Чертова дочка

Неожиданный "подарок"

Утро было солнечное и теплое, как раз такое, когда приятно поспать в тени раскидистого бука на берегу реки. Раду валялся на песке, подложив под голову седло, и дремал. В кои веки за ними никто не гнался, не нужно было мчаться на край света кого-нибудь спасать, что-нибудь доставлять или красть. Марджелату еще на рассвете куда-то отлучился, пообещав вскоре вернуться. Сквозь дрему до Раду донесся конский топот, но его кобыла продолжала спокойно пастись рядом, поэтому он даже глаз не открыл — было понятно, кто это. А раз не слышно пальбы и криков, то и беспокоиться не о чем. Плотная крона дерева не пропускала лучи, легкий ветерок обдувал лицо, вода мерно плескалась о берег, и казалось, будто во всем мире царит безмятежный покой. Однако покой этот был прерван самым бесцеремонным образом.

Раду перевернулся на другой бок и только приготовился смотреть десятый сон, как по нему промчался отряд башибузуков. Или, может, мамлюков, он не был уверен точно. Выкопавшись из мягкого песка, он рассмотрел армию нападавших. Армия задумчиво стояла, заслоняя солнце, и ковыряла в носу. Колтун на голове придавал ей неземной вид, напоминая копну сена, темного и художественно развороченного.

— Марджелату, что это? — спросил Раду, выплюнув набившийся в рот песок. — Ты где это подобрал? И за каким хреном?

Марджелату привязал лошадь, сел на землю, невозмутимо вытянул длиннющие ноги в пропыленных брюках, разорвавшихся на самом интересном месте, и вытащил из-за спины непочатый подсолнух. Надолго воцарилась тишина, нарушаемая лишь плеском воды, пением птиц и похрустыванием кожуры семечек.

— Дочка это моя, — со вздохом откликнулся он, наконец, слузгав треть подсолнечного содержимого.

Раду вытаращил глаза. Нет, он знал, конечно, что его друг успел обильно посеять свое семя от Трансильвании до Стамбула и Крита, но какого ж дьявола такие всходы, да еще так быстро? А всходы тем временем подошли к сеятелю и отобрали у него подсолнух.

— Много семечек вредно!

Оба, и Марджелату, и Раду, онемели от подобного заявления. Всходы стащили с папаши шляпу, примерили ее, затем вернули владельцу.

— И откуда у тебя… это? — с любопытством спросил Раду, когда юное чудовище утопало "проверить удочки". — Неужто стригоайке какой присунул спьяну?

Марджелату мечтательно вздохнул, видимо, вспоминая процесс сотворения.

— Стригоайка или нет, кто ж разберет этих турчанок, — он задумчиво поглядел на завихрения воды над омутом. — Но вот поди ж ты, такое получилось. И главное, мать ее я помню, и помню, как у нее прятался во время облавы. Ох, и горячая была девка! Порох с перцем! Я как раз должен был встретиться со знакомым одним, так он решил, что на меня стая диких кошек напала.

Раду уважительно присвистнул.

— И от нее ты этакое диво заимел? А откуда знаешь, что твоя?

— Девчонку прислала ее родная тетка. С сопроводительным письмом и всякими мелочами. Не нужна она тетке, там своих семеро по лавкам, вот и решили ее отправить к папаше, то есть, ко мне. Поначалу отвезли в сиротский приют, но она сбежала. Долго мыкалась по городам и селам, попала снова в приют, уже в Бухаресте, и оттуда дала деру, а потом явилась к моему старому другу Джике, он портовыми нищими командует. Он как услышал, чья она дочка, тут же велел своим людям разузнать, где я. Да с рук на руки мне это диво сегодня поутру и передал. Ты уж прости, Зайчик, но пока не придумаем, где ее оставить, она с нами будет.

— Жуть! — сочувственно покивал Раду, глядя, как эта самая жуть приплясывает от восторга, крепко держа обеими руками солидных размеров сома. Свирепый, исполненный счастья и восторга рев, напоминавший пароходную сирену, пронесся над побережьем, вызывая у местного населения обмороки, чесотку и преждевременную кончину. Бедный сом, видимо, окочурился от ужаса, потому что не дрыгался, даже когда его грубо шмякнули на песок перед опешившими мужчинами.

