Аmour, amour, amour

Аmour, amour, amour

РАССКАЗ

Произошло это еще в те времена, когда не было мобильных телефонов, интернета и компьютеров. Но не в каменном веке и даже не в эпоху средневековья, как кто-то может подумать. Люди как-то жили и не замечали, что у них нет того, без чего мы не можем представить свою жизнь. И многие, конечно, уже немолодые живут среди нас и прекрасно помнят ту эпоху.

В небольшом степном селе на юге Сибири жила небольшая семья Репниных. Он, она и их трехлетний сыночек Алёша. Жили они дружно и ладно. И если ссорились, то очень редко и тут же мирились. Анатолий со своей семьей перебрался сюда после окончания университета по распределению облоно и работал учителем математики в сельской школе. Хоть он и работал учителем, но мечтал стать ученым и урывками писал кандидатскую.

Обещанной квартиры в сельском доме не оказалось, и их поселили в двухэтажном кирпичном здании, где на втором этаже был интернат, а на первом несколько комнат, в которых селили приезжих. И поэтому их называли гостиницей. Туалет для гостей и интернатовцев был один во дворе. Возле него стоял большое побеленный ящик с откидной крышкой для мусора. Семье Репниных выделили сразу две комнаты на первом этаже. В одной комнате была спальня, а в другой напротив через коридор кухня и рабочий кабинет Анатолия, где он и проводил большую часть времени, когда был дома.

Так они прожили год в гостинице-интернате. Им было не столько обидно, что они не получили обещанной квартиры, а то, что они жили в деревне, а не могли обзавестись даже маленьким огородиком, где бы выращивали свои овощи, пололи грядки и любовались плодами своих трудов. Тут руководство пошло навстречу и выделило им небольшой участок за интернатом возле речки, с которой можно было носить воду. На участке щедро рос сорняк, такой мощный и жизнестойкий, а вот полезные овощи выглядели хилыми и не очень аппетитными. Почему так, они не могли понять.

В остальном всё у них было хорошо. Анечку, так звали жену Репнина, взяли на полставки нянечкой в детский сад. Нрав у нее был лёгкий, она была общительной, так что быстро обжилась в новом коллективе. Как-то в учительской жена директора школы Валентина Тарасовна рассказывала:

— Вчера пришла вечером в садик забирать Оленьку (Оленька была ее младшая дочь). Её Аня Репнина вывела. Она такая красавица! И так ей идет белый халат. Я просто загляделась на неё.

Анатолий в это время был в учительской. Валентина Тарасовна бросила на него быстрый взгляд. Прикрыла ладошкой рот, хмыкнула, опустила голову и посмотрела исподлобья на Анатолия.

— Анатолий Васильевич! Супруга у вас, действительно, красавца.

Он кивнул. Улыбнулся. Но улыбка почему-то получилась грустная. И все это заметили.

Она была не только красавица, но он еще очень и очень любил эту красавицу. И считал, что сами небеса послали ему её. Про себя он называл её ангелом и моей Мадонной.

Был серый ноябрьский день, один из тех, когда понимаешь, что лето уже безвозвратно закончилась, а настоящая зима ещё не наступила. Такое не очень приятное межсезонье. Уже в семь часов начинала темнеть. И в такой вечер Аня и Анатолий отправились в клуб, куда с концертом из областного центра должен был приехать ВИА. Вокально-инструментальный ансамбль. Так в те времена назывались музыкальные группы.

Это событие для деревни. И к тому же вход бесплатный. Женщины старались пораньше уйти с работы, чтобы отправиться на концерт во всеоружии. Тётя Маша Кошкина (Кошкины жили рядом с гостиницей-интернатом и обеспечивали Репниных молоком, а еще время от времени подбрасывали им огородные овощи) согласилась посидеть с их сыночком Лёшечкой. Даже сама вызвалась посидеть. Пусть молодые развлекутся!

Полный зал. Долго ждали. Наконец на сцену вышел заведующий клубом и объявил;

— ВИА «Огоньки» весь вечер будет петь для нас. Встречаем музыкантов аплодисментами!

Деревенские захлопали, вкладывая в ладошки всю энергию, которую они не истратили за день. Самые культурные женщины закричали; «Браво!», «Просим!», «Мы вас ждали!». Вышла низенькая женщина. Это была начальница в филармонии, при которой и существовал ВИА. На ней была длинная юбка и туфли на высоких каблуках.

Она представила участников, которые выходили на сцену, кланялись и улыбались, прикладывая руку к груди. Каждого встречали аплодисментами и криками. Грохнула музыка громко и неожиданно. Пели в два и три голоса советские и зарубежные шлягеры. Но чаща всех пел высокий парень с длинными темными волосами, которые падали ему на плечи. И когда он резко махал головой, они на какой-то миг закрывали его лицо.

Анечка Репнина обеими руками вцепилась в спинку переднего сидения. Она, не моргая, смотрела только на сцену. Когда очередная песня заканчивалась, она вскакивала, громче всех хлопала и кричала. Соседи смотрели в ее сторону и ухмылялись.

В глазах у неё был такой азарт, какой бывает у рыбака, когда он поймает сазана метровой длины, или у охотника, который настигнет добычу, за которой он носился не один час. Анатолий хмыкал. Он сделал для себя открытие. Оказывается, он не всё знал об Анечке. Анечка, выходит, была страстной поклонницей современной эстрады.

— Как он божественно поёт! — шептала она, то и дело одёргивая у себя платье на груди.

Она снова схватилась за спинку переднего кресла и смотрела так, как, наверно, поклонницы смотрели на Шаляпина и Козловского. Она наклонилась вперёд. Когда концерт закончился подскочила, хлопала и подпрыгивала, как девчонка. Да она и была сейчас такой девчонкой, которая видит своего кумира и готова смотреть на него вечность.

Заведующий клуба благодарил певцов. Анечка вдруг сорвалась с места и стала мелкими шажками выходить к проходу.

— Куда ты?

— Я хочу… я должна поблагодарить их.

Ей мешали ноги, которые задерживали её движение. Разве нельзя было подобрать ноги под сидение?

Вместе с толпой они вышли из клуба. Уже подмораживало. Лунный серп плавал в придорожной луже. Выходившие громко говорили, смеялись. Кто-то предлагал продолжить вечер за столом.

— Поблагодарила? — спросил Анатолий.

— Да! И самого Вячеслава.

«Вячеслава» она произнесла нараспев. Так верующие, когда молятся, растягивают имя Господа.

— Вячеслав — это у нас кто?

Этот вопрос удивил Анечку. Она сжала его руку и покачала головой, как будто разговаривала с несмышлёным малышом.

— Это же самый…

Она замолчала. Под ногами чавкала придорожная грязь. Уличные фонари выхватывали куски улицы. И при свете фонарей она выглядела еще более неприглядной.

Анатолий подумал о том, что завтра утром долго придется отмывать в тазике ботинки. И решил сделать это сразу, как придут домой, пока грязь не окаменела. А сейчас она отмоется легко.

— Он бог!

Так, наверно, говорили о великих певцах. Но назвать богом этого долговязого длинноволосого парня? Современных певцов Репнин не слушал даже на пластинках. Эстрада ему была неинтересна. Музыка примитивная, а тексты глупее не придумаешь. Он усмехнулся. Назвать этого эстрадника богом явный перебор. Но Анечка восхищается им.

