Шпиль

Шпиль

‘Ползи, ползи, букашка

К пику булавки.

Щас тебя энтомолог…’

Игорь Бойченко

1-1

Отчаянная муха не сдавалась уже пять минут. Стекло, казалось, подрагивало и готово было уступить: вот только ещё чуть-чуть, постарайся! Пожухлый подоконный фикус, напротив, почти смирился со своей участью, равнодушно смотрел на разогретую улицу, пылился.

— Ваши тексты не достигли пока уровня публикации…

«Как же душно в этом офисе…»

— Стихи.

— Простите?

— Вы сказали «тексты». А у меня стихи.

— Но они же напечатаны? Русскими словами? Значит — тексты.

«Не хватало ещё с грохотом в обморок как перезревшая девица в борделе…»

— Ладно, не суть, так почему не достигли?

— Я не уполномочена разъяснять причины отказа. Редактор сказал «не достигли», значит — не достигли.

— Это кошмар какой-то…

— Вы не подумайте, мы вас не отваживаем, пишите ещё…

«Какой уже это по счету? Двадцатый? Тридцатый?»

— Вы понимаете, что мне 37 лет? Пушкин уже умер в этом возрасте…

— Погиб.

— Что?

— Не умер. Погиб героически на дуэли. То есть… после дуэли.

— Вы мне будете… Хорошо, он технически не умер, он вообще бессмертен! Мне-то что делать?

— Не знаю. Найдите себе работу по специальности. Вы кто по образованию?

— Какая разница?

— Вот и займитесь делом. Нечего занятых людей отвлекать.

«Да чем ты таким… А, к черту! На улицу, на воздух, потом насекачиться до отруба, чтоб не видеть всего этого го…»

— ---

— …Что с вами? Вам плохо?

Бам-бам-бам! Как сваи забивает в виски сердечный ритм.

— Где это… А-а, плотоядное растение!

— Вы бредите! — куда-то в муть, в глубину: — Лена, принеси срочно воды!

— Я не брежу, я как раз-таки…

— Вот, выпейте!

— Я выпью! Я так выпью! Но. Не сейчас и не здесь. Как говорится, не при соглядатаях… Извольте откланяться!

— До свидания… Странный какой-то.

2-1

— Алё…

— Я тебя поздравляю, Михалыч, ты скоро будешь пьян!

— Неужели?

— В драбадан!

— Отказали?

— Как догадался?

— Ты в хорошем настроении мне не звонишь. Ты сразу к бабам…

— Это упрек? Ведь я мужчина хоть…

— Уймись. Ты где сам?

— В аду!

— Хорошо. А физический носитель?

— В баре «У Оляши», ну там, где уточка на входе.

— Ничего не принимай, не предпринимай и никому не предлагай. Жди меня в достоинстве!

— Не гарантирую.

2-2

— …У России какие-то странные символы: самовар — мечта, что всё должно само вариться, готовиться, делаться, а мужичок будет чилить на теплой ласковой печи и зла не знать; потом матрешка — японская кукла с христианским покровом и славянским лицом, как мать-героиня рождающая из себя всё новые поколения покорных евразийских баб; ещё балалайка — трехструнный недоинструмент, способный максимум на полторы позорные мелодии; ну, водка — тут всё понятно; наконец мишка косолапый — дикий тупой зверь, тренькающий на балалайке, не выходя из спячки, пока битые матрешки заполняют ему водкой самовар… Есть что-то во всем этом апокефальное… м-м, апокрифичное… нет, апофатичное! — ческое…

— Игорь, не мучь ты несчастную официантку! Посмотри, она уже зеленая.

Цокот улепетывающих каблуков:

— Да, мне надо ещё один заказ принять…

— Михалыч! Родный! Залезай на лавку!

— Там реально такая огромная утка на входе шевелится! И как им только…

— Тут два варианта: или чудо, или фокус.

2-3

— Ваш счет.

— Ой. Михалыч, взгляни, пожалуйста на бумажку, у меня чего-то последнее время начались проблемы с цифрами. Видимо — возраст. Как позавчера исполнилось 27, так и началось.