— Завтрак! — рявкнула юная рыбачка, развернулась и ускакала за хворостом.

Раду молча вытащил нож и принялся разделывать рыбину. Слов у него не было, вернее, были, но сплошь нецензурные. Он успел почистить сома, разрезать на кусочки и насадить на палочки для жарки, прежде чем вспомнил, что хотел спросить.

— А как звать-то ее?

— Маляк, — обреченно вздохнул Марджелату. — Это ж надо было… назвать ангелом эдакую чертовку!

— Может, для своей матушки она и была ангелом, — Раду оглянулся через плечо. — Но для нас с тобой это чистый дракушор!

Марджелату зыркнул из-под шляпы, но возражать не стал. Так неожиданно свалившаяся им на голову девчонка получила новое имя Дракушор. И оба вынуждены были признать, что оно подходило негоднице куда больше, чем данное при рождении.

Гость на мельнице

Спокойная жизнь закончилась так же внезапно, как началась. Приключения, которые следовали за Марджелату и Раду по пятам, решили вернуться в самый неподходящий момент. Только в этот раз все усложнилось, ибо на шее — вернее, за спиной у отца — болтался довесок в виде двенадцатилетней катастрофы с голосом пароходной трубы и непоседливостью щенка, истязаемого армадой блох. В конце концов, Марджелату, у которого было дело в Бухаресте, оставил дочь на друга и свалил в предрассветный туман. Раду, конечно, костерил его, на чем свет стоит, но в глубине души был благодарен за передышку. Вот только хватило его всего на несколько дней. За это время паршивка успела натворить дел. Для начала устроила светопреставление с помощью ведра и железного бруска, до кондрашки напугав кошмарным грохотом местного попа, решившего, что сейчас из всех щелей попрут черти. Потом попалась на краже яиц прямо из-под курицы — застряла в лазу, выкопанном под стеной курятника — за что получила от Раду нагоняй. По правде говоря, больше он ругался не на саму покражу, а на то, что засыпалась. К тому же, хозяйка яиц согласилась взять плату натурой, и он вернулся от нее под утро, заезженный вусмерть, но довольный жизнью. А что поп не мог читать проповедь, поскольку заикался с ночи — ну так без проповедей еще никто не помер.

— Да сиди ты спокойно, чертовка! — ругался Раду, пытаясь вычесать колтуны из пышных волос Дракушор. Девчонка хныкала, пищала и вертелась так, словно под ее тощим задом был не стул, а раскаленная сковородка.

— Экий ты неловкий, — мурлыкнула Катинка, пышнотелая мельничиха, у которой они остановились. — Дай-ка, я расчешу, а ты сходи дров наколи.

Раду благодарно ткнулся губами в ее белую мягкую шею и вышел, оставив дам наедине. Катинка ему нравилась — хороша собой, хозяйственная, умница, да и в постели огонь. А уж как с маленькой паршивкой ладила, он диву давался. Вот только в жизни ей не повезло: мужа молодым унесла грудная жаба, а детей не нажили.

— Эх, мечтала я, как мы детишек заведем с моим Амзой, — поделилась она как-то с Раду, когда они лежали бок о бок на сеновале, глядя на звездное небо. — Троих, а то и четверых. Да вот не дал Господь. Одной мельницу трудно держать, а мужика дельного днем с огнем не сыщешь. Да после тебя и не нужны они мне. А вот деток хотелось бы. Эх, да хоть бы от тебя, красавчик ты мой.

Раду вздохнул, отерев рукавом рубахи пот со лба. Жаль, не создан он для оседлой жизни, дома и семьи, перекати-поле как есть. А Тинка хорошего мужа заслуживает, лучшего из всех.

Нарубив дров, он побросал большую часть в поленницу, а остальное сложил грудой и поднял, чтобы отнести в дом. И тут увидел входящего во двор мальчишку, которого шатало из стороны в сторону, точно стебелек на сильном ветру. Выронив дрова, Раду бросился к нему и едва успел подхватить на руки. Тот почти ничего не весил. Много ли весит горстка детских косточек?

— Тинка, воды давай! — гаркнул Раду, внося мальчишку в дом.

Дракушор подпрыгнула от неожиданности. Катинка уже тем временем уже наливала молока в кружку. Сразу сообразила, что мальчонка сомлел с голоду.

