Сумерки человечности

«Я сыт по горло этой паршивой работой.

Знаешь, я бы уже давно наложил на себя руки, но здесь нет ружья.

Б… дь, даст мне кто-нибудь ружьё, верёвку или что-нибудь острое…»

(Апостол Пётр на вечеринке в честь юбилея Люцифера)

Формалин

Борис вот уже четвёртый десяток влачил своё бесполезное существование, уныло пропуская через себя необходимые для жизни питательные вещества и газы. Страдая высокоразвитой формой мизантропии, он ненавидел не только всех людей на земле, но и самого себя. Попробуйте задать русскому человеку вопрос — «Любите ли вы Питер?». Можно с уверенностью ожидать, что только четыре процента респондентов дадут отрицательный ответ. Неудивительно, что Борис входил в их число, ведь чтобы по-настоящему ненавидеть город, надо в нём жить. Дух просвещённой столицы, величественные архитектурные ансамбли, культурное наследие, поребрики — всё это только раздражало его. Прожив в городе 16 лет, он никак не мог свыкнуться с отвратительной переменчивой серой балтийской погодой, когда, даже прекрасным солнечным летним утром, выйдя на улицу, приходилось брать с собой зонт или дождевик.

Тем воскресным вечером, как, впрочем, и предыдущим, вот уже в протяжении многих лет, он отправился в Кунсткамеру. Поздоровавшись с бабушкой билетёром, которая, узнав его, приветливо улыбнулась, он, минуя остальные малоинтересные экспозиционные залы, поднялся на второй этаж и уверенным шагом проследовал в «кабинет натуралий»…

Липкая и чёрная гидра депрессии начинала обвивать его ноги уже в понедельник, ползла и скользила вверх, оставляя смрадные пятна на одежде и теле. К среде «шмазь», так он для себя прозвал это загадочное существо, поселялась в нижней части торса. Она сдавливала потроха Бориса, путалась, оставляя колтуны, в густой на кавказский манер растительности на животе мужчины, причиняла беспокойный дискомфорт, запустив несколько щупалец в трусы.

К пятнице тварь, продолжив движение, уже так обвивала грудь и шею бедного страдальца, что не было мочи ни дышать, ни проглатывать пищу. В такие минуты трудиться на благо динамично развивающейся коммерческой компании ему было просто невыносимо. Тогда он запирался в туалете, и, заглушая себя шумом воды из унитаза, стенал, метался по кабинке и рвал гидре щупальца, раздирая нежную кожу на шее, но они сиюминутно отрастали, как в той греческой народной сказке.

Всю субботу Борис, словно зомби, натыкаясь на углы, слонялся по квартире, лежал мясным мешком на диване, занавесив плотные шторы, вперив пустой взгляд в телевизор. Гаснущую искру жизни в нём поддерживали магазинная пицца и горькое пиво, да ещё несмелая мастурбация на картинки из раздела «Бельё» каталога «Отто» 1994-го года выпуска.

Только в воскресенье в Кунсткамере «шмазь» отступала, оставив после себя запах рвоты. И только в зале музея со всевозможными монстрами, мутантами, уродами и аномалиями в широких стеклянных колбах Борис чувствовал себя свободным и очистившимся, осознавая, что живёт, а не существует.

Это был самый лучший антидепрессант, его собственное изобретение, его мотиватор мотивации. Ведь, что так не бодрит и поднимает самооценку, как не созерцание бракованной человеческой продукции.

