Иностранцы в Питере

ИНОСТРАНЦЫ В ПИТЕРЕ

Иностранец в Питере — это вам не какой-то там простой временный гость из неведомой страны. Иностранец в Питере — это не типичный посетитель музеев и вечный искатель, что бы такое сожрать экзотическое, оставшись при этом в живых. Не-ет, иностранец в Питере — это уникальное явление местной природы. Он как неотъемлемый элемент городской архитектуры, деталь городского ландшафта и украшение интерьера любого городского здания, которое он согласится почтить своим присутствием. Таких иностранцев-естествоиспытателей как в Питере нет больше нигде в мире. Чтобы понять это нужно знать, как и почему рождаются питерские иностранцы. Совершенно безразлично, где они появляются на свет, но мужают они только здесь, у нас и не без нашей, само собой, помощи и заботы. Мы лелеем их, пуще собственных родственников. Мы не даем им расслабляться и чувствовать себя обойденными отеческим вниманием. Мы почти, что одно целое с ними, хотя и расстаемся с конкретными представителями этого вида приматов совершенно без сожалений и душевных мук, зная, что место убывших сразу же займут прибывшие.

Питерские иностранцы рождаются в дальних странах в результате совокупления двух удивительных слухов, составляющих в результате гремучую смесь любопытства и страха. Один слух доходит до них как известие о небывалом культурном феномене в далекой варварской стране. Причем таинственная и непонятная суть варварства действует как катализатор на созревание особи потенциального питерского иностранца. Другой слух подбирается к месту слияния с первым с помощью зарубежной криминальной хроники бульварных газет, теленовостей из России и кинотриллеров про русскую мафию. В результате естественного и бурного развития непредсказуемых инстинктов, вызванных совокуплением слухов, свеженький питерский иностранец внезапно оказывается стоящим на Дворцовой набережной в группе себе подобных индивидов.

Судорожное верчение головой позволяет ему убедиться, что вдоль набережной выстроилось множество таких же групп, похожих друг на друга своим поведением как две капли воды. Все только что выплеснулись на берега Невы из поездов, самолетов, пароходов и находятся в состоянии какого-то внутреннего оцепенения, словно ожидая непременного нападения либо местных варваров-дикарей, либо нецивилизованных мафиози. Непонятная задержка агрессии еще более накаляет нервную систему, по которой вдруг как кувалдой бьет полуденный сигнальный выстрел с Петропавловки.

Женщины испуганно взвизгивают, мужчины ухают от неожиданности и все дружно и надолго заливаются истерическим смехом, тыркая друг в друга пальцами. Это ты мол больше всех испугался. Все, теперь они наши! Причащение состоялось. Как ни странно, неожиданный испуг без следа снимает внутреннее напряжение, и питерские иностранцы становятся почти похожи на нормальных людей. Одни гурьбой отправляются в Эрмитаж, а другие, более отважные, отделившись от группы, решают прошвырнуться по набережной в сторону прорубленного в Европу окна. Естественно, переводчица наотрез отказывается делиться надвое, объясняя это наличием в семье мужа и детей, которые могут не правильно понять метаморфозу раздвоения естества любимого человека. Вот группа отважных иностранцев и отправляется навстречу неизведанному, возложив свои лингвистические надежды на одного представительного, убеленного сединой джентльмена из Техаса, разыгрывающего из себя полиглота.

Медный Петр на коне, танцующем на камушке, не вызывает особых вопросов. Да мало ли их, этих бронзовых и чугунных королей из канувших в Лету царств разбросано по городам мира. Но вот дворцы и грандиозные соборы всегда вызывают интерес. Америка страна молодая. Старинных впечатляющих соборов там мало, а дворцов так нет и вовсе. Особняк Вандербильдов не в счет. В него не попадешь. Да и особняк-то, как ни крути, а все же не дворец. Поэтому первая драма разыгрывается у Исаакия.

Карта-путеводитель уплыла, естественно, с эрмитажной группой, где она, понятное дело, никому не нужна. Приходится прибегнуть к помощи местного населения. Благо оно оказалось поблизости в виде господина обладающего всеми атрибутами русской национальной интеллигентности — чуть ли ни антикварных очков и повидавшей виды потрепанной шляпы. Выяснение, что это за сооружение с гигантскими колоннами и куполом как у Собора святого Петра в Риме, заводит всех в тупик. Знания международного коммерческого жаргона у господина из Техаса оказывается явно недостаточно, чтобы понять и довести до сознания соотечественников такую сложную лексическую конструкцию как "Городской кафедральный собор святого Исаакия Долмацкого". Абориген же из какого-то изощренного, садистского местного патриотизма упорно стоит на своем и ни в какую не соглашается упростить конструкцию до приемлемых западному мышлению форм.

