День рождения Ильича

Пролог. В октябре 1917 года в результате государственного переворота, который по своей свирепости больше напоминал пугачёвский бунт, к власти в России пришли большевики. Не столько политики, сколько подонки общества: бандиты, лишенные всякой морали и готовые совершить любое, самое отвратительное преступление. Отбросы общества из маргиналов в одночасье превратились в хозяев новой жизни. Грабёж и убийства были возведены в ранг святого дела, поскольку совершались во имя революции. Красные комиссары превратили жизнь народа в настоящий ад, страна стала напоминать огромную зловонную помойку, на которой безраздельно властвовали человекоподобные крысы. Преступления совершались днём и ночью, без перерыва, поскольку построить "новое общество" коммунисты считали возможным только после физического уничтожения всех недовольных диктатурой пролетариата. Впрочем, не брезговали они и истреблением и своих недавних союзников по борьбе с монархией. Анархистов и эсеров убивали с особенной мстительностью.

Удивляться этому не приходилось, поскольку любая политическая сила, сделавшая одним из своих ключевых лозунгов так называемые "социалистические преобразования в обществе", непременно несёт в себе разрушительный элемент и, в конце концов, придя к власти, неизбежно приведёт к неминуемому краху любую, самую процветающую в мире страну.

***

Стояло жаркое лето 1918 года. После спешного бегства большевистской верхушки из бывшего Смольного института в захваченный, ограбленный и оскверненный, но ещё непокоренный восставшей подлой чернью Санкт-Петербург (до недавнего времени столицы Российской Империи), Московский Кремль стал новой резиденцией Республики Советов. Построенный ещё во времена "старины глубокой", Кремль в короткое время превратился из духовного центра России в логово распоясавшихся "красных" бесов. Дрожавшие за свои драгоценные шкуры большевистские вожди окружили себя многочисленной охраной, которая подобно саранче методично уничтожала вокруг себя всё живое.

…Всё в коридорах и во дворе Кремля было изгажено, заплёвано, заблёвано, разгромлено. На полу повсюду валялся мусор и были разбросаны окурки, открытые консервные банки, валялась сломанная мебель. Дополняли пейзаж переполненные вёдра с помоями. В воздухе стоял неистребимый запах перегара, пота и мочи. Победивший пролетариат также не утруждал себя выходить "по-большому" на улицу, физиологические потребности справляли прямо на месте, поэтому ходить по помещениям было небезопасно. Вдоль стен выстроились бесчисленные армии полных бутылок с водкой и вином, бочки с пивом, по углам валялись осколки уже выпитых бутылок, здесь же "товарищи" спали, укрывшись шинелью. Все стены были увешены пропагандистскими большевистскими плакатами и огромными, намалеванными белой краской по кумачу, с чудовищными грамматическими ошибками, лозунгами: «экспроприация экспроприаторов», «Мир — народам», «Земля — крестьянам» и «Фабрики — рабочим».

Сквозь разбитые стёкла окон на улицу смотрели тупоносые дула пулемётов "Максим", возле которых копошились полупьяные наёмники: китайцы, венгры и латыши, вооружённые винтовками с примкнутым штыком, гранатами, маузерами и всевозможным холодным оружием. С полубезумным взглядом блуждала обкуренная матросня, обвешанная ради бандитского форсу пулеметными лентами. Некоторые из них носили с собой не только "Маузеры", но также и топоры, покрытые запёкшейся кровью. По коридорам блуждали с хмурым видом комиссары и чекисты, одетые в кожанки с красными бантами на карманах и красными повязками на рукавах, хрустя новыми сапогами, снятыми с расстрелянных "буржуев". Из подвалов, перекрытых решётками и превращенных в чекистские застенки, доносились дикие крики и вой истязаемых "буржуев" и "контриков". Иногда глухо хлопали короткие выстрелы, и на какое-то короткое время всё замолкало, чтобы вскоре возобновиться вновь. Во дворе, возле стен, забрызганных кровью, с многочисленными выбоинами от выстрелов, валялись трупы казнённых врагов трудового народа. Слово "расстрелять" в устах "революционеров" получило новые синонимы: "пустить в/на распыл", "списать", "списать в расход", "вывести в расход" и "поставить к стенке".

На главном "очке" центрального нужника Кремля гордо восседал со спущенными штанами с подтяжками Великий Вождь и Учитель Мирового пролетариата товарищ В.И.Ульянов (Ленин). Нужник был старый, замызганный, с крашенными тусклой жёлтой краской стенами, которые уже успели изрядно облупится, несмотря на то, что зодчие во времена мрачного средневековья строили капитально, на века и стены были сами по себе еще достаточно крепкими. Это место красные гордо назвали Залом Заседаний Совнаркома. Страшная вонь, грязь и облупленная краска явились прямым следствием Великой Пролетарской революции в октябре 1917 года, после которой все одновременно перестали работать, считая себя свободными от любого труда. В нужнике отвратительно и резко пахло каким-то дезинфицирующим средством, которое кто-то из сострадания всыпал внутрь унитазов. При этом никто по-настоящему полы не мыл: так, размазали кое-как грязь и она застыла, зато резкий запах остался и смешался с вонью от испражнений и немытых тел "вождей". По грязному, не мытому уже много месяцев полу, бегали невероятно крупные и жирные, но, тем не менее, проворные тараканы всевозможных расцветок. Они были в явном большинстве по сравнению с также кишащими здесь клопами, вшами и блохами, которые с удовольствием лакомились комиссарскими телами посетителей нужника. Комары беззвучно летали по углам, тщетно пытаясь укрыться от света ярких 100 Ватных ламп, которых здесь было избыточно много: дело в том, что Ильич обожал смотреть на них, и главной мечтой его жизни было развесить электрические лампочки в каждом клозете, чтобы наполнить светом самые ответственные и счастливые, как ему казалось, мгновения своей жизни. Когда из Америки в Кремль доставили первую партию электрических лампочек Томаса Эдисона, Ильич первым делом засунул одну из них себе в рот, чтобы проверить ту прописную истину, что в рот лампочка входит без особого труда благодаря своей обтекаемой грушевидной форме, а вот вынуть обратно её тяжело. Лампочка, естественно, застряла, словно кляп и докторам пришлось изрядно повозиться, чтобы вынуть её из пасти вождя. После этого Ленин приказал именовать электрические лампы не иначе, как "лампочками Ильича" и распространять их в деревнях, чтобы дураки крестьяне тоже засовывали их себе в рот.

Вместо картин на стенах висели заспиртованные отрубленные головы казненных врагов революции, помещенные в цветные стеклянные банки с подсветкой. Коллекция постоянно пополнялась новыми экземплярами, поскольку "народная" власть вовсю уничтожала этот самый народ, и во врагах недостатка не было. Напротив, с каждым днем их становилось всё больше и больше. Но вовсе не это занимало сейчас Ильича: он был отчаянно увлечён тем, что стравливал друг с другом в большом стеклянном стакане клопа с двумя тараканами, подбадривая их громкими криками и щелчками по днищу, с искренним восхищением наблюдая за схваткой, радостно щурясь при этом и строя отвратительные гримасы. Сидение в нужнике было его страстью, причем не меньшей, чем Мировая революция, алкоголь или наркотики. Все свои лучшие труды по научному коммунизму он написал в общественных уборных, с яростью мастурбируя. Здесь же он также научился и классовой борьбе, и политической дискуссии — с дикими криками восторга стравливая друг с другом, а затем безжалостно давя тараканов, жуков, муравьёв и прочих бедных насекомых. Так поступил он и на сей раз: позабавившись вдоволь этим своеобразным гладиаторским сражением и последующей агонией истерзанных насекомых, с чувством глубокого удовлетворения придушил и победителей и побежденных одним ударом каблука своего щедро смазанного салом и хорошо начищенного ялового сапога со шпорами. Сапоги эти ему прислали с оказией в знак большого уважения товарищи мексиканские революционеры, а проще говоря, бандиты с большой дороги, очевидно, затем, чтобы товарищу Ленину было удобней удирать от полиции на лихом коне. Но Ленин на лошадях ездить не умел, предпочитал шикарные авто. Зато сапоги носил с большим удовольствием и всегда со шпорами, ему нравилось цокать ими и пускать пыль в глаза незнакомым людям — вот, мол, какой я отчаянный наездник, укротитель диких мустангов. Правда, в действительности он их даже на картинках не видел. Впрочем, даже когда он сбрасывал свои сапоги, цоканье не прекращалось — дело в том, что Ильич не имел привычки стричь свои ногти, и они выросли до невообразимых размеров, причем острыми и крепкими, как у дикого зверя. Последний раз он избавился от ногтей на ногах в камере австрийской тюрьмы летом 1914 года, где он их, в задумчивости над своим тяжёлым положением и смутными перспективами на будущее, сгрыз, едва не обломав себе при этом зубы. Тогда всё закончилось хорошо, австрийцы взяли с Ильича расписку в том, что он является врагом России (которая уже вступила в войну с Австро-Венгрией), а также её правительства, после чего отпустили предателя и негодяя на все четыре стороны. "Бедный" эмигрант тут же убежал в нейтральную Швейцарию, самую дорогую страну в мире. В 1914-1915 годах он проживал в Берне, а с 1916 по 1917 — в Цюрихе, где мирно потягивал ерши из водки и пива вплоть до Февральской революции в России, от всей души желая поражения всем странам одновременно и радуясь большим потерям противоборствующих сторон. Жители Берна и Цюриха постепенно привыкли к его радостным воплям по утрам: открывая газету и читая о потерях в кровопролитных боях, он не мог сдержать свой восторг. Любимыми местами встреч с руководящими деятелями рабочего движения были небольшие цюрихские ресторанчики, в которых Ленин неизменно устраивал драки и бил морду своим недостаточно радикальным соратникам.

Жизнь, однако, была дорога, денег мало и поэтому великий вождь пролетариата решил вступить в сговор с немецкой разведкой, обязуясь со своей стороны всячески разлагать русскую армию пропагандой пацифизма, за соответствующее вознаграждение, разумеется.

Платили немцы исправно, поэтому Ильич недурно проводил время: купался, загорал, удил рыбу, издевался над эсерами….