Они забрали сына у соседки. Аня стала усыплять его. Анатолий ушел в кухню-кабинет, где кроме плиты и кухонного стола, был еще его рабочий стол и полка с книгами. Он читал много, как только выпадала свободная минута. И каждую неделю посещал сельскую библиотеку. Нужно было написать поурочные планы на завтрашний день и проверить тетради. Он проверку не откладывал, зная, что, когда он придет на урок, дети первым делом спросят, как они сделали домашку. К тому же проверенные тетради раздавали перед уроком.

За стеной возник шум. Это артисты вернулись из клуба. По заведенному обычаю они застольем отмечали проведенный концерт. Женщины готовили стол, мужчины открывали бутылки, выходили покурить на улицу. Если бы Анатолий был полюбопытней, он подошел бы к двери, приложил ухо и услышал бы интересный разговор. Но одно из его достоинств, хотя многие считают это недостатком, было отсутствие любопытства. Ему больше были интересны ученические тетрадки, чем-то, что происходило за стеной в коридоре. Коридор освещался двумя маловольтными лампочками и потому в коридоре был такой желтоватый свет. За стеной стояла его жена красавица Аня и солист ансамбля Вячеслав. Стояли они довольно близко, что, кажется, не смущало Аню.

Да-да, это был тот самый Вячеслав, которого Аня называла богом. Она вышла из спальни на кухню. Но так и не зашла на кухню. Случилось то, что она совсем не ожидала. Вячеслав курил у открытых дверей с двумя мужчинами-коллегами, увидел Аню, выбросил окурок и бросился к ней. Она заметила его и остановилась возле самых кухонных дверей.

— Я сейчас! — бросил Вячеслав коллегам.

— Начинается! — усмехнулся один из них.

Второй понимающе кивнул. Но мешать разговору они не стали, пошли в комнату, где готовили застолье.

Аня уже взялась за ручку двери на кухню. Если бы она успела открыть дверь и зайти на кухню, ее жизнь и жизнь её близких сложилась бы иначе и не произошло бы того, что произойдет.

В человеческой судьбе, да и в мировой истории многое зависит от пустяков, каких-то ничтожных вещей. Аня не успела открыть дверь на кухню, где её муж корпел над ученическими тетрадками и ручкой с красной пастой исправлял ошибки и записывал замечания.

Вячеслав стоял рядом с Аней.

— Никак не ожидал встретить вас здесь.

Он, бог, стоит возле неё и говорит с ней, и смотрит на её лицо, её шею, её грудь.

Аня хотела вздохнуть, но не смогла.

— Мы живём здесь.

— А мы это кто?

У него был мягкий голос и гласные он чуть растягивал, вроде как пел их. Хотя, конечно, он же был певец.

— Я, муж и сын.

— А муж у нас кто?

— Учитель математики.

Вячеслав провел пальцем по краю выреза платья, касаясь её кожи. Она напрягла колени и бёдра.

— Ма-те=ма=ти-ки, — протяжно произнёс Вячеслав.

В его интонации было явное презрение. Когда он произносил это, губы его не шевелились. Аня сразу возненавидела математиков всего мира, начиная от Пифагора. Она улыбнулась, как будто Вячеслав открыл истину, которая уже давно жила в ней.

— Это скучно. У меня по математике никогда не было больше тройки. Кстати, как и у Пушкина тоже. Я ненавидел учительницу математики. Эти сложения, вычитания столбиком. А геометрия — это вообще ужас с её дурацкими теоремами, которые обязательно нужно доказывать.

Аня поняла, что её муж — несчастный человек. Лучше бы он работал кочегаром в котельной и на руках его были бы мозоли, а под ногтями вечная чернота, которую не отпаришь даже в бане.

— Вас… нет, тебя. Мы же на ты… зовут?

У Ани дрожали коленки. Хорошо, что на ней было длинное платье, и он не мог увидеть этого.

— Аня.

— Какое прелестное имя! Музыка небесных сфер. А я Вячеслав. Для вас… для тебя просто Слава. А мы, я надеюсь, не школьный учитель?

— Нет. Я работаю в садике. Няней.

Он убрал палец от её платья и покачал им перед губами, как будто запрещая вырваться слову.

Слава отступил на полшага назад. Но перед этим схватил её ладошку. Внизу её живота разлилась горячая волна. Так было, когда она в первый раз легла в постель с Толиком.

— Вы и няня? Вам сидеть на троне перед коленопреклонёнными придворными и повелевать ими. Ну, что же! Видно это моя миссия — вывести золушку в принцессы и водворить её на законный трон.

«Блядь! — подумал Вячеслав. — А я оказывается мастер комплиментов».

Вячеслав говорит красиво, возвышенно, цветасто. Никто и никогда не говорил Ане таких слов. У неё подрагивала нижняя губка, ей хотелось заплакать. И она чувствовала, как намокли глаза. Так могут говорить только боги. Она не смела поднять глаз и взглянуть в его красивое лицо, обрамлённое чёрными длинными волосами. Он так был близок, она чувствовала на щеке его тёплое дыхание и слышала стук его сердца. Он всё говорил, и она поняла из его слов, что богини не живут в таких трущобах. Их место во дворце, где их окружают нарядно одетые подданные. Он не может смириться с тем, что она живёт здесь, он увезёт её в волшебное королевство, где она будет блистать и все будут восхищаться ею и поэты будут сочинять в честь её гимны.

— У меня муж и сын.

— Анечка! Ничего не может быть выше любви и счастья. Любовь — это как солнце. Остальное это пыль и шелуха. Дуньте на ладошку, чтобы всё это слетело, и чтобы осталась только одна любовь. Ради любви жертвуют жизнью. А вы: муж, семья. В конце концов, это пошлость. Это звучит так по-обывательски. Меня даже покорёжило от ваших слов.

«Муж», «семья» он произнёс с такой брезгливостью, что Аня поняла, что не нужно больше говорить этих слов. Бог таких слов не принимает, он выше всего этого.

Его рука лежала на её талии, а другую он положил на её плечо, как будто он боялся, что она убежит. Но разве от бога можно убежать? Её тело отказалось бы повиноваться ей. Его руки обжигали её. Ей казалось, что сейчас она упадёт, а он не успеет подхватить её, чтобы отнести её на королевское ложе, где подарит ей неземное наслаждение, которого она ещё никогда не испытала в своей жизни, потому что рядом с ней не было бога.

— Что мне у вас? Я же не умею петь, — прошептала она из последних сил.

Коленки её дрожали, и она боялась, что он может увидеть это. А вдруг ему это будет неприятно?

— Ха! Поверь: несколько уроков, и ты запоёшь лучше всех примадонн. Я чувствую в тебе этот дар. Сцена, полный зал, все с восхищением смотрят на тебя, как на кумира, как на звезду, свет который пролился и на них. И они счастливы и благодарны тебе. Слава, восторг, Милан, Париж… Вот что я обещаю, богиня моя. Неужели ты откажешься от этого и будешь прозябать в этой дыре, жить в каком-то паршивом интернате? Пойдём к нам, к моим друзьям, разделим наше веселье!

Она ещё колебалась. Ещё думала, что это не совсем правильно. Она переводила взгляд с одной стены на другую.

— Но я…

— Никаких «но» и никаких «я», только «мы», то есть «ты и я». Всего остального не существует. Ты понимаешь, Анечка?

Разве богу можно в чём-то отказать?

Анатолий закончил за полночь. Убрал в портфель конспекты и тетрадки. Теперь с чистой совестью можно отправляться спать.

