Желание

С самого утра город наполнялся весенними солнечными лучами, медленно вливающимися в горло сладким соком, из-за чего душа расцветала, подобно первому ландышу. Казалось, будто все и вся сегодня договорились между собой не попадать ни в какие трудности и не устраивать никаких проблем ни себе, ни другим. Однако, похоже, эти «все» забыли посвятить в задуманное нашего математика, который очень любил всяческие непредсказуемые учительские выходки. Так и сегодня рабочий день он решил начать с бодрящей контрольной работы по одной из сложных тем, которую наш класс еле освоил. И он это прекрасно понимал, но это его не останавливало.

После математики природное ликование потеряло в моих глазах прежнюю яркость. Злая шутка омрачила праздник жизни. На последующих предметах я практически не слушал объяснения новых тем, хоть в начале года и пообещал себе на уроках оборачиваться в большое всеулавливающее ухо. И до сегодняшнего дня не нарушал собственный догмат. Всего какая-то незапланированная контрольная работа повергла мою систему в крах. На её поддержание не находилось ни желания, ни сил. Я демонстративно, протестуя, не пойми против чего или кого, ничего не делал. Однако день всё-таки преподнёс мне неожиданный подарок: последний урок отменили по техническим причинам, и я с радостью покинул стены школы.

Собственно, выйдя из душного помещения, я понял, что оказался в непредусмотренном положении. До дополнительных занятий оставался ещё целый час, а как занять образовавшееся окно — я не имел понятия. Конечно, можно было пойти в одну из фастфудных забегаловок и упереться в телефон, уподобившись доброй половине посетителей-ровесников, но, представляя эту картину, мозг начинал бастующее выпускать шипы в стенки головы. Поэтому свободный час я решил потратить на неожиданный визит к Лёне.

Лёня — мой школьный товарищ, с которым я сдружился ещё в пятом классе. Чёрные короткие волосы, бледноватый (но не болезненный) цвет лица и широкие, впалые, зелёные глаза всегда вызывали жалость к нему. Однако обманчивое чувство моментально улетучивалось, стоило ему только заговорить. Лёня всегда отличался глубокими познаниями практически во всём, чем я напрямую или косвенно интересовался. Наука, спорт, искусство, история — ничто не было для него затруднительной темой.

Меня всегда поражал тот факт, что он постоянно спал или болтал на уроках, из-за чего часто возникали конфликты между ним и учителями. Однако, как бы сильно его голова не проворачивалась, рассматривая всякие мелочи, Лёня всегда получал пятёрки за ответ у доски, самостоятельные и контрольные. Многие одноклассники (особенно мальчики) любили подтрунивать над ним: комментировали его ответы у доски, перебивали, язвили, заражая класс смехом — но ничто из этого никогда не отвлекало Лёню от борьбы за высший балл.

Несмотря на свой поразительный ум, Лёня ни разу не участвовал в школьных олимпиадах и дальше принципиально собирался этого делать. Сколько раз я не уговаривал его записаться в список участников, он постоянно отказывался. Даже путёвка в лагерь для интеллектуальной молодёжи, которую можно получить, став призёром олимпиады, не привлекала Лёню, а даже наоборот — отталкивала. «Нет, Тёмыч. Я, конечно, могу постараться, да польза мне, какая, от этого? Ну, стану призёром, получу расписанную бумажку; ну поеду, почувствую себя на вершине молодёжной «иерархии», а дальше-то что? Только неделю потрачу впустую, да и экзамены через год — готовиться надо, а не по лагерям разъезжать» — так каждый раз он мне отвечал.

Интереснее человека, чем Лёня, я ещё не встречал. Именно благодаря своим разносторонним и противоречивым чертам он стал моим лучшим другом.

***

Я убрал палец с пластиковой кнопки и дребезжание в квартире прекратилось. Ответа не последовало. Я позвонил ещё раз и продолжил ждать реакции, водя пальцем по числу тридцать восемь на двери. Скорее всего, Лёня спал в этот момент. А я пришёл незвано и вырвал его из этой чарующей, загадочной неги. И ведь действительно: сколько раз я сам болел, всегда замечал — с высокой температурой сон красочнее, интереснее и разнообразнее; а в момент пробуждения кровать становиться ещё более мягкой и приятной, потому что за ночь температура успокаивается, и тебе становиться просто хорошо… Спать во время болезни — одно удовольствие. Но изнашивать себя ради этого — нет, спасибо.