С тех пор прошло немало времени. И Ильич иногда стал задумываться над тем, чтобы повторить это деяние ещё раз, пожевать ногти ещё раз, чтобы вновь пережить забавное ощущение легкости, а пока что, щеголял с длинными и уродливыми кривыми ногтями на ногах. Для своих лет Ленин выглядел очень плохо, что немудрено, поскольку он полностью износил свой организм постоянными драками и мордобоем, оргиями и пьянками, частым потреблением наркотиков и постоянным курением. В своей жалкой жизни он ни одного дня не проработал для блага общества, только и знал, что всё время запускал свою лапу в партийную казну и всегда жил исключительно за чужой счет. С юности он понял, что для обеспеченной жизни вовсе не обязательно работать, а достаточно пописывать на досуге злобные антиправительственные статейки и вносить разнообразные изменения в так называемую "программу" партии большевиков. А также регулярно подстрекать неуравновешенных людей на террор и "эксы". Не брезговал он и награбленными в "эксах" деньгами. И даже бросил в массы лозунг — "Грабь награбленное"! Здоровенная лысая башка с маленькими бегающими глазками на круглой хитроватой харе монгольского типа, карликовое туловище с обвислым брюшком и непропорционально коротенькими ручками, ножками с огромными ступнями и жёлтой, прокуренной морщинистой шкуре, словно у древнего ящера — вот, пожалуй, и всё, что составляло краткий словесный портрет вождя. Одет он был в хорошую дорогую одежду, которая, тем не менее, была сильно засалена, грязна и местами порвана, со следами затёртой солью блевотины во многих местах. Знаменитая красная кепка лежала в кармане.

Прихлопнув тараканов, лысый маньяк тупо уставился прямо перед собой и, завороженный ярким светом лампы, на несколько мгновений неподвижно застыл. Затем стал нервно выдёргивать волоски у себя из бороды и ноздрей, ковыряться в носу немытым пальцем с неаккуратно отгрызенным ногтем, скатывать из соплей шарики и засовывать их себе в рот, обсасывая их и глупо при этом улыбаясь. Мысли его при этом находились, по обыкновению, далеко, в мудрых размышлениях о светлом будущем для всего прогрессивного человечества и скорой погибели для его реакционной части.

Рядом с ним в замызганных кабинках с тонкими стенами сидели со спущенными штанами и со скучающим видом его верные соратники по революционной борьбе, руководители большевистской партии и государства. Кабинки были исписаны похабными надписями и исчерчены неприличными рисунками. Ограждены друг от друга они были тонкими перегородками, так, чтобы можно было видеть головы рядом сидящих. Сегодня заседали товарищи: Ф.Э.Дзержинский, всесильный руководитель ВЧК, Л.Д.Троцкий — руководитель и организатор Красной армии и одновременно с этим нарком иностранных дел. В.Д.Бонч-Бруевич, личный друг Ильича, без всякой должности в партии, однако управляющий делами СНК и запятнавший себя организацией и проведением расстрелов демонстраций в поддержку Учредительного Собрания и тем самым с самого начала намертво повязавший себя пролитой кровью с новой властью. Самое интересное заключалось в том, что на демонстрацию вышли в основном рабочие, и их-то первыми и расстреляли. Диктатура пролетариата, конечно, но этот самый пролетариат тоже в расход пустить, когда надо — не грех, а жестокая необходимость. В.Д.Бонч-Бруевич являлся важной фигурой в Кремле, т.к. практически каждый вечер резался с Ильичом в карты (в "дурня" и "в очко", иногда "в пьяницу&quot и "пстрички", всегда проигрывал, хотя был широко известным в Европе шулером, состоящем на учете в криминальной полиции многих стран.

Частенько они играли в чехарду и вместе слонялись ночами по кабакам, бандитским улицам и подворотням Москвы в поисках приключений на свою голову, а также и на другие части тела. За всё вышеизложенное Ленин его очень высоко ценил и даже по-своему, по-диктаторски, любил. Тем более что его брат, царский генерал, тоже сразу переметнулся на сторону новой власти и теперь твёрдой рукой помогал большевикам уничтожать своих бывших друзей и родственников.

И.В.Сталин: нарком по делам национальностей, дикий на вид осетин с непроницаемой рожей, изъеденной оспой, показательно злобный и хитрый параноик, строящий из себя принципиального и до конца последовательного большевика, вечно подлизывающийся к Ленину. На деле же настоящий иезуит по своей сути и пуританин по манере держаться и одеваться, будущий преемник Ильича в руководстве партией и Великий Генералиссимус.

Ленин нежно звал его "чудесный грузин" за то, что в нужный момент, когда душа горит, у него всегда оказывалась в запасе бутылочка прекрасного грузинского вина или косяк, а главное за то, что он всегда был готов на любую подлость и на любое преступление по первому желанию Ленина. Так, например, он грабил банки, рискуя своей шкурой, а львиная доля награбленных денег шла прямиком в карман "бессребреника" Ильича, его жены и любовницы. Здесь же "заседал" также и секретарь ЦК М.И.Калинин, старый партиец, который прославился в партии предательством и трусостью. Находясь под арестом, он, вместе со своим дружком Рудзутаком дал откровенные показания охранке, на основании которых полиция произвела массовые аресты в подпольных революционных организациях, отправляя "товарищей" на каторгу.

Бабник и пройдоха, способный на любую подлость, имел ещё одно "достоинство" — от него постоянно исходила страшная вонь! Дело в том, что Калинин не имел привычки подтирать после туалета свою задницу и вообще не представлял себе, что такое гигиена. Он вообще никогда не мылся, причесывался вместо расчески пятерней и процесс чистки зубов ему заменяло постоянное поглощение чеснока и рыбьего жира, после чего он беспрерывно рыгал и громко матерился, то и дело сплевывая на пол какую-то зеленую слизь. Народным комиссаром по внутренним делам был некто товарищ Рыков, но сегодня его не было.

Дело в том, что Рыков был великим подвижником — совершенствовал тюрьмы таким образом, чтобы заключенным в них поскорее захотелось бы самим покончить жизнь самоубийством, и поэтому проводил все свободное время в тюремных камерах, с наслаждением издеваясь и глумясь над своими жертвами и придумывая все новые и новые правила для тюремного ведомства. Заниматься вопросами, связанными с армией и военно-морским флотом, были назначены сразу три народных комиссара: Антонов-Овсеенко, Крыленко и Дыбенко, но они не входили в старую ленинскую гвардию, ветераны партии их совершенно справедливо считали недоумками и плебеями, и поэтому их не подпускали даже близко к сборищам дружков Ильича, и они находились на ступеньку ниже в большевистской иерархии. Развалить вооруженные силы им удалось без особого труда, а вот создавать новую армию всё-таки пришлось всеми ненавидимому Троцкому, который вообще мнил себя полубогом. В углу, нежно поглядывая друг на друга, сидели Зиновьев и Каменев, дружки и собутыльники Ленина по эмиграции, интриганы и подлые предатели, изнеженные баре от революции, врожденные ренегаты, люди, напрочь лишенные самых элементарных моральных устоев, совести и чести.

Как не покажется странным, но сексуальными извращенцами они не были, хотя по повадкам очень на них походили. Эти редкие трусы, влюбленные сами в себя, которые долгие часы проводили перед зеркалом, полностью раздевшись и любуясь с разных ракурсов своими грузными тушами, а также подкрашивали себе губы женской помадой, что это очень веселило. Бородатый урод Каменев выглядел при этом действительно потешно. Особенно отчетливо их трусливое гнилое нутро проявило себя во время Октябрьского переворота 1917-го года. До последней минуты они были против захвата власти и убеждали Ленина и Троцкого в том, что разумнее всего будет силами революционных рабочих захватить Госбанк и со всеми "бабками" смыться в Южную Америку и возглавить там какой-нибудь бандитский картель. Но по большому счёту даже на это они были неспособны, поскольку, надо признать, вся их партия без энергии и изворотливости Ленина, а также кровожадности и безжалостности Троцкого ничего серьёзного собой не представляла. Бандит Сталин по неопытности и в силу врожденной паранойи чуть было не поддержал их, предпочитая сеять смуту и ловить рыбку в мутной воде, но Ленин настоял на своем и убедительно доказал ему, что можно будет выжимать соки из всей громадной страны, а не ограничиться каким-то жалким банком. "Паникер в чистом виде", — заклеймил Каменева верный ленинец Яша Свердлов, прибавив к этому ещё целую телегу отборного мата. "Зиновьев храбр лишь когда минует опасность", — поддакнул мгновенно перековавшийся Сталин, всегда и во всём поддерживающий Ленина, а главное осознавший, что никакой опасности нет и в помине и не желавший оставаться всю свою оставшуюся жизнь лишь налётчиком. Впрочем, когда всё благополучно завершилось и гигантские полчища большевиков заняли полупустой Зимний дворец, охранявшийся лишь горсткой юнкеров и ротой солдат-женщин, Зиновьев и Каменев победу приписали себе, громогласно утверждая самих себя архитекторами победы. Ленин не возражал против этого, воспринимая все с изрядной долей иронии, хотя ещё совсем недавно он был в ярости и хотел самолично "завалить позорных крыс" в их образе. Ведь, в конце концов, это был его стиль — убеждать других в том, чего нет, не было, и в принципе быть не могло. Ленинский стиль, так сказать.

***

Шло сортирное заседание Совнаркома.

Дзержинский шумно смыл воду, изо всех сил дернув за ржавую цепочку два раза подряд. Это означало у старых конспираторов, что он намерен говорить. Все уставились на Ленина, и тот величественно кивнул головой — мол, пущай глаголет славный рыцарь пролетарской революции. Все присутствующие вытянули немытые шеи и приготовились послушать руководителя ВЧК. Что же представлял из себя "Железный" Феликс?

Феликс Эдмундович Дзержинский, он же "Астроном", "Переплетчик", "Лях", родился в католической семье польских дворян-шляхтичей. Его мамаша накануне родов упала в открытый погреб, так что когда Эдмундович родился, его назвали Феликс Щенсный (Felix Szczęsny), то есть счастливый. А правильнее было бы назвать его не Щенсный, а Долбанутый. Российская Империя в те славные времена включала в себя изрядную часть Польши, вместе с Варшавой, которая была тогда почти русским городом, национальное движение в стране жестоко преследовалось русской полицией. В деревне, вдали от городской суеты и прошло детство тихого на вид мальчика, которого ровесники прозвали Юзефом — Козлом, за поразительное сходство с этим животным. Чванливый с детства, Юзеф презирал остальных детей, равных ему по положению, а к детям из простых семей он относился как к скоту. Ему доставляло удовольствие часами подкарауливать крестьянских детей за углом, чтобы потом доставить себе радость и столкнуть их прямо в грязную лужу, а то и просто избить и забросать грязью и камнями, заранее зная, что они не пойдут жаловаться его отцу, так как они вообще не люди, а бессловесные животные. А у него отец дворянин, шляхтич! Брат Феликса Игнатий писал, что любимым развлечением интеллектуала Козла было хождение на ходулях через корову. Вообще игры, в которых приходилось думать головой, были не для него. Максимум, на что он был способен, так это на то, чтобы часами кривляться перед коровами и свиньями на скотном дворе, корчить им страшные рожи и шевелить при этом ушами и носом. Учился он скверно и при этом ненавидел своих талантливых братьев. Он был второгодником, так что с трудом закончил семь классов с двумя двойками в аттестате. Зато он не стеснялся публично хамить своим учителям и брат Игнатий писал, что эпилогом учебы бесноватого Козла в гимназии стало выяснение отношений с учителем Мазиковым. Мазиков обвинил выродка в краже книг из библиотеки гимназии. Это событие закончилось тем, что Феликс, ничуть не раскаиваясь в содеянном, в присутствии учащихся сказал по адресу учителей: "Не только ты, Мазиков, но и все вы, учителя, являетесь мерзавцами..."

