В тот день брат вернулся с войны

Мать моя была малограмотной, но очень мудрой и верующей женщиной. Она родилась в тысяча девятьсот втором году в селе Чащино Тамбовской области. Во время моих крестин в сельской церкви на вопрос, как нарекли сына, ответила просто: «Валька». Церковнослужителю послышалось, по всей вероятности, «Ванька», поэтому он так и записал в книге регистраций: «Иван». Но так как мать моя читать тогда не умела, то и не знала несколько лет, что у нее растут два сына Ивана.

Дело в том, что старший сын, мой брат, был тоже Иван. Вот так и оказалось в нашей семье по документам два родных брата Ивана Марковича.

Незадолго до войны наша семья переехала в город Шахты. Мы жили в маленьком саманном доме, состоящем из двух комнат и коридора. Отец работал на шахте, возвращался домой уставший, с черными ободками вокруг глаз и каждый раз одаривал меня небольшим ломтиком хлеба, оставленного специально для меня от тормозка. Хотя я тогда был совсем маленьким, но помню свою радость и запах сказочного ломтика. Я верил, что это гостинец от лисички, а брат улыбался, но не разочаровывал меня.

Отца призвали на фронт в декабре сорок первого, а через полтора года мы получили страшное известие. Помню, как почтальон принес извещение и зачитал его, как мать сидела с этой бумажкой на сундуке и кричала во весь голос. В моем понятии слова «пропал без вести» означали «никто пока не знает, где он», поэтому я не поверил, что отец погиб и долго ждал его возвращения.

В тот же год моему брату исполнилось восемнадцать лет, и он сразу ушел добровольцем на фронт.Мать снова кричала в голос, а он сказал ей тогда: «Не плачь! Я вернусь». Мне же приказал во всем помогать матери и слушаться её. И ещё он попросил меня сохранить все его книги.

Мой старший брат был для меня авторитетом во всем. Ему я подчинялся беспрекословно, не сомневаясь в его правоте. И если он сказал, что вернется, то по-другому быть не должно.

Его письма с фронта читались вслух по много раз, и я знал каждое из них наизусть. Под диктовку матери ответы писала соседская девочка Зойка, а я к письмам добавлял свои рисунки с уверенностью, что брат поймет вложенный в них смысл и что они помогут ему выстоять в тяжелом бою. Ни разу мать не пожаловалась, как нам было трудно. Она всегда говорила: «На фронте ещё труднее».

В углу, в изголовье кровати родителей, стояли на полочке иконы, а перед ними висела лампадка, хитроумным способом подвешенная к деревянному потолку двумя металлическими цепочками. Каждый вечер перед сном, обратившись к иконам, мать усердно молилась: вначале молитвы стоя, а в конце — на коленях, периодически наклоняясь головой до самого пола. Под её шепот я засыпал. Может, она молилась и утром, но этого я не видел. Мать уходила на работу рано, меня не будила и каждый раз оставляла на столе под полотенцем скудное съестное на день.

Брат вернулся с войны, он сдержал своё обещание. В то время я был шестилетним мальчуганом, кое-что осталось в памяти до сих пор, но особенно ярко мне запомнилось его возвращение.

Майским солнечным днем мы с пацанами весело играли на улице в футбол, гоняя самодельный мяч. Играли босые, благо земля успела нагреться под ласковыми лучами солнца. Увлекшись, мы не сразу увидели шедшего по улице солдата. Высокий, статный, в гимнастерке и брюках-галифе, с вещмешком через левое плечо и с большим чемоданом в правой руке, он направлялся к нам с улыбкой на лице, слегка прихрамывая.

Мы прервали игру и уставились на него. Он подходил все ближе, оглядывая нас, и остановил свой радостный взгляд на мне. И тут соседка тетя Маруся распахнула калитку и закричала: «Валька, что ты стоишь? Это же брат твой Иван!». Но я не узнавал его. Он уходил на войну молодым худощавым юнцом, а сейчас перед нами стоял взрослый широкоплечий солдат.

Вместо того, чтобы броситься навстречу брату, я сорвался с места и помчался что есть духу в противоположную сторону. Запыхавшись, минут через двадцать я прибежал на работу к матери и громко сообщил: «Тетя Маруся сказала, что это мой брат вернулся!»