Что делать, стихийно возникает короткое, но бурное совещание. В результате консенсуса в воздухе на мгновение мелькнула и исчезла неуловимо для глаза зелененькая бумажка то ли десяти, то ли двадцати долларового достоинства. Своего рода предоплата за грядущий моральный ущерб богатству русского языка. Простимулированный абориген, бормоча себе под нос "Зер гут, зер гут", погрузился в глубокое размышление, граничащее с трансом. Все замерли в ожидании откровения. Внезапно человек в помятой шляпе встрепенулся и с просветлевшим взором произнес: "Мадам енд месье, это главный бизнес-центр господа Бога в городе". Техасец безошибочно перевел, хотя почти все поняли и так. Абориген, сознавая, что он сделанным заявлением практически исчерпал все свои возможности местного чичероне, с достоинством удалился под предлогом очень важных дел.

В таинственном и гулком полумраке собора по сходной цене удалось пленить на несколько минут переводчицу. Она быстренько убедила бестолковых визитеров, что вот эти зеленые колонны вовсе не из пластика, а сделанные из самого, что ни на есть всамделишного малахита. Водится такой материал в горах, как она слышала. Правда, стада теперь уже не те стали, да и поголовье измельчало. Годится только для ювелирных украшений. Да, кстати, об украшениях. На Невском сейчас открыта частная выставка Шемякина и Ананова. Можете сходить полюбоваться. Шемякин там показывает своих серебряных арлекинов, а почетный гражданин города Санкт-Петербурга, Андрей Ананов как обычно выставил на всеобщее обозрение свои уникальные яйца.

На этой фразе переводчица бесследно растворилась в пространстве, оставив подопечных в состоянии шокового изумления, переходящего в тихое помешательство. Первыми очнулись те, кто сообразил, что дело пахнет сенсацией и будет о чем порассказать в узком кругу, вернувшись домой. Однако, прибыв в полном составе на место рекомендованного культурного события, быстро убедились, что сенсация не состоялась. Шемякинская гордость была на месте, анановская тоже, но только совсем не в том виде, которое рисовалось воображению. Кто же мог знать, что переводчица говорила о ювелирных пасхальных имитациях в стиле Фаберже, созданием которых Ананов и знаменит. Да-а, может и знаменит, но явно не в Америке.

Тем временем группа по обследованию Эрмитажа тоже приобщалась к культурному наследию. Вы только не подумайте, что питерские иностранцы это дилетанты во всех отношениях. Совсем нет. Это уже зрелые, опытные, подготовленные почти ко всяким сюрпризам люди и не их вина, что до сих пор их жизненный опыт еще не пополнился пребыванием в Петербурге. В музейных залах они ведут себя как совсем приличные, образованные и культурные люди. Питерского иностранца от любого такого же в другой стране сразу можно отличить по поведению в картинном зале.

Если, например, в Галерее Уфицы или в Лувре он ведет себя как обычный обыватель, то в Петербург прибывает уже глубоко умудренный опытом многочисленных наблюдений и стремится произвести впечатление на местных варваров. Наивный, он еще не догадывается, во что влип. Поведение питерского иностранца перед картиной — это гармоничное сочетание балета и ритуального танца. Все движения взвешены и совершенны. Секундное замирание перед картиной в позе внезапного восхищения, шаг вперед и грациозный наклон к табличке, отступление назад для широты обзора, разглядывание шедевра через кулак, смещение влево, а затем вправо, чтобы определить ракурс без бликов. В конце концов, принимается поза вроде стоящего в оцепенении Мыслителя Родена со скрещенными руками и ногами, из которой пробудить может только зов гида, приглашающего в следующий зал.

