Мареман

Маренам.

— Ну, Мареман, всё, капут, — сказал мастер Петров, рослый загорелый парень. При слове "капут" он легко хлопнул по плечу деда, прозванного Мареманом за редкую должность шлюзового. — Теперь живи на заслуженном отдыхе.

Внизу рабочие цепляли трос за ставни шлюза. Один из них стоял на берегу и подавал сигналы трактористу.

— И зачем шлюзу выдираете? — тихо, с какой-то безнадежной мольбой спрашивал Мареман. — Пущай бы стояла...

— Она своё отслужила.

— Пошто это отслужила? А озеро? Оно ить всем нужно. Да, поди, ищо сплав будет, бревё-о-он-то тьма-тьмущая по берегам реки валятся?

— Нет, дед. Весь нужный лес сплавили, а этот… — Петров махнул рукой, дескать, мелочи.

Под мостом затрещали доски, заскрипели штыри, скобы, наконец, направляющие лопнули, и ставни шлюза выскочили из пазов. Вода с шумом устремилась под мост, и гладь пруда стала опадать на глазах.

— Здря вы эдак-то. Ох, здря-а… — сокрушенно качал головой дед Мареман, сморщив, как губку, испещренное старостью лицо.

— Что жалеть? Хочешь, тебе на дрова уволокём, а?

Дед Мареман пожал плечами, дескать, дело ваше, можно и на дрова, но всё равно напрасно сломали.

— Степан! — крикнул мастер мужчине, стоявшему на берегу. Тот обернулся. — Эту палубу Мареману на дрова оттартайте!

Тягач выволок на берег ставни и остановился. Степан залез в кабину, и трактор, громко рявкнув, покатился по дамбе, пыля досками по дороге.

— Иди, дед, принимай, — подтолкнул Петров и подмигнул. — Не плачь. Для тебя же лучше сделали. Спокойней жить будешь. Не страшны вам теперь ни отливы, ни приливы. Не затопишь Заречную улицу.

… Года три назад случился паводок. Вода шла с предсаянских гор бурно и, заливая все пойменные и лесистые низины, подошла к деревне Савватеевке. Дед Мареман в то время был дома, но по какой-то причине проследил этот момент. Уж больно быстро вода накатилась. Спохватился дед, ключи от шлюзового подъёмника в карман, да поздно было. К мосту пройти только по дамбе можно или вплавь по затону. А в затоне глубина метров пять и воронки одна другой шире, нырнёшь — и поминай, как звали. По дамбе — вода едва с ног не сшибает. А третьего пути нет, поскольку летать не умеет! А помедлишь чуток, Заречная улица всеми постройками к Ангаре двинется. Опешил было старик, потом матюгнул себя боцманским матом и метнулся по затопленному гребню дамбы. Хоть и легковат Мареман телом, да тот ещё краб, цеплялся за тот гребень, как за подводный коралловый риф, полз (по его словам) к мосту на всех четырех и добрался-таки, открыл шлюз… И смех, и грех вспоминать. Струхнул, говорит, до такой крайности, что не понял, отчего порты намокли.

И вот сейчас мастер Петров упомянул о том самом случае.

Дед Мареман после разговора с мастером по-детски обиженно шмыгнул носом и поспешил домой. Он шёл вслед за тягачом, опираясь на суковатую палку, и с какой-то потерянностью посматривал на огромную равнину, где узкой лентой серебрилась речка Ода. Ему почему-то никак не верилось, что пойма с многочисленными лоснящимися на солнце топляками, осевшими бонами, пирамидами теперь будет безжизненной, голой, поросшей травой и что эта дамба — напоминание о некогда существовавшем озере. Он, проживший всю сознательную жизнь на берегу этого искусственного водоёма, привыкший к нему, сжившийся с ним, никак не мог осознать случившееся, смириться с таким поворотом дел и поверить в действительность своей отставки.

Его рассчитала сплавная контора весной. Вызвали и рассчитали. Сказали ещё, чтобы он свое морское дело завязывал и переходил на сушу. Тогда дед вместе с ними посмеялся и ушёл. Ему вновь не поверилось, что этот расчёт всерьёз. Это было и год и два назад. Уволят, а как время к сплаву, опять зовут. Сейчас не нужен, потом понадобится… И продолжал ждать. Рыбачил на озере-водохранилище, ковырялся помаленьку по дому, побаливал — всё успевал по-стариковски. Когда же ожидания подзатянулись, перешёл на вязание мётел — какой-никакой, а тоже приработок. И всё ждал.