— Да это же Йоницэ из приюта! — вытаращилась на гостя Дракушор. — Матерь Божья, что он тут делает?

Тинка приподняла голову мальчика и осторожно влила молоко в бледные губы. Немного пролилось на лохмотья, едва прикрывавшие испещренную синяками грудь, но большая часть все-таки попала в рот. Мальчишка принялся глотать и скоро выпил все. Потом открыл глаза и удивленно заозирался.

— Йоницэ, мать твою разэтак, ты тут что делаешь? — настиг его вопрос, заданный таким суровым тоном, что Раду вздрогнул. "Вся в отца", — подумалось почему-то.

— Маляк… — мальчишка приподнялся, схватил ее за руку, глядя во все глаза. — Это правда ты, Маляк?

— Я это, я, — ворчливо ответила Дракушор, присев рядом прямо на половик. — Да что случилось-то, дуралей? Ты что тут вообще делаешь?

Некоторое время тот молчал, только сжимал в своей костлявой, похожей на птичью лапку руке крепкую ладонь дочки Марджелату.

— Сбег я, — наконец, ответил он, — подумал, лучше уж на свободе помру, чем на скотном дворе, под палкой или с голодухи. Да и Аурику думал вызволить… в беде она, Маликуца, в большой беде.

— Ох ты ж, бедняжка, — Катинка торопливо налила еще молока в кружку, отломила теплого хлеба и сунула в руки Йоницэ. Мальчишка тут же вцепился в краюху и жевал, едва не давясь.

— Ты помедленнее ешь, — сочувственно посоветовал Раду. — Не то с непривычки худо будет. А потом расскажешь все.

— А худой-то, — сердобольная Тинка ласково погладила мальчишку по спине, — кожа да косточки. Бедняжка, какие же звери так тебя мучили? Ну-ка, Раду, свет моих очей, принеси корыто, что в кладовке, да поставь на печь ведро с водой.

Заячья Губа подмигнул мальчишке, который торопливо подъедал крошки и допивал молоко, и вышел.

Через час отмытый до скрипа и переодетый в старую рубаху мужа Катинки Йоницэ устроился на лавке, под теплой шалью. Раду и Дракушор сели рядом, Тинка месила тесто у стола, но ее внимание было приковано к мальчишке.

Рассказ Йоницэ был незатейлив и печален. Старая жадная Амалия, содержательница приюта, загорелась целью купить себе еще доходный дом, и гоняла в хвост и гриву и без того живущих впроголодь сирот. Сдавала в наемные работники хозяину скотного двора, а от того роздыху не жди, и чуть что — кожаный хлыст в его руках так и гулял по детским спинам. От такой жизни, голодной да холодной, ребятишки стали чахнуть не по дням, а по часам. А тут еще беда пришла, откуда не ждали: в приют повадился ходить плешивый рябой ростовщик, что держал для отвода глаз скобяную лавку. Приглянулась ему старшая сестренка Йоницэ, тринадцатилетняя Аурика. Он все набавлял цену, а хозяйка, видя такой интерес, не желала уступать, отговариваясь тем, что девчонка не созрела еще, да и подкормить надо, мяса нарастить на ребрах. Но ростовщик все уламывал, и пообещал столько, что старуха согласилась. В тот вечер Аурике было приказано надеть лучшее платье, причесать волосы. Но от переживаний и страха девочка слегла в горячке.

Йоницэ не знал, чем помочь сестре. Ноги едва держали от голода и постоянных побоев. Он сумел расширить щель в ставнях, поднять засов, ночью выбрался через окно приюта и поплелся в темноте. Он не знал, куда идти, к кому обратиться за помощью, просто брел, пока ноги несли. Не иначе, святые силы привели его к старой подруге, единственной, кого Амалия побаивалась. Очнувшись и увидев рядом Дракушор, он понял, что обрел союзницу.

— До сих пор помнит, стригоайка проклятая, как ты ей руку прокусила, — устало подытожил Йоницэ, сворачиваясь калачиком на тахте. — Передохну я немного и пойду обратно… не то помрет моя Аурика...