— Сколько исполнилось?

— Ой, нет, не 27, а 37, говорю же — проблемы с числами; да, и не позавчера, а шесть с половиной лет назад…

— Тебе всегда будет 37, наш дорогой товарищ…

— Сталин!?

— Пушкин! Наш дорогой А.С. Пушкин. Поэт.

— И ты туда же? Что вы все прицепились ко мне с этим Пушкиным?

— Пушкин тут вовсе ни при чем. Пить надо меньше. И цифры не будут…

— Пить! Гениально! Официант, водки Пушкину!

2-4

— Так, а это что? Стоп! Что ты сейчас делаешь? Прекрати немедленно! Ну, это же неприлично на людях… Убери руки от этой салфетки!

— Но мне надо!

— А потерпеть — никак?

— Ты не понимаешь…

— Конечно, мы сирые и убогие, нам не понять… положь салфетку на место! Хватит записывать на ней стихи!

— Серых… дятел… ваксой… пятен…

— Опять какая-то депрессуха!

— Да ладно, ладно…

— Что — ладно? Через полчаса пойдешь опять стюардесс этих…

— Официанток! Богинь!

— Их. Зажимать у кухонь и туалетов. И пихать им вот эти свои…

— Гадости!

— Вирши!

— Пусть терпят! Пусть приобщаются к искусству!

2-5

— Я понял, Михалыч! Всё дело в утке!

— Неужели?

— Утки должны плыть свободными! А эта привязанная зазывала перед дрянным баром с разбавленным пивом!

— От разбавленного тебя бы так не ушатало…

— Так я ещё водочки… Стоп! Не важно! Ты пытаешься меня отговорить от того, что я ещё сам не задумал. Вот! Эврика!

— Твою-то мать…

— Свободу молодым уткам!

— Стой! Безумец, она не улетит, она же механическая…

— Ничего-то ты не понял, рубаха! Утка. Должна. Плыть!!!

Хрясь!

— Сука, там же пруд! Стой, кретин, опомнись!

Бултых!

2-6

Из компактного динамика под потолком негромко раздается: «на рассвете без меня, на кассете без меня, без меня за дверь, без меня домой…»

Игорь, мокрый, крадучись, возвращается в зал и торопливо распихивает по карманам мелко исписанные салфетки с захламленного стола.

«…убегает весь мир, убегает земля, бежит далеко-далеко, без оглядки далеко-далеко…»

— Это же он! Вернись, подлец, кто за утку заплатит?

— Что там?

— Сбежал…

3-1

Черная, древняя ночь стоит над ненасытным городом.

Не спит, ткет лоскутное одеяло эссеист: сшивает разброд широких мыслей тонкой ниточкой смыслов.

Пригорает, чадит огромный, рыхлый, непропеченный каравай у задремавшего над печкой романиста.

Лузгает семки на кухне с друзьями, травит байки комик-стендап.

Вяжет шерстяной разноцветный носок веселый дед сценарист, красный клубок ироничных реплик загнал игривый котенок под стол.

В синем лесу распугал барсуков, совесть свою повесил на сук, рубит живые дрова публицист. Так оборзел от полночных оков непосильных трудов, что уже пропагандист. Острые щепки летят в оппонентов: политзаключенных в свободной стране.

Жужжит комаром на полянке, все нервы извел песенник-бард.

Распарился в баньке, принял пивка, сотни мыльных пузырей выдувает вечный пухлый ребенок рэпер-поэт. Полуголые сочные нимфы окружают его, кто-то напоминает о почасовой оплате за вдохновение.

Лишь философ один, как всегда один, вытачивает из черного шахматного короля фигурку безумного Ницше.

…Наш герой спит как сурок, темные, холодные мысли укачивают его как безбрежное северное море.

4-1

Нет ничего страшней, чем похмельное утро. Озноб, стыд, отчаянье.

Пробудивший наглый телеящик заливался:

«Вся страна в едином порыве готовится скорбеть в связи с 200-летием гибели национальной иконы, ее поэта № 1 с большой буквы «П», главного и любимого героя русского народа по многочисленным социологическим опросам, Александра Сергеевича Пушкина. «Пушкин — это наше всё!» — заявил национальный лидер, председатель госсовета Владимир Владимирович…»

Игорь с ожесточением клацнул по пульту.