Пошёл в спальню. Сын посапывал в своей деревянной кроватке, которую они купили ещё когда жили в городе. Ани не было. Он разделся и лёг. За стеной были слышны весёлые голоса. А ведь это интернат. Почему Акимыч не спустится и не успокоит их? Артисты отмечали выступление. Значит, и Аня оказалась там. Он представил, с каким счастливым лицом она глядит на артистов, которые представлялись ей небожителями. Аня пошла поблагодарить их и осталась, ее упросили посидеть с ними и разделить их веселье. Когда он проснулся, было ещё темно. Хлопнул рукой по постели, Ани рядом не было. Неужели они до сих пор гуляют?

Анатолий стал собираться, всё время думая о том, где же Аня. Вышел в коридор, прислушался. В комнате, где поселили артистов, была тишина. Он подошел к двери, дёрнул за ручку. Закрыто. Зачем им было закрываться? Вышел на улицу. Автобуса, на котором приехали артисты, не было. Анатолий поднялся на второй этаж, где был интернат. И здесь было тихо. Ребятишки еще не поднимались. Он пошел в комнатушку, в которой обитал заведующий интерната пенсионер, которого все звали попросту Акимычем.

Акимыч уже ходил по комнатам и будил ребятишек.

— А что, Акимыч, артисты уже уехали? — спросил Анатолий. — Я смотрю, их автобуса уже нет.

— Ещё затемно. Гастролируют же. Всю ночь пропьянствовали и вот такими навеселе поехали. Артисты, одним словом. Шумели шибко. Я уж собирался пойти урезонивать их. Потом махнул рукой.

— Это… в общем…

Анатолий переминался с ноги на ногу и никак не насмеливался спросить. Смотрел на оконное стекло, на котором в паутине билась поздняя осенняя муха и отчаянно жужжала.

— Что Анечка? Так она села с ними в автобус. Я сначала удивился. А потом догадался. Они же через Чернореченск едут. А ей, видно, надо с утра в больницу. Вот она и попросилась с ними. А она разве вам ничего не сказала? Ну, женщины такие!

— В больницу, — кивнул Анатолий.

«А может быть, и в правду в больницу, — подумал Анатолий. — Она давно жаловалась на щитовидку. Конечно же, в больницу. Куда же ещё! Но почему она ему ничего не сказала? Ведь непременно должна была сказать. Странно как-то всё это. Или он так крепко спал, что она не захотела его будить?»

Проснулся Алёшка, протёр глаза и первым делом:

— А где мама?

Мама всегда его будила, умывала, одевала и уводила в садик. Ещё не хватало, если он расплачется.

— Поехала в больницу. Сегодня я тебя отведу в садик. Давай собираться.

— Мама заболела?

Ребёнок поднялся на ноги, схватился обеими руками за верх кровати и медленно раскачивался.

— Просто ей надо провериться.

В садике, когда он раздевал Алёшу, подошла заведующая. Это была стройная полноватая женщина.

— Где Анна Петровна?

— Она… она поехала в больницу.

— Что-то случилось? Она заболела?

Анатолий не глядел ей в глаза. Ещё в детстве мама ему говорила, что глаза никогда не врут.

— Ну, так… анализы сдать, какие-то обследования.

— Но почему она вчера об этом не сообщила? О таких вещах всегда сообщают заранее. Мне теперь нужно искать нянечку. Придется кого-то посылать за Ольгой. А у той тоже какие-то свои планы до обеда. Постирать там или ещё что-нибудь. И вот срываем человека.

Автобусная остановка была недалеко от интерната. Анатолий решил встретить Аню. А потом они вместе заберут Лёшу из садика. Зайдут в магазин по обычаю и пойдут домой. Ани среди приехавших не было. Неужели? Нет, он даже не хотел думать об этом. Это невозможно, потому что невозможно. Наверно, что-то задержало её в Чернореченске и она приедет на такси. А может быть, её положили. Тогда она непременно позвонит, если уже не звонила. Он попросит Акимыча, чтобы тот сразу сообщил о звонке.

Когда он с Лёшей заходил в интернат, столкнулся с тётей Машей Кошкиной. Она подрабатывала в интернате техничкой. И дом их был рядом с интернатом. Жила она вдвоем с дочерью. В руках у неё был мешок, который звенел.

— Как свиньи! — проворчала она. — А ещё культурными людьми считаются. Хуже наших алкашей. Столько напить! Всё прокурили, натоптали. Артисты, Господи простиЁ. Уже целый час грязь после них вывожу. Нельзя было обувь снять в коридоре.

Опять Анатолий почувствовал, что ледяная рука сжимаем ему сердце. Он тряхнул головой. Но наваждение не проходило. Он опустил Лёшину руку и легонько подтолкнул его. Лоб покрылся испариной. Недоброе предчувствие. «Чушь! Зачем я завожу себя? Она никогда не сделает такого. Мы любим друг друга. И у нас сын. Не думай об этом!» — выругал он себя. Весь вечер ждал звонка, но его так и не позвали к телефону. Он принялся готовить ужин. Хорошо у него получалась жареная картошка.

Утром он позвонил в больницу. Дежурная медсестра сообщила, что такая не поступала в стационар. В таких случаях звонят в морг, в милицию, обзванивают родственников и знакомых, начинают поиски. Но он ничего этого не сделал. И даже не корил себя за это. Хотя сначала хотел заполучить у Акимыча телефонный справочник, который лежал на тумбочке рядом с телефоном в его каптёрке. Уже дошёл до самых дверей и остановился. Он знал, что её нет ни в одной больнице и в морге и что она не лежит в каком-нибудь парке возле скамейки с пробитой головой в луже крови. Нет, с ней ничего не случилось плохого. От этой мысли он повеселел и улыбнулся. Он знал, где она, с кем она и знал, что ей сейчас хорошо, и она не думает о нём и даже об их сыне. Потому что вся она каждой частицей своей кожи живет сейчас другим.

Проходили дни, и его спрашивали и в садике, и в школе, где же всё-таки его жена.

Он привёл сына в садик, раздел его и подтолкнул, чтобы он шёл в группу. В раздевалку зашла заведующая. Анатолий улыбнулся ей. Взял кепку со шкафчика, но надевать её не стал.

— В общем, Татьяна Павловна, я сказал вам неправду. Простите!

Заведующая оглянулась назад, будто боялась, что кто-то их может подслушать. Потом повернула голову и пристально посмотрела на Анатолия. Не улыбалась.

— О чём вы?

— Ну, об Ане. Она не в больнице. И не ездила в больницу. Не понимаю, что на меня нашло.

— Я знаю.

— Знаете? Но как же…

— Я звонила в больницу. Мне сказали, что такая не поступала. Я же должна знать, что с моими сотрудниками.

— В общем, поругались мы, и она уехала.

— Куда? Ну, что вы мнётесь? Вы даже не знаете, куда уехала ваша жена? Или это какая-то тайна?

— Думаю, к родителям. Они под Новосибирском живут.

— Что же она сына бросила? Женщины так не поступают. Если уезжают от мужа, то детей забирают.

— Не бросила. Сказала, заберёт. Устроится и заберёт.

— Всё настолько серьёзно? Что же теперь на развод подаёте? Не моё, конечно, дело. Но я бы не советовала торопиться.

— Я не знаю.

Заведующая вздохнула. Запрокинула голову и оглядела потолок.

— А мне что прикажите делать? У меня КЗОТ. Извините! Не вышла на работу, подай письменное заявление. У меня от неё ни заявления, ничего. Ставить ей прогулы, увольнять? А это, извините, по статье. И в трудовой книжке придётся записать. Остаётся увольнять. А вот что, Анатолий Васильевич, вы напишите заявление от её имени об увольнении по собственному желанию. Вы же её подпись знаете? Да сильно никто и не будет присматриваться к подписи. Мы же не уголовное дело расследуем.

