Врунгель

Вот у нас часто спрашивают — почему заведующего отделением Врунгелем за глаза зовут? Вроде и не капитан, и не моряк вообще, и не врун вроде, и по национальности — татарин какой-то нерусский (это я сейчас не разжигаю, точно-то нацию не знаю, а потому просто факт констатирую). Медицина — и вдруг Врунгель! Казус? Сейчас расскажу.

В хирургии все всегда было спокойно. Нет, конечно, и операции сложные были, и врачи на Новый год выпивали, но так, чтобы шум какой, гам там поднимался — нет, никогда. Строго все. Это все ж хирургия, надо понимать, не терапия там какая-нибудь, или гинекология, прости Господи.

Так что больница наша — самая типичная, безо всяких там наворотов. И палаты, скажу честно, обычные, на пять-шесть человек. Нет у нас этих блатных палат, с телевизорами да с холодильниками, даже одно— и двухместных нет. Социализм. Ремонт сделан — и то хорошо. Не нравится — лечись за границей, или плати бабосики и дуй вон во всякие платные центры, их сейчас как грязи. У меня шурин раз пошел в такой, выяснить, почему у него ноги сильно потеют, сдал анализов на 20 тысяч, и дальше бы сдавал, пока не увидел, как его типа лечащий врач из последней модели «Мерседеса» вылазит. Плюнул он на все, послал к херам этот центр со всеми их анализами. Живет спокойно, меняет каждый день носки и горя не знает. Но это так, отступление.

И вот однажды, в теплые июньские дни, когда и болеть-то грех, в одной из палат собрался коллектив. Пал Палыч, мужик из деревни. Приехал в гости к свояку, тут его леший и прибрал с аппендицитом. Дядя Саша, — он так и представился всем: дескать, зовите дядей Сашей, хотя лет-то от силы сороковник! — из тех, у кого острое шило сзади и дымящийся шлямбур спереди. Не успел из-под ножа выйти, как уже сестер за задницы начал щипать. Гриня, студент. Был на юге, налупасился там на халяву абрикосов с улиц. Как приехал — на вторые сутки и привезли. Валера, спортсмен. Качался до одури, и вот съел что-то не то — теперь лежит и охает.

Последним к ним привезли Антоху Петриченко, бизнесмена. Случай стандартный: подозрение на перитонит, ну, то есть — аппендицит по полной, вот-вот там все лопнет внутри. Хотя обычно лопается редко, слава Богу, но лучше перебдеть, не допустить, как говорится, и все это оттяпать вовремя. В общем, привозят его, быстро оформляют его в «приемыше» и на каталочке тараканят в операционную. Там его, как всех, режут, сушат, зашивают, все под местным наркозом: незачем тратиться на общий, мужик ведь взрослый, лет двадцать пять — тридцать, должен вроде перетерпеть, — и он там на «сушке», когда ему жилы тянут, начинает орать благим матом на всю больницу. Все слышат, все понимают: местная анестезия не помогает, но деваться некуда — всем надо терпеть: и тому, кто ТАМ, и тем, кто слышит.

В палате у всех одинаковые диагнозы, у всех вырезан один и тот же отросток в разной степени напряжения. Сроки только у всех разные. Кого только привезли, как Петриченко, кто, как дядя Саша, уж к выписке уже готовится. На кроватках у всех, как положено — дощечка, на ней табличка с данными по больному: как зовут, год рождения, когда поступил, температура, давление, и т.д. И у новичка написано: Петриченко Антон Сергеевич, и все там дальше, что нужно. Сам Антон Сергеевич еще этого не видит, он весь день лежит, почти не двигаясь, спит или просто кемарит, отходит от операции — ежу ясно, что не сладко ему пришлось. Не ест, не пьет, естественные надобности не справляет. Это потом надо будет обязательно начать ходить, и жрать что-то надо будет тоже, а первый день — пусть отдохнет.