С детьми из дворянских семей он не водился, хотя и был предельно вежлив со всеми, до поры до времени лишь бросая на них полные ненависти взгляды, не более того. А в свободные от учебы часы блуждал в гордом одиночестве. Важно отметить, что находились храбрецы, которые пытались наладить с ним добрые отношения. Однако заканчивалось это всегда одинаково: Юзеф шел с ними вместе в какое-нибудь укромное место, ловил пару доверчивых кошек, перекидывал петлю через сук ближайшего дерева и быстро вешал одну из кошек привычной к убийству рукой, радуясь агонии несчастного животного, а затем предлагал новым товарищам сделать то же самое со второй. Но даже те отдельные негодяи, которые соглашались на это (а таких, по счастью, было совсем немного) вскоре понимали, что даже их садистские наклонности — ничто по сравнению с хладнокровным палачом Юзефом. Козёл не только с невероятной жестокостью уничтожал различных животных в окрестных лесах, травил домашний скот, но и всегда старательно, с поразительной тщательностью прятал трупы и заметал следы своих преступлений, это действительно составляло смысл его жизни. Так что друзей у Юзефа-Козла не было, все старались избежать его гнусного общества, и сердце его ожесточалось все сильнее с каждым годом. В возрасте пятнадцати лет Козел перешел незримый Рубикон: впервые убил человека. Долго высматривая свою жертву, он как коршун набросился на несчастного сзади и зарезал острейшей бритвой для бритья, которую предварительно стащил у соседа. Жертвой стал одинокий бездомный из Австро-Венгрии, который не сделал в своей жизни никому ничего дурного. Он ошибочно решил, что в России ему будет легче найти себе что-нибудь на пропитание. Однако в России он встретил лишь собственную смерть в образе подонка Юзефа, который как всегда тщательно отмыл бритву от крови и положил незаметно на место, как будто бы она никуда и не исчезала. Брейся, дорогой соседушка, на здоровье! А бродягу он надежно припрятал в кустах, завалив листьями, так что его никто и не хватился, и нашли несчастного лишь спустя многие недели, случайно и опознать не смогли. Юзеф с тех пор остановиться уже не мог. Ему требовались все новые и новые острые ощущения, и это подталкивало его на новые преступления. Он пристрастился также и к кокаину, но поскольку стоил наркотик очень дорого, Юзеф стал воровать. Сначала он крал у себя дома, а после того, как понял, что родные начали подозревать его, стал потрошить и чужие дома, причем с большим успехом. Засыпался он лишь однажды, когда крал ценные книги из библиотеки гимназии. Тогда он был пойман учителями. Однако дело замяли и ограничились тем, что выкинули этого законченного вора, хама и тупого дегенерата из гимназии. Конечно до большевика-ленинца, хладнокровного бандита-рецидивиста Котовского ему было далеко, тем не менее, в преступном мире Юзеф завоевал себе немалый авторитет ещё с ранней юности. Вот что он написал в своём дневнике: “ А в тюрьмах — это только мой отдых”.

Так что к двадцати годам это было вполне сформировавшееся исчадие ада, готовое на любые, самые страшные преступления и неспособное на раскаяние. Он мечтал о свободе, однако трактовал это понятие несколько оригинально: свободу он надеялся получить исключительно для себя самого, чтобы быть защищенным самой властью и тогда уже совершенно открыто и явно творить свои чудовищные преступления, не опасаясь попасть за это в тюрьму (куда его регулярно бросали), а то и на виселицу. Этому он решил посвятить свою подлую жизнь, и именно поэтому он примкнул к банде большевиков, придя в неописуемый восторг после близкого ознакомления с идеями Ильича, а после и личного знакомства с ним самим. Сначала он ознакомился с трудами Ленина, это побудило его капитально изучить труды Маркса и Энгельса, а напоследок и Плеханова. Читал он медленно, но зато в тюрьме было много свободного времени. Картина светлого будущего для трудящихся, которую рисовали бородатые философы, проповедники человеконенавистничества, являла собой именно то, что искал Юзеф. Загнать всех правдами и неправдами в трудовые армии, а самому стать трудовым фельдмаршалом, распоряжаться жизнями людей подобно абсолютному монарху, организовать кровавую диктатуру — что может быть лучше всего этого! В тюрьме, находясь в состоянии наркотического опьянения, он и увидел такой прообраз будущего мироустройства. Так Феликс стал ортодоксальным большевиком и вскоре, благодаря своим криминальным талантам поднялся на самый верх коммунистической иерархии. Когда большевики захватили власть, то возглавляемому им ведомству — ВЧК — удалось в короткий срок убить по разным оценкам от полутора до двух миллионов человек.

Верный сподвижник Ильича страстно ненавидел все человечество и готов был уничтожить весь мир ради построения тюрьмы в мировом масштабе и удовлетворения своих низменных страстей.

***

— Владимир Ильич, я бы позволил себе коснуться положения на фронтах…

— Какой я Вам Владимиг Ильич, — угрожающе рявкнул Ленин.

— Извольте величать меня не иначе как товагищ Ленин, милейший!

Вождь ненавидел панибратское отношение и со всеми, кроме Бонч-Бруевича был на вы. Даже просыпаясь по утрам, он вежливо обращался к Крупской: "Надежда Константиновна, будьте любезны пегедать мои тгусы!" При этом он любил бить бамбуковой палкой свою верную подругу жизни.

Вежливость, прежде всего! Особенно вежлив он был с ходоками из деревни. Всех внимательно выслушивал, а затем, когда узнавал, что у кого-нибудь из них было свое собственное хозяйство, то щедрее обычного одаривал их своей тёплой улыбкой. Правда, затем он звонил в маленький колокольчик на столе и приказывал дежурному чекисту вздернуть господ кулаков на ближайшем телеграфном столбе или где-нибудь на осине, на суку покрепче.

При этом крепко жал не ожидавшим такого драматического поворота событий и онемевшим от предсмертного ужаса крестьянам руку и любезно приглашал пройти с товарищами чекистами. Безмерно сокрушаясь при этом, что не смог таким дорогим товарищам уделить достаточно внимания из-за накопившихся у него неотложных дел, а через несколько минут с непередаваемым восхищением таращился через окно на то, как они болтаются в петле, корчась в агонии и весело хохотал. Вообще-то не только Ленин, но и все руководители большевистской партии зябко ненавидели крестьян и вполне открыто называли их "сиволапыми скотами". "Буревестник революции" А.М. Горький в своих произведениях воспевал насилие над простым людом. Ильич до коликов в животе смеялся над приколом, который он отмочил в октябре 1917-го года, пообещав землю крестьянам. Чтобы рассмешить Ленина нужно было совсем немного, достаточно было просто произнести в его присутствии словосочетание "Декрет о земле", после чего вождь тут же падал на землю, корчась от безудержного смеха. Лучшей шутки Ленин просто не знал: столь ловко обвести вокруг пальца целый народ и продолжать с ещё большим успехом продолжать дурить ему голову нелепыми обещаниями и вешать лапшу на уши! В ленинском понимании это было выше всяких похвал и более смешного анекдота просто нельзя было придумать. Сразу же после захвата власти красные ввели военный коммунизм, то есть посылали в деревни отряды вооруженных бандитов-большевиков и те силой отбирали у крестьян продовольствие, обрекая несчастных на скорую погибель от голода. Спустя три года последовал небольшой перерыв в мучениях народа, поскольку жрать стало совсем нечего — крестьяне перестали обрабатывать землю, поскольку понимали, что всё равно всё отберут, погибли миллионы, восстал голодный Кронштадт и Тамбов, только тогда красные временно пошли на попятную. Верный ученик и продолжатель дела Ленина товарищ Сталин позднее окончательно сломал хребет крестьянству убийственной коллективизацией и Голодомором, когда погибли новые миллионы крестьян, а те, кто остались в живых были обречены быть бесправными рабами Советской власти, навечно прикрепленные к земле.

***

Дзержинский неоднократно пытался пробить ленинскую броню официальности, но у него ничего не выходило, как впрочем, и у остальных, включая саму Крупскую. Вот и сейчас ему ничего не оставалось делать, как выдавить из себя сквозь зубы слова показного покаяния:

— Извините, товарищ Ленин…

— Нет, а всё-таки, товагищ Дзегжинский, в чём дело? Пгоизошло что-нибудь из гук вон выходящее, в Вагшаве все католики вдгуг пгиняли ислам? Или ваш дгуг Пилсудский повесился?

— Ну что Вы, товарищ Ленин, просто я хотел сказать, что сообщения из штабов революционных армий очень тревожные! Недобитое нами Учредительное Собрание собирает против нас армию, а генералы Деникин и адмирал Колчак, собравшие и продолжающие собирать из недорезанных нами офицеров и юнкеров Белую армию, вот-вот соединятся и тогда нам всем, товарищи, крышка. Войск у нас в десятки раз больше, но на них нельзя полагаться, они все разложены нашей же пацифистской говорильней и пропагандой! Декрет о мире мы приняли? Вот народ и не хочет больше воевать! И если дела пойдут и дальше так, то придётся нам вновь в Париж в скором времени сваливать! А ведь мы ещё даже бывшего царя не успели в расход пустить с его змеиным семейством!

— Да я уже и так пговел достаточно времени в Пагиже, я бы сказал, батенька, даже избыточно много, — гневно воскликнул Ильич, с тяжелой неприязнью глядя на Дзержинского. Тот поспешил отвести свой взгляд в сторону, невольно вспомнив знаменитое у большевиков место разврата — шалаш в Розливе — где он и Надежда Константиновна славно проводили время, в то время как вождь мировой революции находился в Париже. У Крупской вошло в привычку ставить мужу рога, как с его друзьями, так и с политическими противниками, хотя ей всегда не хватало духу, зная бешеный нрав Ильича, после признаться в содеянном. Поэтому она всегда притворялась верной и преданной супругой, однако Ленин о многом догадывался и за это ещё больше презирал и бил свою уродливую супругу. И частенько его одолевало неодолимое желание полоснуть любимую Надюшу лезвием бритвы по горлу! Но он сдерживал себя и перенаправлял свой гнев на тёщу и меньшевиков.

После счастливых дней блаженного прелюбодеяния Феликс и Надюша переругались на почве правильного понимания марксизма, а главное, слезоточивый палач Филёк успел ей изрядно надоесть за эти несколько дней своей манией и садизмом. После короткого прощания Крупская отвалила к мужу в Париж, мимоходом прихватив с собой всю партийную кассу Питера, поскольку жить в Париже было недёшево, а супруге вождя было важно досыта набивать своё жирное брюхо кормом и поддерживать гардероб на должном уровне. Петербургские большевистские лидеры не возражали против такого явного грабежа своих же собственных товарищей избалованной и развратной женой вождя. И молчали они потому, что прикарманивание денег из общей кассы было общепринятой практикой и буквально все большевистские лидеры без малейших угрызений совести прожигали жизнь за границей за счёт партии. А главное, никто не требовал у них самих отчета о потраченных финансах, поэтому можно было потихоньку продолжать красть партийные деньги и отвечать на вопросы слишком любопытных товарищей: мол, все денежки Крупская забрала и направлять их к Ильичу на разборки, если те, конечно, захотят. Желающих, правда, после нескольких кровавых расправ, не находилось.

