ШТИРЛИЦ И ТАЙНЫ СВЕТЛОГО ДНЯ

«…Не трогайте Штирлица!

Смыло «Коммуниста» и «Председателя», а Павка Корчагин закатан в асфальт. «Ворошиловские Стрелки» ходят в «Камеди Клаб». Уже до правнучек добрались лапы похотливых ублюдков — а в дурдоме нет местов!

Остается «Камеди Клаб».

Не трогайте Штирлица. Ведь только Он да Остап Бендер остались героями с нами. Но Остап уж давно работает управдомом и сегодня по уши в реформе ЖКХа.

И только неприкаянный Штирлиц бродит среди нас.

Штирлиц – вот кто научил нас жить шпионами в своей – не своей стране, научил не лгать, а бороться, спрятавшись за легенду, окутываясь дезинформацией отвечать интригами на интриги, подлостью на подлость, называя подлость лишь необходимыми контрмерами.

И наш коллектив – иже с ним. Наш советский, рассейский – во веки веков. Тут и душка Шелленберг, начальник, но демократичен, на короткой ноге с сотрудниками. Тут и простоватый, но переданный коллега Вайсман, и хамло Кольтербруннер, и, весь в креативе, товарищ Гиммлер, и совсем уж из высших сфер — надменен, непреступен — партагеноссе Борман. А еще — Мюллер, есть такой парень, почти друг, который сдаст тебя при первой возможности. А еще есть «Железная фройляйн», которая и ребенка умучит, и милая премилая девушка- радистка, – Ах! Жена товарища, и думать не моги, и которую можно лишь спасать…

И это всё — наш коллектив. Да, всмотритесь и вспомните!

Мы все – Штирлицы.

Мы все исполняем роли. И у каждого из нас есть назначение. Тайное и Главное. Цель нашей жизни и смысл. Мы только его не знаем.

И только по вечерам, когда никто не видит, и легендированная жена возится на кухне, а дети ушли гулять, можно чуть расслабиться в кресле у придуманного камина и, прикрыв глаза унестись в свою любимую страну, страну Себя Одного. Где исполняются твои желания, и всё правильней и справедливей, и жена красивей и внимательней, и дети умнее и послушней, и талый снег у березы и солнечный пляж у теплого моря – одновременно и навсегда – в твоей стране. Ради нее лишь, ради нее одной ты вертишься, мучаешься и скрываешься под псевдонимом, полученным с рождения. Ты – тот иной, что уже пристрелил пару — другую подлецов — провокаторов и предателей, пристрелил мысленно и сбросил их трупы, мысленно, в лесное озеро.

И ты постоянно шлешь радиограммы в Центр.

А Центр не отвечает, Центр молчит…

Ты приходишь в церковь – то ли приобщится, в духе времени, к возрожденным духовным традициям, то ли в поисках своего пастора Шлага. И внемлешь священнику, и цветет — вьется в душе подозрение, а не сродни ли тебе этот молодой батюшка? А не Штирлиц ли и он, только в рясе? Уж не «засланец» ли? В мир бездуховный и безбожный, одиноким мечтанием вожделеющий Бога?

Но пусты пространства и глухо бесконечное время не знающее о вечности. И мнится бездна в глазах волооких молодого служителя Божьего Небытия. Он тоже вопиёт, и внемлет. И ему тоже не отвечает Центр.

Тишина в эфире.

Атеизм – та же вера в Бога, ну, разве, что отвергшая одно из сотен Его имён.

Все истинные веры – сиротские.

Мы все без Бога, без Его пришествия. И тихо, украдкой, не слышно вопим про себя,- а как же иначе?

Ведь мы в разведке.

А кто пискнул громче, и кто удостоился посещения божьего, тот уже не с нами – на кладбище или в дурдоме, однозначно. Так что тише, тише надо, ну, в крайнем случае, если припрут,- сознаться, со вздохом из грудей и сомнением во взгляде, буравя потолок: «Что-то все-таки там есть…». И понятно, что мы – то: приличные образованные люди, а такие о подобном не говорят. Вот: биржевые котировки, тенденции изобразительного искусства и упадок кинематографа – это: «да». Это тонально и в стиле. А еще «десталинизация» и «десоветизация». И – о «преступном государстве», и о некудышной, мать её (тут можно и с матерком), «матрице».

А над летней землей звенят холодные звезды.

В больших городах не услышишь как одинокие псиные души волками воют на белесую луну.

