Панегирик Безысходности

Панегирик Безысходности

(философские размышления об очевидности неочевидного).

 Часть первая, предновогодняя,

оптимистичная.

О, сколько всего воспето человечеством! И любовь, и ненависть, и трудолюбие, и леность, и изобретательность, и полный тупизм мысли! Воспеты беспощадные войны, смердящие кровавыми внутренностями, и рвущие рты воплями ужаса. Воспеты бандитизм и безмерный разбой. Правда, войны представляются, как стратегические изыскания великих военачальников, а бандитизм — как романтическое пиратство или робингудство. Но, тем не менее, всё это воспето с достаточным изыском и величайшим талантом, ведь занимались этим не просто историки, а гении человечества — вы все их прекрасно знаете, и нет нужды лишний раз вспоминать Пушкина и Байрона, Майн Рида и Льва Толстого.

Конечно, можно ещё и ещё прикасаться к беспроигрышным темам, изыскивая новые жилы в старых штольнях, но мне это почему-то претит, да и просто обидно — неужели же не осталось того, что можно воспеть с полным правом, нисколько не опасаясь вступить в проторенную колею?! А если всё же поискать, порыться в завалах абстракционизма и примитивизма? Пожалуйста, пожалуйста, не ухмыляйтесь саркастически, вчитываясь в мои заумные словечки, всё это мною пишется не ради идиотского выпендрёжа, а только красоты слога ради! Впрочем, если эта сторона литературы вас мало трогает, пропустите её, клянусь, вы ничего не потеряете!

Итак, где же та тема, воспеть которую никто пока не догадался?

Всё гениальное просто до идиотизма, как говаривали древние мудрецы, отрубая головы ближним в целях излечения их от облысения. Я не успел как следует погрузиться в длительные научные изыскания подходящей темы для воспевания, как она нашлась сама. Хотя, если быть абсолютно точным, темку эту мне подкинули. И сделал это не кто иной, как сам шеф.

— — Сегодня самый счастливый день в жизни нашей фирмы! — радостно сообщил он нам с Полковником. — Вы едете в чудеснейшее место на планете, где вас ждёт нетрудная работёнка, к тому же, очень денежная!

Он мог бы и не продолжать свой патетический монолог и не подмигивать нам весело и задорно. Всё и так было ясно, как теория Большого Взрыва в свете религиозной концепции — чудеснейшее место на планете абсолютно не сопоставимо с малыми трудностями и, тем более, с денежными потоками! И, чем больше радости и энергии исходило из уст шефа, тем меньше их втекало в нас, прожжённых романтиков, но, всё же, и прагматичных реалистов. Именно в этот момент я впервые и подумал о той теме, которую мне бы хотелось воспеть.

Что такое Безысходность? Только не торопитесь сразу выдавать правильные, логически выверенные ответы. Уверяю вас, все они не будут не только точны, но даже и обоснованны! Вы мне не верите? Хорошо, я слушаю вас. Что-что вы говорите? Безысходность — это то, когда вам приходит конец? Господи, что вы несёте! Это же вовсе не Безысходность, а переход из одной жизни в другую, хотя и конец — это понятие не однородное. Для кого-то — это крышка, а для кого-то и самое главное на свете!

Но не стоит отвлекаться. Итак, я берусь доказать, что Безысходность — одно из самых прекрасных и плодовитых чувств человека!

Что позволяет совершать самые гениальные открытия? Что подвигает нас к самым неожиданным, но единственно верным решениям? Что заставляет находить пути там, где их нет и быть не может? Что помогает переоценить и понять самого себя в тот миг, когда белая старушенция стоит рядом, подправляя свой инструментик оселком нетерпения? Да конечно же, всё это — Безысходность!!! Только зайдя в тупик логики и бытия, погрузившись в зыбкие пески Безысходности, и напитавшись ими до краешков души, в нас может вспыхнуть огонёк прозрения! Ведь от отчаяния до пафоса всего полшажка.

Отчаявшийся учёный пробует то, чего не сделал бы, находясь в состоянии обычном, и совершает открытие! Заблудившийся в тайге, испробовав все привычные пути, совершает нечто алогичное и ненормальное и выходит из чащи! А сами вы никогда не приходили к тому, что жизнь ваша — полная ошибка, и впадали в оцепенение от осознания этого? Но потом, на пике ступора, вдруг рождались заново, с новой силой влюбляясь в себя, ставшего более мудрым и более привлекательным!? Нет-нет, не поверю, что в жизни вашей никогда не было отчаяния и Безысходности, которые вы выдержали с честью и стойкостью!!!

— — И где же это чудное местечко находится? — уныло вопросил я, и передо мной в туманном флёре начало вырисовываться нечто таинственное, но отнюдь не прекрасное.

— — Есть такой городок Вис, — шеф вытянул руку в сторону карты, висевшей на стене коридора нашего офиса. — Хотя, кажется, это не городок, а просто посёлок.

— — Или деревня, — уточнил Полковник голосом, в котором я почему-то не обнаружил военного задора.

— — Разве это главное?! — зато задор шефа не ослабевал.

— — А что главное? — попытался я направить луч прожектора ясности во флёр тумана.

— — Главное то, что там очень здорово!

— — Кому? — поёжился Полковник, словно его обнял кто-то невидимый, но очень холодный и липкий.

— — Всем, кто там находится!

Мне стало почему-то весело:

— — Вообще-то я не сомневаюсь, что там очень здорово!

— — Ну, вот и хорошо. Теперь самое главное. Вы едете не просто так, поработать, вы должны совершить то, что никто никогда совершить не мог!

— — А мы, конечно, сможем, — кивнул Полковник так интенсивно, что я интуитивно дёрнулся, чтобы подхватить его голову, которая, как мне показалось, должна была отвалиться.

Но ничего страшного не произошло, и голова осталась на месте, уготованном ей природой, правда, в ней наверняка произошли глобальные перемены. И Полковник не замедлил это подтвердить:

— — А может, не нужно нам и пытаться совершать то, что всё равно никто совершить не в силах?

Я одобрительно посмотрел на отставного командира и энергично закивал:

— — Точно. А почему бы и другим не проявить себя? Чего это мы вечно влезаем в такие узкие места, где закон трения ощущается особенно неприятно и неароматно?

— — Да вам с таким настроем не изыскателями быть, а банщиками! — отмахнулся шеф. — Только они трения не боятся!

Мы с Полковником переглянулись, пожали плечами и дружно выдохнули:

— — Да ладно, поедем мы в этот Вис.

— — И не нужно мне делать одолжений. Вы должны не просто ехать, а лететь, исполненные энергии и решимости!

И мы полетели.

Правда, наш боевой газончик вряд ли походил на летательное средство, как ни пытался ас-водитель Серёга это осуществить, но мчал он всё же прилично.

Нас было двое, потому как не гоже Полковнику трястись в простых автомобилях две тыщи вёрст, даже если едешь совершать безумно героические подвиги. Честно говоря, на то и существуют эти самые полковники и прочие генералы, чтобы выдумывать для добропорядочных подчинённых и подвиги, и другие безрассудства, но тут уж вышло иначе. Полковник сам пал жертвой приказа, вернее, стал орудием для его исполнения.

Итак, мы с Серёгой ехали влажными декабрьскими российскими дорогами, пока ещё исполненные романтизма и позабывшие на время о великой Безысходности. В нас бушевали девятые и десятые валы энергетических штормов, и настрой душ и тел был гармоничен и звучен. Нам казалось легко преодолимым всё, за что бы мы ни взялись, всё, за что бы нам ни приказали ухватиться! И в тот момент это было именно так. Но всё меняется со временем и километрами пути, и тогда неожиданно возбуждающие округлости приятных приключений превращаются в примитивные, неподмытые органы, куда попадать мы никогда не хотим, но, тем не менее, оказываемся там с лёгкостью и непринуждённостью!

В далёком и прекрасном посёлке Урдома, что мёртвой хваткой уцепился за краешек Архангельской области, не желая перекочёвывать в славную республику Коми, родились многие достойные люди. О них можно было бы говорить много и восхищённо, но для этого, пожалуй, мы выберем время другое. Но об одном человеке не сказать просто невозможно. Назвали его Константином, то ли в честь византийского императора, то ли в честь знаменитого черноморского рыбака, намертво сражённого амурным гарпуном небезызвестной Сонечки. И был этот Костя исполнителен и спокоен до педантичности. Именно поэтому его и избрали для проторения нашего пути. И он начал его проторять!

Честно говоря, я не могу подробно рассказать детально обо всех усилиях и ухищрениях Константина в отыскании пути истинного, то бишь, дороги в Вис славный. Достоверно известно лишь то, что путь им был добросовестно проторён. А дальше случилось так, как и должно было случиться.

В Ухту мы влетели, полные усталости и надежды на скорый отдых в нормальных домашних условиях, ведь в Висе (мы знали это!) нас ждал целый дом, тёплый и уютный, да ещё с натопленной на славу банькой (это, правда, нам только грезилось).

— — Где же, где наш Иван Сусанин? — радостно вопросил я шефа по телефону, наивно ожидая услышать точный и близкий адресок первопроходимца.

— — Всё в порядке, — жизнерадостно ответствовала телефонная трубка, — он уже в Висе.

— — Это хорошо, — согласился я, но тревожный звоночек противно дзинькнул во мне, причём, не в голове, как положено по всем правилам психологии и психиатрии, а где-то на донышке желудка, который был основательно загружен недавним обильным пищеприёмом. — Это очень хорошо, но как он объяснит нам дорогу к месту дислокации, ведь связи там, как известно, нет и не предвидится?

— — А очень просто, — я ещё ни разу не слышал голос шефа в унылом тембре, — завтра к вечеру он приедет в Ухту и всё вам расскажет!

— — Завтра? И что нам тут делать до этого самого завтра? — Колокольчик затрезвонил уныло и монотонно, противно подбивая уютно устроившуюся пищу на некие необдуманные действия.

— — Спите, отдыхайте, развлекайтесь! — милостиво разрешил шеф. — Можете заказать девочек.

— — За счёт фирмы? Солидно и с размахом? — попытался я упереться в гордость шефа к своему детищу.

— — За свой счёт. В зависимости от толщины кошельков и развращённости аппетитов! — Шефу сегодня явно было безразлично гордое имя фирмы и наши интимные нужды.

— — Спасибо на добром слове! — поблагодарил я заботливого руководителя, и мы с Серёгой посмотрели друг на друга вопросительно, хотя все вопросы уже отпали сами собой — чем сутки наслаждаться сомнительными достопримечательностями славного городка, лучше попытаться отыскать дорогу самим.