«Вы уверены, что желаете выключить телевизор по время обращения национального лидера к народу?»

— Да, желаю, сука тупая!

«Вы принимаете на себя все возможные последствия, включающие административный штраф за оскорбление власти и официальное предупреждение работодателю?»

— Твари…

Грохот покореженной техники; благословенная тишина.

Быстрый набор, номер один.

— Мннэ…

— Послушай, Михалыч, я забыл тебя спросить вчера: что, я совсем хреновый поэт?

— Так, хватит ныть и сопли жевать, ты сам прекрасно знаешь…

— Нет, ты мне как на духу, как лучший друг… я в конце концов требую!

— Слушай, если сомневаешься, то в одном НИИ, у меня там приятель работает, ну, не приятель, а просто в прошлом мы изрядно…

— Короче!

— Ладно, вот: они сочинили какую-то машинку, так она способности к творчеству прокачивает. Если не боишься — попробуй, кажись, это бесплатно.

— Не-е, рановато нам пока, Михалыч, в «Startrek» нырять, есть у меня ещё один могильничек…

— Как знаешь.

4-2

Красно-синяя вывеска «Кони-Приверед-Бар». Проблески битого стекла пред размалеванной граффити дверью приветливо встречают дорогих гостей. И сразу резкий сиплый запах зримо обдает внутри.

«Не надо мне пощады, не надо мне награды, а дайте мне винтовку и дайте мне коня! А если я погибну, пусть красные отряды, пусть красные отряды отплатят за меня!» — чей-то хриплый злой голос ревел из громадных колонок. Подумалось: знакомая песня, что-то из детства, но почему так ожесточенно?

От липкой барной стойки с трудом отдирались тяжелые кружки с вонючей желтой слизью внутри. Размашистыми жестами то едкое варево направлялось в довольные рты, горланящие дерзкие матерные частушки.

— Здрасьте… Как это… вечер в хату? Нет, не то. Красно-синий — самый сильный!

— Да!!!

— Ага. Это же вы поете… в смысле, кричите: «Побеги бамбука — нет! Бяка и Бука — нет!»

— Тебе надо-то чего?

— «Лобковые вши — нет! Спокойной ночи, малыши — нет!»

— Да мы, мы кричим. И чё?

— Я вот тут свою кричалку сочинил, думаю, вам понравится, — и, не давая опомниться, разгоняя себя резкими, рубящими, напряженными руками, сразу звонким, хорошо поставленным голосом:

— Непаханый край — нет!

Потерянный рай — нет!

Вонючий сарай — нет!

Сухой каравай — нет!

Бухой Дед Мазай — нет!

Морской волк Папай — нет!

Вратарь, не зевай — нет!

Взял в рот — не глотай! — нет!

Толпой в Первомай — нет!

Князья в Курултай — нет!

Донской и Мамай — нет!

Поднял лютый хай — нет!

Шалтай — не болтай! — нет!

Сошлют за Алтай — нет!

Слепой вертухай — нет!

Копай и сажай — нет!

— Мужик, ты, б… дь, больной, что ли?

— Братцы, вы чё? — нет!

Куй пока горячо — нет!

Суй через плечо — нет!

Дуй-дуй на Харчо — нет!

Жуй-жуй свой Лечо — нет!

— Так, выкиньте его отсюда, кто-нибудь!

— Буй сожгла последняя смена!

Чуй, как в Кремле протухло сено!

Ломай протест через колено!

Всё смоет в половодье река Лена… — не-е-ет!

— Кремль ему протух, мля! Держите дверь!

— Поставьте меня на место, кони привередливые! Во имя святого Акинфея и равноапостольных братьев Березу…!

— Стойте!

— А?

— Не кидайте его. Вежливо за дверь выставите, человек понимающий, всё-таки...

4-3

Негнущиеся ноги споро улепетывают восвояси.