Мать моя тогда работала на овощной базе. Женщины окружили ее, заголосили, стали обниматься. На шум пришел старенький директор Федотыч, которого я очень уважал. Он остановился около меня и спросил: «Что? Дождалась мать Ваньку?». Довольный тем, что с вопросом директор обратился именно ко мне, я с важным видом кивнул головой.

Федотыч засеменил от склада к своей конторке, а когда вернулся, подошел к матери и вручил ей завернутые в бумажку деньги: «Поздравляю, Лукинична! Бросай работу, иди встречай своего героя».

Мать со слезами радости бросилась к нему на шею, а потом, даже не сняв рабочий фартук, схватила меня за руку, и мы бегом побежали домой. По пути она купила в магазине бутылку водки и котелку краковской колбасы. Бутылку сунула в карман фартука, а колбасу так и несла в руках.

«Сын вернулся! Сын вернулся!» — радостно повторяла она, и продавец сразу же отпустила ее без очереди.

В то голодное время мы с пацанами иногда заходили в тот магазин, чтобы полюбоваться витринами и насладиться ароматными запахами. Колбасу мало кто мог позволить себе купить, а тут целая котелка! И это придавало особую значимость событию.

Штапельный платок сполз с головы матери, оголив рано поседевшие волосы, и был похож на капюшон. Щеки её раскраснелись, и поэтому обычно бледное лицо казалось помолодевшим. От частого дыхания мать не могла говорить, но и без её слов мне было понятно, как она взволнована, как всем своим существом устремилась к долгожданной встрече.

Пока мы бежали, к нам присоединились те, кто был в то время дома по соседству. И все радовались, как будто вернулся их близкий человек.

Помню, как мать повисла на шее у брата, а он прижал её к себе, и они стояли так очень долго, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Я с нетерпением ждал, когда же брат обратит внимание на меня. Наконец, он оторвался от матери и, схватив меня на руки, высоко подбросил несколько раз со словами: «Я вернулся! Я вернулся! Я вернулся!».

Потом он поставил свой чемодан на лавку, извлек из него красивую цветастую шаль и накинул её на плечи матери. В чемодане, кроме книг, ничего больше не было, и я разочарованно вздохнул. Но тут брат хитро улыбнулся, развязал свой вещмешок и протянул его мне: «А это, братишка, подарок для тебя». Там лежал настоящий футбольный мяч! Я от восторга радостно вскрикнул и с чувством неописуемой благодарности прижался к брату. Он трепал мои волосы, уши, а потом, смеясь, поднял меня высоко над головой.

Кроме мяча, в вещь-мешке была ещё большая красивая бутылка. Брат достал её и, обратившись к собравшимся в нашем дворе людям, произнес:

— Здравствуйте, дорогие соседи! Ну, что? Давайте отметим нашу встречу?

И все кинулись к брату обниматься.

Застолье получилось на славу! Каждый из соседей принес то, что мог, и мне тогда казалось, что установленный в нашем дворе под цветущими вишнями длинный стол ломился от изобилия.

В центре внимания был мой брат. Мать сидела рядом с ним, то и дело ласково поглаживая его рукой, и когда рука дотрагивалась до боевых наград на груди брата, счастливое выражение лица её на несколько мгновений становилось тревожным.

Я радовался больше всех и испытал огромную гордость, когда брат на предложение выпить за его возвращение сказал:

— Давайте лучше выпьем за наш народ, который смог победить фашистскую гадину. Мы восстановим страну и будем жить ещё лучше, чем жили до войны. За наш народ, за наше светлое будущее!

И все дружно чокнулись гранёными стаканами.

Скромно стали подтягиваться девушки, перешептываясь и с нескрываемым любопытством глядя на бравого солдата. Их тоже усадили за стол, и веселье продолжалось допоздна.

Одноногий сосед дядя Толя принес гармонь. Пели дружно, с наслаждением, а потом пустились в пляс. Плясали все, кроме дяди Толи. Плясали и мы с пацанами. Именно тогда я впервые ощутил своей детской душой, что все наши люди едины, что вместе они могут как радоваться, так и преодолеть любые трудности.

Вот таким мне и запомнился день, когда брат вернулся с войны, — это был настоящий праздник. Он стал точкой отсчета моей новой, более осознанной жизни.