— — Ну не может же быть, чтобы никто не знал путь в этот дебильный Вис! — Мой напарник был ещё очень юн, поэтому он и высказался так оптимистично.

Но я-то, старый, истасканный бездорожьем и безженщиньем романтик-реалист, не мог не представлять всех возможных и, тем более, невозможных последствий, поэтому отвечать не стал, а лишь согласно кивнул. К тому же, что может быть прекраснее, чем неизведанность пути предстоящего, грозящего, ко всему, восторгом гибельных катастроф и наслаждением безысходного отчаяния?!

— — Вот здесь мы позапрошлым летом пытались пробиться в этот пресловутый Вис, — указал я отворот с главной дороги.

…Если вы подумали, что я вот так вот, опрометчиво и самонадеянно, подобно неким всезнающим советчикам, скормившим не один пуд соли своим попутчикам по жизни, подал эту идею, то зря вы это подумали. Всё здесь было гораздо проще — нас давила Безысходность! Мы уже достаточно поколесили по главным и второстепенным местным дорогам, но ни одна, даже суперсомнительная личность, не смогла нам подсказать и примерного направления призрачного финиша нашего.

— — А может, и нет вовсе этого Виса? — подал Серёга оригинальную идею, которая, впрочем, во мне давно уже свила тёпленькое гнёздышко.

Но прагматичное мышление моё, имеющееся во мне хоть и в количестве мизерном, но всё же достаточном для некого анализа, выдавило слова противоположного содержания:

— — Да нет, вероятно, он всё-таки есть. Ведь если нет его, то нет и Кости, и нашей фирмы, и самого шефа. Первое и второе, конечно же, вполне допустимо, но вот в третьем даже сомневаться нельзя — это аксиома!

— — Вот и хрен-то! — почесал Серёга выстриженный под ноль затылок, и я не понял, к чему он адресовал свою знаменитую фразу…

Итак, около полуночи, когда все нормальные граждане жарко общаются со своими любимыми или просто оказавшимися под бочком человеками, мы свернули с главной дороги налево. Ещё раз повторю, нами двигала лишь Безысходность, ставшая в тот момент нашей тусклой путеводной звёздочкой.

Всего лишь через пару километров сквозь чёрную, густую сутолоку чахлых елей нам весело и тепло подмигнули несколько светлячков. Машина наша бодро рявкнула и сама собой свернула к ним. А через минуту, облаянные несколькими псами, явно соскучившимися по живым людям, мы уже получали ценные указания от бодрого сторожа, охранявшего некую автобазу:

— — Да правильно вы едете! Точно, есть там Вис! Да я сам сколько раз ездил! В этом году? Да и в этом тоже! Давайте, ребята, смело, тут всего и езды-то чуть!

Господи, да куда же ты подевалась, госпожа Безысходность?! Ведь всё так просто и здорово — вот дорога, а там, за леском, и находится славный Вис! Просто искать нужно уметь, ну и, конечно, должно немного повезти!

Нога Серёги резко даванула педаль акселератора, и газончик издал победный рык.

— — Эх, сейчас приедем, супца горячего наверну! А если Костик его не сварил, то башку ему оторву!

Я посмотрел на напарника, но его весёлый настрой в меня почему-то вливался очень медленно и имел горьковатый привкус.

— — Эй, есть кто живой? — бросил я вопрос сквозь щёлку приоткрытой двери балка, но ответа не дождался. Тогда я решительно вошёл внутрь и открыл рот, дабы извиниться за ночное вторжение. Но это оказалось излишним — помещение было так же пусто, как южное побережье Карского моря в мёртвый сезон.

— — Странно, а где же все? — вопросил я тишину и пустоту, но они мне, естественно, ничего не ответили.

И во втором, и в третьем балках было то же самое — в них горел свет, тепло приятно обдавало промороженную физию, но люди в них отсутствовали. Или случилось какое-то интересное событие мирового значения, высосавшее всех пылесосом любопытства, или на местные земли заползла чума бубонная, нагло терзавшая старушку Европу в средние века.

— — Да нет, просто всех очень напугало наше появление! — выдвинул гипотезу более реальную Серёга. — Видать, Костик, этот первопроходец долбанный, напустил слухов изуверских!

— — Нет, — не согласился я, — Костик — парень добрый и независтливый, он на такое не способен.

— — Способен! Ещё как способен! Знаю я его, тихаря урдомского!

Я лишь пожал плечами, не собираясь спорить, мне сейчас это было не так интересно. А вот факт отсутствия населения в городке геофизиков настораживал.

И всё же одного человека мы обнаружили. В крайнем балке тихо скрипнула дверь, и прохрипел простуженный или пропитой голос:

— — Чего ищете, мужики?

Мы обернулись на звук и увидели всклокоченное существо в трусах и тельняшке. Существо высовывалось из приоткрытой двери, смотрело на нас и, одновременно, делало нехорошее писучее дело.

— — Здорово, хозяин! — бросил я всклокоченному. — Скажи-ка, где мы?

Тот явно не удивился ни ночным гостям, ни их дебильноватому вопросу.

— — Это Керки.

— — А где Вис? — задал я ещё один вопрос и, даже не услышав ответа, понял его содержание:

— — Это кто такой?

— — Посёлок такой есть где-то тут, — пояснил я, но сразу же оговорился, — хотя, хрен его знает, может, и нет его вовсе!

Существо закончило свой туалет и мотнуло головой:

— — Не знаю я никаких висов.

Благодарить мы его не стали.

— — Куда теперь? — Серёга явно устал от бесплодных двухчасовых поисков неуловимого чудеснейшего на планете места.

— — Поедем на вокзал, — махнул я рукой в сторону железной дороги.

Очень долго я сквозь плотно запертую дверь доказывал дежурной, что я не бандит и не чеченский террорист. Потом, когда она всё же поверила и открыла, я так же долго пытался её уверить, что из Керок есть дорога на Вис. Но она, местная жительница, досконально знавшая все существующие дороги и тропы, никак не хотела с этим согласиться. В конце концов, она плюнула:

— — Хорошо, хорошо, есть дорога, но я не знаю, где она проложена, найдёте её — езжайте себе на здоровье! — И дверь снова намертво закупорилась.

Я тоже устал от этого диалога, да и от всего происходящего с нами в последние часы:

— — Всё, Серёга, ищем место потише и ложимся спать! Пропади он пропадом, этот Вис вместе с его тёплым домом и трудолюбивым Костиком!

Но даже на бумаге не всегда всё просто получается, а, тем более, в жизни нашей кочевой!

Серёга долго пытался завести печку, но она, издевательски жужжа, выплёвывала лишь холодные струи воздуха, нагло считая себя продвинутым кондиционером. А морозец явно крепчал, давно нырнув за десяточку.

Последнее тепло из наших тел улетучивалось вместе с оптимизмом и бодростью, и наглой гостьей в них вторгалась госпожа Безысходность! Она быстро и прочно обосновалась в наших телах и душах, почти парализуя волю. Но всё же, именно это и не позволило нам сдаться — мы решили пойти поперёк судьбы!

У перекрёстка лесных дорог мы почему-то остановились. Вот тоже вопросец. Почему? Ведь точно же знали, куда нужно ехать: по старому следу, той колеёю, что притащились сюда.

— — Интересно, — подумал я вслух, — а если поехать направо? Ведь там, дальше, тоже был отворот, скорее всего, он и выходит сюда.

— — Точно, — поддержал меня Серёга, — мы тут выскочим на ту же дорогу, вот же след свежий, а просто так никто не поедет!

И, вопреки всем вместе взятым здравым смыслам и логическим осторожностям, мы повернули направо.

Первые сомнения зародились в моей дебильной голове, когда ожидаемый нами перекрёсток не появился даже через десять километров, хотя, по всем расчётам, до него не было и пяти. Но и теперь мы ещё были подогреты неестественной самоуверенностью, и нога водилы лихо давила упругую педаль акселератора. А машине нашей было абсолютно по барабану, куда ехать — двигатель её солидно урчал, а колёса смачно наматывали километры снежной трассы, становившейся всё менее заманчивой, но зато всё более живописной.

Путь наш проходил по какому-то профилю, много лет назад добросовестно прорубленному сейсмиками. Мощные лампы фар бесцеремонно высвечивали заснеженные ели и сосны, плотными тёмно-зелёными стенами обступившие почти идеальную прямую трассы. А над нами, в небе, становящемся всё более чистым и ясным, самоцветной россыпью переливались далёкие солнца неизведанных миров. И я, глядя на чудный силуэт Ориона и восхищаясь мерцающими огнями Персея и Кассиопеи, привычно задумался о бездонных космических далях, о невероятных, непредсказуемых мирах…

— — Долго едем! — прервало мои думы восклицание Серёги.

Я посмотрел на него, и мне стало ясно, что эти два безобидных слова были лишь кратким окончанием длинного и не вполне удобопроизносимого монолога. Даже не переспрашивая водителя, я довольно детально представил всё, что он сказал мне.

— — Сколько мы проехали?

— — Да почти полсотни вёрст! Это не та дорога!

— — Да, я тоже догадался. И что же будем делать? Есть два пути: ехать прямо, пока куда-нибудь всё же не попадём, или разворачиваться и пилить назад.

Мы задумались, и я вдруг ясно увидел госпожу Безысходность, нагло висевшую перед лобовым стеклом в морозном воздухе. Наконец-то я рассмотрел её. Это была самая прекрасная девушка из всех, виденных мною за всю мою долгую и непредсказуемую жизнь! Огненные косы её густых волос языками пламени колыхались в невидимом и неосязаемом ветру, а огромные зелёные глазищи ослепляли изумрудными сполохами! И теперь во мне не посмела даже шевельнуться змейка отчаяния — как же была очаровательна Безысходность!

Но, увы, я не успел вдоволь насладиться этим сказочным видением.

— — Кто-то едет! — ткнул рукой Серёга в стекло и весь подался вперёд.

Я смахнул с себя остатки фантастических видений и вернулся в мир реальный. И в самом деле, Серёге не пригрезилось, нам навстречу кто-то ехал.

— — И ты хочешь сказать, что это дорога? — посмотрел я на своего водителя, явно сомневаясь в его умственной цельности.

— — А что же это? Вот же след! Тут «Урал» проехал недавно!

— — Да. Это след. Но разве след — это уже дорога?

Серёга вернул мне мои сомнения в ясности ума:

— — Если кто-то проехал, значит, это дорога! Да и тот мужик сказал, что дорога идёт через лес. А это разве не лес?!