“Неужели старая жаба проболталась?”, — нервно подумал Феликс. Впрочем, он знал, как приструнить вождя в данной ситуации, даже если он его в чём-то и подозревает.

— А как поживает несравненная товарищ Инесса Арманд? — как бы невзначай поинтересовался Железный Рыцарь Революции. Все присутствующие скромно потупили взоры и чуть заметно мечтательно заулыбались, потому что удар попал точно в цель. Гнев Ленина тут же улетучился, как по мановению волшебной палочки, ибо соратник по революционной борьбе задел больное место Ильича, его единственную страсть. Лысый урод уже давно совратил эту замужнюю даму, которая была замужем лишь формально и о которой ходили упорные слухи, что она нимфоманка и бисексуалка, истеричка и невменяемая стерва без всяких моральных устоев. Ленин проверил всё это, убедился в абсолютной правдивости слухов и теперь вот уже много лет подряд практиковал секс с ней и Надеждой Константиновной одновременно. После этого у Надежды Константиновны глаза стали ещё более выпучены, так что теперь ей позавидовала бы любая корова.

Крупская относилась к своей сопернице, как к лучшей подруге, и её фотокарточка всегда стояла у четы Ульяновых на столе, поскольку всё это неожиданно улучшило взаимоотношения между супругами. Впрочем, это не мешало Владимиру Ильичу продолжать совершать мерзкие оргии также и с престарелой генеральской дочкой Александрой Колонтай и её подругами, исповедующими свободную любовь. Это одновременно сближало вождя с массами, поскольку дамочка и её последователи спали со всеми подряд и их появления на массовых митингах всегда с нетерпением ждали все, особенно пьяная революционная матросня. Митинг постепенно переходил в оргию, так что довелось и Ильичу и его партнершам пару раз изведать прелести сифилиса, как европейского, так и американского, да и прочих дурных заболеваний тоже. Непонятно лишь, как у них не отвалились носы!

— Инесса Аманда сейчас на вгеменно неконтголируемой нами территории, сгеди бугжуев Кгымского кгаевого пгавительства, уж кому это знать, как не Вам, уважаемый Феликс Эдмундович, Вы ведь её лично инстгуктировали перед засылкой в Кгым, — медленно и твердо, с явной издёвкой сказал Ильич, что вызвало уже общий хохот у присутствующих. Тут уж инициатива вновь перешла в руки Ильича, а Феликс густо покраснел, вспомнив этот самый инструктаж. Он тогда начал грязно приставать к Инессе прямо у себя в кабинете, при этом, потягивая первач прямо из горла огромной пузатой бутылки, конфискованной у кулаков, так что, в конце концов, нализался до такой степени, что стал изображать из себя обезьяну-самца. Затем разделся донага и начал прыгать по кабинету, круша все на своем пути и норовя забраться на люстру. Про Инессу он при этом совершенно забыл, и та, в глубине души обманутая в своих лучших ожиданиях, напустила на себя возмущенный вид, бросилась к Ленину и рассказала обо всём. Ленин рассвирепел, представив себе, что пьяница Феликс мог совокупиться с его Инессой, ворвался как ураган к Дзержинскому, обматерил его самыми крутыми польскими ругательствами. Да и как иначе, ведь он ведь был настоящим полиглотом: проживая в Польше слонялся, как обычно, по самым разнузданным злачным местам и притонам, так что в совершенстве изучил местный жаргон, общаясь со своими лучшими друзьями — отбросами общества, отребьем и бандитами. Затем сказал, оторопевшему от таких лингвистических познаний соратнику, что худощавого мудака и развратника в его лице надо примерно наказать, чтобы впредь было неповадно. Но на первый раз он его прощает и пока что не вырвет яйца с корнем. После чего не думая долго, хватил его бутылкой с первачом по башке, обмакнул пару раз головой в унитаз, доставив при этом соратнику, сомнительное удовольствие наглотаться воды из унитаза, смешанной с остатками мочи и кровью из царапины на голове. Это был его излюбленный метод приводить в чувство зарвавшихся и потерявших чувство меры товарищей. Поэтому и стали ползти по свету слухи о ленинской доброте! О великодушном добродушном вожде, прощавшем провинившихся товарищей. Тот же Дзержинский, например, расстреливал тех, кто ему был не по нраву, прямо у себя в кабинете.

Назавтра Инесса уже ехала в бронепоезде имени берлинского пролетариата на территорию, не контролируемую коммунистами, а через неделю она уже была в свободной пока от власти большевиков Одессе, где, успешно выдавала себя за княгиню Орлову. Здесь она тратила революционные деньги направо и налево, шляясь по дорогим ресторанам и ночным клубам, снимая роскошный особняк на Дерибасовской, который очень скоро стал пользоваться дурной славой гнезда разнузданного разврата, поскольку Инесса не избавилась от дурных привычек и меняла любовников как перчатки. Одновременно она тайно поддерживала связь с большевистским подпольем, другими словами с бандой громил и налетчиков левого уклона, получая от них крупные суммы денег за наводку на крупных банкиров, промышленников и дворян, после чего следовали так называемые "эксы" т.е. налёты. Сталин, читая донесения об этом, со слезами на глазах умолял Ильича разрешить ему хоть разок тряхнуть стариной и показать профессиональный класс грабежа, но получил решительный отказ. Ленин грубо заявил, что время Кобы уже прошло и негоже руководителю его уровня вспоминать про свои юношеские забавы! Тем более, что сейчас с такого рода заданиями весьма недурно справляется другой легендарный бандит, некто Гришка Котовский, чудом сумевший вымолить себе прощение у сердобольной супруги генерала Брусилова и отделаться при её поддержке от вполне заслуженной и своевременной петли. Жена генерала так усердно старалась, что помилование бандиту подписал сам Александр Керенский в мае 1917 года. Гришка с фантазией и даже с некоторым артистизмом грабил состоятельных людей, банки и вместе с другими налетчиками зашибал столько денег, что для Сталина даже при желании не нашлось бы места. Несколько позднее, 5 апреля 1919 года, когда части Белой армии и французы начали эвакуацию из Одессы, Котовский под шумок похитил из Госбанка на трёх грузовиках все имеющиеся там деньги и драгоценности! А ведь когда-то давно Коба одной булавкой за пару минут вскрывал любой сейф, иногда забирая сотни тысяч рублей за раз, за что Ильич его и полюбил! Ведь практически вся сумма оседала именно у него в кармане, партийная касса пополнялась деньгами и золотом, а банковский счет Инессы рос как на дрожжах.

Словом, Ильич вызвал к себе Железного Феликса, у которого жутко болела забинтованная голова — во-первых, с перепоя, а во-вторых, после ленинских побоев, удобно уселся с ним рядом на большой кожаный диван, плеснул ему и себе водки до краев, а потом прогнусавил своим картавым голоском:

— Ты, Филя, мне, конечно, дгуг… Но Инессу ты больше не тгогай, а не то ведь, пгости друг сегдешный, при всём моем уважении к тебе, замочу!

И не спеша, смакуя, выпил Смирновскую горькую и закусил мороженой рябинкой, глядя при этом немигающим змеиным взглядом на Юзефа-Козла. Председатель ВЧК содрогнулся, глядя на выражение его лица, ибо понял: этот чувак слов на ветер не бросает, прирежет в следующий раз. Поэтому он также поспешил отправить содержимое своего стакана в рот, жалко и подобострастно улыбнулся Ленину и спешно ретировался, без лишних слов. Вот с тех пор Дзержинский проникся к вождю ещё большим уважением, чем прежде, и старался впредь никогда не становиться ему поперек дороги. Именно поэтому Феликс сейчас не стал развивать опасную тему, а переключился на любимого конька Ильича — красный террор, казни и массовые репрессии. Подробно проинформировав его, как идет строительство концентрационных лагерей для детей контрреволюционеров повсеместно в Совдепии и на Соловках в частности, похвастался, что все бывшие воспитанницы бывшего института благородных девиц (Смольного) благополучно перевезены туда в вагонах для скота, и помещены в ещё недостроенных бараках на наструганные доски. Так что до следующей зимы мало кто из них доживет из-за холода, голода и болезней. Ленин одобрительно покачал головой, с добрым прищуром монгольских глаз улыбаясь до ушей тому, что его указания так безукоризненно выполняются и, вспоминая, как в октябре прошлого года он с товарищами насиловал этих самых воспитанниц и теперь они все подлежали ликвидации. Смахнув набежавшую слезу, Ленин распорядился послать в лагерь коробку шоколадных конфет от его имени. Как и все палачи, он был сентиментален. А Феликс, видя, что разговор начинает нравиться Ленину, тоже улыбнулся, и продолжил:

— А вчера, товарищи, имел продолжительную беседу с Мишей Тухачевским, прекрасный молодой человек, хотя и бывший гвардейский офицер, голубая кровь, контрик буржуйский, а всё же вовремя перешел на нашу сторону.

Коммунист! Очень начитанный, наизусть цитирует целые отрывки из сочинений маркиза Де Сада и Боккаччо. Рассказывал про новый действенный метод ликвидации пленных беляков. Но нет ничего нового в этом мире!

— Так-так, это весьма познавательно, голубчик, далее, любопытнейшая истогия!

— Самое интересное заключается в том, что способ, оказывается старый, его ещё в революционной Франции некто гражданин Фуше практиковал против монархистов-роялистов, врагов революции. Так вот, товарищ Тухачевский теперь контриков, а заодно и меньшевиков, эсеров и анархистов, поскольку они для него они все одним миром мазаны, связывает колючей проволокой, чтоб не сбежали, всех вместе, пару сотен человек за раз и палит по ним из орудий картечью! Ну, а после всех вместе, и мёртвых, и ещё живых — сбрасывает в воду, чтобы их отнесло по течению реки на вражескую территорию, для устрашения других "кадетов", чтоб знали, что их ждет.

— А из каких орудий он палит по ним, из корабельных или из мортир? — мрачно поинтересовался Троцкий, нервно поигрывая золотым пенсне.

— Да нет, из обычных полевых…

— Непростительная мягкость, — совсем неучтиво перебил его Троцкий. — Я этому мудаку Тухачевскому покажу, как умничать и проявлять мягкость по отношению к врагам революции! Как красиво написал об этом наш поэт Саша Блок:

"Революционный держите шаг!

Неугомонный не дремлет враг!

Товарищ, винтовку держи, не трусь!

Пальнем-ка пулей в Святую Русь —

В кондовую,

В избяную,

В толстозадую!"