— Всё не так уж и плохо. Я еще тот чёртов счастливчик — думал он, и солёное счастье впервые за неделю стекало по его серому и небритому лицу…

Боря всегда и ко всему относился с недоверием. Вероятно, первопричину стоит искать в его детских воспоминаниях, когда мама впервые принесла домой мохнатый кокосовый орех. Весь вечер мальчик крутился вокруг него, предвкушая попробовать заветное кокосовое молоко. Но, на поверку, молоко оказалось сладковатой бесцветной жидкостью, что очень расстроило ребёнка. В бунтарском возрасте, когда максимализм в утреннем содержании мочи превышает допустимую норму, а чёрное с белым не имеют цветового градиента, он столкнулся с еще большим огорчением, так как, свойства многих продуктов, заявленные в телевизионной рекламе, попросту не соответствовали его ожиданиям. Например, популярный шоколадный батончик с нугой и карамелью, призванный снять усталость, действовал на Борю противоположным образом — ему хотелось спать, а от сладкого вкуса хотелось пить. Тогда, наступала пора очередного разочарования, ведь «Спрайт» совершенно не освежал, напротив, после него жажда мучила с удвоенной силой. Считая себя умным и одарённым человеком, он откровенно плохо учился, что только усиливало его когнитивно-диссонансное уныние. Боря, собственно, и закурил в 17 лет лишь по той причине, что образ небритого брутального ковбоя в шляпе с сигаретой «Мальборо» непременно гарантировал чувство свободы, уверенности в себе и успех у женщин. Прискорбно, но сигареты не сделали из него героя женских романов, что еще больше усилило недоверие ко всему и вся. В бога он, естественно, тоже не верил…

Если правильно предугадать время визита, то можно улучить момент, когда посетителей в зале Кунсткамеры не бывает. Умиротворяющую тишину нарушает только поскрипывающий паркет, в лучах приглушённого света кружат пылинки, а все пространство наполнено многозначительным сакральным смыслом. В такие мгновения немногие гости музея могут со скрипом раскрыть створы своей души, чтобы впитать в себя и ощутить благоговение, источаемое в этом храме богини Анатомии, надо заметить, одной из самых кровожадных в многочисленном пантеоне науки.

Выпотрошенные и замаринованные в мутноватой жёлтой жидкости, подсвеченные лампами дьявольские существа и гротескные препараты магнетически влекли к себе Бориса. За время несчётных посещений он успел в своём воображении со многими из них познакомиться, а для удобства даже дал некоторым своим любимцам имена и прозвища.

Вот кружат в танце “Шерочка с машерочкой” — сросшиеся в районе грудной клетки «сиамские близнецы».

Вот вытаращил единственный глаз циклоп Полифем .

А, вот русалочка Зоя — изувеченная сериномелией девочка.

Анэнцефалы, гидроцефалы, дети с жабрами, «волчьим нёбом», расщеплённым позвоночником были для него родней, чем немногочисленные родственники, друзья и коллеги.

Большинство необычных обитателей Кунсткамеры объединяло между собой то, что их родители были самыми что ни на есть добропорядочными католиками и протестантами. Они много работали, исправно посещали церковь и не злоупотребляли греховными наслаждениями, ну, разве что, кровосмешением! Да, кто в те смутные времена не смешивал свою кровь, предавшись, похоти на колючей соломе овинов, в полумраке вонючего хлева, в ворохе пропахшего рыбой тряпья или на шёлках будуара? Навечно заточённые в своих аквариумах, эти многосотлетние юные узники с деформированной плотью связывали свои беды, то с кознями цыган и евреев, то с ворожбой колдуниц, то с происками чёрных котов, жаб и глазливых соседей. Прокляты и мертвы...

Вдруг младенец с «заячьей губой», возле которого застыл наш протагонист, в своей стеклянной плаценте пошевелил пальчиками на руке, сложил дулю, и затем с невозмутимым видом втянул в себя плавающие в формалине петли кишечника. Борис остолбенел и ошарашено уставился на него, не веря своим глазам. Движения в сосуде вмиг прекратились. Он, постояв пять минут, собрался было уже уходить, решив, что это ему померещилось, как генетический монстр театрально повернул голову в его сторону, раскрыл веки и уставился на него безжизненными бельмами глаз.

