Мех 9/1. Утка по пикински.

Бурлаки в Североморске

тянут крейсер бичевой,

исхудав от лучевой.

И. Бродский

Двумя годами раньше.

Третью неделю по Кольскому заливу носился осенний шторм, и возможности доставить с “большой земли” продовольствие на корабль и на береговую базу Тюва-Губы не было. Мы стояли со штурманом на первом причале и ждали какое-нибудь рыболовецкое судёнышко, нуждающееся в пополнении запаса пресной воды. Нужно было накормить экипаж корабля и береговых матросов в казарме, и мы чаяли выменять у рыбаков на спирт – рыбки какой-нибудь или кальмаров, или печени трески. В последний раз нам перепал мешок вяленых для норвежцев креветок и трёхкилограммовый кусок Белокурого палтуса, попавшегося в рыболовецкие сети случайно. Был этот палтУсище, по рассказам рыбаков, полтора метра в диаметре и занесён в Красную книгу – “не промысловая рыбка”. Но рыбаков не было – путина гнала их в открытое море, и мы с Юрой, закоченев за несколько часов ожидания, глотнули спирта и договорились поймать какую-нибудь птицу.

– Лучше баклана, он побольше, – предложил я.

– Надо его закоптить. Из сейфа коптильню сварганим, у казармы ольхи наломаем – пикник устроим, – обрадовался Юра, и мы пошли на корабль, придумывая на ходу, где и как баклана станем добывать. – Сетью брать его будем, на помойке казарменной, – сходу отрезал Юра.

– Жаль, что Завалина нет, – начал рассуждать я, первым забираясь на водовод, тянувшийся вдоль берега к нашему причалу, – за батонами как уехал три недели назад, так и бичует, поди, по Полярному. Он бы нам враз дичи набил или сёмги приволок. Он, говорят, в ледяную воду голым заходит по пояс и стоит так целый час, ждет, когда клюнет. А на сопках три бойца с рациями на шухере.

– На что?

– Что на что?

– На что клюнет-то, спрашиваю?

– Да, в сеть, говорю, ждёт, когда сёмга зайдёт или форель какая, а ты на что подумал?

– Про сеть ты ни чего не говорил. — Мы на миг задумались, и дружно расхохотались, утолив на такое же мгновение голод.

Остановившись возле казармы, мы обнаружили, что мусорный бак был для бакланов сейчас уже не привлекательным: они, сволочи, всё подъели и сидели недалеко, наблюдая за причалом, по которому им с корабля приносили корм. Но корма почему-то уже с полмесяца не было и они злились. И начали гаркать на нас.

Я послушал их и сгонял на корабль, забрал на камбузе две последние гнилые луковицы и пару проросших картофелин.

– Этим экипаж всё равно не накормишь, – виновато бросил я обросшему коку. Всё-таки его хозяйство.

Юра приволок из казармы сетку и старый небольшой сейф. Растоптав возле мусорного бака луковицы и картошку и накрыв это месиво сетью, мы поднялись на смотровую площадку с ольховником, где в лучшие времена готовили шашлык, и принялись пристраивать на кирпичах сейф. Пока ломали ольху, с помойки донеслось бакланье гарканье.

– Попался. Замариновать бы его, а Макс?

– В солярке что ли? Уксуса и того на корабле нет. А что, перед копчением его мариновать надо? Ты когда-нибудь коптил чё-нибудь?

– Только рыбу. С Завалиным. Сколько этого баклана коптить-то по времени? – задумался Юра. – Давай закладывай ольху и поджигай,– он вздохнул и пошёл за добычей. – Разгорится – туши. Дождись дыма и вот этой решёткой накрой. Я быстро. Жрать охота. Спички-то у тебя есть? – обернулся он.

– Я ж не курю, – и Юра кинул мне спичечный коробок.

На обратном пути он свернул птице голову, пришёл и погрузил тушу в дымящийся сейф.

– Может голову отрубить надо, ощипать там, солью натереть? я взял, – и, зачерпнув в кармане штормовки горсть соли, я протянул её первому номеру.

– Не, не надо, потом всё сделаем, — деловито ответил штурман.

– Давай хоть крылья, что ли, отрежем – я и нож взял с камбуза, вот, кок дал.

– Забудь об этом. Хрустящие крылышки, да подкопчённые, – нараспев заголосил Юра, – говорят самый смак.

– Шарма-ан. А кто говорит?

– Да никто, закрывай давай сейф и наливай. Крылья, чур, мне.

– Ну а мне тогда потроха: печень там, сердце, чего у него ещё есть? – почки вот.

– Почек у птиц нет, – со знанием дела отметил командир БЧ-1-4-7, глотнул из бутыли и протянул её мне. – Хотя у бакланов может и есть, видишь здоровый какой.