Я ещё раз нажал на чёрный кружок. Мне уже хотелось уйти, чтобы не мешать другу поправлять здоровье, но вовремя осознал, что такой поступок будет ещё более подлым, да и Лёня к тому моменту уже вышел. Его бледное тело тонуло в толстом коричневом халате, который тянулся за ним по полу и скрывал из виду ноги. Глаза мутно зеленели, а растрёпанные, застывшие волосы, поблёскивали на свету лестничной площадки.

— Ба, какие гости — дружески, но без эмоций сказал Лёня.

— А ты как хотел? Думал, я тебя оставлю на съеденье вирусам? Вот решил составить компанию тебе в битве за жизнь.

— Урок отменили — констатировал Лёня с тяжёлой улыбкой, выслушав меня.

— И что… — ответил я, уводя взгляд в сторону и улыбаясь — Даже если и так, неужели я не могу навестить своего имунно-раненного товарища?

— От чего же? — уже засмущался он — Можешь! Ладно, не стой на пороге — проходи, а то холода напустишь.

Я сделал шаг и окунулся в стену спёртого, душного воздуха. Лёня закрыл дверь.

— Лёнь, — корчась процедил я — ты же парень с головой, а то, что жара тебе больше вреда нанесёт чем свежий воздух, не знаешь. Когда последний раз окна открывал?

— Минут двадцать назад.

— Не верю.

— А придётся. Я как заболел начал подрабатывать обогревателем на полставки. Вот сейчас только чутка жару убавил, да и ты позвонил.

Он проследовал в дальнюю комнату, а я остался в прихожей раздеваться.

— Я сразу лягу, ты не против? — донёсся Лёнин голос — А то ноги совсем не держат.

— Конечно, конечно, — отвечал я с мальчишеской язвой — чувствуй себя как дома.

Как только верхняя одежда была снята, а рюкзак расположился в углу прихожей, я посмотрел на широкое зеркало и провёл пальцами по каштановой короткой стрижке. В тоже мгновенье мне попалась на глаза бледно-серая полоска на лице, находящаяся справа от носа. Я прислонился к этой области пальцем, но не почувствовал грязи — оказалось, что мутная струйка располагалась на зеркале. После этого интерес к прихожей пропал.

У Лёни в гостях мне пришлось побывать впервые за всё время нашей дружбы. Я не мог сказать, что квартира произвела на меня особое впечатление. Это было самое обыкновенное, уютное, семейное жильё. Тёплый узорчатый ковёр вытянулся длинным языком по всей области коридора и подсвечивался двумя круглыми, прижатыми к потолку, люстрами. Справа расположился широкий коричневый шкаф, в котором, наверняка, хранилась вся верхняя одежда, а также техника для уборки комнат. Ванильные узорчатые обои расстилались по всей длине и ширине стен. А схожие оттенком со шкафом две полуоткрытых двери слева вели в соседнюю комнату. Шагая по коридору, мною овладело желание заглянуть за те двери, потому что из-за них на меня своим блестящим пластиком смотрел широкоплазменный телевизор. К нему проводами тянулась игровая приставка, возле которой хаотично разбросались пластиковые коробочки. Не было сомнений, что они принадлежали игровым дискам — в этом я убедился, когда сел на ковёр и начал их разглядывать. Здесь были собраны всевозможные игровые жанры: от фэнтези до фантастики, от спорта до войны, от развлекающих до вселяющих ужас — проще говоря, идеальный набор для переселения в жидкокристаллический, цифровой мир. Однако ни в одной из них я не заинтересовался. В основном это были примитивные «однокнопочные» игры, в которых не требуется длительных размышлений и концентрации. «Неужели у Лёни такой плохой вкус?» — подумал я.

— Тёмыч, ты где, там, застрял? — раздался протяжный вопрос из конца квартиры.

— Сейчас иду — я встал с ковра — А я вижу, ты любитель игрушек, где за тебя всё компьютер делает.

— Это не мои — папины.

Через минуту я прибыл в комнату друга. Вот он — космодром Лёниных знаний. Именно отсюда начинается его полёт по бескрайним просторам человеческой памяти. Именно здесь зарождаются новые знания, которыми он меня каждый раз удивлял. Именно здесь рождались и умирали все его самые безумные гипотезы о мироустройстве. Откуда я это знал? Понятия не имею. Не разум мне твердил, а ощущения.