Борис начал вращать головой из стороны в сторону в надежде увидеть еще кого-нибудь из посетителей, чтобы привлечь внимание и удостоверится, что это не галлюцинация или не разыгравшаяся паранойя, но на его беду в выставочном зале был только он один. К тому же к своему ужасу мужчина обнаружил, все соседние нерасчленённые человекоподобные экспонаты повернулись в его сторону и неотрывно наблюдают за ним.

Младенец приоткрыл рот, и вполне членораздельно, что, по мнению Бориса, было физически невозможным для его рта, лишённого зубов, произнёс фразу с заметным староголландским акцентом:

— In Nomine Dei Nostri Satanas, Luciferi Excelsi!!!

В тот же миг пугающие события лавинообразно захлестнули Кунсткамеру. Существа из остальных стендов начали бесперебойно галдеть на латыни подобие некоей молитвы. Множество голосов сплелись в режущую слух какофонию, которая породила странный сквозняк. Захлопали двери. Моргнул, а потом погас во всех помещениях свет. Где-то в темноте дико заверещала бабушка-смотритель.

Боря, затаив дыхание, замер в кромешной темноте, опасаясь, что если он начнёт двигаться, то непременно сослепу наткнётся на какой-нибудь стенд, и его заставят платить за ущерб штраф. Зубы предательски начали отбивать барабанную дробь.

Неожиданно все стеклянные колбы и сосуды лопнули и с дребезгом разбились, шумно вывернув своё содержимое вниз. Белые носки в сандалиях у Бори сразу намокли. Стараясь поскорей выбраться из этого кошмара, он начал в темноте по памяти двигаться в сторону выхода, ступая по битому стеклу, натыкаясь на какие-то мягкие куски, и балансируя руками, чтобы не поскользнуться на скользком полу. Борис почувствовал, как его штанина за что-то зацепилась. Он дёрнул ногу, пытаясь освободиться, но какая-то незримая сила не только удерживала его, но и начала тянуть в сторону. Вдруг острая боль пронзила левую голень. От неожиданности он потерял равновесие, поскользнулся и рухнул на пол. В темноте раздалось шлёпанье множества маленьких ног...

Красное стёклышко

Алина была немолодой двадцатишестилетней фертильной девушкой. Такое иногда встречается, когда биологический возраст индивида не поспевает за приобретённой мудростью, читаемой в усталых безвкусно подкрашенный глазах.

Если читатель мог бы вооружиться невообразимым зондом, проткнуть плоть Алины и посмотреть, что происходит у неё внутри, то он был бы, по меньшей мере, удивлён. Повсюду на её внутренних органах кишели паразиты. Сердце, печень и лёгкие были у них городами со всеми вытекающими социальными проблемами. Паразиты по автобану кишечника путешествовали, доставляли грузы и спешили по своим хозяйственным нуждам. Нет, это были не длинные белые отвратительные черви, которые Алина видела в телевизионной передаче про ужасы Африки, это были, скорее, многоруконогие маленькие человечки со смешным носом в виде хобота тапира. Удивительно, но они не причиняли девушке вред. Напротив, они постоянно что-то внутри неё строили и ремонтировали. Алина уже давно подозревала, что у неё рассосался аппендикс, теперь она умела сердцем чувствовать ложь, а её трубчатая женская мышца обрела исключительную эластичность.

Головной болью девушки было то, что ни один врач-паразитолог не обнаруживал у неё этих существ. В компании друзей, обычно, в лёгком подпитии она начинала откровенничать и рассказывать про свою проблему, но те только поднимали её на смех.

Начитавшись в интернете советов по борьбе с паразитами, Алина накупила всяких препаратов и, как-то раз решила устроить им геноцид, используя медикаментозное химическое оружие. Тотальному истреблению маленького народца должен был способствовать и голодомор, который она устроила, перейдя только на растительную пищу. Но, на её коварную агрессию жители-симбиоты ответили симметрично — они внутри Алины что-то сломали, и её месяц пучило и слабило.