И вот дяде Саше стало скучно. Ни поговорить не с кем, ни в домино поиграть. Но, учитывая то, что человек он был веселый и неунывающий, это его сломить не могло. Сначала он предложил пройтись по коридору Грине, но тот отказался. Потом начал было беседу с Валерой, но атлет был не в духе, разговор не поддерживал и все ковырялся в повязке, стараясь разобраться, насколько большим окажется шрам после операции и как это скажется на его культуристической карьере.

— Ну, вы, блин, вообще к кроватям приросли! — вздохнул дядя Саша. — Как же у вас швы будут затягиваться, если вы постоянно лежите? Надо же двигаться, ходить. Вот я не лежу, и смотрите, — он продемонстрировал чистый пластырь на животе, — меня скоро выпишут, и я пойду баб щупать! А вы так и будете тут другой геморрой отращивать заместо вырезанного!

— Ты такой простой, дядя Саша, — заныл Валера, глядя на свой пластырь, — может, у тебя организм другой? Может, на тебе как на собаке все заживает?

— Да, — поддержал его Пал Палыч, — вот у меня за два дня что-то там явно не схватывается. И я боюсь вставать, честно скажу. Буду вставать, да, но потом.

— А ты, дядя Саша, скажи, кстати, — вступил в разговор Гриня, — ты сам-то откуда знаешь, что там у тебя все заросло? На перевязке тампон уже убрали?

Дядя Саша почесал голову.

— Да вроде нет, — озадаченно ответил он. Но тут же, словно вспомнив о своей веселой натуре, улыбнулся и сказал: — Но я же сам чувствую. И пробежаться могу, и наклониться. Да хоть станцевать!

— Ой-ой, только не надо, — Пал Палыч махнул рукой в сторону такого бодрого на словах соседа.

— Что? Не веришь? — Дядя Саша обвел всех презрительным взглядом. — Все, что ли, не верите? Ну, смотрите…

Надо отметить, что указанной палате — да ладно, ладно, номер у нее был 303, — так вот, 303-ей палате не очень повезло с пейзажем за окном. Выходило оно во двор, на внутреннее больничное хозяйство. И непосредственно к указанному окну подходила крыша нижестоящего зданьица — небольшого склада. Так вот дядя Саша тихонько встал на стул, потом на стол, открыл окно и вышел на эту самую крышу цвета замерзающей фуксии. Все в палате, по возможности и необходимости, устремили свои взгляды в сторону окна. Все — потому как Петриченко, как оказалось, очнулся от своей нирваны и тоже пялил глаза в направлении машущего всем дяди Саши, благо Антохе никуда разворачиваться не требовалось.

Увидев полный аншлаг на своем выступлении, дядя Саша снял тапочки, и — пошли танцы! Сначала чечетка, потом нечто вроде русских народных, дальше больше. Народ, услышав громыхание жести, стал подтягиваться к окнам и в других палатах. Дядю Сашу это еще больше раззадорило. Он вошел в раж, при этом успевал кивать, махать и подмигивать всем жаждущим зрелища. И все это его так опьянило, что закончить свое выступление иначе он просто не смог — дядя Саша аккуратным фуэте повернулся к зрителям спиной, нагнулся в псевдопоклоне и в этот же момент… снял с себя больничные штаны. А так как выдавать трусы аппендицитникам вроде как не подразумевалось в свете заботы об их здоровье… ну, дальше вы понимаете.

Эффект был ошеломляющий. Даже через стены шум раздавался такой, что его можно было сравнить по громкости с теми воплями, что господин Петриченко издавал в операционной. Кажется, там было все: крики «бис», хохот, вопли работников администрации больницы… Как настоящий артист, дядя Саша выдержал мхатовскую паузу, потом, выпрямившись, натянул штаны и тапки, повернулся и, отвесив всем воздушный поцелуй, почапал обратно в окно.

— Цветов, не дождался, жаль, — с упреком заегозил он, слезая со стола.

