Иван Петрович

Как Иван Петрович вышел из себя

Иван Петрович Сидоров вышел из себя. Себя он оставил дома, а сам пошел на улицу подышать свежим воздухом, потому что ему надоело дышать квартирным воздухом. Но воздух был несвежий, а позавчерашний.

— Это возмутительно! — воскликнул Иван Петрович. Но сам себя он не слышал, потому сам оставался в квартире. — Обманывают на каждом шагу!

На первом шагу его обманули с воздухом. Ладно бы, если обманули с чем-то другим.

На втором шагу его обманула законная супруга. Супруги, чтобы вы знали, бывают еще и незаконными, но почему-то их никто не преследует по закону. Это упущение. У Ивана Петровича Сидорова была законная супруга Марья Ивановна Сидорова. Она сказала ему, что сидит дома. Вот так и сказала:

— Я сижу дома.

На самом деле она не сидела дома, а гуляла возле дома. Хотя там и тут фигурирует дом, причем один и тот же, согласитесь, разница всё равно имеется: сидеть дома или гулять возле дома.

Гуляла не одна, а с соседом, жильцом первого этажа студентом Косичкиным, который был высок, худ и имел черные волосы и черную бороду, за что его некоторые называли Цыганом. Косичкин часто, вместо того, чтобы ходить на лекции, ходил с супругами, но не со своими, своих у него не было. По крайней мере он всех убеждал в этом:

— Зачем они мне? Хомут на шею. А я не конь. И к тому же их надо содержать. Покупать им еду, одежду и косметику. А еще нужно слушать целыми днями их глупости. А вот так мне хорошо! Содержат их супруги. А я от супруг этих супругов получаю лишь удовольствия и никаких тягостей по их содержанию не несу. Потому как я умный.

Студент Косичкин шел с супругой к ней, если ее супруга не было дома. А если он был дома, то Косичкин с его супругой шли к нему. Такой уж сложился распорядок. И они его строго придерживались.

Они громко смеялись, закрывали двери на ключ, раздевали друг друга и ложились на кровать. Сначала они разговаривали на разные темы, даже касались вопросов литературы. Потом супруга кормила Косичкина, если она приводила его к себе. У Косичкина был хороший аппетит. Ел он быстро и много. Но не толстел. Может быть, всё уходило в рост. И еще Сидорова, если она приводила Косичкина к себе, обязательно наливала ему за столом стопку водки, которую он махом опрокидывал в рот. Потом Косичкин курил и, смеясь, говорил, что над кроватью надо повесить большие ветвистые рога. У него есть знакомый охотник, которого он попросит.

Сидорова смеялась вместе с Косичкиным, гладила его по коленке и бедру и говорила, что он милый и энергичный и после него она чувствует себя, как после трудовой смены.

Откуда это знал Иван Петрович Сидоров? Оттуда! Из-под кровати! Откуда еще можно узнать такие подробности и пикантные детали? Только оттуда, из-под неё, из-под родимой.

Он сказал супруге, что пойдет на работу, а сам спрятался под кроватью, затаился и стал ждать. Боялся он только одного, что заснет и своим храпом выдаст себя. Он знал, что он храпит во сне. Марья Иванна стала звонить.

— Мой дурак ушел! — радостно пропищала она. — Лети ко мне, сокол мой ненаглядный!

Иван Петрович узнал, что он дурак, хотя до этого времени считал себя умным, потому что умел делать месячный и квартальный отчеты, смотрел политические ток-шоу и выписывал газету «Наша жизнь». Газету он прочитывал до последней буквы.

Особенно ему не понравилось, когда кровать противно заскрипела над ним, а его то придавливало, то отпускало, то придавливало, то отпускало, то придавливало, то отпускало…Марья Иванна каким-то не своим голосом, как будто это вообще была не она (Иван Петрович даже порывался подняться и удостовериться), кричала:

— Не останавливайся! Как хорошо! Сильней! Сильней! Еще сильней! Оооо! Мачо! Альфа самец!