Каждая женщина имеет интимный секрет. У Алины их было три.

Первый секрет заключался в том, что её «орган» не выделял тот самый секрет, что так необходим для устранения последствий трения при любовном акте. С этой сухостью Алина научилась справляться при помощи косметического вазелина с экстрактом ромашки, но ведь не всегда удобно носить с собой в дамской сумочке тюбик. Бывают и непредвиденные случаи, когда животная страсть побеждает предусмотрительность и осторожность. После таких срывов Алину несколько дней не покидали болезненные ощущения, но учёба на ошибках была не свойственна её натуре.

Второй секрет был не оригинален, как с печалью может заметить каждая вторая читательница, и заключался в том, что девушка не получала удовольствия от соития. Почему-то в фильмах для взрослых, которые она несколько раз видела, девушки кричали, стонали, запрокидывали голову и закатывали глаза. Алина, же во время секса ничего подобного не испытывала. Приятно и щекотно, вот как могла бы охарактеризовать она свою скудную гамму чувств.

Подруги-коллеги в курилке любили между сплетнями делиться своими половыми победами и достижениями. Одна как-то раз похвасталась, что пьяная на балконе своим предоргазменным воем разбудила в пять утра весь дом, а другая самодовольно поведала о том, что однажды на лестничной площадке, исполнив игру на мужской флейте, так возбудила свои эрогенные зоны в глубине глотки, что от удовольствия потеряла сознание и больно ударилась головой о ступеньку. Алина слушала эти истории, пачкая помадой фильтр «Vogue», хмурилась и сильно завидовала.

Может причина была в ней? Может с ней что-то не так? Может она не умеет в такие моменты расслабляться, а постоянно думает про свою некрасивую и волосатую родинку на спине, отвлекается на неприятный запах изо рта партнёра, стесняется специфических звуков?

Хотя её посещало предположение, что единожды она нечто подобное испытала. Дело было три года назад в санатории «Долина нарзанов», куда она была отправлена лечить минеральными водами желудочные колики, вызванные нерегулярным питанием всухомятку и увлечением диетами.

На вечерних танцах она сошлась с отдыхающим провизором из Калуги. Той жаркой цикадной ночью Алина, одуревшая от чачи и запаха цветущих магнолий, погребённая разгорячённым мужским телом в продавленную и скрипучую кровать, испытала нечто столь приятное, что в пароксизме удовольствия издала несколько утробно-горловых звуков. Позже, анализируя ситуацию, она связала эти ощущения и сумеречность своего сознания с пятью странными гомеопатическими таблетками, которые её уговорил проглотить красавец мужчина.

Третью тайну она готова была забрать с собой в могилу. Это её пугало, тревожило, но иррациональное патологическое и притягательное желание повторить это вновь и вновь было выше здравого смысла. Дело в том, что под подушкой она хранила красное стёклышко. Обычное стекло красного цвета, осколок светофильтра, который она когда-то подобрала на улице. Читателю может показаться, что кусок стекла под подушкой служил оружием самообороны, но истинное его назначение было не в этом. Если Алине удавалось привести домой мужчину и заняться с ним любовью, то в тот момент, когда гость в момент кульминации, зажмурив глаза, нависал над ней, готовясь оросить перламутром страсти, её лицо и грудь, женщина незаметно доставала из-под подушки заветное стёклышко и начинала смотреть сквозь него.

В такой момент комната окрашивалась в красный цвет, и всё происходящее принимало возбуждающий зловещий вид. Главная роль в этом инфернально-красном действе отводилась её половому партнёру, вернее, его органу любви. Борясь со страхом быть застигнутой врасплох, Алина концентрировала свой взгляд на таинстве извержения.

Еще по школьному курсу истории она помнила про трагическую участь города Помпеи. Теперь у неё на глазах мужской Везувий, сотрясаясь, выбрасывал на неё потоки горячей красной магмы.

— Ну и что тут такого? Может Алина с детства мечтает стать вулканологом?! — резонно заметите вы.