Неизбывный звуковой фон мегаполиса вбирает в себя все наши тонкие вибрации. Оставляя лишь один неразборчивый гул.

Тишина в эфире. Белый Шум…»

Мужчина не стал читать дальше. Он аккуратно сложил газету, и засунул её во внутренний карман плаща.

Проглянуло весеннее солнышко. И захотелось уйти.

Ему не нужна была охрана.

Его жизнь так истончилась, что, кажется, сквозь неё было видно небо.

В тоскливую минуту поэтического обострения он ускользал из-под опеки и ходил среди

людей.

Среди людей с исчезающими жизнями.

Разница между ним и этими обыденными людьми была подобна разницы между

подсолнухами и «Подсолнухами» Ван Гога. Сквозь него было видно небо. Сквозь них –

дома…, автомобили, ипотека…

Седой, аккуратно стриженый мужчина встал со скамейки и двинулся по бульвару неспешным шагом в сторону автобусной остановки.

Он часто ездил общественным транспортом и смотрел распахнутым взглядом на свой

народ. Кому случалось упереться в его светлые очи, тот отчего-то смущался и принимался

рассматривать что-нибудь на стороне.

Электрички, автобусы, маршрутки, трамваи, метрополитен тусовали население с утра, что бы к вечеру развести всех к установленному порядку.

Но бывало, что, не всех.… Такими «невозвращенцами» он занимался тоже. В своё время.

Когда был маленьким.

Когда подрос до третьей звёздочки, его перевели на настоящих врагов.

На Читателей книг.

Опасность в том, что они читали — какие пасквили на действительность — была не

особенная. Тревожило, когда они принимались толпится вокруг одной Книги. Как

самодельные христиане вокруг Евангелия.

А это чревато. Такие собрания читателей подобно раковой опухоли надо было выявлять

на ранней стадии и, купировав, отправлять в здоровые пространства Сибири и Чукотки.

Вот здесь, вот на этом углу он потерял одного ушлого читателя, с Волошиным да Буниным за пазухой пальто – полушерстяного, серого колера.

И это была осень, было ветрено и промозгло.

Будущий генерал выбежал следом за читателем вон из того, проходного меж дворами

подъезда, а разносчика заразы великой русской литературы и след простыл.

То был момент, когда молодой еще, будущий асс гос-охраны усомнился в своей профф.

пригодности. Тогда старлей в штатском подошел вот к тому месту, где был пивной ларек

и посмотрел на продавца таким взглядом, что тот сразу налил ему в кружку вино марки

«Портвейн 777» из тайных запасов — за место пива.

Будущий генерал стоял у круглого столика на высокой ножке и хлебал пойло на ветру. И

постепенно момент отчаяния вырастал до момента высокого горя. И тогда комитетчик

впервые почувствовал зарождение света. И не с неба, а где то там, внутри груди. Своя же естественная грудь стандартной фигуры 48-го размера показалась ему чрезвычайно ёмкой.

В которой, вдруг, затемнели неизвестные глубины из коих и блеснул, рождаясь Свет.

Именно к этому ларьку затащил он своих боевых товарищей обмыть капитанскую звезду.

Но то было после

Наличие же внутреннего света в старлее скоро почувствовали сослуживцы.

Почувствовало и начальство. И если сослуживцы осекались, ни с того, ни с сего,

посредине скабрезного анекдота, а при попытке матернуться, их хватал кашель, то

начальство, в его присутствии вдруг, начинало хмурится, и, опустив голову, углубляться в

чтение сов.секретных документов. И быть бы старлею переведенным в провинцию,

уволенным в запас по несоответствию или контузии. Но его спасла женщина.

Работая с читателями, он старался научить их складывать время, время потраченное зря. И

подводил их определять таковым не потраченное на пяленье в никуда, ни на восходы и ни

на закаты, ни на посиделки с удочкой, и на пол? жки с ружьишком в сугробе, а – на лишне

прочитанные книги. И если возникающие при том числа не начинали вызывать

беспокойство попавшего читателя, то тут будущий генерал принимался учить действию

умножения. И вот тогда часы чтения, умноженные до перспективы пребывания в одном

спец.учреждении начинали ужасать. И мужчины принимались каяться. И вспоминать

женщин.

Для женщины же усомнится в том, что она что-то прочла зря, было бы подобием

святотатства.