Вообще Тухачу нужно вынести выговор, причем строгий! А если это ещё раз повторится, то расстрелять! Долбить врагов только из мортир главного калибра! Потомству в пример!

Ленин в задумчивости изрек:

— Так, пожалуй, снагядов не хватит, товагищ Тгоцкий. По-моему очень экономный и поучительный способ. Пусть уж лучше товагищ Тухачевский действует по своему собственному усмотгению, да и другие наши командигы тоже. Учитывая истогический опыт наших пгедшественников, французких геволюционегов, это кгайне полезно. Главное, чтобы кгасные командигы не отступали от главного пгинципа — уничтожать, уничтожать, уничтожать, как учит великий Ленин и коммунистическая пагтия!!! Только в многочисленных бугных потоках вгажеской кгови наше спасение!

— А я бы их вообще на медленном огне поджаривал бы, — вставил слово Бонч-Бруевич и лизнул руку вождя.

— А я их уже жарил… шашлык делал, слюшай, дарагой, свой собак кормил, сам ел, — скромно похвастался успехами Сталин.

— А я бы их вообще…того…эта… как грицца…душил бы собственными руками, — тоненьким голоском сказал тугодум Калинин.

Все только хмыкнули, а Бонч-Бруевич язвительно заметил:

— Ну, вот и козлиная борода свое слово вставила!

— Что? Кто? Да как ты посмел, подлец, — вскрикнули одновременно Ленин, Троцкий, Дзержинский и Калинин, счастливые обладатели козлиной бородки, пологая, что оскорбление относится именно к ним.

— Товарищи, дорогие, да я же не Вас всех, я только козлодоя Михал Ваныча имел в виду, он один является самым настоящим козлом, вонючим притом, — быстро оправдался Бонч-Бруевич, к явному неудовольствию Дзержинского, вспомнившего своё детское прозвище. Железный Феликс просто позеленел от переполнявшей его ярости.

— Ну, батенька, это такое оскогбление, что без геволюционной дуэли тут не обойтись, — назидательным тоном заявил Ильич, весело сверкая глазами. — Поэтому она состоится здесь и сейчас, незамедлительно!

Затем он дружески похлопал Калинина по плечу.

— Товагищ Калинин, Вам, голубчик, выбигать оружие, как оскогбленной стороне! Ведь Вы обиженная стогона, не так ли, стагина? Агхиважно тут подойти к решению пгоблемы со всей сегьезностью! Вспомните Пушкина, например!

— А кто это такой?

— Не важно, голубчик, был тут один…покойный поэт, невольник чести… он уже давно пал, оклеветанный молвой… Ну, гешайтесь, гешайтесь!

Все с нетерпением ожидали решения Калинина. Тот был туп и не сумел вовремя обратить всё в шутку, а поразмышляв своим ограниченным, источенным алкоголем и никотином умишкой несколько минут, изрёк оскорбленным и одновременно с этим воинственным тоном:

— Ёршики!!!

— Итак, догогие товагищи, туалетные егшики, — радостно подвел итог Ильич. Все взревели от восторга. Драки друг с другом, потасовки и мордобой — всё это было их любимым развлечением.

— Я сам буду Вашим секундантом, батенька, — ободрительно сказал Ленин, обращаясь к Бонч-Бруевичу. В порыве благодарности Бонч лизнул задницу вождя.

Сталин тут же решительно шагнул вперед и перешел на сторону Ильича, будучи верен правилу — куда Ленин, туда и я, пока он в силе, а дальше посмотрим. Дзержинский последовал за ним, как всегда проявляя собачью преданность своему хозяину.

— Ну а мне ничего другого не остается, как быть твоим секундантом, дорогой наш Михал Ваныч, — с изрядной долей презрения в голосе сказал Троцкий, без особого энтузиазма оглядев жалкую и тщедушную фигуру крестьянина Калинина. Зиновьев и Каменев нерешительно последовали за Троцким и тихонько встали за спиной Калинина.

— А теперь, догогие товагищи секунданты, приступим к пгямому выполнению своих служебных обязанностей. Невольники чести, голубчики… Так как о примигении не может быть и гечи, как я понимаю, то, Сталин и Тгоцкий, соблаговолите взять ёгшики, обмакнуть их в отхожее место и газдать участникам дуэли. Так, пгекгасно! Нужничок-с у нас пгосторный, так что места пгедостаточно для схватки двух гогдых оглов, правда, товагищ Сталин? Пгиступим! Изволите сделать какое-нибудь заявление перед тем, как начать?

— Клянусь своей бородой, я заставлю этого негодяя проглотить свои слова обратно вместе с дерьмом, — грозно нахохлившись, заявил худосочный Калинин.

Бонч-Бруевич лишь презрительно пожал плечами, даже не удостоив противника ответом. После этого участники сражения стали друг против друга и отсалютовав друг другу ёршиками, встали в позицию, примериваясь к нанесению противнику решительного удара. Тяжело сопя, раздувая ноздри, словно буйвол, и свирепо вращая глазами, надеясь таким образом напугать противника, и ежесекундно портя воздух, Калинин первым потерял терпение и бросился на врага. Ёршик в руках простого русского мужика превратился в грозное оружие, которое со свистом обрушилось на голову потомственного аристократа, барина от революции Бонч-Бруевича. Владимир Дмитриевич дико взвыл от боли. Но потом всё-таки успел нанести своему противнику, ещё не успевшему удрать на безопасное расстояние из-за своих полуспущенных штанов, ответный удар: пощечину ёршиком сначала по одной, а затем сразу и по второй щеке, и так с десяток раз. Грязная борода Калинина летала при этом в разные стороны, а изо рта выливались капли какой-то бурой жидкости. Все присутствующие дружно захохотали, держась за бока от смеха. Бонч-Бруевич начал грациозно раскланиваться в разные стороны, считая победу уже одержанной, так как Калинин громко стонал и плакал. Владимир Дмитриевич потерял бдительность, и совершенно напрасно, так как Калинин, продолжая стонать, неожиданно для всех перешел в контрнаступление и влепил своему противнику такую затрещину, что у того за несколько секунд выросла огромная шишка на голове. И вот тогда-то Бонч-Бруевич рассвирепел окончательно. Вся ярость, закипевшая в нем, сконцентрировалась в одном единственном ответном ударе, но этот удар был поистине сокрушающей силы. Ёршик, словно могучий гарпун, выпущенный опытной рукой китобоя, стрелой влетел прямо в вонючий рот Калинина и, преодолев вялое сопротивление его редких гнилых зубов, проник к нему прямо в заповедную, не чищенную годами пасть. Калинин выпучил глаза, страшно взревел, а затем со стоном повалился на пол и потерял сознание, будучи не в силах выдержать жуткую вонь исходящую от ёршика в своей смердящей пасти. Победа Бонч-Бруевича на сей раз была полной. Он отбросил свой ёршик в сторону, смачно харкнул на безжизненное тело поверженного противника и, шумно испортив воздух, помочился на него и уселся в свою кабинку.

Ленин удовлетворенно покачал головой:

— Ну-с, поздгавляю Вас, батенька, с победой. Чистая габота! Однако в следующий раз, я попгосил бы воздегжаться от высказываний в духе “козлиная богода” по отношению к кому бы то ни было, а то ведь мы Вам ненагоком можем все вместе чегеп сломать! Понял, Бонч, вонючий скунс?

— Так точно, товарищ Ленин, — устало ответил и заискивающе улыбнулся Бонч-Бруевич, потирая ушибленное место на голове.

Тем временем охранники во главе с заместителем Дзержинского по ВЧК левым эсером Александровичем вошли в нужник и бережно подняли с пола Калинина, продолжавшего валяться без сознания с ёршиком во рту, и бормочущего нечто нечленораздельное.

Когда же ершик аккуратно извлекли, выяснилось, что, бормоча, он склонял всё и вся отборным деревенским матом.

— Остогожнее, пожалуйста, товагищи, несите его, а после того как очнется, напоите его чаем, и непгеменно гогячим! А то ведь если товагищ даст дуба, то где же нам потом, скажите на милость, найти еще одного такого шута гогохового, а?

Когда дверь за охранниками захлопнулась, заседание продолжилось, все расселись по своим кабинкам, а слово взял Троцкий, второй человек в коммунистической иерархии, которого, как не странно, ненавидели абсолютно все, хотя и понимали, что без организаторских способностей Троцкого и без его неукротимой жестокости прирожденного карателя не обойтись. Будущий главный враг трудового народа, убитый в 1940 году сталинским агентом, в те далёкие годы был в самом расцвете сил и не покладая рук трудился на победу революции, из убитых по его приказу "контриков" вполне возможно было сложить египетскую пирамиду.

Троцкий же всех открыто презирал и вообще считал только себя истинным руководителем революции. Под грохот спускаемой воды Троцкий аккуратно поправил пенсне, достал пилочку для ногтей, и изредка поглядывая на присутствующих, начал пилить свои крашеные лаком ногти и бесстрастно стал излагать:

— Я тут, товарищи, подумал о том, что нашему уважаемому руководителю и признанному вождю, лучшему другу и соратнику В.И.Ульянову (Ленину) уже исполнилось 48 лет, а никакого плана празднования этого торжественного события у нас до сих пор нет! Не говоря уже о том, что саму дату мы безнадёжно пропустили и не отметили. Но бросать это так просто забыть о днюхе товарища Ленина нельзя! Нельзя забывать вождя мировой революции! Так вот, я предлагаю создать комиссию по организации празднования этого … великого события.

— А как жэ таварысч Цюрупа? — рыгнув, поинтересовался Сталин.

Нарком Цюрупа был главным организатором почти всех увеселительных мероприятий, любимчиком Ленина, а главное вполне заслуженно слыл даже в кругу партийных товарищей отчаянным, я бы даже сказал, хроническим алкашом. Он был пьяным всегда, причем не будет преувеличением сказать, что жрал он горькую водку ведрами, доходя до скотского состояния и полного помрачения рассудка.