Вот уж с этим я не мог не согласиться. Вокруг нас действительно топорщились голые берёзы, припорошенные изморозью, и брюнетистые ели, узкие и малорослые. И вот, между этих неказистых деревьев, змеилась колея, оставленная каким-то отмороженным водилой. След петлял, словно похмельный заяц убегал от пьяной в пух лисицы. Я хотел, было, привести ещё несколько разумных доводов в пользу своей версии о том, что дороги таковыми быть не могут, но Серёга решительно свернул с отвратительной грунтовки, и колёса нашего полувездехода принялись осторожно ощупывать то, что было названо громким словом дорога!

Автослалом, конечно, штука привлекательная, но лишь в том случае, если скорости можно держать на максимуме, а организм полон сил и энергии. Увы, ни того, ни другого у нас не было и в помине. Стрелка спидометра присосалась к цифре 10, словно сын-тунеядец к горе-родителям, и крепко заснула. А силы наши иссякли уже давно, ещё на том лесном профиле, который мы попытались измерить любопытству в угоду.

За бортом же нашего газончика занималось новое утро. Оно было солнечно и прекрасно, и лес расцветал. И, хотя у него в палитре было всего две краски, но и они делали своё дело сказочно!

Но очень скоро я понял, что сказка только начинается! Солнышко ещё добавило гигаватт своего свечения, и я увидел, что мы едем вовсе не через лес. Вокруг встали, как великаны, резные гранитные башни замков, на которых развевались разноцветные стяги. Откуда-то появились живописные рыцари, безалаберно сновавшие на мощных конягах прямо перед бампером нашего автомобиля. Милые и упитанные девушки пробегали с букетами цветов, а ветер играл с полами их шёлковых платьев. Я недоумённо перевёл взгляд на Серёгу и, обалдевая, понял, что и он видит, если не то же самое, что я, то нечто очень похожее! И ещё я понял одну вещь, но она-то меня и успокоила — это всё глюки. Глюки от переутомления. И мне стало спокойно и абсолютно по фигу, когда мы ненароком давили очередного рыцаря или толстенькую красотку.

Неожиданно автомобиль резко встал, и я услышал глухой стук. Стук исходил слева, оттуда, где находился Серёга. Я медленно повернул голову и увидел что напарник мой, упёршись лбом в руль, спит сном праведника. Я улыбнулся, и голова моя тоже стала клониться долу, но я так и не услышал звука соприкосновения её с капотом, потому что заснул на лету.

Дни кое-как выстроились в тощенькую шеренгу и, под руководством мудрого Полковника, неторопливо пошагали к цели, не ведомой никому, и, прежде всего, не ведомой нам самим.

Рано утром, без четверти шесть, сопящую тишину спящего дома разрывал тоскливый и нудный клич Тарзана. Это срабатывал будильник в мобильнике нашего главнокомандующего. Я вскакивал, каждый раз думая, что кого-то терзают демоны, и он, отбиваясь от них, тщетно взывает о помощи. Через минуту, вспомнив все реалии окружающего мира, и сбросив остатки сна, я тащился на кухню и ставил чайник на газовую розочку, жизнерадостно сиявшую в выстывшем помещении. Когда чайник подходил к точке закипания, с обязательным пожеланием доброго утра выплывал и сам Полковник. Впрочем, мы его теперь называли несколько иначе — Хэрр Оберст. Вернее, это так звучало по-немецки, а мы, как люди истинно русские, произносили данное выражение более мягко и нежно — Хер Оберст! Полковник, услышав это в первый раз, попытался, было, оказать сопротивление:

— — Да вы совсем обалдели!

Но этим самым он только укрепил нас в правильности действий, и отныне почти все его звали именно так!

Итак, Хер Оберст, или, как называл его Серёга, Хер Робертс, усаживался на скрипучий стул, видавший ещё зады сидельцев годов сороковых прошлого века, и закуривал первую утреннюю сигарету:

— — Эх, хороший будет денёк сегодня! — мечтательно заявлял он, выкачивая никотин из цигарки за две затяжки и закуривая сигарету вторую.

— — Чего ж в нём хорошего? — удивлялся я. — На улице декабрь, а с неба дождь льёт!

— — Север! — многозначительно кивая, поднимал указательный палец над головой Хер Оберст и закуривал третью сигарету.

Я недоумевающе жал плечами:

— — В том-то и дело, что не юг!

А пальцы главнокомандующего разминали уже сигарету четвёртую:

— — Ну так, с природой не поспоришь! Могло быть и хуже!

— — Что же ещё может быть хуже? — вяло спрашивал я, наблюдая за сигаретой пятой, неспешно отправляющейся к небритым полковничьим губам.

— — Ну так, хуже всегда быть может!

Да, с этим нельзя не согласиться, хуже может быть всегда, даже когда стоишь на эшафоте с петлёй на шее — а вдруг, верёвка оборвётся, и благородное повешение заменят на смерть в объятиях нелюбимой женщины! Кошмар!!!

Наконец-то, после пятой сигареты, дело доходило и до кофе, а потом и до побудки самого младшего топика — бывшего юнкера. Так раньше называли военных курсантов, людей, как правило, с белой косточкой в основании. Он, как человек некурящий, и, к тому же, бывший военный, успевал и позавтракать и умыться за доли секунд, поэтому его сборы на работу всегда носили внешние признаки подъёма по тревоге.

И вот, сборы закончены, и две наши автомашины стартуют к месту полевых работ, или, как оно на самом деле, к месту изуверских мучений и самых неприятных открытий!

Нас уже поджидает древний, покрытый налётом десятилетий, приключений и ржавчины ГТТ. В этот раз за рычагами его не наш добродушный, всёзнающий и всёмогущий Баланюк, а некто Витёк. Он явно спутал своё призвание и ошибочно попал на эту чудо-машину. И это не просто предположения и догадки, это суровая действительность. Нам стало это ясно, когда, попросив вездеходчика провезти нас по слабо заросшему профилю, мы услышали вежливый ответ:

— — Да вы что, охренели?! Там же берёзки растут, они мне все фары повышибают! А вот ещё такой случай был: напоролись как-то на ёлочку, так она чуть девчонке грудь не проткнула!

Мы не стали уточнять, какую именно грудь и какой девчонке чуть не проткнула ёлочка, да и вообще, откуда в тяжёлом вездеходе в глухой, полумёртвой тайге взялась эта самая девчонка. Одно стало ясно — Витёк не вездеходчик! Да наш славный Баланюк, не задумываясь ни на секунду, промял бы широкую просеку в густых секвойных зарослях, и ни одна заклёпочка его вездехода даже не поцарапалась бы!

Глядя на спокойную физиономию Витька, напомнившую мне морду предпенсионной черепахи в пятничный вечер, я подумал, а что, если его напоить, вдруг, он станет более темпераментен? И я даже высказал эту мысль вслух, но Шомес, этот горячий комяк, который всегда действует на порядок быстрее, нежели думает, лишь презрительно скривился:

— — Да он тогда вообще заснёт под мерный рокот своего тупого агрегата!

— — Урод, одним словом! — сплюнул тяжёлую никотиновую слюну Мишка. — Пешком дойдём, однако!

Ах, как мы ошиблись в отношении Витька!

В конце дня, когда и ноги наши, и руки, и всё остальное не хотело ничего, кроме покоя, до наших ушей донеслась знакомая, басовито-рычащая, полязгивающая песенка. Но что-то было не так. Да и вообще, не должен ГТТ приползти сюда, ведь для этого нужно было продраться по заросшему профилю! И всё-таки это был он! Дверца лихо откинулась, и из чрева древней машины высунулась довольная рожа:

— — Здорово, топы!

Если сказать честно, я не сразу понял, что этот весёлый субъект в лихо сбитой на правое ухо пижонской шапочке, и есть тот самый меланхолично-пассивный Витёк. В углу лихо скошенного рта его висел обмусоленный погасший окурок:

— — Прикурить дадите?

— — Так ты же не куришь? — удивился, было, я, но тут же осознал, что Витёк не только закурил, но он ещё и пьян изрядно.

Вездеходчик махнул рукой и чуть не свалился в мокрый снег. Что означал этот жест, мы так и не поняли, но, в принципе, его можно было истолковывать как угодно, все жизненные ситуации, невероятные и обыденные, легко могли уложиться в него!

Вездеход, словно лось в период исканий любовного удовлетворения, не видел перед собой ничего. Он с рёвом наскакивал на толстенные берёзы и ели и, поднатужась, с хрустом валил их наземь, как садист маньяк свои невинные и беззащитные жертвы. А Витёк, нацепив на физию злую ухмылку, что-то бормотал, явно получая наслаждение от такой экстремальной езды.

Я похлопал Полковника, сидевшего впереди меня, по широкому плечу:

— — Вот она где, польза от русской водки!

Хер Оберст меня скорее всего не расслышал, но смысл слов моих до него дошёл правильно. Он довольно заулыбался, кивая головой, и глянул на Витька, который с остервенением дёргал рычаги вездехода, будто поставил перед собою цель вырвать их из недр силового агрегата!

Наконец-то, свершилось! Произошло то, чего так боялись, но и всё же, ожидали! К нам приехал сам Фёдорыч! И мы сразу же начали осознавать своё истинное предназначение и место в жизни!

— — Какого хрена вы не на работе?! — кустистые рыжие брови опытного полевика попытались упорхнуть с недовольного лица. — Уже день на исходе, а вы всё болтаетесь без дел!

— — Ну, вообще-то, мы тебя встречали, — почесал нос Полковник и выдернул из пачки сигарету.

— — К тому же, времени только без четверти восемь, — прибавил я, глянув на часы, — и до исхода дня есть ещё время.

Фёдорыч гневно оглядел всех нас, выстроившихся вокруг него неправильным каре, и безнадёжно бросил:

— — Ладно, поехали, жрать охота!

— — Вообще-то мы на работу собрались, — Полковник засмолил очередную сигарету и неожиданно чихнул так резко и громко, что Фёдорыч даже подпрыгнул:

— — Совсем обалдел тут! Чего расчихался?!

— — Действительно, — сурово посмотрел я на Хера Оберста, — какого… ты тут чихаешь? Да ещё без приказа!

За весь последующий день, вернее, за время, прошедшее с окончания работы и до отбоя, мы узнали о себе столько нового, что лишь удивлялись, почему это мы до сих пор живы, здоровы и работаем, вместо того, чтобы давно сдохнуть, стать инвалидами и быть с позором изгнанными не только из нашей любимой фирмы, но и с планеты Земля!

Во-первых, нам снова было предъявлено негодующие обвинение в том, что мы спим до полудня. Все слова, объясняющие, что лишь сегодня мы задержались до половины восьмого, да и то, чтобы встретить его же самого, Фёдорыч даже не слушал:

— — Ну что вы мне втираете, я же сам видел, когда вы на работу едете!