Однако гид — переводчица, чудом избежавшая раздвоения личности на набережной, через пару часов прогулки по Эрмитажу начинает с беспокойством поглядывать на часы, а затем о чем-то шепчется со знакомой служащей музея. Та подходит к группе и объясняет, что дальнейшее шествие по сокровищнице возглавит она. Однако поскольку она специалист по древнему миру, то паломничество перемещается в залы древнего Египта. После чего можно будет пообедать. Упоминание о прелестях процесса насыщения желудка вызывает у иностранцев прилив энтузиазма и стремление поскорее покончить с древним миром.

Атмосфера тысячелетий существенно отличается от атмосферы веков. Если наверху вас окружает колорит жизни, то здесь, внизу довлеет смерть. Каменные гробы и погребальные предметы. Боги умерших и ритуалы похорон. Правда среди этого праха новый гид чувствует себя просто великолепно. Сразу видно, что это ее любимая, обожаемая стихия.

Подведя уставших спутников к витрине с мумией, она принялась красочно описывать процесс мумификации в древнем Египте. В речах и жестах гида чувствовалась глубина знания предмета и фанатическая увлеченность ритуалом. Особенно великолепно удавалось детальное описание вскрытия тела и процесса удаления внутренностей. Натуральность лекции была столь велика, что не оставляла места ни для каких других мыслей. Публика начала бледнеть, зеленеть, хвататься за носовые платки и желудочные места на теле.

Гид по-своему расценила изменение в поведении, цвете лиц подопечных как проявление усталости, голода и, быстренько завершив свои откровения, вывела процессию в коридор и оставила их у двери в кафе, искренне пожелав приятного аппетита. Нанесенная ритуалами древнего Египта глубокая психологическая травма, вызывающая судорожные сокращения желудка, совместно с ароматами кухни сделали свое дело. С воплем страдания травмированные бросились к выходу, сметая всех со своего пути. Даже на Дворцовой площади им не пришло в голову остановиться и полюбоваться окружающим ансамблем.

Паническое бегство завершилось только на скамейке в сквере перед Русским музеем, на которую уже почти полноценные питерские иностранцы свалились, изнемогая от потрясения. Тут-то и обнаружила их вышедшая с выставки Ананова и тоже набравшаяся впечатлений вторая часть группы. Встреча напоминала то ли сцену братания раскаявшихся противников, то ли встречу горячо любимых родственников после долгой разлуки. Никто из них и не подозревал в себе такую широту переживаний и сентиментализма. Но идиллия объятий, поцелуев, слез облегчения и умиления была бесцеремонно прервана вторжением в мизансцену ватаги грязных, оборванных и босоногих цыганят выклянчивающих милостыню. Драма начала приобретать душераздирающий характер.

Чтобы понять трагичность ситуации нужно внимательно оглядеться вокруг. Немного поодаль от разыгравшейся сцены, на противоположных скамейках, а частью на траве газона расположились несколько взрослых цыганок. Именно их отпрыски атаковали сейчас питерских иностранцев. Немного в стороне с индифферентным видом слоняется еще пара цыган, но уже мужеского пола. Это штаб управления всем стратегическим планом. Цыганки — это тактическое управление, а цыганята — ударная сила. От столь продуманной и безупречно организованной операции по детскому нищенскому вымогательству спасения нет. Если не срабатывает жалость, то сработает брезгливость. Альтернатива небогатая. Либо откупиться от жалобных детских стенаний и негигиеничных прикосновений, либо спасаться бегством, утратив достоинство.

Наши иностранцы, окончательно потерявшие душевное равновесие сделали и то, и другое. Они спешно вернулись в свое гостиничное прибежище, наконец-то пообедали, сняв стресс горячительными напитками, и разошлись по комнатам, справедливо полагая, что ночных кошмаров все-таки избежать не удастся. Впереди была еще целая неделя новых питерских впечатлений.

Если вы когда-нибудь, находясь за границей, захотите отличить путешествующего иностранца от путешествующего питерского иностранца, то сделать это очень легко. Питерские иностранцы независимо от национальности составляют особое мировое братство вроде масонской ложи. Только распознают они друг друга не по рукопожатию или тайному знаку. Их клановая принадлежность во взгляде. Если в глазах обычного иностранца можно прочесть множество эмоций, таких как восторг, любопытство, усталость, отвращение и прочее, то во взгляде питерского иностранца вы всегда увидите только мужество и отвагу. Так что в какой-нибудь сложной, угрожающей ситуации старайтесь всегда оказаться к ним поближе. Имеет смысл.