Нет, друзья! Если при своих первых наблюдениях она находила в этом процессе невинные и познавательные аналогии с вулканом, то уже на протяжении последних нескольких лет красное стёклышко извлекалось только для одной цели.

Семя любовника через окрашенное стеклышко выглядело как кровь! Красная густая кровь вытекала толчками из чресел мужчины. Алина с торжеством самки богомола наслаждалась его корчами и предсмертной агонией: «Это я ёго убиваю, это из-за меня он теряет драгоценную живительную влагу», — думала она. С каждой каплей он слабеет, как поросёнок, которого на глазах пятилетней Алины трёхгранным ржавым штыком заколол в сердце дедушка.

Быстро пролетали секунды представления в багровых тонах, стёклышко вновь пряталось под подушку, монохромный чудной мир рассеивался, как, впрочем, и таинство мужской кровопотери…

Алина любила ходить на баскетбольные матчи, когда приезжали иностранные команды. Игра её мало интересовала, всё внимание девушки было приковано к игрокам африканской внешности.

Билеты в первые ряды продавались по баснословным ценам, и достать их было очень сложно, но овчинка стоила выделки.

Необычная болельщица с первых рядов восторженно рассматривала бугры мышц на поджарых двухметровых атлетических телах игроков, наслаждалась эбеновой цветом кожи, иногда её обоняние ловило мимолётный мускусный запах неведомых мужчин. С «дарвинистским» любопытством изучала она их лица с широкими приплюснутыми носами, тяжёлыми надбровными дугами, толстыми, словно от ботокса, губами…

Сегодня Алина на работе весь день была сама не своя, — рассеянно слушала коллег, опрокинула на юбку кружку кофе и забыла сдать отчётность. Алина всем своим естеством предчувствовала, что этим вечером случиться что-то очень важное и особенное в её жизни.

Баскетбольный матч закончился, болельщики практически разошлись, когда она, сама удивляясь своей храбрости, прошла в служебные помещения спортивного комплекса. Поблуждав по коридорам, Алина остановилась возле двери мужской раздевалки, из-за которой доносилась иностранная речь. Её воображение рисовало потных и усталых чёрных мужчин, которые с радостью в голосе обсуждали недавнюю победу. Она стояла на ватных ногах, прислонившись к стене, и слушала через дверь гулкие и басистые голоса, чесночный пот стекал под блузкой, от волнения щёки стали буженинового цвета, по телу пробегала нервная дрожь.

Решительным движением Алина распахнула дверь раздевалки. На неё уставилось больше дюжины пар первобытно-карих глаз. Многие негры-баскетболисты стояли или сидели на лавках абсолютно голые. Алина сконфуженно пробормотала: «Гуд монинг, май нейм ис Алина», — и сделала шаг вперёд…

Чья-то шоколадная лапа с рыжими волосами цвета молодого орангутанга услужливо захлопнула дверь и провернула замок.

Жучок

Олег Петрович работал начальником отдела материально-технического обеспечения в одной крупной производственной компании. Невысокий, крепко сложённый, пузатый и рано поседевший мужчина лет за пятьдесят сидел в своём кабинете и страшно матерился в телефонную трубку.

Матерился громко, яростно и изощрённо. Волны ненормативной ярости прошибали тонкую офисную дверь, гулким эхом неслись по коридорам, заставляли краснеть от стыда молодых девчонок из бухгалтерии. Среди ругательств, адресованных невидимому телефонному оппоненту, с завидной периодичностью звучали явные угрозы анального изнасилования кран-балкой и прочими промышленными устройствами и агрегатами. Кузнечным вербальным молотом он чеканил и через слово повторял своё фирменное ругательство — «гандон», кстати, именно за это слово сотрудники его за глаза прозвали — не Олег Петрович, а Гандон Петрович.

