставаться. Они в эту минуту друг без дружки, казалось, жить не могли.

Валентина предложила, держа под руки Зину и Семёновну:

— А что, девоньки, айда ко мне, а? Дети на каникулах, мой Андрей сегодня увёз их к маме. Вернётся только завтра вечером. Посидим, попоём, поплачем вдоволь, а? Ведь Рождество на носу!

После недолгого голосования предложение было принято. По пути в "чапике" (в киоске частного предпринимателя) прихватили еще пару бутылок вина, в складчину, одалживая друг у друга.

Тётя Таня и тётя Катя нажарили картошки на скорую руку. Семёновна наладила ви­негрет из квашеной капусты, из горошка, лука. Валентина, добрая душа, всё на стол выста­вила, в том числе — грамм триста варёной колбасы из холодильника.

Зина сервировала стол в большой комнате-зале, хозяйке помогала.

Обе Веры сидели в зале, хохотали над Виценто и Хулио, стонавшие с экрана телевизора который год. Их отчего-то изводил хохот, смех беспричин­ный, почти на грани истерики.

После первой же рюмки Зине стало плохо: смешала вино со спиртом, дурочка. Да­же еда не пошла.

Она встала и, покачиваясь, придерживаясь за стенку, побрела в ванную. Сзади раздавались голоса, песни, но все это стало вдруг отдаленным, неинтерес­ным. Хотелось уединения, одиночества, распирали слезы. Хотелось поплакаться на свою сложную жизнь. Теперь она стала казаться именно такой — беспросветной, безрадостной, одинокой после развода с Димкой, мужем. Скрутился парень...

Ванная была небольшой, и сама ванна — продолговатое полутораметровое, эмалированное корыто — стояла наполненная водой. Зина наклони­лась над ванной, ополоснула лицо. Вода зарябила, смешивая какие-то тени в ней или создавая их.

Вода прохладная, приятная, и захотелось войти в неё, полежать в ней.

Зина не стала противиться искушению. Она сбросила с себя одежды и нагая встала в ванну, и с блаженством опустилась в воду. Вода была настояна до комнатной температуры, наверное, ещё с утра, возможно, для стирки.

Что-то под боком как будто бы помешало — бельё что ли? — и Зина в-полу дремотном состоянии подвигала телом, устраивая его поудобнее.

Зина не знала, сколько пролежала в воде. Но, наверное, долго. Заснула. Сослуживицы разошлись, а её не хватились. Видимо посчитав, что она ушла тихо, по-английски, не прощаясь.

Зина поднялась из ванны, осторожно перешагнула через борт и, сдёрнув с вешалки одно из полотенец, стала им вытираться. Её покачи­вало, и, чтобы не упасть, оперлась задом в борт ванны. Теперь ребро ванны показалось холодным, и холод обжёг голые подушечки. Зину начал охватывать озноб.

Она торопливо стала одеваться, чтобы согреться, но почему-то каждое движение ей давалось с трудом. Долго не могла за­стегнуть бюстгальтер на спине, так и не застегнула, надела поверх коф­точку. Натянула колготки. Потом спохватилась — забыла плавки! Но пе­реодеваться заново была не в состоянии. Бросила плавки на стиральную машинку — после стирки наденет. Пригладила волосы.

Из висевшего на стене зеркала, на неё глядела бледная, выцветшая без макияжа баба лет сорока, если не старше. Хотя на самом деле и тридцати-то нет. О-о!..

Зина уронила лицо на ру­ки и всхлипнула. Постояла, жалея себя, свою отшумевшую так скоро молодость, в которой и радости-то, как следует, не испытала, а уже… Людку, дочь, отчего-то стало жалко.

Жизнь в своей реальной действительности, и притом мрачной, начала возвращаться к ней заново. Но вечер оказался необычным, пред рождественским, и психологическое состояние человека дозировал в равных пропорциях, от уныния до эйфории.

Зина вошла в комнату-залу. Валя лежала на диване рядом со столом, на котором стояли не­убранная посуда, сковорода, с остывшей недоеденной картошкой. В широкой вазе лежал хлеб. От остальной еды, как и от горячительных напитков, не осталось ничего. А жаль. Сейчас бы не помешало "два кусочечка колбаски", — как впесне поётся, и граммов… надцать вина. И тут же поморщилась, брр...

После ван­ной принять можно было бы горячительного, чтоб не знобило, переохладилась, кажется.

Вначале хотела уйти, пора подаваться. Поди, дочка дома заждалась. Сколько же время?.. Но сразу на глаза часы не попали, и она вскоре забыла о них.

Решила помочь Валентине убрать со стола.

И убирала. Качаясь по коридору, сносила посуду на кухню.

За делами пришла как будто бы всебя. Осознаннее и тверже стали движения. Перед глазами перестали покачиваться пол, стены, посуда в мойке.

Валентина все же проснулась. То ли сама по себе, то ли Зина её чем-то обеспокоила, может стуком посуды. Вошла на кухню и хмельно, радостно улыбаясь, повязывая поясок на халатике, пропела:

— Ну вот, наконец-то, у меня и домработница появилась… А я думала ты ушла?

Радуясь друг другу, и смеясь, обнялись.

Согрели чайник, и сели пить чай.