Потом услышал пугающую весть: дамбу под нож, шлюз — на слом! Вот тут Мареман и заметал икру.

— Пошто? — сокрушался он. — Зачем? Ведь озеро осушат, рыба, какая есть, уйдёт. Сам старался, разводил. Осиротится целая деревня!

И никак не мог понять, взять в толк, для чего люди будут ломать шлюз и срезать дамбу?..

Но потом слухи сменились: совхоз “Савватеевский” отстоял дамбу и шлюз, и якобы сам будет содержать озеро. На правом берегу за школой строится профилакторий-санаторий, и озеро очень даже будет кстати, для красоты, значит, и удовольствия отдыхающих. А ещё поговаривали, что совхоз в связи с этим построит большую птицеферму по выращиванию водоплавающей птицы. И Мареман воспрянул духом — море будет!

И вдруг — нá тебе. Приходит мастер Петров и говорит:

— Мареман, пошли. Операцию “Ы” проводить будем.

Дед Мареман пошёл. А когда увидел возле моста тягач, пятерых рабочих из сплавконторы и собравшихся односельчан — стариков, детей, — чуть было не осел на дамбе: ноги ослабли.

— Чей-то делать будете?

— Как что? — засмеялся Петров, глядя на деда сверху. — Сырость болотную выводить.

— Шлюзу ломать?.. Не дам! — попятился Мареман, пряча ключи в карманы потертых штанов.

— Чудак же ты, Мареман. Больно я спрашивал бы у тебя. Замки пожалел, не то б давно выдрал.

Мареман опомнился и засеменил вокруг мастера.

— Ты, паря, это… слышь, не ломай, а? Смотри, сколь воды утекёт. Рыбы, рыбы-то сколя...

— Сдурел совсем, старый! — рассердился Петров. — Разве это от меня зависит?

— От тебя, сынок. От тебя, Андрей Петрович. Не круши… Я прошу тебя по старой дружбе. Глянь, вся деревня собралась, — развел он руки в стороны, как бы желая приблизить односельчан, чтобы и их голоса мог услышать мастер Петров.

Но тот отмахнулся от него, как от назойливой мухи, и не стал более слушать.

И вот теперь дело сделано, плетётся старик вслед за тягачом и чуть не плачет.

— Эй, Мареман! — окликнул его сосед, ровесник. — Куда эдак попылил?

Дед Мареман остановился, достал из кармана широкий платок, тряхнул им и, подняв очки, вытер слезившиеся глаза. Потом снял соломенную шляпу, местами в дырах, отёр вспотевший лоб и сухим осевшим голосом сказал:

— Да вот, гляди, что делают варнаки, шлюзу выдрали и ко мне на дрова тащут.

Сосед осуждающе качнул белой головой и сочувствующе спросил:

— Значит, кончилась твоя морская служба?

— Кончилась, паря.

— И что б им озеро-то не оставить? Все людям на забаву было. Кто б порыбалил, кто бы поохотился. А рябятишкам-то какая жалость.

— Эдак, эдак.

— Ну, хоть возьми на дрова, не то пропадут, — посоветовал сосед. — Отжили доски своё.

— Пошто отжили? Им ищо лет триста стоять. Листвень. Он ведь в воде, что камень делается.

— Эдак, эдак. Выходит, аминь Савватеевскому морю?

— Однако, паря.

— А говорили, утки-лебеди будут...

— Трепотня, не верь. — Дед Мареман спрятал платок. — Ну, я побег. Приберу куда-нибудь шлюзу. Пущай полежит. Вдруг ищо спонадобится, а она вот она, живехонькая. — И он, надев шляпу, поспешил к дому.

А вечером, когда сопки обозначились на горизонте верблюжьими горбами, когда из низовий стал наползать туман, с Заречной улицы послышался хрипучий голос деда Маремана:

Я знаю, друзья, что не жить мне без моря,

Как морю не жить без меня...

Дед был выпивши. За дрова ему пришлось благодарить своего добродетеля из сплавконторы и вместе с ним выпить. Будучи и без того в печали, Мареман после вина совсем загрустил и, как морской волк, списанный на берег, пел о море, тянул эти две строчки, поскольку других не знал, наводя тоску на округу.

Даже не видя его в темноте, можно было угадать, что он плачет.

Всё, отслужил дед, отмареманил...