Всё дело в том, что необходимый предприятию металл карагандинского металлургического комбината, был не только не отгружен в срок, но и застрял где-то по вине железнодорожного перевозчика. Это была не первая и не последняя катастрофа, после которой несколько недель у Петровича кололо в сердце.

На конце провода раздались гудки. Олег Петрович красный, как упаковка «Kit Kat», сидел и, словно после эпилептического припадка, удивлённо и непонимающе смотрел на заплёванный монитор компьютера, рваные клочки бумаги и изломанные остовы шариковых ручек и карандашей. Словно Буцефал после битвы при Гавгамелах, он шумно выпускал из ноздрей воздух, пытаясь вернуть работе сердца прежний ритм, постепенно раздутая от аффекта шея стала приобретать здоровый вид, а яремная вена перестала пульсировать.

Вдруг зелёнобрюхая крупная муха перестала биться об оконное стекло кабинета и, сделав круг, села на увесистый металлический дырокол на столе. Со стороны могло показаться, что муха хаотично двигает лапками, но Олег Петрович, как бывший военный, своим наблюдательным взглядом заметил необычность в её движениях. Муха попеременно поднимала то переднюю пару лапок, то среднюю, то заднюю, как еврей с пейсами, кланялась вверх вниз и не сводила с него фасеточный взгляд. Раздумав её убивать, Петрович наклонился к мухе и начал с любопытством разглядывать её вблизи. От такой дерзости муха даже не дёрнулась, продолжая исполнять свой странный семитский танец. Внезапно насекомое странно подогнула под себя брюшко, выпустив в лицо человека, струю искрящейся пыльцы.

Олег Петрович, чуть не опрокинув стол, рефлекторно отдёрнулся назад и принялся громко чихать. В глазах закружились мушки и стрекозы, пространство комнаты начало спиралевидно трансформироваться вокруг него в полупрозрачный кокон. Чихнув тридцать шестой раз, Олег Петрович поплыл и перестал реагировать на раздражители окружающего мира…

Олежка, как и все мальчишки своего возраста, был садистом. Раздавить лягушку, пнуть ногой кошку или бросить в дворовую собаку камень было так же просто и естественно, как помочиться в чужом подъезде или измазать собственными экскрементами дверную ручку противной соседке. Сейчас сложно понять, почему он это делал. Можно попытаться взвалить ответственность за его злые поступки на неблагополучие в семье, на отчима, колотившего мать, на низкую самооценку и тому подобное, но в те годы школьных психологов не было и автор не ставит перед собой цель усадить мальчика в кресло психоанализа. В его дворе практически все мальчишки были жестоки с животными и птицами. Обыкновенная детская жестокость.

Мальчик Олег выделялся среди сверстников своим увлечением насекомыми. Нет, он не был юным энтомологом, подражателем Паганеля из «Детей капитана Гранта». Он не пропадал на каникулах в деревне у бабушки, накалывая на булавки бабочек и долгоносиков, чтобы похвастаться осенью в школьном классе своим альбомом натуралиста. Олег был инсекто садистом.

В представлении мальчика каждый муравейник представлял собой вражеский город, который любой ценой нужно было уничтожить. Для этих целей идеально подходили спички и выброшенная неизрасходованная банка с краской или эмалью. Смотреть на то, как в панике бегают, пытаются спасти куколки и скукоживаются в пламени насекомые, было нестерпимо приятно. Ощущения радости и величия душили паренька. Вот он Олег — победитель, творящий грязными пальцами с заусенцами правосудие и новый порядок.

Если не удавалось обнаружить муравейник, то Олег находил муравьиную тропу с бегающими маленькими тружениками, перетаскивающими крошки и миниатюрный строительный материал. Теперь перед ним была важная вражеская транспортная артерия, на которую была готова спикировать авиация. Для этих целей Олег находил пластиковые бутылки и полиэтиленовые пакеты, насаживал или наматывал их на палочку, поджигал, и вот уже советский бомбардировщик был готов сорвать планы фашистских гадов.