На противоположной от двери стене расположилось прямоугольное пластиковое окно. Из-за непривычно-широкой формы, мне показалось, что изначально оно задумывалось как аварийный выход из комнаты. Слева, в ближнем углу, стоял вещевой шкаф, пытающийся спрятать за своей массивной формой выглядывающую кровать с Лёней. Возле неё стояла квадратная тумба с разными склянками и коробочками. По правую сторону ближе всех ко мне висела карта мира с расставленными на ней флажками, перетянутыми красными ниточками; затем шёл рабочий стол со всякими бумажками, и закрывала шеренгу шведская стенка с двумя чугунными гирями. По центру расположилось офисное кресло. Как только я на него сел, Лёня чихнул с такой силой, что от резкости моё тело слегка привстало.

— Ну вот, опять! — завозмущался Лёня и потянулся за платком — Стоило лечь, как снова. А-ап-чхи!

— Будь здоров — сказал я и посмотрел на книжные полки, которые слегка дрогнули (оказалось, что шкафу удалось сокрыть от посторонних глаз сотни разнообразных книг!).

— Спасибо. Только не стоит говорить это каждый раз — быстрее свихнёшься, чем я «стану здоров».

— Приму к сведениям.

Лёня протёр нос платком, глубоко выдохнул и, медленно раскинув руки в стороны, проговорил:

— Добро пожаловать в моё маленькое государство! Здесь рождаются все мои мысли и мечты — «Вот и подтвердилось ощущение» — подумал я — Жаль не могу устроить вам ознакомляющую экскурсию: как видите, я не в самой лучшей форме сейчас.

— О, не беспокойтесь, ваше святейшество, я одинаково чётко вижу и ваше положение, и ваши владения.

— А-ап-чхи! — выстрел из пушки; листы на рабочем столе шелохнулись.

— Расти большой.

— Спасибо — сказал Лёня, хлюпая носом — Ты бы отодвинулся от меня, а то ведь заразишься — вот так же лежать будешь, сопли пускать.

— За меня не беспокойся — ответил я — Надо будет — полежу недельку другую дома; никто не заметит моего ухода. А новые темы я и по учебникам проштудирую — тут я вспомнил историю с утренней математикой. Она была слишком возмутительной, даже спустя столько времени, чтобы умалчивать о ней — Да кста…

— …чхи!

— Будь здоров.

— Ах, прости — пробубнил Лёня заложенным носом, убирая волосы с лица — Так что ты хотел сказать?

— Опять математик проказничает.

— Неужели? Что на этот раз он учудил?

— Решил с утра нас взбодрить контрольной работой по производным.

— Да ладно! — взмахнул Лёня руками — Мы же всего две темы из неё прошли.

— Ему как будто до этого дело есть — у него с началом весны Амуры запели. Каждую минуту из телефона орут, забыл? Ему теперь не до нас.

— El amor… (исп. любовь)

— …es locura (исп. это безумие) — проговорил я интимным голосом, имитируя звук уведомления сообщения на учительском телефоне.

Мы захохотали так звонко и громко, что Лёню схватил приступ сухого кашля. Он был настолько сильным, что Лёнино тело практически согнулось пополам, и казалось, будто изо рта вот-вот вывалятся лёгкие. Когда всё завершилось, мой друг плюхнулся головой на подушку и принялся сверлить мутными глазами потолок.

— И так каждый раз — прошипел он — Я из-за болезни ни на чём не могу сосредоточиться — сразу чихать или кашлять начинаю, или температура подскакивает, или просто пропадают силы. Вон, видишь — он всплеснул рукой в сторону книжной полки — ничего толком не прочёл — и действительно: книжки, что были ближе к Лёне, стояли, покосившись, а из первых страниц показывались бумажные закладки. На дальних благополучно скапливалась пыль — Куда подевались мои силы? Помню, в детстве: простуда, грипп, ветрянка — всё ни по чём. Всё равно прыгал и резвился, невзирая на высокую температуру, а теперь даже стоять толком не могу. Куда всё это запропастилось? Чувствую себя дедом на смертном одре.

— Ты, наверное, забыл — начал я — про особенность человеческого организма. У детей намного больше сил, чем у нас, от того и сигают они без конца из угла в угол, что при тридцати девяти, что в тридцати пяти.