Здесь уже не выдержали нервы нашего юного исполнителя. Саня рванул ворот футболки и выпалил:

— — Да мы вообще ездим на трассу только через два дня на третий, а встаём в десять!

Зря он это сказал! Фёдорыч, конечно, юмор понимает, но лишь в тех случаях, когда это ему ничем не грозит!

— — А я и не сомневаюсь! — обрадованно заулыбался он, — и не удивляюсь!

Далее, сунув нос в каждую из трёх наших кастрюль, и ничего в них не обнаружив, лицо Фёдорыча расплылось в довольной ухмылке:

— — И ничего не варите, жрёте одни бичи!

— — Какие, на хрен, бичи!? — вскочил Серёга, и стул хлипко пискнув, перевернулся, падая, спинкой ударив его по пальцам ноги. — Какие бичи?! Я такие супы готовлю и блинчики!

— — Знаю, знаю, — выпустил струю едкого дыма Фёдорыч, — а на десерт бичи жрёте!

Вот странно, подумалось мне, ведь у нас почти все курящие, но только дым сигарет Фёдорыча душит и выбивает слёзы из глаз! И, главное, совершенно не важно, что именно он курит, дым любой сигареты, прошедший через его лёгкие, становится удушающим и слезоточивым газом!..

Третье, и главное обвинение, предъявленное нам инспектором, заключалось в том, что мы неправильно работаем:

— — Я не знаю, что вы делаете, но вы это делаете не так!

Тут уж восстали все, и офицеры, и рядовые!

Я нацепил на свою, и так не божественную, физию зверскую улыбочку:

— — А как же, блин, ты это понял, если не знаешь, как мы работаем?

— — Да очень просто! Вы делаете по километру-полтора, а должны делать по три-четыре!

— — Да ты идиот старый! — взвопил Шомес. — Иди, возьми пилу и пропили хоть сто метров, я гляну на твою рожу!

— — Вот не надо, не надо мне это говорить! Я десять лет пахал на такой работе! Да я со своей печорской бригадой по пять километров легко пробегал!

— — Ага, по тундре, — лениво зевнул Полковник, — шёл бы ты, Фёдорыч… спать! Вставать нам завтра в шесть, нужно отдохнуть.

— — Как в шесть!? — взвился инспектор проверки правильности геодезических работ в условиях полной бездарности исполнителей. — Как в шесть?! Да вы должны в шесть быть уже на трассе!

— — Ну, и какого хрена нам там делать? — Полковник был невозмутим, как памятник Екатерине Великой при восстании большевиков. — Чего нам делать на трассе в шесть, если светает только в половине девятого?!

— — Вы должны там сидеть и ждать рассвета! Как только освещение позволит, вы должны уже стоять у прибора!

— — Ладно, не булькай логикой, — пробубнил я, — сами разберёмся, кто кому и сколько должен…

Я не спал часов с четырёх. Нет, меня не терзала совесть от ужасных злодеяний, в изобилии совершённых мною за свою долгую и весёлую жизнь. И не мучился я сочными грёзами о пленительных соблазнительницах, что вполне естественно для длительного периода безженщинья. Нет, всё было более реально, банально и бестолково. Мерное шарканье резиновых подошв тапочек Фёдорыча и его постоянное, гневное бубнение, вкупе с отвратительным запахом табачного перегара, делало сон таким же невозможным, как сохранение полного спокойствия вокруг обнажённых красоток нудистского пляжа! Я крутился и ворочался в спальнике, как медведь в берлоге на исходе зимы — и спать уже не хочется, и вставать рано.

А все спокойно дрыхли! Что ж, либо у них совесть девственно чиста, либо слух реагирует только на звуки определённых частот, шум ночной жизнедеятельности Фёдорыча к которым не относится! Тогда я стал мысленно придумывать пытки и казни для невольного (или вольного?) терзателя своего. Когда я несколько раз четвертовал его, утопил в болотах Амазонки и сжёг на пламени вулкана Кракатау, душа моя сделалась лёгкой, и свободно уплыла в мир эфемерных существ и отношений. Но как же всё быстро и коварно закончилось! Да что там, закончилось, просто обломалось!!!

— — Эй, орлы, подъём! — высокий, но зычный голос разорвал тонкое полотно сновидений и грёз. — Проснись, п…а, нас обокрали! — тут же добавилось коронное выражение Фёдорыча, из чего я, мгновенно проснувшийся, сделал заключение, что настроение у него прекраснейшее.

Я поднёс часы к глазам и глянул на стрелки: одна из них стояла вертикально, символизируя мужчину дееспособного, а вторая полчаса не доползла до той отметки, что намекает о полной потере интереса к мужчинам даже пожилых особей женского пола!

Рот мой раскрылся, чтобы отблагодарить Фёдорыча в незамысловатых выражениях за преждевременное пробуждение, но из соседней комнаты донёсся голос более значимый, полковничий:

— — Слушай, Фёдорыч, если ты сейчас же не заткнёшься, я встану и тебя успокою!

Ха! Да разве же можно такими примитивно-ласковыми словами надавить на величайшего возмутитель спокойствия!

— — Давайте, давайте, вставайте! Я уже завтрак приготовил три раза!

Но в этот раз волшебное слово завтрак ни на кого не возымело своего магического действия.

Все поплотнее закутались в мешки, пряча уши и глаза от реальности, но Фёдорыч был неутомим в своём желании изломать и извратить наше привычное существование:

— — Подъём, подъём! Константин, тебя там машина ждёт!

Спокойный Костик неспешно, но твёрдо проронил:

— — А монтировка моя тебя не ждёт?..

Да что там говорить, вы же всё равно не поверите, что мы мирно доспали запланированный час, а Фёдорыч благодушно отстал от нас!

А северная зима совершенно распоясалась! Дошло до того, что серое небо проливало потоки горьких слёз, словно раздосадованное нашим присутствием, и эти потоки превращали снег, и так ноздреватый и сырой, в нечто, совершенно не пригодное для ходьбы.

— — Да какой это, на хрен, север! — в который раз бросал ненавидящий взгляд на живописные просторы Серёга. — У нас в Балашове и то холоднее!

— — А что, может, к вам махнём? — вяло предлагал я, но лишь для того, чтобы хоть что-то сказать.

Настроение было настолько мерзким, что даже известие о скорой и жестокой собственной казни вряд ли его могло ухудшить!

Мы шли к месту работ от машины, которую вынуждены были бросать там, где дорога кончалась, вернее, это была не дорога и даже не направление, а просто полоска безлесного пространства, по которой наш газончик пробирался с глухим воем, словно сетуя на идиотов, ведущих его этим маршрутом! И, в зависимости от того, на каком профиле мы работали, нам нужно было преодолеть от двух до четырёх километров.

Мишка, шедший сзади всех, тяжело плюхнулся в мокрый снег, настолько пропитанный водой, что, скорее всего, падал он в воду, приправленную снежным крошевом. Я даже не стал оборачиваться, потому что любое резкое движение грозило мне тем же, к тому же, всё, что случилось, я уже слышал. Бодрые, получленораздельные слова Мишки, метко характеризующие не только погодные условия и местный рельеф, но и жизнь страны с её непредсказуемыми правителями и их ближайшими родственниками, ясно долетели до моих ушей. Они были сказаны так красочно, что мне захотелось их запомнить дословно, и я всё же рискнул обернуться. Зря, ведь знал же, что иду по подводному катку.

— — Ну, Мишель, зараза, из-за тебя ведь грохнулся! — невольно вырвалось у меня, когда я, торопливо поднимаясь на ноги, начал чувствовать, как противный холод талой воды охлаждает мою перегретую задницу.

Мишка только пожал плечами и невозмутимо бросил:

— — Понятное дело. — И, закинув на плечо канистру с бензином, тяжело пошагал дальше.

Серёга где-то вдалеке пытался догнать Гешу. Его фигура темнела на светло-серой простыне таящего снега, то и дело прыгая из стороны в сторону — это он пытался сохранить равновесие. Но Гешу догнать мог бы только один человек — сам Геша! Его манера ходьбы всех нас восхищала. Он шёл легко и ходко даже там, где всем нам приходилось ползти, перемежая покрякиванья и оханья словами русскими, жаргонными и просто нечленораздельными! Кстати, вот темка! Почему слова называют нечленораздельными? При чём тут члены и их разделение?!

Сегодня мы шли на самый дальний профиль, и это почему-то не прибавляло оптимизма. Да ещё противный мелкий дождик пакостил по-крупному, превращая почти невесомые зимние наряды наши в неподъёмные космические скафандры. Эх, кто б ещё невесомостью поделился!

На исходе четвёртого километра, когда впередиидущие уже пропали из поля зрения, а сзадиползущий Мишель совсем потерялся, ко мне явилась гостья. Да, это была она, моя прелестная госпожа Безысходность! Раскинув огненные космы, она сверкнула слепящей зеленью глаз и впервые заговорила со мною:

— — Остановись, присядь, отдохни! Ты же устал, совсем выбился из сил! Я тебя утешу, убаюкаю, и тебе станет тепло и спокойно!

Я и правда остановился, уставясь на прекраснейшую соблазнительницу. И было же абсолютно ясно, что нету её, что всё это видение, но, чёрт побери, как же видение это было чарующе! Я снял ящик с тахеометром, поставил его на мокрый снег и уселся на пластиковую поверхность, исходящую нежным парком — это тепло моей спины испарялось на прохладном воздухе. Но тут же я вскочил, словно в гладком пластике оказался засушенный побег кактуса. Как же я мог сидеть, если рядом стоит прелестная дама!

А она ласково улыбнулась и что-то негромко, но удивительно мелодично запела. И пение это успокоило бешеный скач моего сердца и уняло дрожь в ногах, вызванные трудной дорогой. Стало спокойно, легко, а веки, отяжелев, прикрылись сами собой. Ещё минута, и я бы окунулся в полное блаженство. Но всё разрушилось по-садистски просто.

— — Сергей, ты чего тут разглядываешь? — разорвал нирвану моего состояния прокуренный Мишкин голос.

Я резко распахнул глаза и понял, что имел в виду рабочий: я стоял с протянутыми к пышной ёлочке руками, словно собираясь обнять её, а выражение моей дебильной рожи и представлять не было нужды — оно чётко отразилось в Мишкиных глазищах.

— — Да ничего я не разглядываю. Это гимнастика йогов для восстановления сил.

— — Покажешь? — мгновенно поверил Мишель в мои бредни, и я понял, что он и сам шагает из последних сил.

— — Конечно. Потом, как-нибудь. Ты покурить не хочешь?

Но зря я это спросил — сигарета уже появилась на своём привычном месте, а пальцы заядлого курильщика крутили колёсико зажигалки!

Часть вторая,

постновогодняя,

оптимистичная более чем.