Голубоватое пламя охватывало помойные полимеры, пластмасса шипела, плавилась, пузырилась и каплями напалма, издавая свист, стекала на землю. Олежка, представляя, что он фронтовой лётчик, направлял огненную струю на беспомощных муравьёв. Тиу, тиу, тиу — издавали падающие нитями горящие капли, дым разъедал глаза, земля горела и дымилась, а военная дорога была усеяна впаянными в пластмассу трупиками врагов.

Обычно после таких карательных миссий вся одежда мальчика была в застывших каплях пластика, а на руках краснели небольшие пятна ожогов. Позже, хвастаясь очередной победой над членистоногими, Олег всем демонстрировал наполненные серозной жидкостью волдыри, а мальчишкам помладше даже можно было их почтительно потрогать.

Не счесть выдумок и развлечений у Олега. Можно поймать муху или паука-сенокосца, тот, что с длинными лапками, а потом по очереди оторвать им конечности и наблюдать за их беспомощностью. Можно взять увеличительное стекло и, как инженер Гарин из фильма, насквозь прожигать мокриц и божьих коровок. Можно отыскать в траве парочку размножающихся жуков-пожарников, накрепко сцепленных своими брюшками, а потом с силой потянуть их в разные стороны, чтобы у них вылезли внутренности. Можно часами стоять и давить каблуком сандалий ос, слетающихся на огрызок арбуза. Если осторожно слить в баночку кислоту, которую мама хранит под ванной, чтобы чистить от налёта унитаз, то в неё можно бросать всякую маленькую живность, смотреть, как она отчаянно возится в кислоте, а потом растворяется до прозрачных хитиновых оболочек. А когда никого нет дома, забавно положить на газовую конфорку отвратительную уховёртку, зажечь огонь и смотреть, как она первые секунды бегает внутри огненного кольца, а потом вонюче потрескивает.

С нескрываемой радостью дожидался летом юный Олег того часа, когда картофельную ботву накрывала армия колорадских жуков. Мальчик брал литровую банку с крышкой и выходил на охоту. Облазив все соседские огороды в частном секторе, он заполнял банку доверху копошащейся биомассой и нёс свой урожай смерти на пустырь. Теперь необходимо изготовить карательный инструмент. Для этой цели он заранее собирал куски алюминиевой проволоки. Сидя на корточках, он одни куски затачивал об асфальт до остроты вязальной спицы, из других кусков, расплющенных камнем и заточенных, он делал скальпели и ланцеты, остальная проволока шла на изготовление всевозможных крючков, которые в обязательном порядке были представлены в инвентаре Йозефа Менгеле.

Акт тотального умерщвления колорадских жуков обычно происходил на широком потемневшем пне. Своими инструментами, как заправский инквизитор, он протыкал, расчленял, обезглавливал, четвертовал и всячески калечил вредителей из Колорадо. Если бы жуки могли издавать звуки, то их стенания разбудили бы вечный сон всех усопших на этом пустыре котов, попугайчиков и хомячков, но насекомые обречённо молчали и только цеплялись лапками за собратьев по бойне, когда их по очереди извлекали из банки. Обычно, последняя горсть жуков подвергалась колопосажению, так как фантазия мальчугана попросту исчерпывала себя.

Словно валашский Цепеш, Олег взирал на творенье рук своих, на десятки шевелящих лапками пронзённых смертельным алюминием и воткнутых в трухлявый пень насекомых, на жучиное месиво с полосатыми обломками крылышек, на свои измазанные ядовито-оранжевым соком руки. Мальчик стоял и улыбался. Из уголка рта стекала тонкая струйка тягучей слюны…