От чая обеим стало тепло, даже жарко. Это тепло проняло их до каждой клеточки, и они не могли смотреть друг на друга без умиления. Теперь и перипетии жизни, её пре­вратности и сложности воспринимались с особым чувством понимания, сочувствия и сострадания. Они и до этого уважали друг друга, теперь же не было на свете роднее подруг, роднее сестер.

Прощались, плача.

— Ой! — вдруг спохватилась Валя. — Подружка дорогая, я ж забыла! Давай я тебе на праздник хво­стик рыбки подарю, а?

— Д-давай… — тряхнула головой Зина: хвостик так хвостик… И, представив в руках хвост селедки, рассмеялась, и на какое-то время не могла успокоиться.

Посмеивалась над предложением подруги. Ох, и шутница же эта Ва­лентинка!..

Валентина сходила на кухню и вернулась с большим ножом, похожим на те­сак. Зина удивилась, она ожидала увидеть в руках подруги селедку, или хотя бы хвостик от неё. А тут — нож… Недоуменно уставилась на инструмент.

Сегодня шуткам Валентины не было конца.

А подружка сказала:

— Пойдём, поможешь.

Вошли в ванную. Валя опустила в ванну руку и из воды вытянула за хвост рыбину. Рыба была настоящей, не меньше метра, с плавниками, с головой, глаз которой смотрел из-под воды как будто бы с насмешкой, даже подмигивал. Может, так показалось из-за ряби в воде, которую поднимала Валентина. Но от этого взгляда стало не по себе, хмельная улыбка от очередной шутки подружки сменилась. Зина оторопело уставилась на рыбку с нервно поведёнными на сторону губами.

— Помоги что ли! — Валя, держа на борту ванны хвост рыбы, стала отпиливать от туловища не меньше трети.

— Б-боюсь… И-и как давно она т-тут п-лавает? — заикаясь, спросила Зина.

— C утра. Андрюшка на рыбалку куда-то ездил прошлой ночью и привёз...

У Зины в мозгу кто-то ехидненько усмехнулся: "Ха! С кем купалась, Русалочка?"

О-о… кошмар!

Валя самоотверженно рубила кости рыбы.

Целовались, целовались, кое-как расстались.

На улице кружил мягкий пушистый снежок. Казалось, ярче обычного светили уличные фонари. Шумно проносились машины, троллейбусы.

Пока шла, захотела пить. Но Зина понимала — нельзя. Стоит попить воды, и она опять захмелеет. Спирт — это ж такая тварь со Знаком Качества, только допусти его до воды. Итак, после чая, кажется, захмелела. И она шла, мужественно проходя ларьки, в витринах которых стояли бутылки с водой, напит­ками и пивом.

И… не удержалась, на последнем перекрёстке. Жажда, казалось, палила изнутри степным зноем, жгла горло, рот. Ругая себя за слабость, как одну из самых падших женщин, что даже перед такой малостью не в силах устоять, дотерпеть до дому, Зина все-таки вошла в дежурный ма­газин на углу своего квартала и подошла (скорее подбежала) к прилавку. Протянула продавщице последние копейки.

Из пластмассовой бутылочки воду не пила, а, кажется, всасывала в себя, как насос, захлебываясь.

Опорожненную бутылочку опустила в мусорницу на входе в магазин.

"И что терпела? Вот дура!" — хохотнула она.

Так стало легко и приятно в желудке и на душе — хоть песни пой.

Только бы своего кавалера не потерять. Она поддернула пакет под мышкой, из которого торчал перепончатый рыбий хвост.

На перекрестке дорог Зину охватила оторопь. Перекресток был без светофора, и ма­шины нагло шныряли по нему туда-сюда, казалось, без ограничения скорости.

Ну, просто жуть! У них что, этот перекресток — единственный?..

Зина спускалась на проезжую часть с тротуара, но тут же заскакивала обратно на бор­дюр. Вздрагивала от каждого сигнала, скрипа колес автомашин.

Как нарочно пугают!

"Как счас рыбьим хвостом вмажу!" — грозила она наглым водителям.

В отчаянии злилась, ругалась.

Выручил какой-то парень. Перевёл через перекрёсток. От такого внимания

у неё, казалось, вся её сущность растаяла. До слёз. Есть все-таки мужики на свете, не переве­лись...

Но за перекрестком Зина опять оказалась одна. Как будто бы и рядом никого не было. Даже спасибо сказать некому.

— Да что это со мной сегодня такое? Что за глюкомания?.. — спрашивала Зина, глядя подозрительно на рыбий хвост.

А рыбий хвост в ответ пошевели­вал плавником...

Предрождественские наваждения были не только с Зиной.

Валентина, после ухода подруги, войдя обратно в ванную, — хотела подтереть пол. Пока отрезала или отрубала хвост, набрызгали. И вдруг обнаружила на сти­ральной машинке незнакомые трусики.

Взяла их двумя пальчиками, подняла на свет и пристально, прищурив глазки, стала обследовать. И пришла к заключению — нет, не её вешшчица! Зна­чит...

Валя брезгливо отбросила плавочки от себя.

Так вот какая у тебя, Андрюшенька, рыбалка, вот какие рыбки к тебе приплывают сюда, пока жена на работе...

Ну, ладно, только заявись домой!..

И направилась к антресо­ли, где стояли удилища рыбака, и лежали снасти.

Теперь тебя, Андрюшенька, долго на рыбалку не потянет…