«Убогие, жалкие, примитивные, недалекие, одномерные…»

Пальцы сами машинально набирают искомый код вызова:

— Михалыч, давай диктуй адрес своей долбаной лаборатории, где мозги прокачивают!

— Проспект Юных… стоп! Слушай, ты что действительно решил к этим криповым ученым податься?

— Криповым?

— Ну не знаю, не смотрел все эти фильмы ужасов с похожей завязкой?

— Ой, да ладно…

— Но…

— Молчи! Молчи и верь как я: вывезет! Вывезет меня великая русская птица-тройка: «авось», «небось» и «отъ… бись»!

5-1

Забытая, заброшенная, оставленная в вязком совке пыльная промзона. Бетонные заборы и ржавые решетки. Одноколейка в никуда, поломанный шлагбаум. Уснувший охранник в мятой засаленной форме. Полуистертая гордая надпись «НИИ чего-то там…».

5-2

Хорохорясь, храбрясь, за пуговицу цепко лаборанта:

— Хорошо, умник, скажи: есть атмосфера у Плутона?

— Ну, это смотря когда…

— Хм… шаришь! Тогда вот ещё вопрос…

— Может быть, лучше перейдем прямо к делу? Вот и профессор как раз подошел…

— Виктор Иванович. Доцент. Здравия желаю! — сквозь пышные усы басовитым рокотом.

— День добрый. Игорь.

— На процедуры?

— Вот документы, Викт-Иваныч, — услужливо тоненькую папочку.

— Чудесно! Тогда проследуем!

— Прямо сейчас? — растеряв весь бодрый гонор.

— Хм?! — на Игоря изумленным уничижительным взглядом.

— Да, действительно. Что зря время терять? Проследуем!

5-3

Узкий длинный коридор. Он на цыпочках как вор семенит за блеклым масхалатом в зыбкой полутьме.

— Вот здесь у нас лаборатория. Подопытные, стало быть… м-м… животные…

— Чистенько тут у вас.

— Шутишь, брат: Наука!

— Знаете, я тут подумал…

— А вот и он! Как мы его называем шутливо, «Шлем Ужаса»!

Холодный перелив незнакомого металла, сосредоточение трубок, хитросплетение проводов, средоточие подмигивающих лампочек-индикаторов — он будто пульсировал.

— Да, я хотел сказать, может, всё-таки не стоит так сразу?

— Стоять! Ну что вы в самом деле? Взрослый же человек, военнообязанный! — смотрит в анкету. — 38 годочков…

— Ещё не…

— …почти уже исполнилось! А ведете себя как…

— Я понял! Не продолжайте. Куда садиться?

— Вот так бы сразу… Вот сюда, удобно? Сейчас мы тут ремешочки… так, покрепче…

— А-а…?

— Для безопасности!

— А!

— Хорошо. Так, что там у нас: «спонтанный скачкообразный рост творческих способностей, 21-дробь-01-тильда-334-литеры ‘О’, ‘П’». Принято. Разряд! Всё, готово.

— Что, простите?

— Готово, говорю. Можете вставать.

— Уже? Спасибо. А как вот?

— Ах, да. Извините. Ремни. Вот так, и раз! Всё, можно одеваться и на выход.

— Так я, вроде, и не раздевался?

— Что?

— Ну, да…

— Вы проводили сеанс в одежде?!

— Так вы же не…

— Боже, вы хотя бы крестик сняли?

— Да я не веру…

— Украшения?!

— Не ношу.

— Слава Хокингу! А это что?

— Это? Ремень. От брюк. На брюках.

— Он же металлический!!!

— Да уж не пластмасска, знаете ли…

По красной кнопке — хлоп!

Сирена.

В трубку исступленно:

— Борис! У нас ЧП!

Вполоборота:

— Вам, вообще, инструкцию по технике безопасности зачитывали?

— Я, пожалуй, пойду…

— Стоять!

— До свидания…

5-4

Мигающий пурпурный свет, визжащие мартышки в клетках, размытый коридор, массивная дверь, табличка, охранник, шлагбаум, решетки, заборы, промзона… уф!