Потом они ушли на кухню, где Марья Иванна кормила Косичкина и поила его водкой. Они громко смеялись и разговаривали. Потом что-то упало тяжелое. И Марья Иванна закричала еще громче.

Иван Петрович вылез из-под кровати и ушел на работу. В этот день ему не удалось закончить месячный отчет, что случилось с ним впервые и чему он крайне удивился.

— Довольно! — сказал Иван Петрович, когда увидел, что Марья Иванна с соседом Косичкиным заходят в подъезд. — Это уже выше моего терпения! Я должен действовать!

Иван Петрович зашел в супермаркет и попросил у кассирши, которая сидела на кассе, продать ему огнестрельное оружие. Да-да! Кассирша сидела на кассе и легкомысленно болтала пухлыми ножками. Ладно, еще бы ножками! Но она и языком болтала! И в то же время она подкрашивала губки, такие же пухлые, как ее губки. Она макала валиком в банку с красной масляной краской, а потом проводила валиком по губам. После чего она смотрелась в зеркальце и повторяла вышеописанную процедуру.

Она сказала ему:

— Гражданин! Мы не торгуем огнестрельным оружием, потому что соблюдаем правила противопожарной безопасности.

Она еще раз провела валиком по губам и продолжила:

— Это, во-первых, не магазин охотника и рыболова. А во-вторых, а также в-третьих, в-четвертых, в-пятых и даже в-шестых, вы же вышли из себя.

Иван Петрович кивнул.

— Вы сначала войдите в себя, а затем приходите за покупками. А то выйдут из себя и прутся!

— Это верно! — согласился Иван Петрович. — Пойду-ка я к себе.

Но когда он подошел к дверям квартиры, то вспомнил, что Марья Иванна сейчас с Косичкиным, потому что он, Иван Петрович, в это время должен быть на работе и писать отчеты.

Он приоткрыл двери (они не были даже заперты) и прислушался. Из спальни доносилось прерывистое дыхание и крики (как будто нельзя не кричать при этом? Он же, Иван Петрович не кричит!):

— Давай! Давай! Давай! Не останавливайся! Быстрей! Быстрей! Быстрей!

«Как можно остановиться, если ты лежишь? В данном случае на Марье Иванне. Не бегает же он по ней?

Остановиться можно, когда идешь. А когда лежишь, можно повернуться на другой бок, с живота на спину или наоборот, можно подобрать ноги под живот или вытянуть их. Какая у меня глупая супруга!»

Иван Петрович радостно хихикнул, согнулся буквой Г и развязал шнурки на ботинках, которые покупала ему еще мама, снял их и прошел на цыпочках в свой кабинет, где у него на полке стояли разные виды отчетности, а на столе лежал годовой отчет, который он начинал делать, как только начинался новый год и люди еще продолжали праздновать его встречу.

— Где мы шлялись? — спросил Иван Петрович, который сидел в кабинете Ивана Петровича, который в данный момент вернулся с прогулки в свой кабинет с разными видами отчетности.

— Я гулял, — извиняющимся голосом произнес Иван Петрович, вернувшийся с прогулки. — Пришлось вот на некоторое время выйти из себя. Кстати, это полезно для здоровья.

— Предупреждал хотя бы, если выходишь из себя. А тут без тебя такое творится! А…а…а… О…о…о…У…у…у…Давай! Давай! Давай! Быстрей! Быстрей! Быстрей! Не останавливайся!

Прерывистым голосом он постарался передать звуки, доносившиеся из спальни, как будто Иван Петрович, который в данный момент пришел в себя, не мог их сам услышать.

— Когда-нибудь кровать развалится. Расшатали уже всю, черти! А Марья Иванна такую из себя добропорядочную супругу строит! Ну, фу ты! Ну ты! А сама тут такое заворачивает!

— Я его вызову на дуэль. Ведь вызвал же Пушкин Дантеса на дуэль, когда была затронута честь его жены. Не знаю, чем Дантес затронул ее честь. Может быть, тоже тем же самым, чем и Косичкин?