— Я не знаю даже.

— Напишите! Напишите! Пойдёмте ко мне в кабинет. Мы же должны оформить это дело, чтобы всё законно выглядело. А иначе я должна её уволить за прогулы.

Он поплёлся следом за ней в кабинет, который был в конце коридора. На тумбочном столе рядом с перекидным календарём сидел плюшевый мишка и чёрными пуговичными глазами прожигал Анатолия насквозь, как будто хотел сказать: «Я знаю, что ты обманщик».

— Вот ручка! Вот бумага! Хотя знаете, о чём я подумала? Уволить-то мы всегда успеем. Дело-то нехитрое. Вы напишите заявление, я подмахну подпись. И все дела! Вдруг она вернётся завтра-послезавтра. Одумается. Родители уговорили. Зачем же мы её будем наказывать? У любого бывают вот такие порывы эмоциональные.

Анатолий, как китайский болванчик, в такт кивал заведующей головой, когда она ему разъясняла, как надо писать заявление. Он ещё никогда не писал таких заявлений и не мог понять, будет ли для Ани это лучше или хуже. Больше всего ему сейчас хотелось сбросить со стола черноглазого медвежонка, чтобы не видеть его, и чтобы медвежонок не видел его обмана и позора. Он раскачивал ручкой над чистым листом.

— Давайте Анна Петровна возьмёт отпуск за свой счёт!

— Давайте! — кивнул Анатолий. — Вы мне только продиктуйте, что и как писать. А то я напишу не то и не так. У меня нет опыта в таких канцелярских делах. Непременно сделаю всё не так.

В школе он сказал то же самое завучу о ссоре с женой.

— Что же теперь, Анатолий Васильевич? Одному мужчине, да ещё с ребёнком не просто. Ребёнка нужно и одеть, и накормить, и постирать.

— Я справлюсь, поверьте. Это только сначала кажется трудно, а потом всё налаживается. Ничего особенного. Кстати, у нас есть стиральная машинка. Мы её купили с первой моей зарплаты. Затолкал бельё, налил воду, включил, и машинка сама всё постирает.

Сказал он это бодро и хохотнул, и понял, что со стороны он выглядит дурачком. А в прочем, оптимисты всегда посторонним людям кажутся дурачками. Все серьёзные люди пессимисты. Он знал, что через пять минут все в школе будут обсуждать эту новость: и в учительской, и в каптёрке у техничек, где они в минуты отдыха гоняли чаи.

В деревне осуждали Аню. Подумаешь, какая принцесса на горошине! Поругались, и она сразу уезжать. Это что же муж в сердцах не может и слова сказать? Если бы в деревне так поступали, то здесь остались бы одни мужики. Терпеть надо!

А то вон как ругаются, на чём белый свет стоит. Ещё муж и поколотить может. И ходит несчастная бабёнка с синяками. Ну, поругают мужика, конечно. Но дело-то семейное. И терпит женщина и никуда не убегает и детей не бросает.

Анатолий и сам поверил в то, что говорил, что они поругались, и Аня поэтому уехала. А может быть, он ночью спросонья сказал ей что-нибудь оскорбительное, а утром уже не помнил, что сказал. А может, они открыто не ругались, но чем-то он её обидел: каким-нибудь жестом, тем, что не услышал её, что мало уделяет ей внимания. И она так обиделась, что не выдержала и уехала. А куда уехала? Конечно же, к родителям под Новосибирск. И может быть, в этот момент они сидят, и мама уговаривает её вернуться. А если не приедет, то дождётся каникул, и они с Лёшей сами поедут и уговорят её вернуться. Она за это время одумается, и сама уже будет хотеть вернуться. Всё будет по-прежнему.

Но вскоре эта иллюзия рассеялась, как утренний туман. Как же он заблуждался, какими глупыми сказками он успокаивал себя!

Через неделю Анатолия прямо на уроке секретарша вызвала к телефону. Он удивился.

— У меня урок.

— Ничего. Посидят. Кажется, это…

Она не договорила. Повернулась и быстро зацокала каблучками по коридору. Комплекция у неё была как у девочки-подростка.

Это была она.

— Толя! Милый! Дорогой! Я знаю, что я очень виновата перед тобой и перед Лёшенькой. Я поступила нехорошо. По крайней мере я должна была тебе сказать. Но если бы я сказала, ты бы не отпустил меня. Я подлая, нехорошая, мерзкая. Мне нет никакого оправдания. Но иначе я не могла. Это было сильнее меня. Это, как ураган, который всё ломает и увлекает за собой.

Она говорила быстро, как будто у неё сейчас или через минуту вырвут трубку, а ей ещё так много надо сказать. Ей нужно было высказаться и потому, что больше ей было некому сказать это.

Задним фоном приглушенно, но Анатолий слышал, звучал голос Луи Марьяно, он пел «Amour Amour. Amour».

— Разве можно отказать богу. Он говорил мне такие слова, что мне не место в этой дыре, что я должна блистать на сцене, что это преступление убивать себя в этой деревне.

— Постой! Какой ещё бог? Кто бог?

— Ну, он. Солист из ВИА. Высокий с длинными волосами. Вячеслав. У него и голос божественный, и внешность, и душа.

— Ты…

— Да, я с ним. Такое ощущение, что я живу на небесах и хожу не по земле, а по облакам. Славик даёт мне уроки вокала. Ещё я учусь играть на гитаре. Пока я…Ну, как? Ну, вроде работницы сцены. Убрать там, помыть, унести, поднести. Но мне сказали, что это временно. Славик говорит, что у меня есть все данные и скоро я буду выступать с ним вместе на сцене. Мы будем даже петь дуэтом, то есть в два голоса. Толик! Вы будете видеть меня по телевизору. Возможно, мы снова приедем на гастроли. Это слава, Толик! Скоро всё обустроится, и я заберу Лёшеньку. Кстати, как он там? Не болеет? А бельё ты стираешь сам или кого-то просишь? Ах, у нас же есть машинка.

— Прости! У меня урок.

Он положил трубку. Ну, вот и всё разъяснилось. Он стоял, наклонив голову, и смотрел на телефон. Подозрения его оправдались. Его жена бежала с бродячими артистами и возомнила, что и она станет артисткой и будет петь с эстрады. Но что-то он не замечал у неё особого музыкального дара.

Какой-то пошлый водевиль из девятнадцатого века!

Вечером он забрал сына из садика. Лёша уже смирился, что мамы нет с ними и реже спрашивал, когда она вернётся. Сын играл в спальне. Картонную коробку из-под стиральной машины приспособили под его игрушки. Свободного времени у Анатолия уже не было ни минуты. Приходилось вставать раньше, а ложиться позже. И то со всеми делами он не успевал справиться. То оставлял грязную посуду, то не вынесенное помойное ведро. Он уже стирал самостоятельно. И кажется получалось. Освоить утюг было ещё проще. Он уже два раза сварил суп. Пельмени надоели. И в этот вечер, когда позвонила Аня, он стоял у плиты и варил суп по маминому рецепту. Ничего сложного не было, но суп получался вкусным. Он полюбил его с детских лет. Это был облегчённый суп: лапша, мясные колобки и лавровый лист. В дверь тихонько постучали. Вообще его время от времени навещал Акимыч или директор школы.

— Да! Конечно!