Даже на обязательные для всех заседания Совнаркома в Кремле он вваливался “в жопу“ пьяным, хотя и пытался тщательно замаскировать это и создать иллюзию своей трезвости. Так, однажды, на этой почве с ним приключился большой казус. Всегда и во всём Цюрупа старался подавать пример своим подручным. В мае 1918 года был принят декрет Совнаркома «О предоставлении Наркомпроду чрезвычайных полномочий по борьбе с деревенской буржуазией». Он, в частности, гласил: «Объявить всех, имеющих излишек хлеба и не вывозящих его на ссыльные пункты, а также расточающих хлебные запасы на самогонку — врагами народа». И вот однажды Цюрупа, словно обычный рядовой комиссар, возглавил отряд продразверстки, чтобы подать другим пример и показать, как нужно правильно выполнять декреты. Это были отборные каратели, которым, конечно, было далеко до телохранителей Ленина, зато с чекистами Дзержинского они были одного поля ягоды: всё то же уголовное отребье. С этой бандой он направился в ближайшую деревню под Москвой. Коммуняги ворвались в неё с шашками наголо, рубая налево и направо обезумевших от ужаса мирных селян, а после чего отобрали у оставшихся в живых всю провизию, самогон, ценности, одежду и обувь, вплоть до лаптей, угнали весь скот. Затем Цюрупа лично расстрелял из пулемета всё мужское население, за исключением священника: его он распял прямо в церкви, сжёг все дома за “пособничество врагу “, отдал всех девок на поругание своим бандитам и только после этого с развернутыми красными знаменами и горланя песни сей подлец вернулся с добычей в Кремль. Там вместе с подоспевшими латышскими стрелками он устроил грандиозную попойку, на которой перепил всех и, в конце — концов, нализался так, что утратил способность передвигаться самостоятельно, даже на четвереньках. И ведь надо же было такому случиться, что утром он должен был явиться на заседание Совнаркома с докладом о положении дел в сельском хозяйстве. Если бы он не явился туда, то тогда Троцкий, как всегда, предложил бы его расстрелять как саботажника, а ему этого не очень хотелось. Латыши, конечно, были палачами, но одновременно и добрыми собутыльниками. Поэтому, испытывая благодарность к тому, кто их так славно угостил самогоном, они всю ночь пытались привести Цюрупу "в норму". Они делали ему холодный душ без конца, но все их попытки закончились лишь тем, что он обблевал их с ног до головы, однако не перестал от этого быть менее пьяным. Под утро он почувствовал некоторое просветление разума. После бокала холодного пива, поддерживаемый с двух сторон своими “орлами“ и латышами, совершив нечеловеческое усилие над собой, герой революции словно на деревянных ногах вошел в зал совещаний Совнаркома и сел на своё место за столом, покрытом кумачом. Когда выступали другие он пялился на них тупым и бессмысленным взором и мучительно пытался прислушаться к их словам, однако безуспешно, поскольку в голове шумело и рой мыслей не давал сосредоточится на чём-то конкретном. Когда же ему дали слово, то сил его хватило лишь на то, чтобы встать, и, шатаясь в разные стороны, дойти до трибуны и с трудом выдавить из себя хриплым голосом: “Товарищи!!! “ После этого зеленый змий одержал верх над героем Октября и Цюрупа вернулся к тому, чем занимался на протяжении всей ночи — свалился под стол и начал без остановки блевать, а после этого захрапел прямо в луже собственной рвоты в полную силу своих легких, быстро наполнив зал заседаний вонью перегара.

На следующий день в “Правде” вышла передовица с аршинным заголовком: “Голодный обморок в Кремле”, где красочно описывались страдания Наркома Цюрупы, который вот уже много недель ничего не ел, отдавая свой паек голодным детям. После этого его наградили, сделали героем многочисленных публикаций, а заодно и организатором всех увеселительных мероприятий. Так решил восхищенный Ленин, когда узнал, как в действительности товарищ провел время. За привычку напиваться, как свинья и блевать, а затем плавать в своем "творении", товарищи из ЦК прозвали его про себя “блевотным червём”. В данный момент по просьбе председателя ВЧК Цюрупа был в командировке в Уфе, чтобы научить тамошних палачей не церемонится, а главное доставить в Кремль новые припасы отборного продовольствия на несколько лет вперед.

***

— Так ведь товарищ Цюрупа сейчас является членом Уфимского ВРК, в командировке, воюет как лев с образованной из наших врагов так называемой Белой гвардией, а главное решает проблему долгосрочного обеспечения ЦК и высшего руководства партии продовольствием и товарами. Он ведь является уполномоченным представителем ЦК и ВЧК, без него уфимские товарищи не справятся с возложенной на них миссией, опыта у них нет, проявляют мягкость по отношению к буржуям! Вот и приходится нам посылать на периферию из центра, из Москвы, Питера, лучших из лучших. На укрепление кадров, учить уму — разуму. А у меня на Лубянке тем временем пытать некому! Люди с ног сбились, домой перестали ходить, ночуют прямо в конторе.

Сказав это с отчаяньем в голосе, Дзержинский смахнул навернувшуюся слезу рукавом гимнастерки, а затем решительно взмахнул рукой и отхлебнул добрую половину стоявшей перед ним бутылки самогона, прямо из горла, после чего несколько расслабился и на время затих.

— Кстати, товарысч Троцкий, ви каво прэдлагаэте назначыть прэдседателем этай камыссии? Партыи интэрэсна знат, уш не сэба ли? — пыхнув трубкой, чтобы скрыть выражение лица за клубами дыма, съязвил Сталин, сознательно коверкая сильнее обычного русские слова.

Троцкий мрачно взглянул на Сталина, угадавшего его сокровенные мысли, но быстро нашел что ответить, процедил сквозь зубы:

— Нет, товарищ нарком, не себя, хотя это было бы не в высшей степени справедливо, зато не скромно по отношению к другим товарищам, а верного друга и преданного большевика, подорвавшего здоровье на царской каторге, тооварища и соратника нашего дорогого Владимира Ильича — Яшу Свердлова!

— Как, газве он уже пгишел в себя после … э-э-э … ганения? — осторожно осведомился Ленин.

Ранением он назвал очередное лечебное кровопускание, которое он сам же и осуществил, как следует хрястнув друга Яшу бутылкой водки по голове в припадке гнева. Случилось это после того, как последний после проведения бесконечных допросов и пыток в Кремлевских застенках окончательно опьянел от безнаказанности, садизма без границ и ощущения абсолютной власти, и, приняв очередную порцию кокаина, вдруг, к ужасу окружающих, запел “Боже, царя храни”.

Потом расплакался и с диким визгом заорал, что он любит царя-батюшку, мошенника Нику, Российскую Империю, а главное — что красная сволочь повсюду, даже в Кремле. Все его подручные, услышав это, от ужаса разбежались по своим углам, не веря своим ушам, а он, шатаясь из стороны в сторону, временами стреляя из маузера и вопя во всю глотку, в перерывах между этим не забывая нюхать кокаин, добрался, наконец, до комнаты телеграфиста. На охране стоял матрос-балтиец, беспредельщик и палач Вася Лупан, выше Свердлова на целую голову и нахально поглядывал то на Якова Михалыча, то на свою винтовку-трехлинейку с примкнутым штыком, уверенный в крепости своих стальных мышц. Однако Свердлов, подойдя к нему вплотную, схватил его за грудки, приподнял над землей как пушинку, почти придушив. А затем, буравя своим змеиным взглядом полузадушенного верзилу, сказал:

— Не стой на дороге, отрок, видишь, душа горит!

После чего резким взмахом он отбросил матроса в сторону, тот вскочил на ноги и, бросив винтовку валяться на полу, позорно бежал. Даже видавшие виды латышские стрелки и китайские наемники попрятались по углам, зная скверный характер Свердлова, которому было человека пришить, что муху прихлопнуть.

Избавившись от матроса, Яша еще долго пытался осознать, где же находится. Затем, оценив, наконец происходящее, резко выдернул из кобуры маузер и грязно матерясь, вломился в комнату телеграфиста. Тот обомлел, когда Свердлов приставил маузер ему к виску. Однако выстрела не последовало.

— Давай, сынок, телеграмму отправим товарищу Юровскому, — ласково попросил Свердлов, тем не менее, тыча дулом пистолета то в затылок, то в спину, а то и прямо в задницу сорокалетнего “сынка”. К слову сказать, товарищ Юровский был такая редкая сволочь, что заслужил полное доверие Свердлова, стал его дружком и собутыльником, и именно ему большевики доверили быть тюремщиком низвергнутого монарха Николая Романова и его семьи. Юровский ненавидел царя и поэтому подвергал его всё более и более изощренным унижениям, а главное — ждал приказа уничтожить царскую семью, и для этого не спал днем и ночью, карауля их, словно цепной пес. Он был искренне предан Ленину, выполнял все прихоти руководства без всяких лишних вопросов, и ему, в общем-то, доверяли. Но при этом и Ленин, и Свердлов и все остальные презирали его и относились к нему, как к надоедливой мухе, липучей и гадкой. Юровский имел необыкновенную особенность быть отвратительным окружающим его людям, даже самым близким. Он крайне редко мылся и брился, всегда ходил в измятой одежде, у него смердело изо рта почти так же, как и у Калинина, он обладал на редкость ограниченным умом и лексиконом. Вся радость в жизни заключалась у него в казнях, он с наслаждением отправлял на тот свет свои жертвы в немыслимом количестве. Словом, был типичным, ничем не выделяющимся большевиком. Разве что на редкость гнусным на лицо и в общении. К тому же свои злодеяния он любил фотографировать. Если бы большевики в конце концов не расстреляли царя, то он наверняка сам покончил бы жизнь самоубийством, будучи не в силах более переносить мерзкое присутствие Юровского и его зловонное дыхание.

Свердлов медленно диктовал:

— Товарищу Юровскому в Екатеринбург. ТЧК. Секретно. ТЧК. По прочтении сожрать. ТЧК.

После долгих размышлений я пришел к выводу ЗПТ, что семья Романовых должна быть отпущена на все четыре стороны. ТЧК. Немедленно освободить всех и доложить мне лично. ТЧК. На дорогу дать Николаю по шее ЗПТ, а всех остальным дать пинка и выкинуть к чертовой матери. ТЧК. Прислугу также гнать взашей ТЧК. После исполнения немедленно телеграфировать. ТЧК. Свердлов. ДЛБ.

Продиктовав это, Свердлов блаженно улыбнулся, убрал пистолет в кобуру и покинул поседевшего от ужаса происходящего телеграфиста ожидать ответа из Екатеринбурга, а сам отправился прямиком в спальню четы Ульяновых. Была уже глубокая ночь, когда он сильным ударом ноги распахнул створки дверей в их спальню и завопил, что было сил:

— Ну что, красный хрен и ты, старая ведьма, не ждали?!

Однако желаемой реакции на это не было, Ленин продолжал спать, как ни в чем не бывало, зато Крупская, зевнув во весь рот, сказала:

— Что, урод, не спится? Ты, мразь человекоподобная, уймись, а то ведь Володя сейчас действительно проснется. Ты представляешь себе, в натуре, что произойдёт?

Обычно после таких слов Свердлов приходил в себя и спешил убраться восвояси, но не сейчас. У него было прекрасное, боевое настроение, и он стал дико хохотать, держась за бока, и не будучи в силах остановиться, продолжал ржать как лошадь в течение четверти часа. Он не унимался, до тех пор, пока не появился серый от страха телеграфист и не произнес заплетающимся языком, что пришел ответ на посланный по телеграфу приказ. Будучи не в силах продолжать, телеграфист быстро положил на ночной столик телеграмму и стремглав выскочил прочь, стремясь поскорее унести ноги.

— Пгиказ? — дернулся во сне Ленин и вдруг привстал на кровати и страшно открыл один глаз. — Чей?