Возвращение в Вис не предполагалось, поэтому оно и произошло!

Мы с Серёгой ещё не отошли от путешествия, совершённого перед Новым Годом. Тогда мы ехали, полные энтузиазма и радости, зная наверняка, что обратно не вернёмся ни за какие сокровища! И даже Саня, увязавшийся с нами, был бодр в нашем ледяном домике на колёсах — печка приказала долго жить ещё в районе Нюксеницы. Но юнкер не унывал и не мёрз в тёплом спальнике, лишь каждый раз, при остановках для еды, его приходилось оттуда выковыривать уговорами и даже угрозами. Но он всё же остался доволен двухсуточным путешествием, правда, теперь с нами поехать не рискнул, предпочтя романтике автопробега рутинную обыденность плацкартного вагона.

А у нас выбора не было, вернее, выбор был, но не очень большой — мы могли ехать быстро или очень быстро, но только на машине.

И снова вначале мы проезжали мимо незаснеженных полей, и чистые струйки дождя омывали ветровое стекло. И снова за Вологдой встретились первые снежные пятна, постепенно перешедшие в сплошное белое покрывало.

— — Ну вот, последний рывок, теперь уже недалеко! — стряхнул с себя хлебные крошки Серёга.

Мы остановились немного перекусить перед самой трудной частью пути — впереди был лесной отрезок зимника. Но настроение на высшем уровне. Ведь мы приехали даже быстрее запланированного, да ещё успели закупить в Сосногорске почти всё, что было нужно, и теперь вполне успеем до полуночи — это в самом пиковом случае! — прибыть в Вис, где нас уже ждут друзья и коллеги!

Когда самое гиблое место — незамерзающий ручей — было с лёгкостью преодолено, Серёга довольно выдохнул:

— — Ну вот, ещё часик — и всё!

— — Точно, — легкомысленно улыбнулся я, представив, что скоро смогу наконец-то вылезти из надоевшей хуже гробового ящика кабины газончика и прилечь на настоящую мягкую кровать!

— — Что-то снегу прибавилось основательно! — заметил Серега.

— — Да, тут зима времени даром не теряла, поработала. Да и морозец около десятки.

— — Вот и хорошо, а то надоело по воде ползать! Походим хоть на лыжах, зря, что ли, их с собою всё время возим!

И машина наша, утробно рыкнув, медленно поползла в небольшой, но затяжной подъём. Яркий свет фар высвечивал изумительные картины. Ели и сосны, фасонно нацепив пышно-белое одеяние, горделиво выпячивались перед голыми берёзами и осинами, лишь едва заметно припорошенными искрящейся бахромой изморози. А снегу действительно было так много, что отвалы дороги, недавно кем-то прочищенной, иногда возвышались до дверцы автомобиля.

Навстречу кто-то ехал — далёкий свет вначале робко проскочил по макушкам дальних ёлок, а потом, вынырнув из-за поворота, беззастенчиво брызнул нам в глаза.

— — Какая-то мелочь едет, — благодушно улыбнулся Серёга. — Нужно уступить дорогу.

Руки его резко крутанули руль, и машина, взревев, вонзилась в снеговой бруствер.

— — Нет, мало будет, не разъедемся.

Машина сдала назад, и ещё раз с наскока прыгнула вправо. Но опять Серёгу это не удовлетворило:

— — Нет, всё равно мало!

— — Да хватит, разъедемся, — прикинул я расстояние, но было уже поздно. Третий прыжок получился самым удачным — мы засели прочно, как самая глупая мысль в уме придурка!

Звук мотора «Нивы» давно уже затих, а мы всё ещё не могли поверить, что всё произошло на самом деле. А случилась банальная вещь — машина наша повисла на спрессованном ею же самой снежном настиле, и съехать с него могла лишь в том случае, если этот настил подкопать.

Лопата, конечно, у нас оказалась на месте, но её габариты очень обрадовали бы пятилетнего карапуза в песочнице или сапёра-мазохиста, решившего окопаться под ураганным огнём противника.

Тем не менее, Серёга решительно взялся за черенок и принялся энергично отбрасывать сухой и рассыпчатый снег от машины. Но снег оказался не так прост, как виделось нам, пока ещё полным оптимизма. Он превратился в некую регенерирующую субстанцию — чем больше Серёга его отбрасывал, тем больше его становилось! И тем меньше оставалось энтузиазма у водителя. Через несколько минут я сменил снегокопа, чтобы очень скоро почувствовать всю тщету нашего занятия.

За полчаса героического и беззаветного труда нам удалось немного вычистить пространство под мостами автомобиля и под его двигателем. Серёга споро забрался в кабину и включил раздатку:

— — Счас выскочим!

Но выскочил он один. Из кабины, и с красочными словами, из которых ясно следовало, что мы немного поторопились не только с надеждами на вызволение из снежного полона, но и с возвращением в Вис, да и со своим рождением на этот свет тоже!

Я не вполне с этим согласился, но перечить не стал, а внёс предложение:

— — Слушай, а чего мы лебёдку не задействуем?!

Серёга прервал поток эпитетов и глаголов, и крутнул по сторонам головой:

— — А за какой хрен мы её зацепим?!

Действительно, местечко мы выбрали очень удачное — вокруг красиво кустились лишь мелкие берёзки и тощенькие ёлочки, словно этот участок местности был навсегда проклят и заброшен! Но разве могло быть иначе?!

— — А давай лом забьём? — предложил я, хотя чётко понимал, что этот вариант годится только для легковушек. Но ведь надо было что-то делать!

Серёга старательно заколачивал здоровенный лом прямо в середину дороги огромной кувалдой, и казалось, что эта заноза крепка и надёжна, как портовый кнехт.

Я зацепил трос лебёдки за ломик, который был вбит в грунт под приличным наклоном, и встал на него:

— — Давай, врубай!

Трос натянулся, легко выпрямил лом и со свистом слетел с него, тощей змеёю нырнув в снежное покрывало. Я не знаю, как это случилось, но за долю секунды до этого я спрыгнул с ломика — видно, остатки разума в моей дырявой башке ещё теплились, иначе стальная анаконда очень приласкала бы мои ножки!

— — Не вышло! — констатировал Серёга свершившийся факт, и снова полез под машину с лопатой.

В течение последующего часа мы поочерёдно откапывали агрегаты автомобиля, но результатом всех героических усилий явилось лишь полное изнеможение и промокшая насквозь одежда.

— — Ничего, — пытался я утешить не столько Серёгу, сколько самого себя, — зато пропотеем, а это очень полезно, все шлаки выйдут на хрен!

— — Ага. У меня уже всё вышло, и шлаки, и терпение! — должным образом принял мои утешения напарник по несчастью.

И вот тут-то, в ночной тьме я заметил большую ель, стоящую поодаль от дороги, метрах в шестидесяти от нас:

— — А сколько троса на лебёдке?

Серёга остановился и задумался на миг:

— — Да метров семьдесят, не меньше.

— — Кажется, нам повезло! — и я указал ему на свою находку.

Как же я себя клял, что зрение моё выхватило в полумраке эту паршивую ёлку! А ещё я вспоминал гордых тружеников-бурлаков, с лёгкостью таскавших баржи против течения Волги и даже поперёк его! Как им было просто! Ведь это я, а не они, плёлся, натужно таща за собою едва разматывающийся трос лебёдки, а ноги мои утопали в метровом слое снега! Да ещё ветви ёлочек, холодные и колючие, гостеприимно тыкались мне в глаза и царапали щёки и нос.

Не менее полутора бесконечностей продолжалась эта пытка, и я успел о многом передумать, пожалеть и восхититься. Правда, восхищение было лишь собственной глупостью, затащившей нас в эту передрягу.

И всё же я смог доползти до заветной ели. Возле неё я упал и несколько минут лежал в горячем снегу недвижимо, пытаясь отдышаться и сообразить, где я нахожусь и для какой такой высокой цели. Когда снег немного остыл и стал примораживать искательницу приключений, руки мои, одеревеневшие и ободранные, смогли обмотать трос вокруг толстого елового ствола, а я ползком выбрался на дорогу.

Я махнул рукой, давая понять Серёге, что всё готово, и восьмицилиндровый двигатель взревел солидно и мощно. Трос натянулся, машина едва заметно дёрнулась и… на этом всё кончилось.

— — Ну, что там у тебя? — подошёл я к кабине, из которой вылезал напарник.

— — Всё!

— — Что всё?

— — Лебёдка накрылась. Шпонку сорвало!

— — И?

— — Теперь нужно её снимать, разбирать…

Дальше я слушать не стал, вполне осознав, что выбраться своими силами мы уже не сможем.

Я отошёл в сторонку, где меня уже поджидала, хорошея от нетерпения, моя спутница — прекрасная Безысходность. Но сегодня она не была разговорчива. В глазах её, мерцающих таинственными изумрудами, мне почудилось даже сочувствие к себе, словно она извинялась за всё произошедшее. А потом она стала таять, как бюджет нашей фирмы в дни неплатежей, и скоро лишь тусклые зелёные огонёчки оставались видимы. Но вот исчезли и они, и на лесной дороге остались только мы с Серёгой, да наш вездеходный автомобиль, спасовавший перед таким пустяковым препятствием…

— — Ну чего сидите?! — возопил я, ворвавшись в дом.

Несколько пар непонимающих глаз уставились на меня.

— — А где же доброе утро? — попытался напомнить мне о правилах хорошего тона Шомес.

— — Какое, на хрен, доброе, когда человек пропадает!

В глазах включились осторожные сомнения в моей умственной целостности, а Мишка предположил:

— — Ты не заболел?

— — Заболел, заболел! Где Костик?

— — Да вон он, спит, — кивнул Шомес на дверь смежной комнаты.

— — Спит?!

Для меня казалось диким и несправедливым, что всем абсолютно по фигу, что с нами произошло, и каждый думает лишь о себе.

— — Мы там замерзаем, снег рогом роем, а вы тут отсыпаетесь! Да ещё и жрёте, небось, в три глотки!

Но, к счастью, на этом моя злость иссякла — или её было мало, или я всё же понял, что виноватых чаще всего можно отыскать в зеркале, и для этого нужно одно: спокойное осмысление.

А Костик уже вышел на свет божий, и стоял передо мной, протирая заспанные очи свои:

— — Чего случилось, Серёга?

— — Давай, заводи своего крокодила, поехали Серёгу вытаскивать!

— — А куда он заехал?

— — Да так, нашли местечко.

— — А ты как добрался? Пешком?

— — Да нет, ехали добрые люди, подвезли до деревни. Ну давай, собирайся живее!

Костик почесал правый бок и лениво прищурил левый глаз:

— — Сейчас. Выпью чаю, почищу зубы.