Он вздохнул и мгновение спустя уже крепко спал. Раду укрыл мальчишку поверх шали лоскутным одеялом и выразительно посмотрел на Катинку и Дракушор. По щекам мельничихи катились слезы, глаза же девочки полыхали грозным, поистине драконовым огнем. Раду подумалось, что не поздоровится ведьме Амалии, коли Дракушор возьмется за дело. Но он и сам бы не отказался помочь детям, только не знал, как.

— Есть одна мыслишка у меня, но тут не обойтись без такого верзилы, как ты, — задумчиво изрекла Дракушор спустя какое-то время. Она восседала за столом, выщипывая из горбушки мякиш, скатывала в шарики и отправляла в рот. — Я ведь в том приюте была, насмотрелась… — она зловеще оскалилась. — Может, и ты знаешь, Губа, старый дом Герцеску? Там резня была, десять лет назад бандиты вырезали всю семью. А про хозяйку Герцеску ходили слухи, что она колдунья и по картам смотреть умеет. Так с тех пор ее призрак и шатается по саду. В общем, дом тот никто хотел покупать, после такого-то, вот старая карга и пригребла его под приют. Хотя какой это приют, тюрьма настоящая. В работном доме и то лучше кормят.

— Знаю я это место, — кивнул Раду, — даже прятался там одно время, но тогда он пустовал. А вот призраков никаких не видел. Ну-ка, выкладывай свой замысел, чертовка.

Дракушор ухмыльнулась, отчего на щеках у нее появились коварные ямочки. Затем принялась неторопливо, с расстановкой излагать, что пришло ей в голову. Раду слушал с открытым ртом, Катинка от удивления даже забыла про тесто и во все глаза смотрела на малолетнюю бандитку.

— Только вот придется оставить здесь Йоницэ, — закончила Дракушор, потирая кулаками слипающиеся глаза. — Он и так-то чуть живой. Не дело его гнать туда снова.

— За это ты не беспокойся, детка, — Катинка обтерла руки, домесила тесто и укрыла его полотенцем, доходить. А сама подошла к кровати и нежно поцеловала спящего мальчишку, поправив сползшее одеяло.

— Он может оставаться тут, сколько пожелает. А коли захочет, будет мне вместо сына.

Ужас на крыльях ночи

На следующий день Дракушор проснулась первой и растолкала сладко спящего после бурных трудов на любовном поприще Раду.

— Что за спешка, чертова ты дочка? — ворчал он, натягивая сапоги и рубаху. Пока Дракушор и Катинка в четыре руки готовили завтрак, он приволок два ведра воды и несколько крепких мешков. От их возни и голосов проснулся Йоницэ и долго хлопал глазами, не понимая, где находится. Заметив растерянность мальчишки, Тинка присела рядом и обняла его. Он вначале подобрался, точно щенок, ожидающий удара, а потом вдруг крепко-крепко обхватил мельничиху за пышную талию и прижался лицом к ее боку.

— Ну, давайте есть, — сказала Дракушор, отчаянно зевая с риском вывихнуть челюсть, — а то пока управимся, уж полдень будет. А нам надо к темноте быть в саду у приюта.

Раду наворачивал кашу и запивал ее парным молоком (расторопная Тинка успела подоить корову). Вид у него был задумчивый. Идея Дракушор пришлась ему по сердцу. Месть старой кошелке, торгующей детьми, была, по его мнению, святым делом. В нем проснулся сирота, пусть и пригретый цыганами, циркачами да бандитами, но знающий цену детским слезам и боли. И когда он смотрел на мальчишку, который жадно глотал кашу, в груди загоралось темное пламя. И точно такое же пламя он видел в глазах девочки.

После завтрака Катинка принялась за хозяйство, а Раду и Дракушор разрезали и вновь сшивали мешки. Йоницэ с удивлением наблюдал за их работой, явно не понимая, что они затеяли.

— Ты тут останешься, и без разговоров, — отрезала Дракушор, глядя на его попытки встать и двинуться в обратный путь. — Тинка берет тебя в сыновья. Так что отдыхай. А делом займемся мы.

Потрясенный мальчишка улыбнулся, но глаза его наполнились слезами. Он всхлипнул и зажал рукой рот. Раду и Дракушор, не сговариваясь, отвернулись и старательно делали вид, что ничего не замечают. Им еще предстояло сшить мешки в некое подобие плаща, а потом выкрасить черной краской, которую расторопная Дракушор без зазрения совести стащила из лавки гробовщика. Свечи и два фонаря раздобыл Раду, а страшную рожу из крутого соленого теста и соломы вылепила Катинка, которую тоже разобрала жажда мести и желание помочь бедным сиротам.

