Эхо из детства

Оказывается, настроение испортить просто. Достаточно позвонить кому-нибудь в двенадцать ночи и спросить который час. И желательно в воскресенье, когда каждый старается урвать лишние минуты на здоровый сон перед очередной трудовой неделей.

Вадим лежал с закрытыми глазами, надеясь, что у неурочного посетителя всё же проснётся совесть, но бодрая соловьиная трель от входной двери продолжала давить на уши не хуже пожарной сирены. «Чтоб тебе сдохнуть без оргазма!» — он со злостью вскочил и решительно прошлёпал по коридору с единственной целью — послать наглеца в пешую прогулку, а уж «в» или «на», разница небольшая.

— Какого… — Вадим проглотил готовые вырваться наружу обидные слова.

На пороге стояла соседка и виновато улыбалась:

— Прости, разбудила, наверно. Коля сильно застудился, — она шумно вздохнула. — У тебя от головы что-нибудь есть? Кинулась искать, а у меня только анальгин, и в аптеку уже поздно.

— Проходите, Надежда Михайловна, — Вадим сделал шаг в сторону, — сейчас поищем.

Он машинально отметил, что женщина спать ещё не ложилась, хоть и ёжилась сейчас на лестничной площадке в наспех наброшенном лёгком халате.

— Что-то серьёзное? Может, «скорую» лучше вызвать?

— Ты же знаешь Колю — не любит он врачей…

— Да, Степаныч мужик настоящий! Вы посмотрите в тумбочке на кухне — там пакет с лекарствами на верхней полке. А я пока аптечку в рюкзаке проверю.

Громко сказано — аптечка! Вадим Чернов за свои неполных тридцать лет даже не чихнул толком, потому даже в походы ничего кроме таблеток от расстройства желудка и активированного угля не брал. Ну, ещё, конечно, вату и бинты. Оставалось надеяться, что кто-то из ребят захватил болеутоляющее и сунул в общую кучу.

Могли, черти, но не в этот раз. Чернов запихнул в угол бесполезный рюкзак и отправился на кухню.

— Нашли, Надежда Михайловна?

— Нет. Да и старые они у тебя, просроченные. Выкинул бы, что ли, а то отравишься, не дай Бог.

— Печально, — Вадим виновато покрутил перед глазами пакет с лекарствами, но неожиданно просиял. — А знаете, у меня ведь есть мёд! Свежайший, натуральный! Друзей вчера собирался угостить, да забыл взять. Теперь пригодится!

— Коля с детства мёд не ест совсем, — покачала головой соседка. — Пойду, хоть молока ему вскипячу…

— Вот в молоко и добавьте, — Чернов достал из холодильника банку и решительно протянул женщине. — Возьмите! Степаныч не заметит ничего, пропотеет хорошенько, и зараза с потом из организма точно выйдет!

— Много тут, нам столько не надо. Знаешь что, ты мне пару ложечек дай, а остальное оставь.

— Много — не мало! — Вадим бодро выудил из шкафчика кофейную чашку и мигом наполнил её до краёв, любуясь, как свет играет сполохами в тягучей струе. — Берите, не стесняйтесь!

— Спасибо, сынок. Дай Бог тебе здоровья!

Уже возле выхода из квартиры Чернов неожиданно спросил:

— Надежда Михайловна, можно я к вам зайду? Со Степанычем поговорю, пока вы молоко согреете. Всё равно теперь не засну…

— Конечно. Коля будет рад.

— Только накину что-нибудь на себя, — смущённо улыбнулся Вадим. — Вы извините, что я так… в одних трусах — не ждал гостей.

— Я дверь оставлю открытой, так что заходи без стука, — соседка тихо рассмеялась в ответ и вышла на лестничную площадку…

Всё же он немного задержался. Пришлось вспоминать, куда подевались домашние тапочки. Логика победила, в конце концов, и Вадим торжественно вытянул их из-под шкафа — наверно, «зафутболил» со злости, когда вставал, и даже не заметил. Заодно и подумать успел о том, что с соседями ему определённо повезло. Надежда Михайловна почему-то с первых дней, как он появился в этом доме, опекала молодого аспиранта с почти материнской заботой. Может потому, что собственных детей судьба не подарила, а, может, просто по природной доброте. Встречаются ещё такие люди, и вдвойне приятно, когда они оказываются рядом. Дядя Коля, или как все его называли, Степаныч, вообще не человек, а песня — как только появлялся во дворе, моментально вокруг собирались, что называется, и стар и млад. Послушать очередную историю «за жизнь», а уж рассказчик-то он от Бога. Порой казалось, что ни одно событие на Земле не обошлось без непосредственно участия либо самого Степаныча, либо кого-то из его знакомых. Наверняка привирал не редко, но разве это важно?