Это была Катя Кошкина, дочь тёти Маши. Она была невысокой, но плотная, с хорошо выраженными формами. У Кошкиных он брал молоко. Время от времени тётя Маша давала какие-нибудь огородные овощи, соленья-варенья. Плату за это она отказывалась брать. Катя, миловидная девушка, темноволосая, черноглазая, с круглым симпатичным личиком, год назад закончила школу, поступала в мединститут и не поступила. Это её не расстроило. Она решила пойти в медучилище, что было в соседнем райцентре.

— Анатолий Васильевич! — проговорила она нараспев. — Я вам принесла молочка.

Она поставила банку на кухонный стол. Но почему-то не уходила, наблюдая за тем, как он мешал суп.

— Катюша! Извини! Закрутился. Не смог сам зайти.

— Да я принесу. Мне нетрудно. Мы же соседи. А у вас сейчас работы добавилось. И в школе, и сын, и домашнее хозяйство. Я ещё удивляюсь, как вы успеваете со всем этим справляться. А что вы варите, если не секрет?

Анатолий только что закрыл крышку. Она приподняла крышку, наклонилась, принюхалась. Глаза её округлились, пухленькие губки изобразили букву О.

— Это что? — спросила она. — Вы решили отварить лапшу? Но почему её так мало?

— Это суп.

— А, по-моему, вы кипятите воду. В суп, кроме воды, ещё что-нибудь добавляют.

— Вот сейчас закипит вода и я ещё брошу туда лапши, мясные колобки и лавровый лист. И конечно, всё это посолю. И получится простоя замечательный суп. Пальчики оближешь!

Катя вздохнула.

— Наверно, в тюрьме лучше кормят. Значит, так! Немедленно вылейте это. Потому что это никакой не суп. Вечером я вам принесу борщ. Знаете, какой мама замечательный готовит борщ! Вам он понравится. Там и картошка, и овощи. Да, и сметанки принесу.

— Катерина! Не надо беспокоиться! Замечательный суп получится. Мне он нравится. И Лёшке тоже.

Он открыл крышку, бросил две пригоршни лапши и стал помешивать ложкой. Губки Катерины изобразили скобку, она сложила ладони на животе и молча наблюдала за манипуляциями Анатолия. И тут он почувствовал, как Катины руки сомкнулись у него на поясе. Катя обняла его сзади и прижалась к его спине, положив щёку пониже его лопаток.

— Толя! Можно я вас… тебя буду так называть?

Он повернулся. Но Катя не убрала рук, продолжая обнимать его за пояс. Голову она откинула назад. Она глядела ему в глаза и улыбалась. Он опустил руки, и ложка упёрлась ему в колено. Губы его дрогнули, как бывает перед тем, как человек заплачет.

— Я приду к тебе сегодня, — прошептала она.

Она приподнялась на цыпочки и потянулась к его губам, вытянув свои пухленькие губки вперёд.

— Придёшь?

— Скажу, что будут ночевать у подруги и приду к тебе. Так что не закрывайся и не включай свет.

Она обняла его шею и ждала, что он прижмёт её и поцелует. Но он не прижал и не поцеловал, но проговорил чётко и укоризненно, как он говорил на уроке расшалившемуся ученику:

— Уходите! И не надо приносить молоко. Я буду забирать его.

Она опустилась на землю. Ещё мгновение назад она парила в облаках и вот, как подбитая, упала на землю. Она твёрдо встала на ноги, прикусила нижнюю губку, дёрнула головой, и чёрная прядка волос упала ей на лоб. Шагнула к дверям, взялась за дверную ручку, повернулась и зло прошипела:

— Дурак!

Прошло две недели. И опять на урок заглянула секретарша и поманила его к дверям. «Если к телефону, я не пойду», — решил он.

— Анатолий Васильевич» прошептала она. Её длинные и всегда накрашенные губы сложились в улыбку. — Обеденный автобус пришёл из Чернореченска, и сказали, что видели вашу Аню. Она шла в интернат. С вас шоколадка, Анатолий Васильевич! Я приношу счастливые вести.

Он пробурчал что-то вроде «спасибо». Повернулся к классу. Никто не должен был услышать. Говорила секретарша тихо. Ещё не хватало, чтобы ученики устроили сейчас бучу. Он громко проговорил:

— Знаете, что? Контрольная отменяется. Вам надо ещё подготовиться к ней. Вы делаете пока много ошибок.

— Ура! — завопили восьмиклассники.

— А будет у нас урок занимательной математикой. да-да! Математика может быть не только серьёзной, но и занимательной.

— Как это?

— Я дам вам задание. Кто сделает его первым, получит пятёрку за четверть. Нет!

Он поднял руку над головой.

— За год! Пятёрку за год! Даже если вы все контрольные напишите на двойку. Вот!

Он стал писать на доске числа: один, два, три и так далее.

— До ста. Надо эти числа сложить. Получить сумму всех этих чисел.

— Легко!

— Ну-ну!

Он покачал головой. Кто же не хочет получить пятёрку, да ещё сразу за год. Даже у закоренелых двоечников загорелись глаза. Скажешь за что получил годовую пятёрку, ведь не поверят же. Но молодой учитель математики был со странностями. И порой он делал такие вещи, которые себе другие учителя не позволяли. Этим он и нравился ребятам.

Анатолий отошел к окну. За школьной оградой через дорогу был дом из круглых почерневших брёвен. Перед двором стояла лавочка. Вместо ножек у неё были два чурбана. Перед домом ходило несколько куриц и рылись в сухой рыжей траве. Сначала мощно гребанут лапами с когтями, потом присмотрятся. Прицелятся и клюнут.

Через четверть часа ребята взвыли.

— Анатолий Васильевич! Да это же до утра не пересчитать. И чем дальше, тем тяжелее считать.

— А я вас не тороплю.

Но через полчаса он сдался сам.

— Так вот, то, что вы собрались считать до утра, один мальчик в вашем возрасте сосчитал меньше, чем за минуту.

— Как так?

— Так вот, и его учитель удивился. «И какой у тебя результат?» — спросил он. Мальчик назвал сумму. Учитель посмотрел ответ. Всё было верно. «Как же ты смог сложить так быстро сто чисел?» — «Но это же очень просто, — объяснил мальчик. — Мне и не пришлось особо напрягаться. Берём попарно числа: 1 и 100, получаем 101, дальше 2 и 99 и тот же самый результат. И так далее. И таких пор получилось 50. Умножаем 101 на 50 и получаем 5050. Вот и всё, господин учитель».

Это да! — воскликнули ученики.

— Мальчика звали Карл Гаус. Он станет гениальным математиком. И много сделает открытий. Ничего! У вас всё впереди. Кто-то из вас станет учёным, кто-то инженером, кто-то шофёром. У вас всё впереди. Большая и интересная жизнь. И вы сделаете много открытий. Главное, чтобы вы все были хорошими людьми. У нас ещё осталось время до звонка. Урок — это есть урок, и мы должны заниматься на уроке учебной деятельностью. Предлагаю вам поиграть в крестики-нолики. Да-да! Эта игра тоже имеет отношение к математике. Она развивает математическую логику. И выигрывает обычно тот, у кого дело лучше обстоит с этой самой логикой, а, не задумываясь, рисует фигурки.

Когда он ставил классный журнал в учительской после последнего урока, Людмила Александровна, учительница физики, ухмыльнувшись, произнесла:

— Хорошо, что сегодня нет ни планёрки, ни педсовета.

Он понял, что эти слова предназначались для него. Какая бы для него была мука сидеть еще час — другой в школе. Начинается новый этап его жизни. Аня, любимая Аня, снова с ним. То, что было, они забудут. И будут жить, как прежде. Нет! Лучше, чем прежде.