Пока рожа сохла в печи, Дракушор с Раду вымачивали в черной краске и развешивали на плетне получившуюся основу.

— Ну что, сдобная моя, готова твоя маска? — поинтересовался Раду, входя в хату.

Маска получилась просто загляденье, от нее шарахнулась даже неустрашимая Дракушор, а бедный Йоницэ уткнулся в пышную грудь Катинки. А уж когда ее расписали кроваво-алым, обозначив рот и обрубленную шею, передернулся даже бывалый Раду.

— Не дай Бог такое ночью увидеть! — выразил он общие чувства. — Заикой остаться — раз плюнуть!

Уже вечерело, когда, запихнув высохшие принадлежности в мешок, отважные мстители покинули гостеприимную мельничиху и отправились короткой дорогой к Бухаресту.

Сад, окружавший приют, был запущен, деревья давно перестали плодоносить, видимо, пропитавшись нездоровым духом жуткого места. Незаметная тропка вела от высокого каменного забора к мрачному дому с темными провалами окон. Лишь два окна были закрыты ставнями наглухо — там спали сироты. Их запирали, чтобы не могли удрать.

Никто не знал, что под стеной, в высоком колючем кустарнике есть небольшой лаз. Через него удалось выскользнуть Йоницэ, через него же теперь пробрались и двое заговорщиков. Первой лезла Дракушор, вторым — Раду, который едва не застрял, и тут кстати пришлась помощь.

— Выдохни, — шипела она, точно разъяренная кошка, дергая за руки широкоплечего сообщника. — Выдохни, я кому говорю… у-у-у, кабан здоровый! Знала бы, хрен бы ты жрал столько сегодня. У-у-у, чтоб тебе лопнуть, черт пузатый!

Раду мысленно уже сотню раз посулился всыпать паршивке, которая немилосердно волокла его брюхом по острым камешкам. Но вот стало легче дышать, и он прополз остаток пути, упираясь локтями в землю. По счастью уже порядком стемнело, зажглись первые звезды. Втащив в лаз ходули, честно позаимствованные в родном цирке, как раз дававшем представления в столице, Раду уселся под деревом и перевел дух. Дракушор плюхнулась рядом.

— Надо сначала узнать, вернулись ли дети, и где эта стригоайка поганая, — зашептала она, почти прижав губы к уху напарника. — Потом уже я выманю старую мымру в сад. А там и ты не зевай.

— Ладно, только осторожно, — прошептал в ответ Раду, копаясь в мешке и вынимая из него одеяние. — Держи рубаху. Платок не забудь.

Дракушор торопливо влезла в длинную белую сорочку, достававшую ей до пят, и накинула на голову белый же платок, брезгливо поморщившись — головные уборы она не переносила.

— Ты тоже поосторожнее тут, — буркнула она, чмокнув Раду в щеку сухими губами, — смотри, куда ноги ставишь. И не забудь рупор, морковная душа.

Через мгновение она исчезла в густых зарослях, окружавших дом.

Дальнейшее можно описать одним коротким и емким словом — бедлам. Раду никогда не думал, что мстить и наставлять на путь истинный заблудших овец может быть так интересно и даже весело. Если в их приключениях с Марджелату существовала хотя бы видимость серьезности, то с Дракушор это было попросту невозможно. Так или иначе, план шел по накатанной. Когда на тропинке появился тонкий силуэт, издававший странные жутковатые звуки, похожие на скрип несмазанной телеги, Раду понял, что это сигнал. Быстро запалив фонари и подвесив их к специальным петлям внутри маски, он поднялся на ходули. И вот тут стало ясно, что предусмотрев все детали, они с Дракушор не учли одного. Трава и кусты в проклятом саду были слишком высокие, а ходули — слишком неустойчивые. Раду постарался преодолеть это препятствие, и тут увидел высокую дородную фигуру, словно на поводке идущую за Дракушор. Дочка Марджелату будто плыла — медленно, торжественно, с толстой церковной свечкой в руках. Она напоминала маленькое целеустремленное приведение.

