Казус Малиновского

С.Кочнев

Казус Малиновского

В лето 1978-е Ансамбль песни и пляски Уральского военного округа колбасило и трясло. Нет, не землетрясение тому было причиной, а некое невероятное событие, сиречь казус, что случился с виолончелистом Малиновским.

К моменту призыва в армию он был уже женат и имел сына двух лет с небольшим. Как известно всем, а кому не известно, сообщаю, что при наличии двух киндеров папен, он же фатер, он же отец, он же фазер от срочной службы освобождается. На это Малиновский с женой и рассчитывали, решив скоренько заиметь ещё одного карапуза, да вот незадача – беременность протекала с затруднениями, а потому мутер, она же мамахен, она же мазер, то есть жена виолончелиста Малиновского частенько лёживала в больницах, и самому виолончелисту приходилось чуть не каждый день слёзно выпрашивать увольнительную, чтобы забрать малыша из садика, понянчиться с ним, одеть-накормить, утром в садик спровадить и – бегом через полгорода на службу в армию.

То утро, о котором пойдёт речь, началось, как обычно, с общего построения.

Всё протекало буднично и обыкновенно, за исключением одной детали: в строю рядовой Малиновский стоял не один: он держал за руку малютку лет около трёх в синих штанишках на перекрещенных лямках, в клетчатой рубашке и летних сандаликах. Малый ковырял в носу, а рядовой Малиновский, дёргал его руку и что-то шипел, стараясь быть неслышным.

Неслышным быть Малиновскому не удалось, несмотря на все усилия.

Командующий построением младший лейтенант Нелюдов при виде малыша даже несколько смутился, хотел было рядового Малиновского вывести из строя и объявить очередное взыскание, но вдруг почему-то спросил просто по-человечески: «Девать некуда, что ли, пацана?»

— Некуда, — подтвердил Малиновский, — Карантин в садике, — дёрнул малютку за руку, чтобы тот не ковырял в носу, а сам потупился.

— А как же тренировка? – так и не выучив слово «репетиция» спросил младший лейтенант.

— Не знаю.

— Ладно, давай его в кабинет к заму по АХЧ. У него уже трое внуков, он понимает, как с детьми нужно. А мы после обеда разберёмся.

Пробудившаяся не к месту в Нелюдове жалость сыграла со всеми шутку, но никто ещё не подозревал об этом.

Виолончелист Малиновский завёл сына в кабинет заместителя по хозяйственной части пожилого добродушного Виталия Матвеевича, и все отправились по своим, так сказать, рабочим местам, на репетицию.

Малыш Малиновский, получив от папы строжайшей строгости наказ вести себя тихо, как только папа скрылся за дверью, тут же начал наказ исполнять по мере возможности, то есть залез пальцем в письменный прибор на столе и вытащил оттуда гигантскую кляксу. Клякса с пальца сорвалась и угодила именно туда, куда было надо — на финансовую ведомость. Спокойный обычно Виталий Матвеевич пережил эту неприятность, лишь слегка вздрогнув. Он промокнул кляксу пресс-папье и протянул юному Малиновскому платок: «Немедленно вытри руки! В чернильницу лезть руками нельзя! Разве тебе папа не говорил?»

— Нет, не галявиль! — объявил отпрыск и потянулся посмотреть на запачканную ведомость. Чтобы удобнее было тянуться, он ухватился руками за счётный аппарат «Феликс», от чего тот поехал, и оба успешно рухнули на пол. Падая, малыш поддел ногой корзину для бумаг, и всё её содержимое разлетелось по кабинету.

— О, боже! — воскликнул зам по АХЧ, и ринулся поднимать юного альпиниста. У того на глазах стояли слёзы, но он мужественно терпел, пока его поднимали, отряхивали, оттирали пальцы послюнявленным платком и даже не проронил ни звука, когда водили умываться.

Однако, лишь только Виталий Матвеевич вернул его в кабинет, малютка во мгновение ока умудрился: а) разбить цветочный горшок с подоконника, б) опрокинуть вешалку с одеждой, в) оседлать Виталия Матвеевича с радостным возгласом «лосядка!» в тот момент, когда тот ползал по полу, собирая разбросанное содержимое корзины, г) оказаться на столе, несмотря на яростное сопротивление…

Виталий Матвеевич, опытный папа и дедушка, воспитавший двух детей и троих внуков, действительно был опытен и мудр, а потому дрогнул лишь часа через полтора от начала событий. Проявив несвойственную ему обычно поспешность, он заскочил в кабинет Нелюдова, но того на месте не оказалось. Тогда он ринулся в кабинет к старшему лейтенанту Процянко и слёзно начал умолять прекратить пытку.

Процянко, который только что появился, так как с утра находился на совещании в штабе округа, был не в курсе происходящего и легкомысленно поспешил на помощь. Оба устремились в кабинет зама по АХЧ. Зрелище, открывшееся их взору, могло потрясти до глубины души любого.

На роскошном письменном столе стоял на четвереньках перемазанный чернилами малютка без своих синих штанишек и повторяя: «Я хасю пи-пи!» радостно брызгал на помятые важные армейские бумаги. Штанишки висели на рамке грамоты с благодарностью Военного совета.

После того, как два взрослых человека, два кадровых офицера попытались спасти раскисшие бумаги, накрыли промокшее зелёное сукно какими-то тряпками, надели на малыша штанишки и препроводили непоседу в другой раз умываться, общим собранием было решено поместить удальца в кабинете Процянко, но при одном условии: непоседа не будет ни к чему прикасаться, а будет играть на диване, иначе папу посадят на гауптвахту, и он не купит мороженное.