— Это всё само собой, Тёмыч. Но ведь не может за парочку лет настолько измениться положение вещей. Я понимаю, когда в сорок человек изнемогает, допустим, от ветрянки, хотя в десять он мог бы её вообще не ощущать. Но в шестнадцать лет… Не может быть всё настолько плачевно. Разве я похож на страдальца здоровьем? — я посмотрел на его бледную кожу, которая с болезнью стала совсем белой, и ничего не ответил — Нет! Зарядку делаю. Вредной пищей не увлекаюсь. В спиртном и табаке не заинтересован. О наркотиках даже и говорить ничего не надо. А тут — бац! — ветер не туда дунул; и всё: теперь лежу дома, подрабатываю, как уже сказал, обогревателем.

— Думаешь, тут замешано что-то ещё?

— Абсолютно верно. Не может же быть всё настолько просто и посредственно. В детстве ведь я, да и, думаю, многие тоже не задумывались над болезнью, а сейчас… — Лёнин хрипящий громкий голос резко замолк, и голова оторвалась от подушки, не моргая — думаю… — растерянным, тихим голосом оборвал Лёня.

Я слегка испугался, глядя на своего друга — никогда ещё не приходилось видеть, чтобы в его глазах было столько ошеломления. Мне хотелось переспросить, что произошло с ним, но посчитал, что сейчас лучше не нарушать образовавшуюся тишину. Так мы и сидели пару мгновений, пока Лёня вновь не ожил и не заговорил:

— Как думаешь, Тём, когда мы что-то себе представляем, это становиться реальностью?

— Смотря, что ты имеешь в виду. Если я представлю себе дракона, прыгающего на помидоре и…

— Нет-нет — перебил меня Лёня — я про другое — более реальное.

Я задумался. Никогда мне не приходилось отвечать на столь философский вопрос. Однако, нет, приходилось, но все они были заданы в шутку и не требовали искренности. А сейчас я понимал, что Лёня не намерен балагурить. Поглощённость вопросом подтверждали два белых шара, которые следили за моими действиями и не скрывались за веками.

— Возможно — нерешительно проговорил я — Мне нечем аргументировать.

— А ты вот сам подумай — загорелся Лёня — Мы каждый день о чём-то с тобой думаем, размышляем и мечтаем, загадываем самим себе желания, а потом забываем о них. Но они не забывают о нас. И когда-нибудь да возвращаются в форме того, чего мы ждали. Месяц назад я размышлял о том, что неплохо бы было появление на экранах настоящего, мужского экшена. Вчера местный кинотеатр сменил афиши. На то, о чём я думал.

— Это всё дело времени, Лёня — отмахнулся я — Фильмы снимают каждый день, а боевики — тем более. Неудивительно их скорое появление на экранах.

— А где вероятность того, что они бы появились, если б я не думал о них тогда?

— Не переводи разговор в бесконечное русло. О том, что могло и не могло быть можно спорить часами и не прийти к ответу. Это всего лишь совпадение твоей мысли и планов киношников.

— Однако контрольная по математике состоялась, как и желала Панина — парировал Лёня — А ты всё-таки нашёл свой футбольный мяч спустя несколько дней, помнишь? Помнишь всё это?

— Панина всегда жаждет контрольных — ей нечем больше жить. И мяч я нашёл бы в любом случае, что тогда, что сейчас. Он был за кроватью…

— Хорошо! — Вскрикнул Лёня и встал ногами на кровать — Кольчуев! Кольчуев Сеня. Он всю позапрошлую неделю теребил мозги тем, что накопит денег себе на новый, ультрамодный телефон — и странным образом Тётя дарит ему его. Именно желанную модель.

— Он мог её попросить.

— Как же. Тётка не выходила на связь несколько месяцев, пока была за границей. И как заявилась к нему домой, первым делом вручила гостинец. Как она могла узнать о его желании? Как?

— Родители.

— Он же с троек на двойки галопирует. Мне не кажется, что есть поводы для премий такого рода.

— И всё равно это не доказывает твою точку зрения — чуть повысив голос, начал я — Телефон новой модели, известного иностранного бренда. Стоит относительно недорого. Ясное дело, что все накинулись на новую сверхмодную безделушку, которая к тому же и демократична по отношению к своей цене. И тётя его тоже ринулась на раздачу слонов. Ещё бы не ринуться — дешёвый, модный и практичный подарок для внука. Ха!