— Ну, ты…— Пал Палыч, согнувшись и сморщившись, всеми телесами колыхался от смеха. Остальные однопалатчики тоже в меру возможностей давили улыбки — а смех после аппендицитной операции, мягко говоря, дается тяжело. Что и сказалось на Пал Палыче — в какой-то момент его смех перешел в мычание, да такое громкое, что свежеиспеченный танцор побежал за медсестрой, поняв, что с соседом творится что-то неладное.

Однако в 303-ю палату уже направлялся соответствующий контингент административных органов в составе заведующего отделением и дежурной сестры. Столкнувшись в дверях палаты с дядей Сашей, они начали с главного:

— Да как вам не стыдно? — и лишь увидев и услышав (или наоборот?) Пал Палыча, просвистали нужные команды по перемещению больного в соответствующее помещение и удалились. Через полчаса они появились снова и встали рядом с кроватью Петриченко. Первая фраза не отличалась от сказанной ранее:

— Как вам не стыдно? — с некоторым характерным акцентом спросил завотделением. — Больной Монахов, вы взрослый человек, разве так можно? Это вам что, балаган? Это же больница. А вы ведете себя так, как будто вам 18 лет.

Гриня тихонько кашлянул в кулачок. Завотделением посмотрел на него.

— Не в возрасте дело, — понял он свой промах, — а в поведении. А самое страшное в том, что вашему соседу по палате больному Дресвянникову сейчас делают повторную операцию. У него разошлись швы.

— От чего? — спросил из угла Валера.

— Что, извините?

— От чего швы, говорю, разошлись? — по виду атлета было видно, что его это действительно очень сильно интересовало.

— Хм-м… от смеха, так понимаю. Дело в том, что мышцы живота — прямые, косые и поперечные… — и тут завотделением углубился в таинства анатомии и медицины.

Дежурная медсестра весь разговор стояла рядом и молча подтверждала каждое слово руководителя основательными кивками. Тема хоть и касалась смеха, но была серьезной, и даже дядя Саша озабоченно внимал доктору. Но тут произошло то, что… в общем, Антон Петриченко громко пукнул. И не только громко.

— Е-мое, поможет мне кто-нибудь сходить по-большому или нет? — прохрипел он.

Дядя Саша и дежурная сестра одновременно нагнулись за судном, что лежало под Антохиной кроватью, и треснулись лбами. Но дядя Саша как настоящий мужчина не отступил перед болью и продолжил начатое. Он сунул судно куда-то под одеяло Антону Сергеевичу, а потом посмотрел на него и спросил:

— Я попал?

— Да, — просипел Антоха.

— Давай аккуратно, не спеша. И не напрягай косые мышцы живота, ты нам еще нужен.

Гриня уже просто мелко трясся, двумя руками придерживая место наложения пластыря. Валера лежал, закрыв руками голову. Не смеяться было невозможно, и все пытались этого не делать. Но сама атмосфера, выпученные доктора, отрастающая шишка на лбу дежурной сестры… И это амбре! Но даже дядя Саша играл свою роль до конца. Он повернулся к завотделением и, потирая лоб, спросил:

— Я все правильно сделал для больного Петриченко? Я все ему правильно объяснил?

Доктор уже открыл рот для ответа, но начинающая смахивать на единорога медсестра потянула его за рукав и, назвав по имени-отчеству, попросила: мол, пойдемте, а? Тут к ним повернулся Антон.

— Как вас, извините? — прохрапел он и вопросительно взглянул на завотделением.

Тот мотнул по-бычьи головой, словно отгоняя тяжелый дух, и представился.

— Как??? — сморщился Петриченко.

Завотделением повторил. Теперь устало помотал головой Антоха. Повторить ему это было явно тяжело, а еще в нынешнем состоянии! В итоге он прошуршал:

— Короче, Христофор Бонифатьич! Ты бы шел отсюда по-бырому, и медлительную эту с собой захватил. Не могу я при такой аудитории, вот хочу, но не могу. Понимаешь?