Спокойствие моё мгновенно улетучилось, как опытный любовник от подруги при внеплановом возвращении супруга:

— — Какие зубы?! Какой чай?! Ты что, охренел?! Там человек замерзает!

— — А что, печка не работает в кунге? — Костик удивлённо взметнул светлые брови.

— — Работает, не работает, при чём тут это? Поехали быстрее, потом будешь все дела свои вершить!

Но Костик долго ещё бродил по дому, отыскивая свои вещи и ещё неизвестно что. Он всё же остался верен своим привычкам и почистил зубы, видимо, в этом был некий таинственный смысл, без которого существование нашего водителя могло стать неполноценным. Но я уже махнул на всё рукой и терпеливо ожидал окончания долгих сборов. Не прошло и часа, как зилок пыхнул чёрным дымом, отравив окружающую местность непрогоревшей солярой, и мы отправились к месту нашей катастрофы.

Дни поскакали стадом необъезженных мустангов, но мало чем отличаясь друг от друга.

Природа, или сам Господь Бог, вняли наконец-то нашим предновогодним молитвам. Пришли морозы. Да не просто пришли, а властно навалились на землю, да и на нас, многогрешных, мгновенно вызвав утраченную любовь к оттепелям.

Очень скоро температура в двадцать градусов ниже нуля стала ассоциироваться у нас с тёплыми тропиками, и только возвращение домой, в комнаты, уютно согретые жаркими печами, вливало в наши промороженные организмы силы жить и мечтать!

Именно тогда, в один из вечеров, приятно убаюкивающих тело ласковым теплом, я впервые и услышал словосочетание, так потом больно хлеставшее мне по истрёпанным нервам.

— — Вы будете только расставлять пикетаж, а впереди помчатся рубочные бригады! Главное, чтобы вы не очень от них отставали. Я, помнится, делал по пять километров со своим печорскими!

Я думаю, нет нужды подробно объяснять, что всё это произносилось самым оригинальным и оптимистичным человеком?! Да, у нас опять находился сам Фёдорыч, наставляя нас на путь истинный и подправляя наши роковые ошибки и просчёты!

Теперь, после новогодних каникул, когда нас стало значительно меньше, ввиду сваливания Хера Оберста в направлении более правильном, нежели наше, мы стали слабее и, тем самым, доступнее для натиска энергии опытного полевика.

— — Они будут гнать четырёхметровки, и вам по ним работать станет просто в удовольствие! Представляете, всё видно, ничего не мешает! — восхищался Фёдорыч радужным перспективам, им же самим и нарисованным.

Саня и Толян-студент, раскрыв рты, как птенчики в ожидании вкусного корма, взирали на Фёдорыча с восхищённым верованием, ясно представляя, как они легко и ловко будут скакать по профилям! И Фёдорыч кидал им в жёлтые клювики вкуснятину без ограничения, присыпая её энергичными улыбками!

Но я-то уже прожил на белом свете много-много вёсен, и познал не только восторги от предвкушения великих дел, но и боль, растекающуюся кровавым месивом по разбитой роже! Да, гораздо чаще мы разбиваем носы и лбы, заранее твёрдо уверовав в лёгкость побед, нежели гордо улыбаемся, подсыпая в суп лавровые листики с венка победителя!

Фёдорыч сразу же попытался сделать меня заложником своих идей:

— — Серёга, ты и пойдёшь с бригадой рубщиков! У нас будет одна бригада сильная, и это задаст нужный ритм!

— — Нет, Фёдорыч, у меня бригада и так не слабенькая, — решительно отверг я соблазнительное предложение, — мы уж как-нибудь сами справимся!

— — Вот именно, как-нибудь! Ты же должен думать не только о себе, а обо всех!

— — А я и думаю обо всех. Я думаю, что в данной ситуации, когда ещё ни черта не ясно с твоими рубщиками, мы вначале поглядим на их работу, прикинем к носу голенище, а потом… К тому же, оплата у нас сдельная, и заботиться я должен прежде всего о своей бригаде!

Фёдорыч недовольно сморщился:

— — Да при чём тут деньги?! Нужно о работе думать!

— — Конечно, а я о чём? О ней и думаю!

Теперь, когда Полковника не было, утра начинались несколько иначе. Как ни странно, но Фёдорыч не вскакивал в пять часов с радостным известием, что какую-то госпожу дерзко обокрали, а вылёживал в постели до того момента, когда я успевал помыться и поставить чайник.

Но одна чёрточка его натуры всё же слегка портила наши утренние радужные настроения.

— — Фёдорыч, опять ты бумаги не на месте разложил? — высказывал недовольство Саня, обнаруживая, что на большом кухонном столе совершенно нет свободного пространства.

— — Я же не просто так, — начинал закипать опытный полевик, — я же о вас пекусь!

— — Пекусь, пекусь, — сквозь проворно снующую зубную щётку цедил Серёга, — лучше бы блинов напёк!

А Фёдорыч, прикурив очередную вонючую сигаретку, вскакивал и принимался бегать по кухне:

— — Я полночи не спал, и понял, что нужно всё менять!

— — Фёдорыч! — почти умоляюще смотрел я на него. — Ну пойди, покури в комнате! Нам же на работу нужно собираться! Мы сейчас позавтракаем и свалим, а ты сиди и весь день кури и думай, как нам всё изменить! Приедем, и расскажешь!

Фёдорыч только махал рукой и выходил прочь из кухни. Но уже через мгновение возвращался, чтобы чего-нибудь съесть или выпить.

Так мы и теснились по утрам за столом, что не очень-то настраивало на продуктивную работу. Но не гнать же человека из-за того, что он менее тактичен, нежели это требуется!

Красненькая ниточка термометра, висевшая за окном, привязалась к цифре «30» прочно, как опытный нищий к зажиточному прохожему, и это очень нас огорчало. Только Фёдорычу всё было ни почём:

— — Подумаешь, тридцатник! Да я в сорок работал и ничего!

— — Что ничего? — вопрошал Толян. — Ничего не получалось?

Фёдорыч бросал на него презрительный взгляд:

— — Эх ты, студент!

Слово студент он выговаривал с особым нажимом, как бы стараясь этим подчеркнуть полную непригодность Толяна не только к жизни полевой, но и к жизни вообще.

Но Толику интонации и намёки были по барабану!

— — А ты сам-то, Фёдорыч, студентом не был, что ли?

— — Не был, он сразу стал опытным…— замялся, подыскивая нужное сравнение Саня, но я вместо него вставил:

— — Фёдорычем!

— — Точно! Он сразу стал опытным Фёдорычем!

Опытный полевик зажигал в глазках огоньки, и было не ясно что это, злость ли благородная, или же снисходительность, разбавленная гордым презрением!

Бригада рубщиков собиралась возле наших автомобилей часам к семи. Вернее, бригад было две, но на нас работала только одна.

И это было здорово, ведь глядя на бригаду вторую, ничего, кроме жалостного остервенения родиться не могло! Да, не нужно меня поправлять и говорить, что нет такого словосочетания, как жалостное остервенение! Ещё как есть!!!

Я много повидал и бичей, и бомжей, но все они, так или иначе, были хоть отдалённо похожи на людей! В этой же бригаде собрались… Нет, не придуманы ещё те слова, которые смогли бы охарактеризовать вторую бригаду рубщиков!

Представьте себе тень отца Гамлета, пробухавшую пару месяцев, причём, пившую только палёную водку и абсолютно без закуси! Вот такие существа (во плоти ли?) и составляли основную часть второй рубочной бригады!

Всего в этой бригаде было четыре человека, и имели они одну пилу и одну саблю. Мы их высаживали километра за два-три до лагеря геофизиков. Двое выскакивали довольно бодро, хотя и не шустро. А потом вытекали из тёплого кунга тени. Но тени были ещё и говорящие, вернее, хрипло шепчущие. Мы не сразу, но всё же разобрали эти звуки, произносимые натужно, с придыханием, словно они вышибали последние силы из потрёпанных организмов:

— — Господи, да когда же я сдохну!

Нисколько не удивлюсь, что анекдот про лошадь в цирке придуман, глядя на этих колоритных рубщиков!

И ещё в нас возникал вопрос, разрешить который мы, в силу своей скромности, так и не решились, — а что же, собственно, делают в лесу эти существа с таким мизерным набором инструментов? Да и сил у них хватало лишь на то, чтобы передвигаться полупарализованной походкой? Хотя, справедливости ради, замечу, что с работы (или с чего они там делали?) тени валили гораздо более интенсивнее!

Выгрузив теневую бригаду, мы мчим дальше. В лагере геофизиков нам нужно забрать наших отшельников.

Петрович со своим неразбавляемым другом Сашкой живут в любимом автомобиле. И живут просто превосходно! Всё-то у них есть — и тепло, и свет, и еда, и питьё, и даже то, чего нет у нас: постоянное внимание с лёгкой примесью виноватинки. Да, мы все ощущаем себя немного виноватыми перед ними за то, что сбагрили их жить в машину! Хотя, когда я предложил им это делать поочерёдно со всеми, Петрович лишь отмахнулся:

— — Да ты что! Чтоб я свою машину кому-то доверил, да у меня же там всё!!!

Ну, а что вы ожидали ещё? Это же Петрович, истинный сын своего рачительного отца!

Тырчик заводится трудно, ведь и ему не очень-то охота в такой морозище тащиться чёрт-те куда, да ещё и таранить на своём хребте орущую ораву. Но кто его будет спрашивать?! Сашка резко крутит ручку газа на себя, и канадско-японское чудо рвёт с места в карьер, важно шелестя пластиковыми гусеницами по скрипучему укатанному снегу.

Сегодня тырчик везёт нашу бригаду, и нагрузка на него меньше, потому что нас всего четверо. Мы оставляем вездеходик, и дальше идём на лыжах. Это занятие не очень-то мерзкое, когда идёшь по лыжне, а не по свежеспиленному, наваленному кое-как лесу.

Мы приходим к месту начала работы довольные, жаркие, и лишь изморозь, густо покрывающая наши обросшие лица, показывает, что денёк не из тёплых.

— — Пацаны, можете курить сколько хотите, — великодушно разрешаю я, отлично зная, что только несколько минут будет тепло, а потом мороз властно возьмёт бразды правления в свои ледяные ручищи.

Но и орлы мои не лыковым лоскутом скроены.

— — Да ладно, потом покурим, ты давай устанавливайся шибче, — закутывает шею потеплее Мишка.

Петрович уже дёргает стартер, и пила нехотя взрыкивает, выплёвывая в морозное утро бензиновый перегар.

Сашка торопится на заднюю точку, до которой четыреста метров.