6-1

Приняв сорокоградусной микстуры, жертва науки отходит ко сну. И первые пару часов в комнате тишь и покой. А потом наступает фаза быстрого сна. У поэта начинает дергаться левое веко, деревянные пальцы вцепляются в тонкую простынку. Вдруг тело вытягивается струной, выгибается дугой, скручивается в спираль, дрожит и тихо стонет. Рот искажается, кричит:

— Распаханные камни, разверстые могилы!

Бедняга мечется в испарине, сучит ногами будто старый шелудивый пес, зубы вгрызаются в истерзанную подушку. Треск рвущейся ткани, еле слышный шепот:

Захотел улететь — опоздал,

Лошадьми через лес — заплутал,

Марафон дотерпеть — но упал,

И стонал… и пропал…

Рывок вверх с двойным тулупом, смачное падение с кровати, грохот; он резко вскакивает, ощупывает себя: живой, целый. Бросается к столу — только не забыть! — хватает ручку, лихорадочно выводит строфу за строфой…

6-2

Когда взбагрит с востока небо,

Разметят по линейке плац,

Поставят тушки ровным хером,

Каре исполнит танго «Бац!»

Кровавый пунш и брызги спермы

Развеселят стены узор,

И я внизу такой же белый,

Такой же мертвый как топор!

…А он в строю такой же смелый,

Такой же меткий как топор!

— Это каким-таким, извиняюсь, «хером»?

— Буква такая, дореволюционная, старое название.

— Давайте изменим, может быть, «за бруствером»? Расстреливать выводят ведь за бруствер?

— Как будто бы…

— И почему «спермы», они что, кончили, когда умерли? Типа опорожнение как у повешенного, там под ним ещё корень мандрагоры растет?

— И случится чудо, и все опорожнятся от восторга!

— Не понял?

— Это мозги по стене. Белые. Как сперма разлетелись. Образ такой. Стихи.

— И что это за рифма невнятная «топор» — «топор»? Это вы где вычитали?

— Вычитал?!

— Ну, вы же образованный человек, должны же книжки читать? Вот, смотрите, сборничек стихов Паулины Кшесинской, вышел недавно в нашем издательстве, хит сезона, здесь есть такие чудные, такие легкие вещи, они вам знакомы?

— Я эту книгу купил на вокзале вместе с чебуреком. Блевал от обоих.

— Ну да, ну да… Мне, сказать по правде, тоже, знаете ли, вся эта приторная клубничная вязь… просто жена настаивает, они подруги ещё с… впрочем, не важно… мы вас берем. Только вот, где это было, ага!

— Это что за простыня?

— Тут перечень правок, которые нам необходимо согласовать…

— -----------------------

7-1

— Вы помните, как здесь очутились?

— А? Что?

— Внимательно сейчас на меня! — щелк, щелк пальцами в паре сантиментов от полоумных глаз. — Помните. Как. Здесь. Оказались?

— Я был в редакции. Какой-то безобразный спор… Я вспылил… Больше ничего не помню.

— И как стекла били, не помните?

— Э…

— И как фикус в окно кидали?

— Сраный фикус! Его помню.

— Вы понимаете, где вы сейчас находитесь?

— В милиции?

— В психушке.

— Гребаный ползу…

— Комментарии позже. Я главврач. А у вас диагностирован острый маниакальный психоз. И купировать необходимо как можно быстрей.

— Я всё понял. Что я должен делать?

— Во-первых, рассказать всё с самого начала.

— Хорошо. Ещё с детства я видел вещи иначе, нежели окружа…

— Стоп. Излишне глубоко. Ближе к сути!

— Понял. Всё началось с того, как после неудачного научного эксперимента мне во сне начал являться Пушкин и надиктовывать стихи из могилы.

— Угу. Замечательно. Продолжайте.

— Каждое утро я просыпался и…

7-2

— …Вот собственно и всё.

— Понятненько. На лицо остро выраженный творческий кризис помноженный на экзистенциальную дезориентацию и все сомнительные прелести нависшего среднего возраста. Знаете, какая цифра маячит за знаком «равно»?

— Даже боюсь себе представить.