У завотделением еще больше выпучились глаза, и он с удовольствием бы ответил наглецу на столь неделикатное обращение, но для этого надо было, во-первых, набрать в грудь побольше воздуха, а его вблизи от больного Петриченко еще было не в достатке, а, во-вторых, его за руку тащила однорогая медсестра. В итоге, как баржа с маленьким буксиром, они плавно покинули 303-ю палату.

После того, как Антон Сергеевич сделал свое нелегкое — и не слишком серьезное, учитывая обязательную предоперационную клизму, — дело, а вновь открытое окно помогло развеяться различным негативным последствиям, в палате начались «прения». Каждый что-нибудь вспоминал и рассказывал. Учитывая то, что Антоха был новеньким, и про него еще никто ничего не знал, его рассказы были восприняты с наибольшим интересом. Правда, рассказывал он негромко — все еще сказывался срыв голосовых связок при операции.

— Прикиньте, — шебуршал он, — мне там все сушат, я ору, а им пофиг. И в этот момент в операционную входит дед с орденскими колодками и начинает матом меня чихвостить за мои вопли. Типа вот он в свое время испытал… а я не мужик, а баба, и все такое. Сейчас вот думаю — там же операционная, кто его туда мог впустить? Или мне это привиделось?

С ужина Антохе перепало попить компоту с жидкой кашей. Шефство над ним взял дядя Саша — Валера с Гриней своим ходом поковыляли в столовку. Как бы ни было тяжело ходить и сидеть, но оба понимали, что дядя Саша прав — надо двигаться. Пока их не было, привезли Пал Палыча. Тот хоть и был в кумаре, но смог волком взглянуть на подошедшего дядю Сашу:

— Уйди..!

Ночь прошла спокойно. С утра все по мере возможности позавтракали, пережили обход и сходили на перевязку. Ходячие по мере возможности помогали медсестрам и санитаркам с проблемами лежачих. Про вчерашнее как будто забыли. После обеда дядя Саша не выдержал и подошел к Пал Палычу:

— Ну, я-то в чем виноват? — с улыбкой заоправдывался он. — Я ж не знал, что у тебя мышцы такие слабые.

— Какие мышцы? — начал оттаивать Пал Палыч.

— О, да ты не в курсе, — обрадовался дядя Саша и начал пересказывать соседу события вчерашнего дня, которые тот не застал. Валера, имеющий более пространные знания в анатомии, изредка поправлял рассказчика. Через десять минут Пал Палыч забыл все обиды.

Когда время подошло к ужину, Антон Сергеевич изрек дельную мысль:

— А не заказать ли нам пиццу? С этой тухлятины, которой тут кормят, я скорее ноги протяну, чем выздоровею.

— А ты не побоишься мышцы понапрягать, когда переработанная пицца на выход попросится? — спросил Гриня. — У тебя ж всего два дня, поберег бы швы, ни к чему им лишняя напруга сейчас…

— Это мои дела, — поднял руки Петриченко. — Я уж сегодня хотел в туалет сам сходить, да… Мне бы только телефончик найти… Может, кто еще чего хочет? Я оплачу, даже не волнуйтесь.

— Да чего еще желать-то? — Валера поднял брови домиком. — Разве что девчонок, как в фильме про дурдом, с Николсоном. Только здесь их и прятать негде…

Все бурно заобсуждали предложенный вариант, его плюсы и минусы. Тем временем Антоха почесал телефоном губы и принялся куда-то звонить. Из обрывков разговора соседям по палате стало ясно, что некая дама должна привезти пиццу на пятерых. Осталось непонятным только одно — что означают условия «пусть Кристина» и «по соответствию»?

— А это, — поднял палец Антон Сергеевич, — потом увидите.

В принципе к больным могли приходить посетители. Другое дело, что к аппендицитникам это… в общем, не относилось и не одобрялось — чего там скучать-то по ним, лежат неделю или дней десять!? Тем больше все стали ждать «пицценоску», как окрестил ее дядя Саша, при этом даже он в преддверии «запретного действия» как-то притих и был несколько молчалив.