После школы он зашёл в магазин. Продавщица Наташа с каким-то особым интересом глядела на него. Так, наверно, глядят на жениха, у которого через день-другой свадьба.

— Торты свежие?

— Да, Анатолий Васильевич. Несвежего мы не берём. Так что не пожалеете. Такое объеденье!

— Мне вот этот! Нет! Лучше вот этот!

— Ещё чего-нибудь?

Спросила она так, что было понятно, что, конечно, будет ещё чего-нибудь.

— Не знаю даже.

— Может быть, вина?

— Можно. Но только хорошего.

Аня, кроме вина, ничего не пила, ни пива, ни крепких напитков. Анатолий мог употребить и пиво, и водку. Но только не в этот раз.

— Есть у меня. Очень хорошее. Для себя оставляла.

— Ну, тогда…

— Берите!

Она сходила в подсобку и принесла бутылку вина. Не импортное, но с крымских виноградников.

В деревне новости разносятся с быстротой молнии. И тех, кого встречал Анатолий, как-то по-особенному улыбались ему и как-то иначе, чем обысно, здоровались. Нет, в этом не было ни малейшей доли ехидства или насмешки, но был особенный интерес к его персоне. Как Анатолий перенёс эти дни без Ани? Не запил, не озлобился, не стал срывать злость на учениках? И что на самом деле произошло между ними? А он так спокойно всё перенёс, потому что был уверен, что Аня вернётся, и вернётся не через год и ни тогда, когда состарится и пойдёт на пенсию, а вернётся в самом скором времени, потому что он хорошо знал её и не мог без не жить. Так и произошло. И вот она стояла перед ним на кухне, в фартуке возле плиты, на которой шкворчала картошка, и запах жареной картошки уже был слышен у входных дверей. И он, открыв двери, знал, что она жарит картошку и стоит в фартуке у плиты.

Она так виновато смотрела на него. «Прости меня! Я дура. Я глупая. Что я наделала! Заставила тебя и ребёнка страдать. Я готова к любым твоим упрёкам и оскорблениям».

Он уже простил её задолго до её возвращения. И не было у него ни слов, ни малейшего желания в чём-то попрекнуть её. Он обнял её за плечи. Она прижалась к его груди.

— Толя! Милый Толик!

Она не решалась поднять голову и заглянуть ему в глаза, считая, что непременно увидит осуждение.

— Прости! Прости! Прости! Это было какое-то затмение, будто меня околдовали, напоили дурманом. Я потеряла всякий рассудок, я превратилась в безмозглую куклу. Я не могу без тебя, не могу без Лёшки.

Она заплакала. Слёзы больше всего пугали Анатолия. Когда кто-то плакал, он чувствовал себя беспомощным. Плечи её подёргивались. Он убрал прядь её волос с уха. У неё были очень мягкие шелковистые волосы. Как он любил их гладить, накручивать на палец. Он наклонился и почувствовал знакомый запах. Это был её запах. Тот самый, который он узнал, когда у них это случилось в первый раз. И с тих пор этот запах жил в нём.

— Анечка! Не плачь! А знаешь что? Давай сходим в садик за Лёшкой. Ведь он ещё не знает, что мама приехала.

Она улыбнулась, обрадовалась, вытерла пальчиками уголки глаз и сняла фартук. картошка уже была готова. она накрыла её крышкой, чтобы подольше сохранился жар. ..

К ним вышла заведующая.

— Анечка! Как я рада вас видеть! А знаете, мы по вас скучали и были уверены, что вы скоро вернётесь. Вернулись! Как хорошо! Ну, что? Отпуск у нас закончился. Выходим на работу.

Аня дёрнула головой. И Анатолий понял, что она сейчас спросит: «Какой ещё отпуск?» Зачем ему лишняя ложь? Он и так уже был пойман на лжи. Нужно выкручиваться. Поэтому поспешил ответить за неё:

— Конечно же, закончился. И завтра мы уже на работе, как штык. Анечка соскучилась по детям, по коллективу.

— Тогда завтра, Анечка, выходите на работу после обеда. Всё-таки отпуск за свой счёт не оплачивается. А денежки нам всем ой как нужны! Хоть и зарплата у вас невеликая. Но в семье каждая копейка дорога. Тем более, если в семье есть дети. На них ещё больше уходит, чем на взрослых.

Уходя, она обернулась и проговорили:

— Милые ругаются, только тешатся. Ох, молодость-молодость! Все мы проходили через это.

Так счастье и покой вернулись в душу Анатолия. Утром, проснувшись, он посмотрел на спящую Анечку. Как она красива! Ни одна женщина мира не сравнится с ней! Чисто ангел! Разве она способна на что=то дурное? Её можно увлечь, заманить на ложную тропу, но душа её по-прежнему останется чистой. И никакая грязь не пристанет к ней.

На левом плече он увидел темно-синее, почти почерневшее пятно. Когда он на кухне пил утренний чай, Анечка вышла к нему. Она была в халатике. Видно, что только что встала. Она поцеловала его в макушку. Он спросил:

— Откуда у тебя синяк на плече? Ты где-то ударилась или что это? Ну, что ты молчишь?

— Я ошиблась в человеке. Он мне представлялся божеством. Я увлеклась как глупая девчонка. Не знаю, что на меня тогда нашло. Какой-то морок. Я не могла думать ни о чем. Как я ошиблась. Мир искусства обернулся коммунальной кухней, где постоянно ругаются, вымещают злобу друг на друге, плюют в чужую кастрюлю с супом. На меня смотрели как на последнюю шваль, которую Вячеслав подобрал на улице для забавы. Я ему нужна была только для развлечения, как игрушка, как безмозглая кукла. Каждый, даже рабочие, старались залезть под юбку. Я для всех была падшей женщиной. Все, наверно, переспали друг с другом. Измена там уже не считалась изменой. А что такого? Разнообразие же! С одной-то скучно, надоедает и тянет на свеженькое. Потом бесконечные гулянки. Редкий вечер Вячеслав был трезв. Тогда он был молчалив и угрюм и вспыхивал от каждого пустяка. День считался потерянным, если не завершился пьянкой. Он приходил далеко за полночь, начинал кричать, ругаться. А ещё глотал какие-то таблетки. Говорил, что ему прописали их врачи. Глаза его становились стеклянным. Как-то, когда он был в таком состоянии, я что-то сказала ему, он, как зверь, набросился на меня и стал душить. Я кричала, потом хрипела, пыталась отбиться от него. И уже распрощалась с жизнью. Не помню даже, как я вырвалась и убежала. Потом он мог как угодно оскорбить меня, называть самыми последними словами, а когда я что-то возражала ему, он приходил в бешенство и набрасывался на меня с кулаками. И без этого не проходил ни один день. Он не скрывался и крутил романы у меня на глазах. И последней каплей для меня стало то, когда я его застигла в постели с любовницей. Он даже нисколько не смутился. Они лежали голые и он ухмылялся, и у нее тоже на лице играла улыбка. Он смеялся надо мной и говорил, что я навязалась на его шею и ещё мечтаю стать певицей, хотя голос у меня такой, что мне только стоять у привокзального туалета и кричать «Занято!» И они дружно, как по команде, хохотали. Они лежали без всякого стыда голые в постели и продолжали смеяться надо мной. Это была последняя капля. Такого унижения я ещё никогда не испытывала в своей жизни. Я схватилавещи и уехала. Прости меня, Толя! Я такая дура! Безмозглая совершенная дура!

— Я люблю тебя и всегда буду любить.