И примечательно, что как некоторые мужчины относятся к книгам, так женщины

относятся к некоторым мужчинам. И рассуждают о них в тех же терминах: «посмотрела»,

«заглянула», «пролистала», и под конец: «Поняла!» Дальше — о зря потраченных годах и

загубленной молодости.

Но что бы так сказать о книге, тем более когда женщину убеждают в том – Да, никогда!

Ах, женщины, женщины верные вы мои существа!

Как раз вот из того парадного подъезда однажды вышла Лида, и – пошла, рассекая

волны серости ярким острым пятном.

О-о, как она шла! Как двигала себя сквозь туманы людских толп…

Да…, мужчина для женщины подобен книге. Завлекательная или простенькая внешность —

обложка, запах новенький типографский или лежалый; крупный шрифт или мелкий, но

твердый, еще — элегантный, стильный или не четкий. Вс?, как с книгой. Как правило —

завлекательное начало, потом невразумительное продолжение, невнятные отношения как

склеившиеся листы и концовка – одна и та же. И мораль – одна! И все книги –

одинаковые. Как и мужчины…

Эти женщины не понимают, что читают книги одного жанра. Он так и называется: Роман

Дамский. Как имя и фамилия ухажера. Ныне есть его политкорректная, без валидола и

пустырника, версия: Детектив Ироничный и про между прочими — Роман Служебный.

Есть еще, просто- господа с псиными кличками: Квикли, Пикап, Свингер…

Но есть женщины читающие книги других жанров. Вот они то как раз и не любят

обсуждать прочитанное. Как и своих мужчин.

С Лидой, с её способностями, он и прошел до самого до полковника.

Они не могли начитаться друг друга. Конечно, по служебной необходимости он давал

почитать её и другим… И его движение вверх было неумолимо.

А свет внутри стабилизировал свое горение и был неопровержим. Тьма мелких дел не

объяла его. Начальство завидев его здоровалось первым, от того смущалось и спешило

проскочить мимо.

И как-то раз, один боевой товарищ, подвыпив, сказал ему:

— Быть тебе генералом. Зуб даю!

Сегодня он весит у него на шее, на золотой цепочке, просверленный, длинный и хищный,

чисто зуб дракона.

Зуб Сослуживца.

Но прошли годы, Лида старела, но это только красило е? по-своему. Но она захотела уйти

на покой — то есть: заняться делом. В своей, концертно-театральной среде.

Но агентурная работа – ревнивая любовь.

Мудрец сказал: Каждый обязан убивать свою любовь сам. Ну, может и не обязан, но

рекомендуется.

Лида погибла в автокатастрофе.

Его грудь разрывалась от горя когда он смотрел на торжественный пронос её тела в черном гробу. Строгое каре обрамляло изящное белое лицо двадцатилетней девушки. Такой он и увидел её в первый раз, у того парадного подъезда…

Смерть вернула ей молодость. Что бы плеснуть ею глаза ему. Свет внутренний сжигал грудь изнутри, и вонзался в жилы. Он едва вытерпел это.

А после был миг торжества.

Он шел по Старой Площади на встречу большому человеку, а подойдя произнес:

— Пройдемте, гражданин.

И сделал указующее движение рукой в сторону. В пустоту.

Лицо Большего Человека искривилось в брезгливости — его губы разомкнулись, что бы

силой своего слова смести полковника с земли. Раз и навсегда.

Но Большой Человек посмотрел ему в глаза. И провалился. Он стоял, как и был — своей надменной фигурой с дугообразным утолщением в районе пояса. Стояло его тело, но он провалился.

Он провалился куда-то внутрь, внутрь себя и кричал там, в глубине.

Маленький и ослепленный.

Тогда впервые полковник почувствовал, как из его глаз проистекал свет. Тот, что

рождался в неведомых глубинах его груди, поднялся вот вверх до упора, и – проистекал.

Он взял большего человека за рукав и повел. Бывшего Большого Беловека. Он безропотно

шел и молчал.

Когда полковник сдал объект на хранение под роспись, он поднялся наверх и доложил. А

его начальник посмотрел ему в глаза, сглотнул чего то и, встав со стула, пододвинул его

полковнику и предложил ему присесть. На свой стул. И полковник присел. А начальник

остался стоять. А полковник продолжал смотреть в глаза начальнику. Начальник бледнел,

и мертвела его участливая улыбка.

И буквально на следующий день начальник уехал в длительную командировку. А

большой человек скоропостижно скончался в следствии острой сердечной

недостаточности.

А полковник стал генералом.

