Балаган

Бродячий погоревший, и прогоревший, театр, неделю без представлений,

есть нечего, пить, тем более. Все злые, хуже собак, и клянут свою горькую судьбу.

Труфальдино:

Уж третий день ни маковой росинки,

Хоть корку хлеба или сыра дали б мне.

Я спал с лица и в нём уж ни кровинки.

Дождь сыплет… Все мы по уши в дерьме.

Коломбина:

Ему б всё жрать… И без того всё плохо.

Размокла пудра… Эх, хреновые дела!

И эта тряская, в колдобинах, дорога.

Уж родила б, коли б беременна была.

Пантаклоне:

Да, родила б. Да только от кого же?

Кто только к ней не ходит… Ладно, всё равно!

И хоть была бы чуть по краше рожа.

Да бог с ней, с рожей! Вот, окончилось вино.

Вместе:

Сеньёры, сеньёриты, мы устали,

Нам холодно и мокро, вашу мать!

Быть может для кого-то в этом зале

Мы сможем нашу пьесу отыграть.

Панталоне:

Хотите, я сыграю на баяне?

Продам талант. Ну дайте четвертак!

А если водка у меня заплещется в стакане,

То я вам Баха забабахаю. Вот так!

Труфальдино:

Бабахнет Баха… Я спою вам серенаду!

Ну дамы, милые, ну дайте золотой.

Спляшу вам тарантеллу, если надо,

А Бах и Моцарт это всё отстой.

Коломбина:

Сеньёры, может кто-нибудь поможет

Несчастной барышне. Хотите, я спою?

А если что-нибудь иное мне предложит...

Я здесь как женщина, а не как столб стою!

Вместе:

Нет, тщетно всё, людей тут не бывает.

За что, о, боги?! Никому мы не нужны.

Ну почему вот так всегда бывает

С актёрами, что Мельпомене так верны?

Ну что, пойдём? Чего стоять на месте?

Сквозь дождь и грязь всё дальше побредём.

И может где-нибудь на этом свете

Мы всёже зрителей себе найдём.

Нет, не пойдём! Сыграем для себя мы.

Засветим сами для себя мы рампы свет!

Сыграем для себя мы жизни драмы.

Ведь жизнь — театр, как говорил поэт.