— Для вас большой ошибкой было класть все яйца в одну корзину.

— В каком смысле?

— Вот представьте. У павлина большой красочный хвост, чтобы привлекать самок. Но если у вас только одно перо, пусть даже холеное и яркое, вам придется крутить его максимально быстро перед ошарашенными собеседниками, чтобы создать необходимое положительное впечатление. При этом напряжение в вашем…

— Стойте, доктор! Я ничего не понимаю: какие-то павлины, яйца, перья экзистенциальные…

— Хорошо, попроще: для вас самореализация в творчестве заменила саму жизнь, и вы пошли ва-банк. Попробуйте найти какие-то другие, альтернативные…

— Вы ничего не понимаете, доктор Стравинский, творчество не заменяло мне жизнь, это и есть моя жизнь.

— Вот как. Тогда будьте готовы ко всему. Вы сейчас как футбольный клуб, стоящий на вылет. Ещё пара неудач и очутитесь в низшем дивизионе. Что произойдет там с вашей психикой, и так расшатанной, необходимо расписывать?

— Увольте. Красно-синий — самый сильный! Я не собираюсь вылетать. Есть ещё в запасе пара забивных и креативных…

— Ну тогда как знаете, а я руки умываю, только добровольный отказ от медицинской помощи подпишите, и можете быть свободны.

— Спасибо, доктор, но я и так свободен.

8-1

Ещё одна космическая ночь сошла на широко растекшийся бурлящий Вавилон. Угомонился бесноватый люд, разъехался, разбрелся по кроваткам, только злой поэт не спит, готовится: мешковатая потертая одежда; обувка, что не жалко; два бочонка белой краски; набор увесистых кистей распихан по накладным карманам.

— Если гора не идет к Магомету…

8-2

Наутро в перепачканной одежде, умаявшись, неспешно и расслабленно плетется домой.

— Молодой-красивый, позолоти ручку, всю правду скажу!

— О чем, интересно?

— Дай-ка ладошку, ох! Какие линии пугающие! Что здесь: Мойдругповесилсяуваснаглазахонсделалхаракириутебянакрыльцеионистекнадеждойивсемчеммогавсевыосталисьтакимижевсевыосталисьтакимиже!

— Что ты тараторишь, ты адекватная вообще?

— Ой. Опять это… Неважно. Преследует тебя дума черная, как речка глубокая!

— Черная речка… что?

— Спишь плохо, кошмары мучают…

— Это и так по мне видно.

— А и не кошмары это вовсе, а сглаз на тебе, яхонтовый…

— Можно как баба-яга карикатурная не выражаться, а то я сразу развернусь и уйду?

— Хорошо. Помощь тебе срочно нужна, но от бездуховных людей в белых халатах ты ее не получишь. Вот адресок. Там специалист хороший принимает. Дорого, конечно, берет, но гарантия — 100%! Изгонит всех твоих ночных демонов, не сомневайся! Первая консультация — бесплатно.

8-3

Прихожая напоминала скорее реквизитный склад обанкротившейся хоррор-киностудии. Отчаянный невидимый шаман протяжно завывал на заднем плане.

— Я от бабы-яги цыганской…

— Что? А-а… проходите. Бог мой, какая у вас аура черная!

— Спасибо.

— Это был не комплимент…

— Извините.

— Как вы не понимаете! Это очень опасно! Её срочно надо чистить!

— Понимаю.

— Пройдемте в кабинет и сразу приступим.

Уворачиваясь от развешенных тут и там ведьмовских амулетов, плетёных веточек и кореньев каркозы, полых мелодичных деревянных трубок и колокольчиков:

— Спасибо, конечно, за такую профессиональную озабоченность, но сначала хотелось бы получить обещанную бесплатную консультацию, а уж потом я сам решу, насколько у меня там всё грязное, может для меня и вовсе ничего…

— Ок, хозяин — барин. Но я предупреждал…

8-3

— Вас беспокоят посторонние сущности. Особенно во сне, когда вы наиболее беззащитны.

— Но что им нужно?