Проходит полчаса, а у нас уже всё в привычной колее: Петрович с Мишкой валят ёлки, а Сашка следом ползёт с отражателем, выдавая мне пикетаж.

А я сейчас — самый несчастный человек! Не верите? Тогда попробуйте сами простоять на тридцатиградусном морозе полчасика почти неподвижно! Валенки пришлось отдать Толику-студенту, и теперь ножки мои в суперновых, но явно не предназначенных для таких морозов сапожках, мягко говоря, мёрзнут. А если сказать проще, то они отморожены на хрен, и я их почти не чувствую!

Когда я уже почти околеваю, с пилой что-то происходит — я это чётко вижу в трубу тахеометра. Орлы собираются вокруг неё и энергично размахивают руками, словно пытаются подняться над снежным аэродромом и улететь отсюда к едрене фене! Но мне эта остановка так мила! Я тут же отскакиваю от прибора и принимаюсь прыгать, колотя себя руками по бокам, и разучивать танцы народов мира и других разумных и неразумных существ. Потом я влезаю ногами в уши лыжных креплений и принимаюсь лихорадочно нарезать круги по лесу, словно самый захудалый биатлонист, ни разу не попавший в цель.

Через пять минут я начинаю чувствовать ноги, а ещё через минуту мне становится жарко, и я расстёгиваю ворот куртки. Как же здорово теперь жить и существовать!

Неожиданно рация хрюкает и выдаёт голосом Петровича:

— — Серёга, всё, пила отработала!

— — Что там ещё? — бросаю я в обледенелую рацию, а сам уже направляюсь к орлам.

— — Да чего, чего, замёрзло тут всё!

— — Разводите костёр, будем отогревать.

Когда я подкатываю, робкий огонёк уже принимается осторожно покусывать берестяную завитушку. И вот он, смелея и наглея, уже рвёт её зубами, нагло косясь на сухие веточки, которые Мишка подкладывает ему под бочок.

Десять минут спустя огонь чувствует себя полным хозяином, жадно расправляясь с толстыми сухими сучьями.

Костёр становится жарким даже на морозе, и мы все тянем к огню руки, а Петрович ещё и пилу, с которой сняты все кожухи. Под ними толстый слой льда.

— — Да, не по нашим морозам техника, однако, — вздыхает Мишка, прикуривая от горящей ветки.

Сашка знобко ёжится:

— — А что по нашим морозам?

Я улыбаюсь, согретый животворным огнём, и роняю:

— — Кроме нас, героев-придурков, ничего!

Петрович поворачивает пилу к огню разными сторонами и жмурится от едкого дыма:

— — Вот зараза! Ну, куда я ни встань, он везде!

— — Да, Петрович, любит тебя дым, так же, как и комары! — не без намёка говорю я.

— — Да, точно! Вот ведь штука! Комары меня просто обожают! Вот никого не кусают, а на мне всегда целая туча! И дым так же!

— — Хороший ты, Петрович, в смысле, вкусный, — Сашка отдвигается от огня подальше.

Пила чихнула пару раз, но всё же завелась. Я встал на лыжи и поспешил назад, к прибору.

Увы, но день сегодняшний был явно не наш.

Тахеометр, конечно, штука отличная, но сделан он людьми нормальными, не способными даже предположить, что кто-то будет работать в такой мороз! Конечно, он замёрз. На заиндевевшем дисплее полустёршиеся, тощие цифры словно глядели на меня с укоризной, как бы говоря: ну что, дебил, добился своего!

Я смотрел недоумевающе на японского монстра. В чём же дело? Ведь он раньше работал, даже в более низких температурах?

И вдруг я понял. Я же его не оставлял так надолго без себя, без своего дыхания! Когда стоишь перед прибором, склонясь к окуляру, невольно согреваешь дисплей своим дыханием, а сегодня я почти на час оставил своего товарища в одиночестве. Вот и результат!

Стало грустно и обидно. Тепло, накопленное возле костра, мгновенно улетучилось, и я приготовился увидеть свою прекрасную спутницу, ведь это именно её время. Но что-то сегодня шло не так, как можно было предположить, и моя зеленоглазая прелесть не проявилась в серебристо морозном воздухе. И тут полный облом!

Как бы там ни было, но день для нас закончился, тем более что я снова услышал жалостный голос Петровича, выплеснувшийся из замороженных недр рации:

— — Серёга, опять пила замёрзла! Да что же делать?!

— — Собираемся и валим отсюда!..

Когда мы вышли к тырчику, Петрович скинул с плеч пилу, стряхнул с лица иней и горестно произнёс:

— — Господи, я тут столько находился на лыжах, сколько за всю свою жизнь не ходил! Если жена мне дома хоть раз скажет: Толя, пойдём, покатаемся на лыжах, клянусь, я её задушу!

Мишка уважительно оглядел Петровича, а Сашка только ехидно усмехнулся:

— — Её-то за что? — и почему-то выразительно посмотрел на меня.

С вечера забортный термометр выдал минус тридцать пять, и мы, вздохнув печально, поняли, что завтрашний день проведём дома. Если кто-то заподозрит меня в искажении наших настроений ( мол, кто ж откажется от выходного дня? ), скажу: нам эти выходные были так же нужны, как чеченским террористам мир во всём мире! Вис нас просто давил! Не знаю, что здесь за место такое, но всем нам хотелось тут только одного: поскорее свалить отсюда!

Когда бодро и ненавязчиво пропиликал мой телефон, призывая к подвигам, я не стал торопливо вскакивать, зная точно, что ничего хорошего на улице быть не может. Но, повернувшись на левый бок, я обнаружил, что Серёги на кровати нет. Странно, обычно он вставал позже меня!

Пока я пытался осмыслить данный факт, в другой комнате что-то грохнуло, заматюгалось и потопало. В дверной проём я увидел то, что и должен был увидеть — Фёдорыча. Он громко прогрохотал по полу мягкими тапочками, и вскоре до меня донёсся приглушённый двумя стенками возглас:

— — Ну ё.… .…, .…ь!

Мне сразу стало радостно и приятно, словно я услышал известие об освобождении нас от этой дебильной работы и награждении путёвками на Кубу. Раз Фёдорыч так энергично взвывает, значит, произошло нечто неординарное, а это ведь так прекрасно!

Но, увы, вскоре оказалось, что ничего особенного не случилось.

— — Фёдорыч, зараза, меня чуть не убил! — пожаловался Серёга, залезая в спальник.

— — За что же?

— — Да так, на пути его оказался в ненужное время в ненужном месте.

— — Разве ты можешь оказаться в таком месте, да ещё в такое время? — искренне не поверил я.

— — Могу. Стоял я на кухне и думал, чего бы такого пожевать. Вдруг, шум, грохот! Я высовываюсь в коридор и — бац! — меня просто сметает Фёдорыч! Ну, думаю, пожар, не иначе, и соображаю, что мне спасать в первую очередь, комбинезон свой или студентов? А Фёдорыч утыкается носом в стекло и взвывает!

— — Понятно, — зеваю я, — я знаю, что он там увидел. Сколько за бортом?

— — Тридцать девять.

— — И что там наш комиссар делает?

— — Да ничего. Дышит на стекло, пытается температуру поднять!

— — Ну пусть себе дышит, лишь бы не громко, — пробубнил я, проваливаясь в дрёму.

Но разве вы мне поверите, что всё так славно и завершилось?! Только наивный новорождённый, знакомый с жизнью вторые сутки, смог бы так подумать!

Фёдорыч, и так энергичный более, чем это определено природой, превратился в суперэнерджайзера! Он что-то вскрикивал, перемежая слова нецензурные, но понятные, фразами неясными и нецензурными до такой степени, что даже подумать о них — грех первой звёздной величины! Сонливость моя давно уступила место восхищению. Я чётко представлял нашего ветерана — его взъерошенные шевелюру и бородку, очки, ежесекундно перемещавшиеся с носа в кармашек жилетки и обратно, и наслаждался этой картиной! Очень зримо видел я, как Фёдорыч, уткнувшись носом в стекло, орёт на ни в чём не повинный термометр, награждая его живописными, виртуозно произнесёнными эпитетами!

Но разве мог самый опытный полевик не поделиться с нами всей своей восторженной бодростью?!

Да, он пришёл, вернее, примчал, и принялся трясти всех поочерёдно, сообщая, как нечто сенсационное:

— — С…, ….ь! На улице сорок! Вставайте, посмотрите!

Если я скажу, что все были рады, просто счастливы от этих пробуждений, вы же мне поверите? Нет? Странно!

А Фёдорыч вдруг выдал экспромт:

— — Но ничего. Вы собирайтесь, садитесь в машину и ждите. Как только потеплеет, сразу в поле!

— — Нет, Фёдорыч, мы сделаем по-другому, — предложил я, — ты давай, садись к окошку, и следи за температурой. Свистнешь нам, когда на улице закапает!

— — Только не перепутай, Фёдорыч, — донёсся приглушённый спальником голос Серёги, — разбудишь нас, когда закапает на улице, а не в другом месте!

Дни ползли, морозы крепчали.

Фёдорыч уехал восвояси, в смысле, в другие бригады, ведь не могли же мы одни получать все прелести и сюрпризы от общения и руководства замечательного полевика!

Так же смотали от нас и половина работников. Одни из них не оправдали высокого доверия, пойдя в незапланированный и буйный разнос. Другие же, вместо того, чтобы этот разнос укротить, сами приняли в нём участие, и, в связи с этим, высшим руководством было решено повысить их квалификацию путём отзыва в Питер и более детального обучения необходимым навыкам!

Накануне отъезда Фёдорыч решил нанести визит нашим коллегам, или, если правильнее, конкурентам, для которых мы и делали незамысловатую работу.

— — Да я им и рта раскрыть не дам, покажу их место! — горячился Фёдорыч, когда я ему рассказал о прошлом визите к конкурентам, который меня очень расстроил своей холодностью. — Пусть только вякнут — я в Ухте на них всех натравлю!

Я, конечно, не знал, кого может натравить Фёдорыч на коллег-конкурентов, но не сомневался в том, что уж он-то с ними поговорит так, что они поймут: лучше на всё соглашаться, чем спорить с этим настырным дядей!

Фёдорыч лихо распахнул двери дома, где жили коллеги, и по-хозяйски вошёл внутрь.

— — Эй, где тут у вас самый главный?! — рыкнул он грозно, оглядывая неказистую обстановку помещения.

— — А ты кто такой? — поднял голову бородатый мужик, сидевший за столом и лопавший тушёнку прямо из банки.

— — Я — Фёдорыч! — это прозвучало так же, как в начале двадцатого века — мы, Николай второй!..