Олег Петрович сглотнул слюну. Во рту стоял неприятный металлический привкус. Странный вызванный мухой морок, рассеялся, а с ним и дурные воспоминания детства. Начиная приходить в себя, Петрович с удивлением обнаружил, что он стоит на корточках посреди кабинета. Мужчина попытался подняться на ноги, но какая-то сила удерживала его в горизонтальном положении. И тогда он с ужасом увидел, что за метаморфозы произошли с его телом — руки и ноги выглядели, как гигантские членистые лапки насекомого, одежда, как на оборотне, порвалась и свисала лохмотьями, а невероятно раздутое матово-чёрное бочкообразное тело продолжало ритмично увеличиваться в размерах. Он попробовал закричать, но услышал только стрекотание. Олега Петровича охватила паника. В клубке спутанных мыслей отчётливо прослеживалось беспокойство за его материальное благополучие: «Неужели моя квартира, коттедж, недвижимость в Болгарии, два иностранных автомобиля больше не будут мне принадлежать? Кто получит вместо меня две круглые суммы последних «откатов», моего вознаграждения от поставщиков сырья? Деньги, деньги, что будет с моими деньгами?»

Клубок вконец запутался и сжался до величины грецкого ореха, когда Олег Петрович почувствовал, что уже теряет рассудок. Но, именно, в этот момент произошло озарение, весь хаос мыслей сам по себе разложился по полочкам, исчезло прежнее стяжательское восприятие. Озарение связано было с тем, что запертый в панцирь насекомого мужчина перестал себя ощущать человеком. В голове было пусто, а на сердце легко. Олег Петрович, окончательно утратив человеческие формы, успешно превратился в Скарабея, которого в простонародье зовут жуком-навозником.

Новые глаза Скарабея Петровича видели плохо и размыто, поэтому он по-жучиному понюхал воздух, вернее сказать, поводил из стороны в сторону усиками. О, этот чудный и невидимый мир запахов! С непривычки жук даже впал в некое подобие ступора: в кабинете отчётливо и резко воняло новое ковровое покрытие пола, неприятный запах доносился от принтера, странное амбре исходило из шкафа, где прежний хозяин хранил бутылки с алкоголем для себя и особых гостей, в мусорном ведре кислил контейнер с остатками вчерашнего оливье.

Но, эти запахи гостю были совершенно не интересны. Благоухание нечистот, вот что теперь ласкало обоняние новоиспечённого Скарабея: где-то под потолком в вентиляционной трубе истлевала дохлая мышь, в соседнем кабинете через стену на ком-то было несвежее нижнее бельё, но сильней всего запах доносился из ближайшего туалета. Густой, смрадно-пьянящий, тяжёлый аромат разносился из уборной по всему этажу, стелясь и проникая в каждое помещение. Букет был столь сложен и разнообразен, что навозный жук не сразу определил из каких, женских или мужских, кабинок наиболее аппетитно пахнет.

Через бескрайнюю и чистую степь сознания на Скарабея Петровича неумолимо накатывал огромный паровоз инстинктивного зова. Зова-желания забраться в туалет, собрать все доступные там фекалии и слепить лапками самый большой навозный шар, который будет принадлежать только ему.

— Дерьмо…Шар…Катить…Моё!!!...

После обеденного перерыва в кабинет случайно заглянул коллега и, обнаружив гигантского жука, своим криком поднял всю контору. Наряд милиции, вызванный разобраться со странным гостем, был шокирован происходящим и, когда аномальный скарабей начал себя вести агрессивно, не нашёл ничего лучшего, как расстрелять его из табельного оружия. Служба дезинсекции обработала кабинет едкой химией, завернула Скарабея Петровича в ковролин и вывезла в неизвестном направлении. Да, об этом даже в газетах писали…

Стояла сусальная осень. Пьянящий запах прелой листвы навевал минорное настроение. В четверг было особенно тихо, словно умалишённый до этого стучал кулаком по клавишам рояля, но утомившись, бросил своё громкое занятие. Вся земная живность увлечённо замерла в ожидании. Через верхние слои атмосферы, оставляя широкий дымный след, начинала падать пылающая Звезда Полынь…

тоскливая осень 2013