Стараясь не шуметь, Вадим зашёл в квартиру соседей. Кивнул выглянувшей с кухни Надежде Михайловне и направился в гостиную. Почему-то он был уверен, что дядя Коля находится именно там. И не ошибся: Степаныч полусидел-полулежал на старом диване и в упор смотрел на Чернова. Странно смотрел — испуганно и с вызовом одновременно. Но ещё больше Вадима поразил вид обычно жизнерадостного соседа. Нет, внезапная болезнь его не состарила, а как будто выпила в два дня все соки, иссушила и без того худые руки, выбелила лицо и стёрла даже «гусиные лапки» морщинок возле глаз.

— Вадик? — дядя Коля попытался изобразить улыбку. — Заходи, присаживайся. Сейчас Надюша чайку сообразит.

— Как ты, Степаныч?

— Шуршу помаленьку. Но, думаю, недолго осталось — достанет она меня.

— Простуда? Ерунду говоришь! А кто с трибуны в субботу свистеть будет? Тебе бы сейчас водочки с перцем грамм двести или чайку горячего с мёдом — враз на ноги встанешь!

— Нет, не болезнь, — Степаныч хмуро взглянул на Вадима. — Совсем не болезнь…

Он медленно сглотнул и откинулся на подушку.

— Мне тогда лет десять было. Летом, как положено, в пионерлагерь родители отправили. Ты, наверно, даже не знаешь, что это такое, а я с удовольствием ездил. Почти три месяца свободы. Вожатые не в счёт — их всегда обмануть можно. И была у нас в отряде девчонка одна, Таня Михайлова. Тихоня и трусиха страшная. Ты бы видел, как она от писка комариного ревела! Вот и решили мы с друзьями напугать её позаковыристей. Дураки! — Степаныч покачал головой. — Она тогда цветы на полянке собирала, а я рядом пристроился и сказку про Чёрную Пчелу рассказывал. Точно уже не вспомню — времени-то сколько прошло, да и придумывал на ходу. Мол, кто срывает цветы полевые, отбирает у деток пчелиных мёд, и помирают они от голода. Тогда прилетает из леса дремучего огромная Чёрная Пчела, загоняет обидчика в чащу и жалит до смерти… Таня со страху пыталась цветы обратно в землю закапывать, так мы её ещё больше напугали — сказали, что теперь пчёлы отравятся цветочным трупным ядом… Она ведь даже убежать боялась: как посмотрит в сторону леса, так сразу в слёзы и дрожит листом осиновым. Смеялись мы тогда долго…

— Ты это к чему, Степаныч?

— Всё к одному, Вадик. Сашка Прохоров, дружок мой, пчёл ловил и в Таньку бросал, а я кричал: «Приди Чёрная Пчела, отомсти за деток!»

— Да, переборщили. Только всё равно не понимаю, какое отношение давняя глупость имеет к твоей простуде сейчас?

— Самое прямое. Таню родители на следующий день домой забрали — больше мы её не видели. Нам, конечно, влетело крепко, но в детстве стыд забывается быстро, сам знаешь. А потом я удрал с тихого часа на речку. Шёл через поле, как вдруг потемнело вокруг. Точнее, не совсем потемнело — просто мне на голову словно трубу натянули, и видно было только маленькое светлое пятно напротив. И тогда я увидел глаза… Чёрные, блестящие… И кто-то шептал: «Что пропало — моё». Голос протиснулся через уши в голову, и уже невозможно было понять — слышу я чей-то голос или говорю сам. А потом трубу заполнила липкая масса с запахом мёда. Текла в горло, в лёгкие, в желудок… Я задыхался, давился, но глотал и глотал, пока она не заполнила всё тело и не нашла выход через… задницу…

— Ты в порядке? — Вадим с тревогой посмотрел на замолчавшего соседа — уж не бредит ли?

— Очнулся посреди огромнейшей кучи дерьма, пахнувшей мёдом. Ты не поверишь, но его было столько, что и стадо коров не наделает! Кругом одно дерьмо — внутри и снаружи! С тех пор я ненавижу мёд…

— И…

— Не перебивай! Два дня назад на базаре встретил цыганку, которая вела за руку девочку. Может, не обратил бы внимания, но уж больно странно смотрелась эта пара — старуха в грязных юбках и опрятная, чистенькая девчушка с бантиками в косичках. Девочка повернулась, и я узнал её! Танька Михайлова, точь-в-точь как в пионерлагере! Тыкала в мою сторону пальцем, а цыганка всё повторяла и повторяла одну фразу: «Что пропало — моё»… И её глаза — чёрные, блестящие…

Степаныч хрипло рассмеялся:

— Я сбежал, Вадик! Так, как не бегал даже в детстве от собак. Только зря — они меня всё равно нашли и теперь караулят у подъезда. Стоят, ждут. Сам посмотри, если не веришь…

Чернов послушно подошёл к окну. Но в свете уличных фонарей заметил лишь кошку, прошмыгнувшую между мусорными баками.