Всё случилось так потому, что кое-кто не знал тайны. Главной тайны спецслужб.

Тайны спецслужб любых государств всего мира.

А полковник знал.

А то, что граждане бывшие начальники когда-то являлись источниками разработки его Лиды и почитали её не меньше чем он, то были частности. Они ненадолго пережили его любимую.

Главное — они не знали тайны.

Тайна же была такова:

Всё продается.

Генерал знал за Великую Тайну.

И чтобы не продаться самому, надо ничего не иметь что продать. Любой же работник

спец служб всегда имеет хоть что т. Даже голый, и даже обрезанный. И его покупают и

пользуют, даже если он не продается. А все потому, что он не принадлежит себе, и,

следовательно, за себя он знать не может. Принадлежность себе у спецслужбиста убывает

с каждой новой звездочкой на погонах. Не может он знать — купили его или продали —

когда, кому и за сколько. А всех продажных спецслужбистов ликвидируют, рано или

поздно. И как ни бди, как ни контролируй подступы к себе, всё равно – врюхаешься.

В самый момент, когда не ожидаешь.

Люди ловятся на волне высокой задумчивости о предназначении, о благе общем и о

вечности. Когда обязывает к тому положение больших звезд на плечах. И ли не таких

больших, важно, что б они такими казались – значительными. Тогда, в легкую – с первой

фразы:

— На, товарищ, подержи у себя, что б не завалялось.

И задвигаешь под стол – что б не завалялось.

Или:

— Эй, уважаемый, помоги до приемного пункта Родину доволочь…

И подхватываешь, волочёшь.

Или:

— Открой ворота, дорогой! Мы тут от Родины отпилили чуток…

И отпираешь ворота, пропускаешь.

Да просто:

— А пошли…

Значительный человек, не выходя из высоких дум в ответ:

— А пошли!

Так, для спецслужбиста который знает за тайну, единственно верный способ уцелеть — это поскорейше, пока в памяти, пока не оценили со стороны, и пока еще владеешь собой в какой-то мере — поскорейше продаться самому.

Только одни выбирают самого безобидного хозяина, другие – самого сильного. Одни из

коллег генерала были замечены в поездках в Непал, у других жены не вылезают из

Майами и Пасадены.

Но все их дети учатся, почему-то, в Лондоне.

Сегодня генерал не просто ради свежего воздуха ушел из под опеки охраны. Сегодня он

шел на явку. Он шел на связь.

Он, агент, с псевдонимом «Светлый».

Он зашел в церковь.

Он встал у иконы.

Он поставил свечку.

Он ждал.

Он ждал долго и упорно. И источался из него свет.

Свет этот вибрировал закодированными сов.секретными данными, данными

потрясающими, данными вопиющими.

Он передавал и передавал.

И уже далеко не в первый раз.

А закончив передачу, он ждал.

Но высокие инстанции его Новой Родины не выходили на связь…

Очень давно не выходили на связь.

Генерал вздохнул и тихонечко вышел из здания ретрансляционного пункта, под кодовым

названием «Храм». Он прошел незаметный мимо прихожан не ведающих об истинном

назначении помещения в котором находились. Он вышел на улицу и свернул в парковую

аллею рядом с храмом.

Он купил в ларьке пакет молока и булку хлеба. И широкий квадратный стакан. Он сел на

скамейку и стал смотреть на голубей. Отщипнув от булки, поел. Открыл пакет молока,

налил в стакан, попил. Покрошил часть булки голубям.

Оставшуюся половину булки и молоко в пакете, с широким квадратным стаканом взял с

собой и зашел в кусты рядом.

Там стоял деревянный ящик, поставленный на попа. Он оставил остатки снеди на этот

убогий столик, и ушел.

Он не знал кому оставлял передачку. Но каждый раз, возвращаясь сюда, он не находил ни

стакана, ни пустого пакета, ни крошки. Не было рядом ни пиво-водочных бутылок, ни

бычков, ни запахов мочи. В этих кустах пропадали даже звуки улицы. Зайдя сюда как-то, честно сказать, по нужде малой, генерал почувствовал себя будто в другом мире.

И не стал гадить место. По всему было видно – никто не заходил сюда кроме него. Но всякий раз стакан, молоко и хлеб исчезали.

Он имел все возможности установить эту личность. Но он не стал этого делать. Он не знал

эту личность до сих пор.

И это была его вторая Великая тайна.

И он ушел тихо и неприметно.

Простой Светлый генерал ФСБ.