Нимало не подумав, малыш утвердительно кивнул головой и действительно минут десять сидел на диване тихо, перебирая в картонной коробке какую-то ерунду. Коробку принёс Виталий Матвеевич, пересыпав в неё из закромов всякую мелочь для развлечения дитяти.

Процянко уже было внутренне возрадовался, да рано.

— Дядь, а сто это? — малыш протянул пустую баночку из-под сапожного крема.

— Крем, сапоги чистить, — вздрогнув ответил старший лейтенант.

— Дядь, а сто такое клем?

— Это… это такая штука… чтобы сапоги блестели.

— Дядь, а у тебя есть сапаги?

— Есть.

— А где ани есть?

— В шкафу стоят?

— В каком скафу?

— Вот в этом.

— А засем ани там стаят?

— Потому что я их туда поставил?

— А засем ты их туда паставиль?

— Извини, дружок! Ты мне мешаешь работать.

— А засем тибе лаботать?

— Я занимаюсь важным делом, а ты мне мешаешь. Помолчи, пожалуйста, хорошо?

— Халасо.

Пять секунд тишины.

— Дядь, а это сто? — малый крутил в руках поломанную кокарду.

— Это от военной фуражки. Кокарда.

— А засем какалда?

— Чтобы знали, что ты военный.

— А засем ваеный?

— Господи! Я просил тебя помолчать, мне надо работать.

Ещё пять секунд тишины.

— Дядь, а это для сиво?

— Это… — несчастный старший лейтенант обомлел: в руках у малыша он увидел кобуру, — Не трогай! Положи немедленно! Это нельзя!

Процянко выскочил из-за стола и мигом выхватил кобуру. Кобура была пу-ста-я!

— Где ты это взял! — почти заорал он, — Где взял?! Отвечай!

Лицо младенца сморщилось, предвещая рёв!

— Скажи мне, где ты взял эту штуку, а то… а то… — Процянко понятия не имел, что будет, «а то»… Наконец счастливая мысль посетила растерянного старшего лейтенанта: «А то я твоего папу уволю!»

Незнакомое малышу слово неожиданно произвело нужный эффект.

— Я это взяль там, — он указал пальчиком на тумбочку.

Молния воспоминания вспыхнула в мозгу Процянко. Он метнулся к тумбочке и мгновенно выдвинул ящик. Слава всевышнему! Пистолет лежал внутри.

— Никогда! Слышишь, никогда нельзя брать это! Чужие вещи брать нельзя! Понятно?

— Я иглал!

— Чужие вещи — не игрушка!

Шкодник молчал, насупившись.

Немного успокоившись, Процянко спрятал пистолет в кобуру, кобуру положил в сейф, закрыл его, проверил, убедился, что закрыто надёжно, покосился на малыша, подумал и зачем-то проверил ещё раз, сделал шаг к столу, но почему-то вернулся к сейфу, попробовал покрутить ручку, повертеть колесо, колесо не поддавалось, тогда он с облегчением выдохнул и лишь затем вернулся к делам. Однако на этом ничего не закончилось.

— Дядь, поиглай со мной! — попросил младший Малиновский и попытался влезть и на стол Процянко.

— Нет! Мы договаривались, что ты будешь сидеть тихо на диване. Договаривались?

— Дагараливались!

— Вот и сиди тихо.

— Эта сто у тебя? — маленький пальчик указывал на погоны.

— Это погоны, моё звание.

— А как тибя звать?

— Меня дядя Миша звать.

— А засем тибе пагоны?

— Чтобы знали, что я офицер?

— А засем ты афисель?

— Офицер, это начальник над солдатами. Твой папа солдат, а я его начальник.

— А засем насяльник?

— Слушай, ты снова мне начал мешать. Пожалуйста, помолчи!

— А засем палямалси?

— Ты что мне обещал?

— А я иглать хасю.

— Играй на диване и не мешай мне.

— А засем на дивани?

— Господи! Ты можешь немного помолчать?

— А зясем госяпади?

…

Мужественный старший лейтенант Процянко держался стойко, как и полагается офицеру, и продержался долго, очень долго, почти сорок минут, но противник был силён не по годам. Малютка Малиновский оказался закалённым в сражениях бойцом, не знающим пощады, и в конце концов мужество покинуло несчастного лейтенанта.

В самый разгар репетиции ансамбля он возник в зрительном зале с пачкой каких-то бумажек в руке и начал делать отчаянные жесты дирижёру. Тот постучал палочкой, строго посмотрел на старшего лейтенанта и объявил: «Пять минут перерыв!»

Пока все курили, трещали последними анекдотами и разминали затёкшие ноги, можно было видеть, как Процянко в ужасе что-то говорит дирижёру, начальнику ансамбля майору Харченкову, а тот делает изумлённое лицо и что-то строго бурчит. Странный разговор продолжался значительно дольше объявленного времени, а закончился совершенно неожиданно.

— Рядового Малиновского ко мне! Быстро! — приказал майор, и когда тот появился, счастливый Процянко вручил ему пачку увольнительных записок со словами: «Чтоб я твоего… (непечатное слово) больше до дембеля в армии не видел!!!»

Однако, казус.

Вот так рядовой Малиновский, а по совместительству первая и единственная виолончель ансамбля песни и пляски, получил возможность ходить в увольнение в любое время дня и ночи.

© С.Кочнев