Свердлов продолжал глупо ржать, а затем все же ответил, противно растягивая гласные:

— Мой, мой приказ, не твой же, дяяя-тееел! Если я Свердлов, то ты Дятлов! Ты вообще дальше собственного носа не видишь, долбак…

Ленин не стал дослушивать пьяный бред до конца и резко перебил соратника на полуслове:

— И что же это был за пгиказ, который Вы, товагищ Свердлов, отпгавили без моего ведома?

Ленин сознательно пропустил слово “дятел” мимо ушей, рассчитывая наказать наглеца за это потом. Но он ненавидел самостоятельности соратников, поэтому весь сон у него как рукой сняло, и в душе Ильича проснулся дьявол. Охмелевший Свердлов не заметил перемены в вожде, а потому продолжил кривляться и корчить обезьяньи рожи.

— Ну, вообще то я приказал Юровскому отпустить царя и его семью. Да, я истинный гуманист и ненавижу коммунистов и в особенности, таких как ты козлов, маньяков, гнид, ты слышишь, тиран, палач… красный хрен!!!

Во время этой короткой тирады Ленин чернел на глазах и вскоре стал чернее тучи. Освобождение царя означало конец его радужным мечтам и надеждам: ведь он надеялся обменять царскую семью на золотой унитаз с алмазами у англичан или французов, а этот кретин Яша все испортил. Да и вообще, у него было ещё столько интересных идей! Ленин пришел в отчаянье, а потом в неописуемую ярость, схватил торчащую из-под кровати недопитую до конца бутылку водки и изо всех сил стукнул закричавшего от внезапного ужаса Свердлова ею по башке. Тот свалился без чувств, а Ленин бросился читать телеграмму из Екатеринбурга. Ответ был короткий. Юровский писал, что не понял, что именно от него требуется: четвертовать бывшего царя или разорвать на куски конями?! Ему даже не пришла в голову мысль о том, что Свердлов действительно приказал ему отпустить своего главного врага. Прибывшие врачи обследовали Свердлова и пришли к единодушному мнению, что у пациента белая горячка, и требуется срочная госпитализация на пару недель, а Ленин поразился тому, что не было даже намека на сотрясение мозга. Товарищ имел воистину дубовую башку.

Свердлова увезли в больницу, а Ильич еще несколько дней ходил хмурый и часто хватался за сердце при мысли, что его пленника могли убить. Да, он, конечно, ненавидел царя Колю, но ещё больше он ценил его за то, что тот сделал для него величайшее благодеяние — повесил родного брата Сашу. Володя до сих пор в страхе просыпался в холодном поту при воспоминании об этом мерзком инквизиторе — экспериментаторе, который с невероятной жестокостью ставил на нём опыты.

Чего только не вынес гимназист Володя от студента брата! Александр заставлял его пить соляную кислоту и бился в садистском экстазе, наблюдая за тем, как медленно превращается в один сплошной ожёг слизистая оболочка у братишки. Дегенерат загонял ему иглы под ногти и пропускал через них электрический ток, не забывая при этом измерять давление и аккуратно заносить результаты своих измерений в тетрадь. Словом, молодой гимназист прошел через все круги ада. Пожаловаться кому-нибудь он боялся, Саша ему этого не простил бы. Однако неожиданно пришло избавление, так как великовозрастный кретин Саша решил взорвать всё Царское Село целиком и принялся изготовлять для этой цели бомбу невиданных размеров. Но для осуществления замысла у него не хватило элементарных знаний: бомба вышла похожей на огромную хлопушку и толку от неё было мало, кроме того она вышла совершенно нетранспортабельной. Полиция задержала Александра на завершающей стадии и после непродолжительного следствия, во время которого полицейские чины катались по полу от смеха, глядя на это великое изобретение, и Александра уже хотели, было отпустить домой, под присмотр врача-психиатра, как неожиданно для себя следователи выяснили еще один аспект деятельности несостоявшегося террориста. Дело в том, что всё указывало на то, что долго разыскиваемый серийный убийца-людоед и Саша — это одно и то же лицо! В ответ на прямой вопрос следователя полиции, не он ли является убийцей, Александр нагло засмеялся и от безудержного хохота стал трясти головой вверх вниз. Потом поведал о том, как он тёмными ночами вылазил в форточку из своей комнаты с остро заточенным кухонным ножом в руках, поджидал свои жертвы на берегу у Волги, убивал и ел их. Нож был обнаружен после обыска на кухне дома Ульяновых. Саша решил не избавляться от вещественного доказательства, а напротив, ему доставляло немалое удовольствие намазывать себе масло на бутерброд именно этим ножом. Список жертв оказался велик, поэтому его после долгих судебных процедур нехотя отправили на виселицу, а Володя весь день проплакал от счастья. Наконец-то он избавился от подлеца!

Однако одновременно с облегчением в сердце Володи пришла уверенность в том, что он сможет осуществить свою заветную мечту — сделать всех людей бедными, устроить в России, а еще лучше во всем мире новую Великую революцию, как в революционной Франции 1789 года. Захватить власть и стать единственным вершителем судеб всех людей в мире. Ему, конечно, нравились и гильотины, но он старался не уподобляться брату и поэтому свои приказы он обычно заканчивал так “вешать, вешать и вешать”, а то и просто писал большим красным карандашом “расстрелять”. В среде большевиков это было проявлением неслыханной доброты. И доблестные командиры Красной армии, скрипя зубами, были вынуждены также подражать любимому вождю. И они вешали, стреляли, топили в проруби, сжигали в топках паровоза, травили ядовитыми газами свой собственный народ, вместо того чтобы пропускать через мясорубку под током. “Дедушке“ Ленину в тот год стукнуло 48 лет, и он был воистину мягким человеком с чудесной улыбкой и добрым прищуром раскосых глаз на небритом рыле. Эту мягкость он унаследовал от матери, милейшей женщины которая до революции была примерной домохозяйкой и, одновременно с этим содержательницей борделя и была достойной наследницей отца, вожака шайки бандитов и грабителей, совершавшей налеты на купцов, помещиков и банкиров, злобному бородатому чудовищу, который скрывался под личиной скромного и порядочного инспектора гимназии. О дедушке Ильича со стороны папаши, злобном крещёном калмыке-душегубе, рассказать можно мало, он резал всех подряд на большой дороге, был удачлив и ни разу не попался полиции. От него-то Саша и унаследовал генетическую тягу к преступлениям. А вот матушка Ильича имела такую родословную, что не затронуть её было бы просто непростительно. Ведь без этого трудно будет по достоинству оценить великого вождя. Начать рассказ пожалуй стоит с одиозной фигуры прадеда Ленина по материнской линии — Мойши Ицковича Бланка и его сынка — дедушки нашего героя Срулика. Мойша был богат, имел солидный дом и занятие себе нашел вполне достойное, обеспечившее безбедное существование. В современном мире легче всего сколотить состояние, если отбросить как ненужный хлам духовные ценности и моральные нормы и заняться преступной деятельностью. Вот и Мойша, в ранней молодости понял, что честным трудом не прожить, а потому по прошествии нескольких лет уже не было на свете такого порока, который бы он не испробовал бы. Родившись евреем, Мойше очень скоро сделался ярым антисемитом, он ненавидел своих родных и сородичей и его просто-таки трясло при виде синагоги, такую жгучую ненависть он при этом испытывал. Да и вообще он ненавидел всё, что хотя-бы отдаленно напоминало бы ему о его еврействе. В Бога он, естественно, не верил, и всегда открыто издевался над верующими людьми, причем было совершенно неважно, какого они были вероисповедания, ибо любая религия несла в себе определенные установления и нормы, которые нужно было уважать, а Мойше был ненавистником каких — бы то ни было законов, анархистом и воинствующим атеистом. Как семьянин он тоже проявил себя с самой худшей стороны, систематически избивая жену и детей, при этом он заводился и чем сильнее он их бил, тем большее испытывал наслаждение, постепенно доводя себя до оргазма. Так наступил день 29 сентября 1808 года, когда он был уличен в поджоге 23 домов еврейских семей. Сей подлец, припрятав заранее деньги и ценности, подпалил, было и свой собственный дом, решив, таким образом, одним махом изжарить всех своих недругов — жену и детей вместе с проклятыми соседями-евреями. В результате никто особо не пострадал, если не считать сожжённых домов и причинённого ущерба имуществу, а вот Мойша решением суда был заключен в тюрьму сроком на один год.

С иудаизмом он порвал давным-давно, евреев считал тупыми скотами, в Судный день торжественно жрал свинину и запивал ее молоком, а в будни бросал камни и комки грязи в соседей, подсыпал отраву и битое стекло их скоту, кидал падаль в колодцы. Частенько, напившись водки, хватался за вилы и гонялся за случайными прохожими, но, по-счастью, никого не убил, а лишь изрядно попугал и слегка оцарапал. Страсть к легкой наживе побудила его открыть свой кабак. Дело пошло хорошо, все местное отребье стекалось в непотребное место и вскоре, благодаря своей репутации редчайшего пройдохи, и удаче, он обогатился и приобрел себе обширные земли в Рогачеве, которые тут же засадил коноплёй, надеясь делать из неё наркотики и продавать страждущим, но вот тут его новаторские идеи потерпели неудачу, ибо народ в массе своей предпочитал водку и самогон, поэтому ему приходилось летать в клубах опиумного дыма самому, в гордом одиночестве. Не брезговал Мойша и мошенничеством, которое было у него в крови, он постоянно обманывал абсолютно всех и никто ему не верил даже и на грош. Кроме того, он был, конечно, и вором, не крупным, а мелким. Даже и воровством это нельзя было назвать, а скорее клептоманией, так как крал он все без всякого смысла. Например, однажды он был уличен в краже чужого сена. Подобно сороке воровке он крал всякие мелкие предметы — пуговицы, игрушки у детей, фрукты и кур у соседей, уводил чужих коров с пастбищ с единственной целью подоить их себе прямо в рот в каком-нибудь укромном месте. И практически всегда его ловили, однако каким-то чудом ему всегда удавалось уходить от ответственности, выйти сухим из воды. Щедрый на взятки, он подкупал судей и жандармов, полицейских, нанимал себе лучших адвокатов. Его оправдывали, и он тут же принимался за старое. Если евреев он почитал за скот, то русских и малороссов-украинцев он ставил на уровень куда как более низкий, почитая за предметы. И даже своих верных слуг в кабаке он никогда не называл по именам — Федор и Степан, а всегда исключительно по кличкам, которые сам же им и придумал — Лошак и Свинтус, и это еще самые пристойные из них. Если же они делали что-нибудь не так, как ему бы хотелось, то он мгновенно приходил в бешенство. Однажды он неожиданно вернулся из дому в трактир и обнаружил, что его слуги в это время сели за стол перекусить. Он покраснел как бык и набросился на них с кулаками и, избивая, с чудовищными ругательствами выбросил их за шиворот в стойло для свиней, которое он специально пристроил к кабаку. Свиней он любил и ценил гораздо больше людей и частенько наведывался к ним пообщаться, всерьез полагая, что свиньи поймут его, если он будет подражать их хрюканью. Но свиньи только умели много жрать и хозяина не понимали. После долгих и совершенно бесплодных попыток, маньяка охватывала безудержная ненависть, и тогда он выхватывал свой длинный, как сабля нож и закалывал свиней точным, отмеренным ударом, при этом не отказывая себе в удовольствии похлебать свежей кровушки прямо из сердца агонизирующего животного.