– Ну, тогда желудок, желудок у всех есть, — я глотнул спирта, закашлялся и протянул в сторону дымящегося сейфа зажатую в кулак фигу, – Куда фига туда дым, куда фига туда дым, – и мы стали ходить вокруг, уклоняясь от него.

–… Ъ, закусить нечем, снега чистого здесь и того нет, надо в сопку подняться, – захрипел Юра и глотнул ещё из бутыли. – Тырин, гад, свалил на сход и каюту запер, у него в рундуке наверняка тушёнка спрятана.

– Вода тоже кончилась, водовод замёрз. Я ему,… Ъ, в этом месяце спирта не дам, з… Ъ он всех, – с хмельным весельем вынес я приговор продовольственнику.

– А ты ему что, ещё и спирт выписываешь? – удивился Юра.

– Так ему тоже положено. На протирку весов. У него их три штуки числятся, все сломанные в трюме валяются.

– На протирку чего-о? на протирку,… Ъ, банок с тушёнкой! — разозлился штурман. – Приедет, я его убью, — и он глотнул ещё. – Ты его спирт мне отдавай, сколько ему там положено?

– Триста грамм в месяц. Половину его тебе доливать буду, договорились, но только пусть к тебе обращается. Нормы спирта, кстати, как-то странно сделаны: у нас восемь офицеров и мичманов – восемь литров в месяц положено, на эсминце двадцать – двадцать литров. По-моему, весы его, гирокомпас твой и остальные железяки корабельные тут не причём. Главное, наверное, всё-таки люди.

За разговорами прошёл где-то час-полтора.

– Давай, механик, открывай, – предвкушая утку по пикински, скомандовал Юра.

– Ты чой-то раскомандовался, твоя идея – ты и открывай.

– Ладно, Макс, не шуми, где твой нож – отрезай, давай, крылья, — штурман достал из сейфа баклана и положил его на приготовленное полешко.

– Вроде готов, – потыкал я птицу ножом.

Отрезав баклану крылья, выдернув перья из хвоста и общипав его кое-как, мы добрались до тушки. Она была размером с полбуханки ржаного хлеба и выглядела также, только вкупе с дымком издавала странный аромат, похожий скорее на запах гуталина, как будто бы этого баклана действительно когда-то уже пытались замариновать в солярке, но он очнулся и улетел.

Мы были в голодном шоке: штурман от того, что на крыльях мяса не оказалось, а я от того, что брюхо птицы ножу не поддавалось – тушка была резиновой.

– Может, это чучело было, а? Юрий? – поднялся я с ножом и обратился к штурману. Всё произошедшее за последние часы пронеслось перед глазами как в бреду. Наверное, я приближался к голодно-пьяному обмороку.

– Да успокойся, я тебе говорю, остынь, — и он взял меня за руку, в которой блестело отточенное коком лезвие. – Он крыльями махал, клюнул меня, падла, я ему сам голову скрутил.

– А чо он так воняет? – смиренно спросил я и присел на корточки. – Давай выпьем.

– Чёрт его знает, наливай и пошли на корабль, поварим его на камбузе с полчасика.

– Э-э?! это что куриц, что ли? Э? – спросил кок, подозрительно разглядывая торчавшие из закопчённой тушки остатки перьев.

– Мусса, хватит экать, ставь воду и включи духовку, – командовал штурман, – тебе Тырин ключи от каюты мичманов не оставлял? – сегодня Юрий был старшим на корабле и в целом на дивизионе.

Прознав о предстоящем штормовом предупреждении, практически все мичманы и офицеры Дивизиона малых десантных кораблей под разными предлогами три недели назад прыгнули – кто на дивизионный десантный катер-лопату, кто, втихаря, на лоцманское судёнышко, и сошли – кто в Полярном, а кто в Североморске. Далее разбрелись, конечно же, по домам.

Но, несмотря на непогоду, они продолжали выполнять свой служебный долг. Каждое утро все дружно собирались на Морвокзале города Полярный, нервно курили, обсуждая накапливающиеся с каждым штормовым днём служебные дела, и кидали с тайной надеждой взор на противоположную сторону Кольского залива. Но, к их “огромному сожалению” рейдовые службы дивизионный катер из Тювы не выпускали. Тогда кадровые военные нецензурно выражались, сплёвывали и часа через два расходились по служебным, конечно же, делам.

Через неделю, в понедельник, бывший в то время начштаба Пашутин Сергей Николаевич, Капитан третьего ранга, решил всё-таки провести любимое им совещание. Он с помощью кассира притащил откуда-то стол, поставил его прямо в маленьком зале ожидания, и попросил у кассира закурить. Ничего не подозревающий кассир, выполняющий по совместительству обязанности начальника Морвокзала, угостил того сигареткой и ушёл в кассу – продавать билеты.