— Нет никого…

Казалось, Степаныч его не услышал:

— Есть не могу, потому что везде чудится запах мёда. Спать тоже боюсь — во сне они подбираются совсем близко. Вот и выходит, что долго не протяну…

— Совсем гостя заговорил! — в комнату вошла Надежда Михайловна с подносом в руках.

И хотя она укоризненно хмурилась, по чуть приподнятым уголкам губ было видно, что заметное оживление мужа её обрадовало.

— Чай цейлонский, — соседка взглядом показала на дымящиеся низкие чашки. — Коля, молочка выпьешь немного?

— Я, пожалуй, пойду — завтра рано вставать, — Вадим забрал у хозяйки поднос и поставил на стол. — Надежда Михайловна, закройте за мной дверь.

Возле выхода он тихо сказал:

— Вызовите всё же утром врача. Мало ли что…

Мысли накатывали одна за другой. Чернова поразила не жестокая детская выходка Степаныча — в конце концов, многие не могут стереть из памяти воспоминания о событиях, которые потом всю жизнь не дают покоя. Время, конечно, идеальный могильщик, но даже оно не в состоянии похоронить сильные переживания — неважно, год прошло или столетие. Они всплывают в совершенно неожиданный момент, когда тебе нужно прощение или хотя бы поддержка, а не жгучий стыд. Чужая позорная тайна не слишком изменила отношение Вадима к соседу. Беспокоило другое — то, что дядя Коля вообще решился рассказать эту старую историю и то, как он это сделал. Словно исповедовался, а не объяснял. С безысходностью в глазах и, в то же время, с фатальной убеждённостью в справедливости наказания.

Чернов вдруг вспомнил случай из детства, который, казалось, удалось забыть навсегда. Слова Степаныча пробили надёжную стену забвения, и Вадим почувствовал, как пылает жаром лицо от презрения к самому себе…

Весна пришла рано. Обрушилась на город капелью и журчаньем талой воды из-под оседавших прямо на глазах сугробов. А потом настало время традиционной забавы мальчишек — катания на льдинах. Хоть и гнали их взрослые подальше от разбухшей речки, да куда там! Какие баталии разворачивались, сколько сражений выиграно у ребят из соседнего двора! Разговоров потом хватало до лета…

В тот день с утра слегка подморозило, и воду возле берега затянуло тонким ледком. Но Вадим этому только обрадовался — есть возможность загнать противника в ловушку. Так они и поступили: выбрали с приятелем, Андреем Шестопаловым, тяжёлую льдину, и азартно атаковали вдвоём худого пацана на маленькой, под стать ему, «посудине». Теснили поближе к берегу, чтобы застрял в крошеве и не скоро смог бы добраться до «своих». Он пытался оторваться, отчаянно работал шестом и…

Жердина застряла, похоже, между камнями и выскользнула из его рук. Парень, пытаясь до неё дотянуться, потерял равновесие… Упал, ушёл под воду с головой. И сверху его тут же накрыла льдина преследователей. Наверно, надо было просто ждать, пока течение вынесет его на чистую воду, протянуть шест. А они с Андреем суетились, гоняли льдину из стороны в сторону, пытались что-то рассмотреть в чёрной, как смоль, воде…

Парня потом выловили на перекате. Вадим надолго запомнил перекошенный рот и широко раскрытые глаза утопленника, не избавившиеся от ужаса даже после смерти. Эта картина преследовала его долго — даже тогда, когда Чернов видел детей, радостно визжащих от солёных брызг на пляже. Потом убедил себя, что не виноват, что сделал тогда с Андреем всё возможное, и образ померк, пока полностью не исчез где-то в глубине памяти. И вот теперь вернулся эхом из детства…

Вадим забылся беспокойным сном только под утро, когда рассвет уже разогнал холодной серостью тени в углах комнаты. Однако соловьиная трель звонка тут же вышвырнула его в реальность. Но теперь к выходу гнала не злость, а тревога и уверенность в том, что случилось что-то страшное.

— Коля… Там… Коля, — сквозь рыдания причитала соседка и показывала на распахнутую настежь дверь своей квартиры.

Чернов вбежал в комнату, где несколько часов назад разговаривал с дядей Колей, и… замер на пороге. Как о невидимую стенку ударился.

— Чёрт, — выдохнул он, — что это?!

Степаныча сейчас, наверно, и родная мать не узнала бы: на диване в луже испражнений и рвоты лежало раздувшееся бочкой тело. Широко открытый рот с вывалившимся языком беззвучно молил о помощи, а чёрные, блестящие глаза мёртво и холодно смотрели на Вадима. И ещё запах мёда. Он не дразнил ароматом разнотравья — он забивал ноздри и лёгкие тягучей смолой, душил медленно, но беспощадно.