Тут Иван Петрович вспомнил, чем закончилась дуэль, и ему стало грустно. Хоть и не во свете лет, но погибнуть от пули какого-то Косичкина, у которого, конечно, есть военная кафедра…

Он на цыпочках вышел в коридор, склонился буквой Г, надел ботинки и стал завязывать шнурки. Завязал их бантиком и расправил. Иван Петрович всегда так делал. Из кухни неслись веселые голоса. Иван Петрович тихохонько приоткрыл дверь, переступил, как журавль, через порог и так же тихохонько призакрыл дверь. Вот и ладушки! Теперь он снова был самим собой. Он вышел из подъезда, опустился на лавочку, согретую до этого бабушками, обхватил руками голову и стал качаться из стороны в сторону.

«Что делать? — подумал он. — Марья Иванна изменяет мне. — Я-то считал, что только другим можно изменять, а, оказывается, и мне можно изменять. В смысле не мне самому, а когда мне изменяют. Ладно, если бы с каким-нибудь офицером, начальником или бизнесменом. Тут я понимаю и даже могу оправдать. Потому что он выше тебя. А то со студентом Косичкиным, который, вместо того, чтобы получать знания, которые он мог бы впоследствии использовать в свой профессиональной деятельности на благо общества, ходит к супргугам, пока их супруги на работе и приносят пользу».

Иван Петрович тяжело вздохнул и продолжил сетовать на свою жизнь.

«Она еще кормит его и поит водкой. А ведь всё это стоит денежку, которую я зарабатываю».

Он опять вздохнул.

«Как мне поступить в данной ситуации? Дуэль по известной пушкиноведам причине отпадает. И вообще дуэль — это пережиток прошлого, наследие мрачного средневековья. Да и огнестрельного оружия мне не продадут, потому что я не охотник и не рыболов. И к офицерскому составу вооруженных сил страны не имею никакого отношения. Побить физически его я не могу. Скорее всё произойдет наоборот. Есть цивилизованный способ решения проблемы: развестись с Марьей Иванной. Поскольку данная гражданская процедура детально расписана в нашем законодательстве. Можно закрыть на всё глаза, как будто ничего не происходит. Или то, что происходит, настолько неважно для интеллектуально развитого человека».

Иван Петрович закрыл на всё глаза и, действительно, больше ничего не происходило. Был только мрак, полнейший мрак, в который изредка врывались уличные шумы.

— Нет! Мы пойдем другим путем! — решительно заявил Иван Петрович и поднялся. — Теперь я знаю, что мне делать.

Один матерый человечище тоже до Ивана Петровича решился пойти другим путем. И мы знаем, что из этого получилось.

Идти до института, в котором учился Косичкин, было довольно далеко, но Иван Петрович принципиально не признавал такси, считая их дурманом для народа, созданными для того, чтобы выкачивать из него с таким трудом заработанные денежки. Также не пользовался его уважением и общественный транспорт. Зачем платить за то, что можно и должно заменить оздоровительной прогулкой по свежему воздуху. Это нисколько отрицательно не отражается на кармане, зато положительно сказывается на здоровье.

Иван Петрович за полтора часика бодрячком дошел до института текстильной промышленности, который, впрочем, теперь гордо именовали Академией Текстиля. Да-да! Именно вот так с больших букв. На скамеечках возле Академии сидела молодежь. Вместо книжек и конспектов в руках у них были мобильники, а в ушах наушники. На Ивана Петровича, конечно, ноль внимания, как будто он пустое место, что несколько его покоробило.

Вместо строгих костюмов, белых рубашек и галстуков, футболки с разными картинками и надписями на нерусском языке, а вместо брюк со стрелочками, шорты или джинсы. Про девиц же вообще не стоит говорить. Почти все были одеты как проститутки.

Все смеялись, обнимались, а некоторые даже целовались и снимали себя на телефоны, как они целуются. Ни стыда, ни совести. Хотя, если Марья Иванна такое выкаблучивает, то что уж тут говорить про молодежь.