Началось совещание. На столе были разложены бумаги и начштаба нервно закурил. Обезумевший от такой наглости начальник морвокзала, высунулся из окошечка кассира и сделал Сергею Николаевичу замечание.

–… Ъ… Ъ мать, не мешайте работать, – заорал на него начштаба, и начальник Морвокзала отступил на прежние позиции кассира. – Закуривайте, товарищи офицеры. Так, начальник химслужбы, Иван Терентич, доложи-ка мне ….

Из дверей морвокзала шёл дым, и пассажиры боялись зайти внутрь, чтобы пройти к кассе и купить билет. Сначала они хотели вызвать пожарных, но когда нашёлся один смельчак и заглянул все-таки внутрь, то опаздывающие на единственный рейс до Североморска пассажиры стали угрожать Дивизиону десантных кораблей милицией.

– Товарищи офицеры и мичманы, обстановка напряжённая и до конца не ясна. Связи с дивизионом нет, катера нет. Шторм. Завтра в восемь ноль-ноль, собираемся здесь же. – Этими словами он заканчивал каждую утреннюю встречу. На третью неделю, командир дивизиона Капитан второго ранга Астафьев Сергей Петрович приказал ему из Североморска, по телефону, всем встречаться через день и в здании морвокзала не курить.

А мы в это самое время пытались всё-таки приготовить что-нибудь из баклана. Кок Муслим, он же Мусса, он же матрос Джавдат Джабраилович Муслимов докладывал:

– Тащ штурман, на корабле включены все электрогрелки – холэднэ, если плитку и духовку включить – береговую колонку вирубит. И вода нет.

– Механик, запускай стояночный дизель генератор и переходи на бортовое питание, – Юра был непреклонен.

– А что я в журнал свой вахтенный запишу? А?

– Так. Запишешь: «Провели учение по борьбе за живучесть корабля». Жрать-то надо что-то.

Моторист запустил дизель-генератор, электрик перевёл корабль на бортовое питание, трюмные взяли лагун, и пошли за снегом. Остальной экипаж спал в кубрике, что бы меньше калорий расходовать.

Ещё через час, мы опустили в кипящую воду тушку баклана. На дне лагуна был песок, на поверхности плавали какие-то волосы.

– Вы, мать вашу, где снег набирали? – драл штурман в коридоре моих молодых вечно голодных трюмачей.

– б… ъ да мы, б… ъ да мы, — виновато мычали они в ответ, жалостливо поглядывая на меня.

– Ладно, штурман, заканчивай. Они у меня и так всю ночь цистерну питьевую чистили, пускай идут, отдыхают. Всё, идите в кубрик, кругом марш.

– А что ты своих карасей-то жалеешь? А, механик?

– А чо ж ты своих не послал? А, штурман?

– А у меня их нет.

– А, ну конечно, у него карасей нет.

– Ладно, мех, не шуми, пошли к тебе в каюту спустимся, – и Юра подмигнул.

Через полчаса в каюту постучал кок:

– Тащ, идите, посмотрите, вроде готовэ. Э? – заговорщески улыбался Муслим.

– Ты, чо лыбишься? Э-э? – сонным захмелевшим, но беззлобным голосом затянул Юра, развалившись в моём кресле.

– Да ладно Вам, тащ, — и кок улыбаясь, вышел из каюты.

Кок Муслим прибыл к нам дослуживать срочную службу после дисбата, где он провёл два года за то, что дал в морду офицеру, который что-то сказал про его маму. Ему осталось дослужить год, а всего пять. Мы относились к нему с пиетитом.

– Ну-ка, давай, взбодримся и пойдём на камбуз, — я налил кипятку и насыпал растворимого кофе.

Через час варки баклан почему-то опустился на дно, вместо того чтобы всплыть, и нож по-прежнему его не протыкал. Мусса достал топор, вытащил тушку на разделочную колоду и профессиональными ударами накрошил её вдоль и поперёк – в лоскуты. Потом положил на противень, добавил “бульона”, очистив его предварительно от волос и перьев, посолил, поперчил, положил лаврушки, какой-то иранской зиры и засунул в духовку. Ещё минут через сорок мы втроём «сняли пробу». Есть это было невозможно ни с зирой, ни с гвоздикой, ни с какими соусами. Кок вытащил противень на палубу и выбросил за борт содержимое. Бакланы тут же поднялись с насиженного у мусорного бака места, подлетели к корме, плюхнулись в воду и с гарканьем сожрали своего недоделанного брата.

И ветер стал стихать.