Стук в дверь, а потом появившаяся в открытой двери девичья мордашка сняла оковы ожидания. Но когда за мордашкой в дверь вошло примерно 120 килограмм крепкого женского тела, одетые в форму медицинской сестры, все просто офигели. Дамочка меж тем чмокнула в лобик Антоху, сказала «Чао, мальчики!» всем остальным и, вздохнув, вытащила из рюкзака — который сразу никто и не заметил — пять коробок пиццы.

— Ну, налетайте, больные животики! Все мягкое и легкоперевариваемое. Кого покормить из маминых ручек?

Понятно, что от желающих отбоя не было. В процессе завязался разговор, где дядя Саша явно чувствовал себя как рыба в воде — ведь впервые за долгий срок ему попалась столь же остроязыкая и все правильно схватывающая собеседница! Из объяснений Кристины — а это была, конечно же, та самая Кристина! — стало понятно, что зашла она в больницу без проблем, охмурив на входе охранника; легкий плащик, накинутый ранее на весь этот наряд, лежит аккуратно свернутым во втором отделении рюкзачка; и если мальчики вдруг чего захотят — «хотя по виду и вряд ли, разве что вот этот остроглазый» — то можно будет о чем-нибудь и пошептаться. В какой-то момент она подошла к Пал Палычу, который заулыбался и даже чуть отодвинулся на кровати ближе к стенке, вроде как приглашая даму присесть. Кристина с сомнением посмотрела на освобожденное место, но, тем не менее, опустила одно бедрышко рядом со страдальцем.

— Ты здесь самый болезный, да? — Она посмотрела на табличку. — Паша, ага. А чего у тебя глаза такие грустные? Хочешь, я тебя развеселю? Могу станцевать.

— Нет, не надо, — предостерег ее дядя Саша, — я тут ему уже натанцевал. Сейчас лежит вот опять — ни покушать не сходить, ни в туалет…

— Да? — удивилась дама. — Тогда могу анекдот рассказать, как раз по случаю. Вот слушай, Паша. Спрашивает как-то октябренок у пришедшего с лекцией старого большевика: — Скажите, а неужели дедушка Ленин тоже какал..?

Наверно, неправильным будет с моей стороны рассказывать все, что творилось в 303-ей палате дальше. Хочу только упомянуть о главном. Пал Палыча повторно отвезли на операционный стол, с тем же диагнозом. Как позже предположил дядя Саша, наш деревенский друг относился к категории людей, которым «палец покажи — он со смеху уссытся!», а с такими его в одну палату ложить было просто преступно. Самого дядю Сашу назавтра выписали с самого утра, предположив, что именно он был инициатором всего бедлама. Впрочем, дядя Саша от этого и не думал отказываться — не Антоху же выписывать, ей-Богу? Кристину очень вежливо выпроваживал охранник, видимо тот самый, что до этого впускал ее наверх. И хоть вслед ей неслись маты и прочие нехорошести со стороны адмперсонала, она ни единым жестом им не ответила.

А пиццу, которую завотделением потребовал «выкинуть на помойку и чтобы запаха ее тут не было!», мы этим же вечером вместе с мужиками из 303-ей и доели. Посидели, поговорили; впрочем, рассказывали в основном они, а я все больше слушал. Потом я все вымыл, убрал мусор и пошел на пост к дежурной медсестре отчитываться. А потом пошел домой.

И вот иду я домой и думаю: как же я все-таки правильно сделал, что выбрал эту «альтернативку» и не пошел в армию! Там все эти казармы, сапоги, подъемы да дедовщина… А тут: ну уберешь несколько раз в день за лежачими утки да судна, ну помоешь полы. Дольше? Зато какой коллектив, какая атмосфера, а истории вокруг какие! Вот так расскажут — и хоть стой, хоть падай, хоть книгу пиши. Нарочно не придумаешь, про того же Христофора Бонифатьича — я его иначе и не называю, и другим только так представляю. Так что… ну ее, эту армию. Здесь веселей.