Иван Петрович поднялся на второй этаж, увидел на дверях надпись «Президент Академии Текстиля», открыл двери и оказался в приемной. Приемная была больше, чем их зал в квартире.

За столом сидела молоденькая женщина, похожая на подростка, низенькая, худенькая, с короткой стрижкой. Это была секретарша. Она быстро стучала по клавиатуре. То, что она была женского пола, указывали только два бугорка, топорщившие светлую футболку, и ярко накрашенные губы. На правой руке Иван Петрович заметил у ней кольцо.

— Слушаю вас!

Секретарша подняла на него темные большие глаза.

— Как вы можете слушать меня, если я молчу? — удивился Иван Петрович. — Слушать можно тогда, когда человек уже говорит. Вы должны сказать: «Я вас готова выслушать» или «Я вас буду слушать!» Если бы вы были более интеллектуально развиты, вы бы сказали: «Мне очень интересно услышать то, что вы сейчас будете говорить!»

Лицо секретарши сразу стало грустным.

— Могу я пройти к ректору? Прошу пардону! К Президенту Академии Текстиля Загуляйносу Рудольфу Аксельбантовичу?

— Он уехал на совещание.

— Хорошо! Я на счет вашего студента Косичкина. Не знаю, какого он факультета и курса.

— Есть такой! — сказала секретарша и почему-то покраснела.

— Он ведет аморальный образ жизни, чем наносит ущерб облику российского студенчества.

— В смысле? — испуганно спросила секретарша. — Неужели ширяется? Только этого нам еще не хватало. Я всё готова простить, но вот этого… Это же, блин, всё! труба!

— Шир…

Иван Петрович нахмурил брови, стараясь вспомнить только что услышанное слово.

— Он ходит к супругам, пока их супруги ходят на работу, исполняя свой гражданский и общечеловеческий долг.

— Фу! — облегченно вздохнула секретарша и взглянула в зеркальце, которое висело напротив нее. — Вы меня напугали. Я уж думала что-нибудь серьезное. Даже подумала, а не попал ли он под машину. Он такой невнимательный и рассеянный, как все ученые люди.

— Ничего серьезного здесь нет. Это самое легкомысленное и безответственное поведение со стороны вашего студента. Что, разумеется, не украшает уважаемое учебное заведение.

Иван Петрович распрямил спину.

— Надеюсь, что после моего заявление вы отчислите вышеназванного студента из Академии. Хотя студентом его можно назвать только если закрыть глаза на его аморальное поведение.

— С чего это? Зачеты он сдает, экзамены тоже, на семинарах выступает, а личная жизнь студента нас не касается. Они взрослые люди. И в конце концов, на дворе не тридцать седьмой год.

— Вот даже как! — удивился Иван Петрович. — С каких это пор аморальное поведение стало нас не касаться? К чему мы идем? Где ответственность за воспитание?

Иван Петрович грозно посмотрел на секретаршу.

— Всё очень плохо. Я имею в виду, плохо для вас. Неужели вы не осознаете этого? Если это так, то это не делает вам чести.

Он отступил шаг назад.

— Я буду жаловаться в вышестоящие инстанции. Я так не оставлю этого дела. Вы еще узнаете меня.

Секретарша хмыкнула и отвернулась к компьютеру. Быстро затарабанила на клавиатуре, больше не обращая никакого внимания на Ивана Петровича, как будто он был пустым местом.

Ни в какие вышестоящие инстанции Иван Петрович не пошел, хотя сначала порывался это сделать и останавливало его только то, какие же выбрать эти самые инстанции.

Пошел домой, где его на кухне ждала улыбающаяся Марья Иванна и наваристые щи с капустой и голый мосол. Настолько голый, как будто его до этого давали собаке.

«Мясо сожрал Косичкин», — подумал Иван Петрович. Он сел за стол, положил салфетку на колени, другую на грудь и стал кушать щи, аккуратно заправляя капусту в рот.