Но, увы, тут, в этом обшарпанном временем и бесхозностью домишке, про великого полевика никто не знал! Более того, нашёлся даже тип, поддевший его:

— — А я — Кириллыч!

Но Фёдорыча так легко сбить с настроя невозможно:

— — Ну и хрен с тобой, что ты Кириллыч, да хоть будь Мудилыч! Главный где, спрашиваю?!

Из дальней комнатки вышел мужик, и я сразу узнал его. Это и был начальник наших конкурентов.

Увидев меня, он кивнул, правда, не очень приветливо, и я этот кивок решил проигнорировать.

— — Что, пришли отчитаться о проделанной работе? — с явным ехидством процедил мужик сквозь зубы.

— — Я отчитываюсь только перед своим руководством! — гордо отрезал Фёдорыч, и без приглашения уселся в старенькое ободранное кресло.

— — Какого хрена вы на наш участок влезли?! — жёстко и без излишних церемоний наехал наш босс на босса конкурентов.

— — Это что ещё за ваш участок? — очки конкурента проворно полезли на лоб, словно у них имелись маленькие гусеницы, как на нашем славном тырчике.

— — Я сам, лично, застолбил этот кусок, а вы там уже профили распиливаете! Да вам туда даже заходить было запрещено!

— — Что-о? Да вы вообще ни хрена не делаете, да и не нужны тут вовсе! — очки конкурента шмякнулись на нос, видно, гусеницы его очков были без шипов.

— — А вы делаете!

— — Делаем!

— — Хернёй вы занимаетесь! Делают они!!

Я прислонился спиной к стене и с любопытством ждал дальнейшего развития сюжета. И, в силу своей дурацкой способности придумывать различные варианты событий, я уже разматывал интригу. У меня здорово всё получалось. Наш босс легко и непринуждённо заклёвывает босса конкурента логичностью и страстностью доводов, а так же великолепием и красочностью матерных эпитетов. И конкурент, признавая свои ошибки, предлагает выпить мировую чашу!

Но в этот день, видимо, соображалка и вооброжалка мои работали не в том направлении!

— — Знаете что? — предложил вдруг конкурент, — идите-ка отсюда!

Я замер, ясно представляя, как наш гордый Фёдорыч сейчас смачно и виртуозно обрисует то прекрасное горячее место, куда необходимо отправиться шефу конкурентов вместе со своим подчинёнными и всей фирмой в целом, но…

Фёдорыч медленно поднялся с кресла, грустно посмотрел на визави и махнул мне рукой:

— — Пошли, Серёга.

И мы вышли. Я залез в машину, и Костик спросил:

— — Ну что, кто победил?

Я лишь пожал плечами и неуверенно предположил:

— — Кажется, ничья!

Последние два дня мы рвали и метали! Километры трассы натужно наматывались на пильные цепи и выплёвывались струями жёлтых, пахучих опилок. За нами оставались пеньки и завалы, и это вызывало чувства не только гордые, но и горькие — столько зелёных друзей попилено нами! Эх, мы, варвары!

Даже рубочная бригада Сани выдавала рекорды — они и до этого проходили километра по полтора, а теперь выдали аж два! Правда, и мы поднажали и преодолели планку в два с половиной!

Нужно всё же отметить, чтобы наши подвиги не казались сверхгеройством, что лес в этих местах был не в пример веселее того, что мучил нас вначале. И придурку ясно, что пилиться через сосняки, перемежавшиеся болотными плешинами, гораздо проще, нежели через сплошной и густой ельник!

И вот, в солнечный и морозный денёк, обласкавший наши уставшие тела и измученные души радостным светом, полевые работы были закончены.

— — Ну что, Серёга, мы сегодня собираемся, а завтра переезжаем в деревню, готовим машину и сваливаем? — логично и рассудительно обрисовал дальнейший план событий Петрович.

Я лишь кивнул:

— — Конечно. Главное, не торопитесь, проверьте всё досконально, ведь вам ехать больше полутора тысяч километров — не дай Бог, что-то откажет, и придётся ковыряться на морозе!

— — Проверим, а как же! — уверенно заявил Сашка.

Но что-то меня покоробило в этой уверенности. Да нет, что могло случиться, ведь всё идёт так, как нужно!

Оно случилось уже вечером, и имело обличие Фёдорыча!

— — Так, я доложил шефу, что машина выйдет завтра утром! — лихо обрубил он все наши благоразумные перспективы.

— — Фёдорыч, но она же больше месяца стояла бездвижно на морозах! Мало ли что могло случиться! Ведь в пути не тебе придётся под ней валяться! — попытался я воззвать к здравому смыслу.

Но, вероятно, здравый смысл был до зарезу необходим в Чикшино, откуда наш комиссар сейчас прибыл, и там остался весь, до последней капельки!

— — Я сказал, завтра утром!

Рано утром приехали довольные Петрович и Сашка, рассчитывающие неспешно сделать профилактику автомобилю, потом вымыться в баньке, и, после всего этого, усесться в прогретую кабину зилка и поехать к Питеру, полностью уверенными в конечном исходе предприятия!

Нет, не любители они экстрима и чудных сюрпризов! Как было неприятно смотреть на их ещё недавно счастливые физиономии, в мгновение ока превратившиеся в недовольные гримасы, когда они услышали и осознали прекрасную реальность!

Через два часа машина была под парами, а Петрович с Сашкой наскоро хлебали супчик, торопясь и обжигаясь, потому что над ними нависал грузный круп грозного Фёдорыча:

— — Ну давайте быстрее, мы же опаздываем!

В конце концов, Петрович не выдержал и бросил ложку на пол:

— — Да пропади всё оно пропадом! Поехали, Саня! Да не могу я так есть, лучше с голоду сдохнуть!

— — Поехали, — согласно мотнул головой верный друг, запихивая в карман шоколадку.

Но разве Фёдорыч мог позволить расслабиться сладкой парочке?! Было бы верхом несправедливости, если б они вот так и поехали, полностью свободные и независимые! И Фёдорыч решил:

— — Хрен с ним, была не была! Я поеду с вами! До Ухты или до Сосногорска.

Петрович грустно вздохнул и понурил голову, но Сашка его в этом не поддержал и едва слышно проговорил:

— — Петрович, так ведь только до Сосногорска! Это же всего четыре часа, вытерпим!

И они поехали, но, как потом оказалось, в изощрённом уме самого опытного полевика уже зрели гениальные идеи! Он не вылез в Сосногорске, и поехал дальше! Четырнадцать часов показались долгими веками адских мучений не только для двоих чудных шоферов, но и для самого Фёдорыча! Он не один десяток раз пожалел о совершённой глупости, но исправить ничего было нельзя. Так и ехал он до Котласа, не давая подремать водилам, и едва не отморозив себе ноги.

Я не сомневаюсь, что прекрасная зеленоглазка постоянно сопровождала несчастных путешественников, но не могли они её увидеть, ведь она являлась воочию только мне! Эх, какого восхитительного зрелища они были лишены!!!

Да, пацаны вкусили настоящий острый экстрим! Да за него и жизнь отдать не жалко! Но не свою, а чью-то. Сами догадаетесь или намекнуть?!

Все данные нашей работы были пересланы в офис, и теперь только от мудрого Эдуардыча зависело, сколько ещё нам зависать в этом Висе! Нас оставалось всего четверо — я, Серёга, Мишка и Саня, наш неунывающий юный талант!

Эдуардыч проявил себя очень быстро. Он начал выдавать нам информацию о недочётах. Это было вполне нормально, ведь невозможно всё сделать идеально, без единой помарки. Но, вот, то, как главный инженер преподносил это, заслуживает особых, добрых слов!

Вот я бы, например, сделал так. Проверил бы все материалы, составил список нужных исправлений и отправил его для работы. Но я простой, обычный человек, не имеющий ни инженерного образования, ни инженерной смётки! А инженер — это изобретатель! Он должен выискивать самые непростые пути в завалах трепещущих проблем! И Эдуардыч в этом был силён.

Он, проверяя наши материалы, натыкался на какую-то нестыковку и тут же звонил нам:

— — Вот на этой линии у вас высотка вылетела, нужно перенаблюдать! Срочно!

Срочно, так срочно. Машина взвывает, и Саня мчит исправлять положение. Но, к тому времени, когда он возвращается, уже есть новое дополнение, ещё более срочное.

— — Саня, ты всё отнаблюдал? — ехидно щурюсь я.

— — Всё, а что не надо было? — неадекватно понимает он мой прищур.

— — Да нет, всё правильно. Но нужно смотаться снова и сделать ещё вот что…

Вот таким образом и происходит работа над ошибками, или, как называет её молодое дарование, стёсывание своих косяков!

Но всё когда-то кончается. Подошло к финишу и наше зависание в далёком комяцком Висе (да пребудут с ним и его жителями благодать и радость!).

Рано утром мы собирались в обратный путь, свято веря, что обратно не вернёмся, даже если предстоит выбирать между Висом комяцким и висом в петле пеньковой!

Мишка с Саней отправились на вокзал, чтобы уютно разместиться в тёплом вагоне и по-человечески поехать к дому. Мы же с Серёгой не могли сделать этого и бросить своего бензинового боевого товарища.

На термометре минус тридцать шесть, и это немного волнует меня:

— — Серёга, может, подождём, пока не потеплеет? Вдруг, не заведёмся?

Но напарник смотрит на меня почти негодующе, так, как будто я предложил ему изменить любимой девушке:

— — Да я и в пятьдесят градусов заведу нашу старушку! Да я её сам толкать буду, лишь бы уехать отсюда!!!

Двигатель ровно и солидно урчал, и машина аппетитно пожирала снежные километры, видно, и ей надоели уже здешние красоты до коррозии карбюратора!

Погода была великолепна — солнце слепило глаза, абсолютно не преломляясь в морозном воздухе, и казалось, что не февраль в разгаре, а весна уже ласково и смело улыбается нам, несомненно заслужившим этого!

Я вдруг вспомнил о своей верной спутнице, и закрутил головою, ища её. Не может же быть, чтобы она меня так просто оставила! Серёга заметил мои выкрутасы, но истолковал их по-своему:

— — Что, прощаешься? Никак насмотреться не можешь? А мне уже это всё так надоело! Эх, скорее бы в Питер, а потом и дальше!

— — Домой? — ляпнул я, и тут же спохватился. — Да шучу, шучу! Знаем мы, где вас ждут, сеньор!

Серёга хитро улыбнулся и кивнул:

— — Да, ждут!

А я перестал искать прелестный зеленоглазый лик. Я понял, что больше не увижу свою очаровательную огненнокосую подружку, по крайней мере, теперь. Да, не увижу, ведь всё идёт хорошо, размеренно, а она никогда не появится, если всё идёт хорошо.

Ах, какая жалость!..