— Вы, как мы это называем, «vessel». Сущности используют вас как носителя, чтобы передавать информацию во внешний мир или совершить какое-то действие вашими руками. Обычно для таких задач они входят в тело опытного медиума, но тут, видимо, важен определенный резонанс.

— Что вы имеете в виду?

— Это особый случай. «Horst Vessel». Им нужны именно вы.

— Но почему?

— В силу созвучий. Только вы способны услышать и правильно передать их сообщения по причине вашей общности: одной профессии или кровного родства, может что-то завязанное на числах, именах или астрологии…

— Я не верю в астрологию.

— Это не имеет значение. Главное, что они верят.

— Замечательно. Ну а мне-то что делать?

— Секундочку, только откалибрую хрустальный шар… вот: вижу вас на студии, откуда волны по всей стране расходятся…

— Это на радио что ли? Так бы и говорили…

— Как вам будет угодно. И вы вещаете. Транслируете очень важную, но неприятную информацию, а потом вас бьют по лицу. Всё. Сеанс окончен. С Вас 500 долларов…

— ЧТО?!

— По прейскуранту: чистка ауры…

— Бьют?!

— Да. По лицу, довольно смачно и болезненно. Это четко видно.

— Знаете, а не пошли бы вы вместе со своими существами астрономическими, шарами калибровочными, со всеми этими разводками убогими на такой далекий и босый, жилистый и волосатый…

— ---------------

9-1

— Ты уверен, что это вообще легально?

— Не бзди, Михалыч, наводи камеру и снимай!

— На хрена только было на Пушкина лезть? Нас же через пять минут спеленают. Это же центр, примут за политических.

— В этой стране всё, что не разрешено, — политика.

— То есть почти всё вообще.

— Поэтому поторопимся. Снимаешь?

— Ага.

— Я Игорь Бойченко. Именно мои стихи, хокку и танка вы могли видеть из окна «Сапсана» или с колеса обозрения. Однако, при всех моих усилиях, меня не приняли достаточно серьезно. Поэтому я вынужден перейти на следующую стадию доходчивости. А теперь — внимательно!

— …ля! Какого хера ты творишь?!

Сирена.

«Бобик».

Врачи.

КПЗ.

Протокол.

9-2

— Дяденька, что с вами? Вам плохо? Вы упали?

— Да, причем несколько раз подряд, и всякий раз прямо на лицо. Уж как водится с нашими правоохрани… Что? Девочка, чего ты хочешь?

— Я хочу, чтоб у меня была долгая счастливая жизнь!

— Здорово. И это всё?

— И чтоб у тебя, дяденька, была долгая счастливая жизнь!

— Правильно и ясно. Здорово и вечно…

— Ничего не понятно! Дядь, ты пьяный?

— Спасибо, говорю, деточка, на добром слове, ступай.

«Что-то я как былинный старец заговорил. Ой ты, гой еси, добрый молодец, не добывши мёда, да кушаешь; утрись, бедолага, да и ступай восвояси…»

9-3

На пыльной захламленной кухне, помнящей лучшие виды не ранее застойной эпохи советской эры, копошилось нечто. Разметав едва видимый в полутьме немытых окон вяло позвякивающий подстольный Стоунхендж пустых пивных бутылок, прямо из подгоревшей кастрюли, большой расписной деревянной ложкой Игорь черпает пустую гречку и равнодушно отправляет себе в рот. Смотрит в одну точку, пережевывает, что-то едва слышно бормочет себе под нос, снова тянется к кастрюле. Потом запивает водой из-под ржавого крана и невесомо переплывает в комнату, не переставая монотонно бубнить.

10-1

— В эфире радиостанция «Ухо Москвы» и программа «Особо опасен». У нас в гостях поэт и акционист Игорь Бойченко.

— Здрасьте.

— Вы называете себя не поэтом, а, где это здесь у меня… вот: «аберратор реальности»?

— В чем вопрос, я не расслышал?

— Как вы дошли до…

— Жизни позорной такой? Я хотел высвечивать и воспевать самые броские уродства мира, ведь красоты и так уже слишком причесаны и зализаны.

— А вы уверены, что это нужно? Ну, людям?