— Да ну тебя — махнул на меня рукой Лёня и из стоящего положения резко перешёл в сидячее — Вот из-за таких как ты, скептиков и критиков, гении и погибают.

— Если гении не могут постоять за свои творения, а лишь кричат о несправедливости и машут руками, то их гениальность можно ставить под сомнение.

Лёня оказался обезоружен. Он был одним из тех людей, которые не любили споры (в основном, потому что не умели спорить), а хотели, чтобы их точку зрения принимали как абсолютную и незыблемую. Когда кто-то думает иначе, они начинают злиться, но не могут никак исправить положение, потому что не в состоянии предоставить что-нибудь в ответ.

Даже если он и прав, я хотел, чтобы он боролся за свою правду до победного конца. Меня редко посещало подобное желание, потому что мне по большей части нравилось его слушать, но иногда так и хотелось заявить: «А это ещё почему!». Отчасти я это делал, потому что хотел научить своего друга правилам ведения спора. И могу сказать, что Лёня сделал колоссальный прорыв в этом искусстве — теперь держался десять минут. Рекорд. Но иногда я также позволял себе представлять, будто бы передо мной находиться не верный друг и товарищ, а какой-нибудь самопровозглашенный философ, которого давно следует спустить с небес на землю. А таких последнее время стало слишком много. Особенно в интернет-пространстве. Выложит какой-нибудь бестолковый рассказик с мыслью «жизнь мною понята» или «да здравствует торжество моего просветления!» и сидит себе на стуле, да положительные комментарии читает. А как возразит кто-нибудь, так сразу стушуется, разозлится, да и начнёт, как уж на сковородке, ёрзать. Даже через монитор это чувствуешь.

«Да как ты смеешь, смерд, ведь это истина!» — надрывается философ, а я ему: «По твоей «истине» живёт каждый второй среднестатистический потребитель. Каждый третий говорит о ней, называя «Великим проклятьем человека» или «Истинным лицом жизни», так чем же отличается твой товар от тех, что предлагают мне другие домашние философы? Где фишка? Почему я должен её обретать?». И всё. Кроме «Потому что это истина» или «Да ты… Да как ты!» ничего не могут сказать дельного.

Чем Лёня отличался от них? Да тем, что он не трубил во все дворы о своём открытии и прекрасно понимал, что над многим следует поработать перед тем, как делать выводы. Даже когда пытался спорить он это осознавал. Может, от этого и проигрывал. В любом случае, я не слышал в его словах мыслей, ради слов или дутой идеи никогда: каждая буковка была проговорена с неподдельным жаром и энергией. Но спор он всё-таки снова проиграл — совершил старую ошибку — не обдумав, начал доказывать. Быть может это от того, что я его посетил, и ему страстно захотелось поделиться истиной. Это уже не имело значения.

Лишь теперь, когда «урок» был окончен, я начал глубже вникать в смысл.

— Говоришь, сбывается?

— Угу — промычал в ответ Лёня. Похоже, он тоже понимал, какую отметку получил за ведение спора.

— Даже если предположить, что это так. То почему это происходит?

— Не знаю. Может мы притягиваем это всё, а может Там, действительно, помогают — говоря про некое «Там» Лёня указал пальцем в потолок.

— Ладно, опустим этот момент. Не нам об этом говорить — Я наклонился вперёд и заговорчески зашептал — А как сделать так, чтобы сразу же сбывалось, есть предположения?

Лёня провёл пальцем по подбородку, помычал и, наконец, предположил — Ну, сбудется оно-то в любом случае. Вопрос — когда? Именно. А чтобы сократить время, наверное, надо думать об этом, вот и всё. Чем чаще, тем лучше.

— То есть, если я буду много и часто думать о красиво украшенной «Повести временных лет» в твёрдом перелёте, то она может у меня появиться?

— Теоретически — да. Практически — не знаю.

— А каким образом должно это произойти?

— Не имею ни малейшего понятия, скажу откровенно. Я только сейчас заметил эту грань, как видишь. Ещё неизвестно, так оно или нет.

— Понимаю.

Наступила неуютная тишина. Я почесывал себе затылок и высматривал узор на ковре, думая, не перестарался ли я с напором. Лёня делал тоже самое только с рисунком одеяла. Спустя ещё одну невыносимую минуту гробовой глуши, я спросил:

— Лёнь, а почему тебе, собственно эта мысль в голову пришла?