— О, мой клад, о, мое золото! — напевно повторяла Дракушор, шагая по тропинке. Эти слова действовали как магнит для толстой бабы, одетой в невообразимый балахон, бывший, видимо, когда-то бальным платьем. На плечи ее была накинута плетеная шаль, а высокий вавилон на голове венчал драный платок.

— Золото… — бормотала она, алчно потирая руки с похожими на сардельки пальцами. — Покажи мне золото, мое доброе дитя.

— Золото, — глухо стенала Дракушор, вцепившись в свечу и ловко уворачиваясь от попыток старухи сгрести маленькую хранительницу кладов в охапку. — Золото и брильянты...

Она подняла свечу над головой и внезапно издала истошный рев, способный перекрыть гудок локомотива. Старуха хрюкнула от неожиданности, попятилась и плюхнулась в крапиву. Именно эту минуту и выбрал Раду, чтобы явить кошмарный призрак мерзавке, живущей детскими слезами. Он вышагнул из-за купы деревьев, даже не представляя, как ужасающе выглядит громадная фигура со сверкающей во мраке рожей, горящими глазами и клыками, торчащими из раззявленной окровавленной пасти.

— Я призрак, летящий на крыльях ночи! — прогремел его усиленный рупором голос, и Раду сделал еще шаг: — Да проклянет небо истязающего сирот!

Амалия тонко завыла от ужаса и, отталкиваясь пятками, поползла на заднице прямо по крапиве. Перед ней оставалась широкая колея, и Раду мысленно вознес хвалы ее пышным габаритам, ступая ходулями на умятый участок.

— Пощади меня, Иисусе! — завизжала старуха, неистово крестясь. — Да расточатся врази его… А-а-а!!!

Ходуля обо что-то запнулась. Краем глаза Раду увидел шмыгнувшего в кусты кота. Помянув нечистого и его родительницу, он выпустил из рук ходули и полетел прямо на злодейку. Истошный вопль закончился коротким "ик!", и Раду совершил мягкую посадку. По счастью, бабища была на полголовы выше его, а ее телеса могли бы послужить любовной площадкой для средних размеров слона. Раду скатился с нее, чудом успев сбросить загоревшийся балахон. Старуха была в отключке, и "призрак ночи" с облегчением вздохнул.

— Шевелись же! — прошипела Дракушор, торопливо подбирая уцелевшую маску. И они рванули в дом.

Пока Дракушор выводила перепуганных сирот из жалкой комнатенки, где те спали на тощих соломенных тюфяках, брошенных на пол, Раду успел напялить маску и улечься в постель хозяйки, натянув одеяло. Его так и подмывало расхохотаться. Детские голоса удалялись, он был уверен, что Дракушор приведет всех на мельницу в целости и сохранности. Пришлось лежать довольно долго, прежде чем он услышал одышливое дыхание и шаркающие шаги.

— Господи Иисусе, ик… — слезно причитала Амалия. — Да за что же… господи Иисусе… ик!

"Ах ты, подлая дрянь, — мрачно подумал Раду. — Еще и спрашиваешь, за что? Ну так получишь сейчас, ведьма чертова!"

Он медленно поднялся и уставился на нее через узкие прорези в маске. Старуха застыла у стены, взвыв и закрыв лицо руками. Она беспрестанно икала и перемежала икоту обрывками молитв.

— Ты великая грешница! — прогудел Раду в рупор. — Господь послал всех демонов Ада, чтобы покарать тебя! На колени, старая грымза!

Это было все же чересчур. Слабо икнув в последний раз, та сползла по стене и брякнулась в обморок. Раду спрыгнул с постели, подошел к ней и поднес руку к носу и рту. Она дышала. Сплюнув, он стащил маску и вышел из комнаты.

Кровь не водица

Дракушор проспала весь следующий день и всю ночь, и пробудилась только утром второго дня. Ее сладкий сон прервал Марджелату, который вернулся из поездки, и теперь, стоя на пороге, с удивлением смотрел на детский табор, расположившийся в небольшой хате. Малышня лежала, сидела, играла на всех горизонтальных поверхностях, включая вытянутые ноги Раду, дремавшего в уголке. Впрочем, детишки, отмытые и переодетые в чистое, выглядели абсолютно счастливыми, а старшая девочка, пригожая, с длинной темной косой, помогала Катинке сажать в печь хлеб.