Единственным человеком, к которому он испытывал уважение, был сенатор и статский советник Дмитрий Осипович Баранов, с которым его свел случай в канаве возле собственного дома. В доску пьяные, они оба свалились туда холодным апрельским вечером, придя, правда, с разных концов города — один с ужина в доме градоначальника, а второй — прямо из кабака. Так, тесно обнявшись, они всю ночь проспали вместе, обблевав друг друга с ног до головы. Очнувшись утром, Баранов, который был здоров как бык, так отделал Бланка, что тот еле ноги унес и затем долго приходил в себя, жутко страдая от побоев. Баранов же тем временем опохмелился свежим пивом, и пришел к выводу, что напрасно избил столь достойного человека, а потому, захватив с собой толстый кошелек, в котором лежало более трехсот рублей золотом и ассигнациями, посетил "больного" и, извинившись, подарил всю сумму. После этого они стали лучшими друзьями, весело проболтали целый день, рассказывая друг другу разные непристойности и похабные анекдоты. Вечером они отправились в кабак и опорожнили целую армаду бутылок, а затем совершенно необъяснимым для них образом поутру вновь оказались под забором. И снова повторилась та же история, что и днем раньше. Баранов, не разобрав, вмочил ему со всего размаха в рыло и чуть не переломал все кости, а чуть после, придя в себя, в припадке сентиментальности подарил ему мешок червонцев. Через неделю Бланк стал, практически, инвалидом, с выбитыми зубами, переломанными костями и опухшей сине-красной мордой, которая превратилась в один большой синяк. Баранов уехал обратно в Санкт-Петербург, обещал писать и сдержал таки слово! А Мойша стал настоящим богачом. Несмотря на то, что все запасы спиртного были выпиты до последней капли, столько денег, сколько он получил от сиятельного хулигана, ему бы не заработать за всю жизнь. Он вставил себе золотые зубы, подлечился за границей и после этого стал еще более злобным, чем раньше. В припадке ярости он забил ногами до смерти обоих слуг, сумел убедить следователя в том, что слуги сами потонули, нализавшись водки, поскольку трупы он благополучно сбросил в реку, предварительно влив в глотку каждому по бутылке. После чего занялся излюбленным занятием: пошел жечь дома соседей, причем делал это не таясь, чтобы мелким преступлением обеспечить себе алиби в крупном преступлении. Жена дала на суде показания против него, чему он был несказанно счастлив, так как теперь имел законное основание для развода.

В тюрьме он почувствовал себя в родной стихии, постоянно избивая соседей по камере, отбирая и пожирая их пайку, и чуть было не уморил их до смерти, пока тюремное начальство не догадалось бросить его в одиночку. В одиночке, без общения, он, тем не менее, не опустился, а напротив, получил наконец — то возможность написать жалобы на своих обидчиков, а главное — лишил жену состояния, вызвал нотариуса и заново переписал завещание, в котором полностью обездолил всех своих родственников, за исключением сына Срулика, который ему нравился тем, что был еще более гнусным мошенником, чем он сам. Ему то и попало все богатство, которое Срулик не слишком приумножил, но и не распустил по пустякам. Его жизнь не изобиловала приключениями, все тот же набор гнусностей, что и у отца, чуть больше преступлений. А вот доченька у него родилась такая, что по своим порокам превзошла всех своих предков. Так что родословная у семейства была такова, что не было ничего удивительного в том, что в ней выросли такие типы, как Саша и Володенька.

Итак, с малых лет матушка приобщила Володеньку к разнузданным оргиям, папаша — к водке и мордобою, так что можно с полной уверенностью сказать, что юный Ульянов вырос в типичной интеллектуальной среде. Пожалованное дворянство, полученное в результате всевозможных махинаций, не прибавило семейству ничего — все порядочные люди обходили дом негодяев стороной.

Поначалу его любимым автором был маркиз де Сад, а затем и продолжатели жанра, Карл Маркс и его сутенёр и друг Фридрих Энгельс.

Батюшку Володеньки так до конца жизни и не разоблачили, но жадность и врожденное хамство довели его до могилы таки раньше срока. Не желая делить после удачного нападения награбленное добро, он заложил всех своих товарищей по разбою полиции, в обмен на обещание начальника полиции не арестовывать его. Ради этого он даже дал устное обещание стать тайным агентом полиции. Когда же в тюрьме после серии допросов все дружки Ильи Ульянова сознались в многочисленных убийствах и ограблениях и пролился свет на его истинное участие во всем этом кошмаре как инициатора и организатора, то начальник полиции, старый полковник жандармерии, понял, что гнусный мошенник надул и его. Негодуя, он, тем не менее, данного слова не нарушил и не арестовал Илью, а вместо этого приказал двум своим самым засекреченным агентам встретить негодяя на улице темным вечерком и угостить старого пьяницу напоследок мутной водичкой из Волги, представив дело впоследствии как несчастный случай. Агенты выполнили возложенную на них миссию с мастерством профессионалов и тело Ульянова — старшего выловили через два дня, в кармане нашли початую бутылку водки, и после этого все представили как несчастный случай.

Для всех это было наилучшим выходом из положения, включая матушку Володеньки, безутешную вдову, которой досталось крупное состояние — все награбленные за много лет денежки плюс наследство от дедушки. Этого ей хватило на всю жизнь с избытком, она даже перестала содержать бордель и вместо этого доходного бизнеса пристрастилась к кокаину и завела себе сразу двух новых любовников, которых затем постоянно меняла. На Володю она особо внимания не обращала, разве что изредка угощала кокаином и снабжала карманными деньгами на блуд. Мальчик быстро взрослел и, в общем-то, не особенно и нуждался в материнском внимании, ибо всегда любил только одного человека, красавца и умницу себя самого. А больше всех на свете Ильич ненавидел Бога. И если его ненависть к законной власти и дворянству сопровождалась глубоким презрением, то Б-га моральный урод ненавидел из-за того, что себя самого он почитал гораздо выше и не выносил конкуренции со стороны неуязвимой силы. Вот что написал его друг Лепешинский. “Он сорвал с шеи крест, презрительно плюнул и отбросил его”. Со временем эта ненависть приняла фантастические размеры. Очевидно, что причиной тому служило серьезное воспаление мозга зимой 1894 года, когда Ленину даже выдали заграничный паспорт по медицинским соображениям. После этого, как писал некто Валентинов, “глаза Ленина светились ненавистью и напоминали глаза злобного кабана“. До конца жизни Ильич сохранил и приумножил в себе эту ненависть и массовые расстрелы и казни священнослужителей могут в какой-то мере показать размеры этой ненависти. Самым главным заветом Ильича было указание на необходимость взорвать Храм Христа Спасителя, с чем Сталин, верный его ученик и последователь, с честью и справился.

У Ленина с раннего детства развилась мания величия, которая окончательно сформировалась после того, как он стал вождем партии большевиков. Интересно отметить, что так называемые большевики всегда были в подавляющем меньшинстве среди других социал-демократов. Это было объединение нескольких сотен выродков рода человеческого, способных на любое преступление и предательство ради того, чтобы дорваться до власти, авантюристов и преступников всех мастей. Начиная с любимца Ленина Николая Бухарина, который был патологическим трусом и треплом, и который, тем не менее, считал себя и только себя гениальным теоретиком и философом, и который в своих фантастических утопиях далеко превзошел всех фашистов и человеконенавистников всех времен и народов. И, заканчивая Кобой, товарищем Сталиным, который вошел в историю всех учебников криминалистики, как человек, ограбивший средь бела дня Тифлисский банк и передавший в результате этого подвига около 400 тысяч рублей в партийную кассу. Все они в той или иной степени были одержимы манией величия, и, тем не менее, все единодушно признавали главенство Ильича, ибо он сочетал в себе все самое худшее, что было в них, и безжалостно карал любые попытки посягнуть на его верховенство или обмануть. Все прекрасно помнили, как Ильич и его банда живьём зарыли в землю Ивана Бабушкина, в прошлом видного деятеля партии за то, что тот попытался присвоить часть партийных денег от торговли оружием. Николая Баумана по приказу Ленина пристукнули обрезком металлической трубы за сотрудничество с Саввой Морозовым, известным богачом. Вся вина Баумана заключалась в том, что он придержал (как это именовалось у красных — скрысятничал) у себя часть суммы денег, которую Морозов передал большевикам. Большевики потом распустили слух, что пламенные революционеры были убиты царскими опричниками. Были и другие примеры…

* * *

— Товарищ Ленин, он уже вполне здоров, уверяю Вас! — уверенно заявил Троцкий.

— Ну, хогошо я газгешаю ему возглавить это мегоприятие, но только в помощь ему мы выделим товарища Фрица Платтена, который и пгисмотрит за ним, а то ведь он еще таких дел наделает… Я этого осла хорошо знаю, он шутки гади Вас отгавит, а потом будет смеяться до потери сознания. Я сам люблю хогошую шутку, но ведь он чуть не отпустил на свободу бывшего импегатора Николая! Во всем нужно знать меру! Так что я лично пгоинструктирую товагища Платтена. Он голубой, но зато ответственный, вы все помните, как умело он договогился с немцами в пгошлом году о пгоезде для нас чегез их теггитогию, они нам ещё и денег дали на геволюцию. А Вам, товагищ Тгоцкий, за то, что не забываете меня, спасибо, я подумаю над тем, как именно Вас отблагодагить за это.

— Служу трудовому народу, — рявкнул Троцкий, зло блеснув пенсне.

И в этот момент в дверь сортира осторожно постучался охранник, с докладом о том, что в гости к Ильичу заявился первый пролетарский писатель товарищ Горький Алексей Максимович. Представитель так называемой трудовой интеллигенции. Отношение к Ленину со стороны этой самой интеллигенции было примерно таким: перед вождём все раболепно пресмыкались и при этом зябко ненавидели. Но были и исключения. В Малом театре в те времена служил актёр по имени Михаил Францевич Ленин. В разгар красного террора в восемнадцатом году он дал объявление в газету: «Прошу не путать меня с политическим авантюристом, присвоившим себе мой псевдоним!». Позднее, когда Каплан стреляла в вождя, в кабинет к Станиславскому примчались возбуждённые актёры и закричали: «Константин Сергеевич, несчастье: в Ленина стреляли!» «А-ах, бедный Михаил Францевич!» — вскинул руки Станиславский. «Нет — Владимир Ильич!» «Тьфу-тьфу-тьфу, — застучал по дереву Станиславский, — тьфу-тьфу-тьфу!..»