— Нужно? Это как — в утилитарном плане?

— Ну, чтобы людям нравилось, они получали удовольствие…

— Чтобы понравилось, идите сразу к проституткам, хотя с такой гомосячной философией можете сразу на…

— Нет! Мы же в эфире!

— Вы поймите: настоящее творчество произрастает из экзистенциальной безысходности: ты можешь фигурно, иногда в рифму, проорать, что ты умираешь, и всё. В каких-то вещах, наивный дурачок, ты просто не разобрался, не рассчитал, горделиво ухнул в трясину осознанной тленности без циничного спасжилета, только и расслышал, как энтропия зачавкала. Всё, тебя уже сожрали; а вы говорите — удовольствие там кому-то идти доставлять, подстраиваться, задом подмахивать…

— Но ведь обычно принято как-то планировать, продумывать заранее, какой коммерческий потенциал…

— Коммерческий, мать его, потенциал, я вас верно расслышал? Да вы понимаете, вообще…

— Извините, если это настолько больная тема…

— Поймите же, нельзя быть расчетливым, последовательным и адекватным в творчестве. Иначе не творчество это получится, а дифференциальное исчисление. Всегда необходима небольшая, но выпуклая залихватская иррациональность текста или любого иного контента. Она будет сама прорываться из недр неосознанных хаотичных мыслительных процессов, главное — не сильно ей мешать: чуть больше доверять себе, чуть меньше доверять другим.

— И вы предлагаете…

— Выпустить своих игривых демонов на волю и просто наблюдать, что они станут творить.

— Вы именно поэтому залезли на памятник Пушкину и разрезали себе язык?

— Ну…

— Павленский зашивал рот, а вы «жало мудрыя змеи…», не слишком ли нагло и радикально?

— Павленский зашивал, Джокер разрезал… Когда переходишь на последний уровень неприятия реальности, такие мелочи как благосостояние и физическая безопасность перестают иметь значение. А свое здоровье воспринимается только как разменный ресурс.

— И какова цель?

— Разменять его не напрасно.

— И вы знаете как?

— Да, у меня в отличие от Павленского и Джокера есть вразумительный план.

— Замечательно, мне лишь остается пожелать вам, чтобы всё прошло по плану.

11-1

Ещё одна жуткая ночь отгремела над северным городом, две тысячи криков прорвались сквозь сон. Люди вжались друг в друга горячечно, если повезло и было в кого вжаться, да хотя бы в зверька, хотя бы в игрушку. Но уже на рассвете, растолкавшись, расшевелившись, отпившись раскаленным кофейком, все с деланной бодростью застывших масок-лиц вяло побрели на ненавистную работу.

Лишь философ один, как всегда один, за плотными гардинами спасаясь от наглых и напористых солнечных лучей, допилил свою декоративную башенку слоновой кости.

И только наш герой лихорадочно свеж и светел, спешит куда-то с огромным рюкзаком за спиной, насвистывая легкомысленный мотивчик.

11-2

«Я заставлю вас меня читать, сволочи ленивые, потребители херовы! Воздвигну… За неимением Александрийского столпа придется, правда, воспользоваться Адмиралтейской иглой, но она тоже по-своему хороша, живописна и символична.

Что ж, альпинистские навыки вкачаны, амуниция в комплекте, ножницы по металлу срезать этот кораблик долбаный… всё, я полностью готов к восхождению».

12-00

Новости часа:

В Санкт-Петербурге поэт-акционист Игорь Бойченко прилюдно совершил вызывающе дерзкое самоубийство, нанизав себя на шпиль Адмиралтейства вместе с огромным полотнищем, на котором белой краской было намалевано хокку неправильного размера и невнятного содержания. Труп до сих пор не удается снять прибывшим на место происшествия сотрудникам МЧС...

Краткий шум радиопомех — интимный звук вселенной — реликтовое излучение. И издалёка — детский хор — недетская песня:

«…долгая счастливая жизнь, такая долгая счастливая жизнь, отныне долгая счастливая жизнь, каждому из нас, каждому из нас!»

V.V.

2020