Чернов чувствовал, как в горле растёт тугой ком, а желудок начинает отчаянно протестовать, пытаясь вытолкнуть содержимое наружу. Вадим пятился назад до тех пор, пока соседка не остановила вопросом:

— Умер?

— Да… Скорую бы и милицию…

— Я уже позвонила. Почему так? С Колей….

— Не знаю, Надежда Михайловна, — он едва сдерживал терзающие внутренности спазмы. — Может, телеграмму надо отправить родственникам?

Соседка всхлипнула и протянула Чернову листок бумаги:

— Вот. Хотела попросить. Спасибо, Вадик…

— Зачем так спешишь, драгоценный? — слепая цыганка вцепилась в локоть на выходе у почтового отделения. — Дай руку, всю правду расскажу. Деньгами порадуешь — будущее узнаешь. Беда тебя ждёт, и только я тебе дорогу показать могу. Не скупись, яхонтовый…

— Иди ты, знаешь куда? — Вадим замер…

…потому что заметил за её спиной мальчика, который смотрел на него чёрными, полными ужаса, глазами. И тут же волна медового запаха вывернула внутренности наизнанку…

Он бежал, неуклюже выбрасывая ноги в стороны, как ребёнок, только-только научившийся ходить. Голова кружилась, и взгляд выхватывал только размытые картинки сузившейся до размеров зорба реальности: грязный ботинок, сотни брызг из лужи, треснувший бетонный бордюр, матовая поверхность асфальта, чья-то фигура, ускользнувшая за пределы видимого мира…

Запах не отставал. Раздирал границы Вселенной, толкал в спину и заставлял упираться подбородком в грудь, но странным образом также удерживал от падения. Вадим бежал всё дальше в надежде, что тело само найдёт место, где можно спрятаться от приторной вони преследователей — найдёт выход и подарит шанс на спасение, как уже бывало не раз. Потом он обязательно найдёт выход — нужно всего лишь немного времени. Чуть-чуть времени — самую малость — чтобы вернуть хоть на мгновение способность думать и понимать…

Удар! Чернов с разгона врезался в стену. С трудом отдышался — мир вновь приобрёл знакомые очертания, и он увидел, что стоит перед дверью подъезда родного дома. Пальцы привычно набрали код…

Вперёд! Отсчитать пять лестничных пролётов, достать ключи… Чёрт, какая же узкая щель в замке! Раздражающий гул голосов из чёрного прямоугольника входа в соседскую квартиру сводит с ума. Нет! Только домой! Сейчас он не хотел видеть мокрые глаза Надежды Михайловны, фальшивую скорбь родственников Степаныча и вновь встретиться с ним взглядом… Вадим с наслаждением захлопнул дверь и устало прислонился к стене. Усталость запредельно давила на плечи, но он всё добрался до ванны, вяло крутанул кран и с наслаждением подставил руки под холодную струю.

Вода… Блаженство и жизнь. Божество, которому неосознанно поклоняешься каждую секунду, даёт уверенность и опору, кормит, растит и… понимает. Смывает грязь, злобу — дарит надежду… Плеском волн или кудряшками облаков, но вынесет тебя к чистому и светлому, к основе — подхватит, обнимет и никогда не предаст. И тут же перед глазами настолько ярко возник образ утонувшего мальчика, что Вадим отшатнулся, больно ударившись затылком о стену.

Он шатко выбрался в коридор. Чувствовал, как от дверей ощутимо веет угрозой — обязательно возьмут если не силой, то измором. «И опять ты был прав, Степаныч…» — успел подумать Чернов, когда заметил, как ручка входной двери медленно опускается. Замерла в нижней точке, рывком вернулась назад и тут же настойчиво принялась биться о невидимый барьер, отделяющий жертву от палача.

Подавитесь! Вадим, пошатываясь, прикрыл подступы на кухню тонким куском фигурного стекла и злорадно показал неизвестности кукиш. Мимо дверей кляксой промелькнула тень, и тут же горло опять свело спазмом от одуряющего запаха мёда из оставленной ночью на столе банки. Ах, так?! Чернов огляделся… Открыл духовку, запихнул ненавистную смесь внутрь и зажёг газ….

С удовлетворением отметил, как треснула банка, как плавился мёд, заливая синие язычки пламени, как жаркий дым заполнял кухню. Туман… Туман — это хорошо. В тумане всегда можно спрятаться, всегда можно ускользнуть.

Он хохотал, услышав жалобные крики из комнаты. Достал из холодильника бутылку водки и радостно приложился к горлышку — «Это вам, гады! Горите в аду!»

Тело Вадима с каждым глотком раздувалось подобно воздушному шарику…