— Что за бедлам творится в городе? — задумчиво поинтересовался Марджелату, оглядев притихшую детвору. — С утра в жандармерию заявилась старая Амалия и объявила, что призраки ночи унесли всех ее подопечных. Город гудит и судачит, кто же явился к ней. Вилара рвет и мечет, потому что слухи о призраках дошли до отца Феодосия, тот заявился к господарю и потребовал провести крестный ход вокруг Бухареста. И ладно бы просто крестный ход, — он усмехнулся. — Старый святоша хочет, чтобы все придворные, включая дам, надели дерюгу и шли босиком.

Катинка, стоявшая у печи с противнем в руках, хихикнула. Дракушор потянулась и зевнула, демонстрируя коварные ямочки на щеках. Ее голова по-прежнему напоминала спутанное мочало, но выглядела она довольной.

— Не знаю, кто там явился к этой стригоайке, но она точно получила по заслугам, — откликнулся из угла Раду. Марджелату кивнул, прошел к столу и уселся на скамью, закинув ногу на ногу.

— Ну что, собирайся, Зайчик, поехали.

Раду без лишних слов вскочил и подошел к Тинке.

— Ну что, поцелуешь на прощание? — он приобнял мельничиху за талию.

— Поешьте сначала, — отозвалась та, отставляя противень и снимая с полки крынки с молоком и творогом. — А там и дальше пойдете. А пока есть будете, ты расскажешь подробнее, что там в городе, — обратилась она к Марджелату.

Дети уже вовсю уписывали творог и молоко, их перемазанные мордашки сияли.

— Выкладывай давай, драгоценный мой батюшка, — Дракушор взобралась на колени Раду и уставилась на отца сощуренными глазами. — Что там отмочила эта старая дрянная кобыла?

— Так нечего рассказывать, — пожал плечами Марджелату. — Ее упекли в дом призрения, потому как рассудком тронулась. Все говорила, что детей черти унесли, призраки. Да икала все время. А люди… им много ли надо? Чудо оно и есть чудо, от Бога ли, от дьявола, неважно, — с усмешкой докончил он, погладив сидевшего рядом конопатого мальчишку по рыжей головенке.

— Ешьте уже, парни, — Катинка поставила перед обоими по полной миске творога и крынке молока. — На голодное брюхо и дорога скучная.

Она подошла к Раду и взъерошила его серую шевелюру.

— Жалко отпускать тебя, да что поделаешь. Но ты помни все же, что здесь тебя всегда ждут. И я, и детишки мои, все тебе рады...

Она отвернулась, чтобы скрыть слезы.

Через час два всадника выехали с подворья мельничихи на деревенскую дорогу. Солнце было уже высоко, до столицы быстрым галопом не больше часа. Но Раду то и дело поворачивался, глядя на россыпь маленьких фигурок, провожавших их с Марджелату.

— Эх, что за девка! Другой такой на свете нет, — мечтательно произнес он. — Так что там за дело в городе, Марджелатуле?

— Есть одно, — Марджелату усмехнулся, пуская коня вскачь. — Не хочется тебе уезжать?

— Да все одно ж уеду, — пожал плечами Раду. — А дочка твоя получилась — что надо. Твоя дочка, чертово семя.

Сзади послышался перестук копыт, и они обернулись, в изумлении глядя на несущуюся по дороге Дракушор верхом на сивом жеребчике. В седле она держалась не хуже отца. Колтун на ее голове развевался темным знаменем.

— Губа, стой! — выдохнула она, поравнявшись с ними. — На вот, Тинка передала тебе.

Она сунула в руку Раду мешочек, в котором что-то звякнуло.

— Это зачем? — вздохнул он, возвращая мешочек. — Оставь, я себе всегда найду, а ей теперь надо будет. Вон сколько ртов.

— Тут медь и пара лир, — сказала Дракушор, ухмыляясь. — Золото и все серебро я оставила ей, а это взяла. Только еще отдала за коня.

Она пришпорила своего жеребчика и двинулась по дороге вперед, обгоняя опешивших мужчин.

— Твоя кровь, — пожал плечами Раду, перехватив страдальческий взгляд Марджелату и едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. — Ты и разбирайся.