— Просто меня очень заинтересовало сравнение себя болеющего тогда и болеющего сейчас — сказав последнее слово, он со всей силы чихнул. Впервые за всё время, как разгорелась дискуссия. Вновь появились внешние признаки недомогания на лице — Собственно именно об этом я и хотел рассказать, но мы чуть увлеклись и ушли не в ту сторону. Но это даже хорошо.

— От чего же? — смутился я.

— Вот смотри: я хотел изначально рассказать тебе ещё об одной причине, почему мы в детстве не так сильно ощущаем болезнь, но, видимо, не правильно поставил вопрос. Однако вместо этого сам стал доказательством невысказанной мысли.

— Да расскажи ты мне уже, почему дети хуже ощущают болезнь, чёрт тебя дери. Хватит предисловий — не вытерпело моё любопытство, скрипящее зубами.

— Да потому что они не думают о болезни. Или даже правильнее будет сказать: не знают о ней. Что для них означает это слово — «болезнь»? Это сидеть дома, пить чаи с мёдом, малиной и играть в игрушки. Зачем-то суют градусник под мышку, и говорят, что температура плохая, что есть некий жар или похолодание, а они не могут понять, о чём идёт речь. Только потом, спустя время, они начинают осознавать смысл родительских потрясений. От того и чувствительнее становятся к болезням.

— То есть, пока они не осознают своего положения, им кажется, что всё хорошо, а как начинают понимать значение слово «болезнь», особенно когда говорят: «ах ты бедненький: горлышко болит, головка болит, силёнки покинули» — то волей не волей как бы подстраиваются под эти слова?

— Это звучит странно, но именно так я сейчас и считаю.

— Слушай! — вскрикнул я и щёлкнул пальцами — да ты в чём-то прав.

— В самом деле? — посмотрел на меня Лёня с таким выражением лица, будто бы никогда не оказывался прав.

— Именно. За всё время, как мы с тобой спорили, ты ни разу не кашлянул и не чихнул. А как всё затихло, то и силы тебя покинули. Вот, сейчас снова никаких признаков болезни на лице! — Лёня начал суетливо похлопывать себя по груди ладонями, будто бы пытался найти что-то во внутреннем кармане невидимой куртки — Ну? О чём я тебе и говорю. Так что ты мыслишь в верном направлении.

— Мы мыслим — ответил Лёня и утвердительно покачал головой.

***

Спустя несколько дней, как я побывал дома у своего товарища и прекрасно провёл время за интеллектуальной беседой, Лёня всё-таки выздоровел. Только это, к сожалению, не стало подтверждением выявленной нами гипотезой — в дело вмешался малиновый чай, подающийся мамой Лёни семь раз в день, из-за чего стало труднее сделать вывод. Поэтому мы предприняли следующие меры: на протяжении всей недели мы решили думать об отмене самостоятельной работы по химии. И я, и Лёня были готовы к ней (дисахариды дались проще ожидаемого), но решили поэкспериментировать именно с химией, чтобы сделать одолжение классу. Через несколько дней я слёг с температурой и не ходил в школу, но прекращать эксперимент не собирался.

Лёня проинформировал меня по сети, что самостоятельная, вопреки запланированного, состоялась. Опыт провалился. Не то что бы я сильно расстроился от этой новости, но всё-таки внутри червяк потихоньку прогрызал дырочку за дырочкой — как никак это был наш совместный, довольно серьёзный эксперимент, на который мы потратили время и силы. Моё гнетущее настроение переменило второе электронное сообщение от Лёни:

«А, знаешь, мы всё-таки доказали эту гипотезу. Ты слёг с температурой и для тебя самостоятельной как бы не было. А я, похоже, недостаточно сильно желал того. Плюс ко всему, это доказывает моё быстрое выздоровление после нашей беседы — я думал о своём здоровье и представлял, как не чувствую никаких болезненных симптомов. И в итоге желание реализовалось в малиновых чаях. Теперь можешь даже посвятить этому научную работу для предстоящей конференции».

Когда моё здоровье поправилось, и я был в состоянии приходить на уроки, мне повезло выйти в тот день, когда планировалось проведение самостоятельной работы по математике. Но она так и не состоялась — отменили по резко всплывшим семейным обстоятельствам учителя.