То, что случилось, ещё больше сблизило их. Ещё больше Анатолий стал бояться потерять её. Он воспринимал произошедшее с Аней, как временное помутнение сознания. Так бывает с пьяным человеком, когда он не способен дать отчёт своим поступкам.

Ни словом, ни взглядом, ни жестом не попрекнул он её ни разу. Как будто ничего и не было. Ещё директор школы сообщил, что весной начнут строительство двухквартирного дома специально для учителей. И к осени его должны сдать, поскольку дом будет панельный. У них наконец-то будет своя квартира! И огород, и сад. Они построят баню. Купят корову, поросят, коз, баранов, птицу. И наконец-то превратятся в настоящих сельских жителей, а не будут непонятно кем. И у них совсем не останется свободного времени. Тогда можно будет подумать и о сестрёнке для Алексея. Они были счастливы и обсуждали планы будущей жизни, которая представлялась им полной радости и достатка. И казалось, что ничто не могло омрачить их счастья. Ведь они любят друг друга. И всё у них складывается так хорошо. Но получилось так, что им только казалось, что в их жизни не может произойти ничего такого, что могло бы разлучить их.

В клуб они ходили редко. Разве только тогда, когда показывали какой-то нашумевший фильм. Местная самодеятельность и наезжавшие время от времени музыкальные коллективы из Чернореченска им были неинтересны. дурное — 0-то

Что произошло, ни он, ни она не могли объяснить ни тогда, ни потом. Как будто какая-то внешняя сила снова вмешалась в спокойное течение их жизни, грозя всё разрушить и разнести в пыль. Анатолий вдруг предложил пройти на выступление хореографического ансамбля, гастролировавшего по районам их области. Это её удивило. Уж к танцам он точно был равнодушен. Аня отказалась, но Анатолий продолжал настаивать и упрашивать её. Говорил о том, что иногда им нужно выходить в свет. Светом в деревне считались походы в гости, на корпоративы и в клуб.

— Хочешь, иди один. А я не пойду. Не хочу.

И ведь не ёкнуло сердце, не закралось в душу предчувствие чего-то недоброго, что может изломать их судьбу.

— Что ж! Пойду один. Надо же хоть изредка выходить в люди.

И кто это говорил? Анатолий, который мог все выходные просидеть за тетрадками, планами, книжками. Как будто кто-то неведомый, но всемогущий вёл его за руку, навязывая ему свою волю. И он не мог противиться, был покорен, как малое дитя.

Было уже поздно. Аня уложила сына. Ужин давно остыл. Концерт кончился. Она слышала, как ребята вернулись в интернат и трое мужчин-строителей, которые жили в гостинице у них по соседству. Анатолия всё не было. Она оделась и выскочила на улицу, и где бегом, где быстрым шагом бросилась к клубу. И нехорошее предчувствие разрасталось в её душе. Людей на улице не было. Все уже разошлись по домам. Окна клуба были чёрными. На дверях висел замок. Она зачем-то прошла вдоль боковой стены клуба. На дороге, припорошенной снежком, были видны в свете фонаря следы от колёс автобуса. От запасного выхода к стоянке была натоптана дорожка. Ей стало всё понятно. Слёз не было, а какая-то пустота. «Так тебе и надо! Вот и аукнулось! А ты думала, что всё пройдёт так, без последствий. И ничего не может случиться».

Утром в садике её позвали к телефону. Звонил директор школы. И она знала, о чём он спросит.

— Мы поругались, — вяло проговорила она. — Он психанул и уехал. Ну, перебесится и вернётся. Он вообще-то отходчивый и незлопамятный. Да вы и сами должны знать его хорошо. Когда вернётся, не знаю. А давайте я напишу заявление от его имени об отпуске за свой счёт? Вы же не хотите наставить ему прогулов, а потом уволить по статье?

Директор согласился.

— Ладно! Пишите! Учитель он хороший и дети его любят. Не хотелось бы его терять. но как будут от него какие новости, вы сразу мне сообщите. Ох, молодёжь! Никак не можете перебеситься!

Через неделю пришло письмо.

«Анечка! Дорогая! Прости меня, если можешь! Или по крайней мере постарайся меня понять. Это оказалось сильнее меня. Это, как горный поток, который подхватил и понёс меня. И я полностью в его воле. И даже не пробую барахтаться. Я влюбился, как только она вышла на сцену: в её лицо, в её руки, в её глаза, в тот воздух, которым она дышит, в тот пол, на который она ступает своими лёгкими ножками. Какая пластика! Она движениями, жестами рассказывала о том, о чём не расскажешь словами. И я читал запоем её повесть, как открытую книгу. И никакая сила не могла меня оторвать от неё».

«Это его монологи, обращенный к самому себе, — подумала она — Он хочет оправдать себя, убедить в том, что то, что произошло с ним, было неотвратимо, как рок в древнегреческой трагедии, которого избежать невозможно и которому сопротивляться бессмысленно. И кажется, это ему удаётся сделать. Сколько пафоса в его строчках!»

«Я понял, что это моя судьба. И как только закончился концерт, я бросился к ней за кулисы. Она сидела в клетушке и убирала грим. Я упал на колени и признался во всём, что чувствую. Это было безумие. На что я мог рассчитывать? Что она рассмеётся и выгонит меня. Но произошло чудо. Она действительно рассмеялась, но не выгнала меня. Она поверила мне. Протянула мне руку и попросила подняться. «Ещё никто мне не говорил такого», — сказала она. Танцорам я не стану, чтобы танцевать с ней вместе. Узнав, что я математик, меня взяли в бухгалтерию. Работа эта скучная, но я делаю всё старательно. Как только я получу получку, вышлю алименты. Целую тебя, Анечка, и моего любимого сына. И ещё раз прошу прощения. Но иначе я не мог».

Аня не плакала. Глаза её были сухи. Странно, но письмо не расстроило её, не вызвало приступа гнева. Как будто она ожидала этого и заранее смирилась с тем, что должно было произойти. Она подумала; «Ну, ладно, Толенька! Я дурочка. Но ты закончил университет, умница. Вон пишешь кандидатскую и мечтаешь о науке. Тебя ценят в школе. Столько книжек прочитал и учудить такое!».

Обратного адреса не было. Она понюхала письмо. Запах бумаги, ничего особенного.

Это её не удивило. Единственный его адрес здесь, рядом с ней. Она поднесла письмо к пламени горелки и держала его до тех пор, пока не стало обжигать пальцы. Такие письма хранить не нужно, потому что потом их будет стыдно читать. На белую панель плиты упали чёрные хлопья. Она сделала правильно. Толик никогда не увидит этого письма. И она тоже его не увидит. А со временем оно сотрется из памяти. А если оставить это письмо, оно когда-нибудь может попасть ему на глаза, он перечитает его и будет стыдиться того, что он сделал. Это никому не нужно…

Был тихий час. Аня зашла в спальную комнату, поправила на одном ребёнке одеяло, погрозила пальчиком мальчугану, который никак не хотел закрывать глаза и крутил головой то в одну сторону, то в другую. Подошла к Алёшеньке, глядела на него и умилялась. Как хорошо, что у неё есть сынок. Одной ей сейчас было бы очень тяжело. Есть кому дарить и добро, и любовь, и ласку. А это как раз то, что нельзя держать в душе на замке. В дверях появилась Ольга, её помощница. Ольга работала кастеляншей, и они очень подружились. Вместе гоняли чаи и вели разговоры за жизнь.

— Анечка! — прошептала она. Вслух она не говорила, потому что был тихий час. Да и к тому же есть такие вещи о которых можно говорить только шёпотом. Они не для посторонних ушей. — Сейчас видела с обеденного автобуса шёл твой Анатолий Васильевич. На нём такая лёгкая курточка и кепочка. Замёрзнет же небось. Не по сезону вырядился.

Анечка не закричала, не захлопала в ладоши и не запрыгала, как девчонка, а только едва улыбнулась, как, наверно, и должно улыбаться, когда твой блудный муж возвращается к тебе, не найдя и не обретя того, что он пытался найти на стороне. Она думала сейчас об одном: сказать ли Алёшеньке, когда он проснётся, что папка вернулся или нет. И решила не говорить. Она работала во вторую смену, то есть до того, пока не заберут последнего ребёнка. Если даже кончался рабочий день, а в группе кто-то оставался, она ждала до тех пор, пока за ребёнком не придут родители.

Скажи сейчас сыну, что папа приехал, он сразу запросится домой.

Толя пришёл после ужина. Он стоял в раздевалке, сложив руки на животе. То подходил к двери, то отходил от неё.

Первое, что заметила она, рваный носок, из которого торчал большой палец ноги. Родители, входя в раздевалку, разувались на пороге.

Ноготь на пальце был длинный и вполне мог разрезать носок. Раньше Анатолий себя до этого не доводил. Рванные носки не принято было чинить и их всегда выбрасывали. Неужлеи он не мог себе купить новые носки?

— Анечка! Вот!

Он развёл руки в стороны, как делают барышни, когда хотят продемонстрировать книксен. Она улыбнулась. Удивительно, но она не чувствовала на него зла.

— Явился, в общем, не запылился, — сказал он.

Но шутка была грустная. И улыбка была такая, какая бывает у человека по принуждению. она не улыбнулась. В раздевалку то и дело заглядывали сотрудницы, потому что уже все знали о его возвращении.

Кто-то здоровался, кто-то, молча глянув, прикрывал дверь и отправлялся на кухню делиться впечатлениями.

Единственный, кто шумно встретил его возвращение, это был Лёша. Он с громким криком «папа» бросился к отцу, тот подхватил его и дважды подбросил. Сын радостно смеялся. Смеялись и его глаза. Когда его опустили на пол, он обхватили ногу отца и прижался к ней щекой.

— Что ты мне привёз? — спросил Лёша, откинув голову назад, он смотрел на отца.

Мама сказала ему, что папа уехал в город, а город представлялся мальчику, как такое место, где много — много больших магазинов, в том числе и таких, где продаются детские игрушки. Так длинные полки заставлены большими яркими игрушками.

— Лёша! Я ничего не купил и не привёз.

Он посмотрел на Аню. Она стояла возле кабинки сына, наполовину приоткрыв её дверцу. Она отвернулась в сторону.

— Ладно!

Лёша был уже собран. Он сел на низенькую лавочку, пыхтел, пытаясь надеть ботиночки.

— Мы пойдем, Аня?

— Угу!

— Может быть, что-нибудь купить? — спросил Анатолий, глядя на Анины тапочки.

— Что?

— Ну, не знаю. Торт, может быть, купить?

— Купи!

Аня за всё время ни р азу не улыбнулась. Он решил, что она сердится на него и еле сдерживает гнев.

— Это… Аня… ну, в общем… издержался я. Вот.

— Что и следовало ожидать, — спокойно сказала Аня.

Это спокойствие больше всего пугало его. Лучше, если бы она закричала, стала его укорять. Она достала кошелёк и протянула ему деньги.

— Ещё и на вино останется, — проговорила она с таким равнодушием, как бы показывая, что ей без разницы, что он там купит. — У нас же сегодня романтический ужин? Или нет? Так что на твоё усмотрение. Не хочешь вина, купи себе водки или портвейна.

Он не поднимал взгляда и не глядел в её глаза.

Ужин проходил в полном молчании. Даже сынок притих и только звенел ложкой по тарелке. Вино не развязало им языки. Лёша, поужинав, стал носиться по кухне, гремел игрушками, доставая то одну, то другую из картонной коробки, оставшейся после стиральной машины. За окном было темно. Бутылка была пуста. Но легкости и опьянения не было. Аня ни о чем не спрашивала, а он не знал, с чего начать разговор.

— Пойду стелить. Да и Лёшке пора спать.

Она поднялась. Он сидел за столом, глядел на грязные тарелки, потом сложил их в стопку. Аня вернулась на кухню. Он поднялся и, опустив голову, быстро заговорил, потому что не мог уже больше сдерживать себя. Ему нужно было выговориться.

— Анечка! Прости меня! Я поступил как подлец, как последний негодяй. И, наверно, не заслуживаю прощения. Мне нет оправдания. Это было как наваждение, как морок. Я не могу до сих ор понять, что тогда нашло на меня. Как будто меня опоили каким-то зельем.

— Как? Терпсихора не оправдала твоих ожиданий? А что такое? Ведь она само совершенство.

— Это не Терпсихора. Это Мегера. Злобная и развратная. За красивой оболочкой скрывалась чёрная душа. Уже через неделю я понял, что попал не на небеса, а в ад. И этот ад я выбрал сам, по доброй воле. Где был мой разум, о чём я думал? Как может такое красивое гармоничное тело вмещать в себя такую чёрную душу, наполненную гноем? Оказывается, может. Ещё как может? Физическое совершенство не всегда сочетается с душевным. Она являлась поздним вечером или за полночь. Могла вообще не ночевать дома. И всегда пьяная. Разбрасывала вещи и устраивала истерики. Она кричала, бранилась, и я был той отдушиной, куда она могла излить свою злобу. Я не смел сказать ей ни единого слова, потому что тогда было ещё хуже. Я был мальчиком для битья, которого можно было всячески оскорблять и унижать. Видно, не всё в её карьере складывалось гладко, и в этом были виноваты все окружающие. Попытки успокоить её приводили только к ещё большим вспышкам ярости. Она начинала хватать всё, что попадало ей под руку, и бросать в стены. Я был в начале для неё чем=то вроде экзотической игрушки, с которой ей было интересно поиграть. Но игрушка ей скоро надоело. И я уже начал раздражать её. Когда она среди ночи привела какого-то пьяного кавалера, и они, нисколько не смущаясь моим присутствием, забавлялись и надсмехались надо мной. Я не выдержал и ушёл. Когда я был у двери, в спину мне полетела мужская туфля и раздался громкий смех. Анечка, если можешь, пойми и прости меня. Но если не простишь, я это приму как должное. Я тебе причинил такую боль. И наверно, мне не может быть прощения.

— Спать пошли! Завтра рано вставать. Ты не забыл, что твой отпуск за собственный счёт закончился. Думаю, тебе простят, что ты придешь в первый день без поурочных планов.

Она не прогнала его. А через год в новом учительском доме им дали квартиру. Наконец-то у них появилось собственное жильё, и они могли строить разные планы.

Аня увлеклась огородничеством. Они завели курочек, а на следующий год гусей, уток, купили поросят и тёлочку на корову. То есть стали обычными сельскими жителями.

Анатолий начал заниматься с сыном математикой, и сыну нравится это занятие. Уже в первом классе он решал задачи за пятый класс. Это тоже говорит о том, что Анатолий — хороший учитель. Анечка же поступила на заочное отделение педучилища. Муж помогает ей с контрольными работами. Когда она закончит училище у неё будет дошкольное образование. Но её уже перевели из нянечек в воспитатели. Родители хвалят её.

27 июля — 14 августа 2024 г.