Встречный ветер

Встречный Ветер

«Война превращает в диких зверей людей, рожденных, чтобы жить братьями.»

Вольтер

Над городом Ипр, что в Бельгии, утром 22 апреля 1915 года Солнце восходило ленивее обычного, а Встречный Ветер, наоборот, дул со всем усердием. Светило словно утомилось смотреть на множество своих подданных-человечков, которые уже целый год чего-то не могут поделить и все играют в войнушку. Но сегодня у Солнца было хорошее предчувствие — его приход впервые за долгое время не был встречен оркестром из артиллерийских залпов и хором ружейных выстрелов. Светило словно лишилось своей былой лени и со всем усердием пыталось восходить быстрее, чтоб обрадовать всех тех человечков в забавных цветных костюмчиках тем, что новый день обещает быть спокойным и, возможно… мирным.

— Да, это точно то, ради чего стоит хорошенько постараться, — решило наконец Солнце и грациозно и даже с некой помпезностью появилось из-за горизонта.

Первые же лучи Солнца ударили Жюлю в глаза и пробудили его этим ударом ото сна. Резко раскрыв глаза, словно его и в правду ударили, Жюль потянулся и попытался вспомнить, что было вчера. Результатом этих вспоминаний было то, что вчера, как и много дней подряд, были серое небе над головой, грязь под ногами, в которой можно утонуть, свистящие над головой как маленькие птички колибри пули, артиллерийские канонады и расхаживающую по полю боя Смерть — Война, одним словом. Великая Война, как еще на свете не бывало. Для Жюля Война была связана с еще одним словом — расставание. Его жена, немка Гертруда, была выдворена из Франции на следующий же день после появления в руках у Жюля газеты с заголовком «Война объявлена!» и повестки. С тех пор Жюль так и не получил ни одного письма от жены. Но, по его словам, «Она то мне каждый, слышите?! Каждый день письма шлёт! Это у них там в Германии ихняя почта ужасная просто, да! Вот письма, по этой ужасной ихней почте и не доходят.» Возродив в памяти образ своей ненаглядной белокурой и синеглазой красавицы, он улыбнулся — эти воспоминания помогали ему не сойти с ума в сером мире войны.

Потянувшись вновь, Жюль бросил взгляд на свои руки — они были все в морщинах, как у старика, а въевшаяся в кожу грязь сделала их пепельно-черными. Увиденное потрясло его настолько, что он закрыл глаза, потряс головой и попытался прийти в себя — это не могут быть его руки…

Не помогло. Руки все так же были прикреплены к туловищу и полностью подчинялись всем командам солдатского мозга.

— Должно быть, мои, мои то руки мне взрывом оторвало. Или еще что-то с ними очень плохое сталось, и их проще было отрезать и чьи-то чужие, вовсе не мои, руки пришить вместо. Мои такими черными, такими грязными в жизни то не были. Да и я не такой старый, чтоб иметь на руках столько морщин… Да, так точно все и было: мои отрезали, а эти, вовсе не мои, пришили вместо, — так рассудил солдат 20-го корпуса 2 армии Франции.

И от рассуждений этих ему стало спокойнее и даже немного радостнее на душе. Дальнейший осмотр тела не вызвал Жюля никаких потрясений — оно было полностью его, кроме этих рук.

Когда осмотр был завершен, на Жюля внезапно нахлынуло чувство невероятной и необъяснимой тревоги, словно у него что-то пропало и только сейчас он сумел это обнаружить. Поглядев по сторонам и прислушавшись, он понял, что у него пропало — звуки… Вокруг не было слышно совершенно ничего, словно за его ночным убежищем и не существовало никогда Войны. Первой мыслью солдата было, что он оглох от постоянной пальбы и взрывов, или, как сказали бы заумные и нудные врачи — «Контузило вас, голубчик, на оба уха». Для проверки этого он осторожно выглянул из траншеи, в которой уснул, и ожидал уже увидеть летящие во все стороны комья грязи от взрывов снарядов и падающие тела солдат. Но… ничего этого на поле сражения не было — оно совершенно такое, каким оставалось вчера в кроваво-алых лучах заходящего Солнца. Только лишь Встречный Ветер перегонял по полю комья грязи. Увиденное поразило Жюля донельзя и породило в мозгу две воюющие идеи — ночью Жюля убили, и он где-то далеко ожидает приговора, или просто Война кончилась. Обе эти мысли Жюля радовали и заставили его лицо расплыться в довольной улыбке.

Но свисток командира, который говорил о начале нового военного дня, вернул Жюля с небес на изрытую окопами землю.

Вот он уже вместе с коллегами по фронту не своими этими руками перешнуровывает ботинки, перематывает ткань вокруг голени, чистит и смазывает винтовку. Проверяет, как и все, сколько осталось воды во фляге и в каком состоянии его ранение, полученное месяц тому назад. И все это делается словно на автомате, словно мышцы сами помнят, что так надо, пока мозг витает в облаках и тешит себя идеей, что «Война, Война то кончилась уже, иссякла вся и сейчас командир объявит нам всем эту радостную новость».

Но в планы командира ничего подобного не входило. Потому свисток еще раз, надрываясь из последних сил, издал оглушительный свист и привлек внимание солдат. Командир по фамилии Бонне велел строиться и произвести расчет. Не досчитавшись пятерых, Бонне недовольно пошевелил усами, крякнул и сказал, что такие потери неприменимы при нынешнем положении дел. И добавил, что не к чему сейчас геройствовать — сейчас жить надо. Получив в ответ дружное и немного уставшее «Так точно», взгляд у Бонне подобрел, а с губ через решетку усов прорвалось «Да сохранит Господь ваши жизни!».

Получив это напутствие, вся дивизия похватала каски, винтовки, прочую амуницию и уже через пару минут была в полной боевой готовности. В образовавшейся кромешной тишине все были напряжены, все вслушивались в малейшие шорохи и ждали.

«Бах!», — раздался первый за все утро выстрел — генерал дал сигнал о том, что корпусу пора на работу — в бой. В бой за Родину, за семью, за самих себя!

От выстрела Солнцу стало плохо, словно пуля поразила его сердце и разорвало это сердце в клочья. Светило даже как остановилось на минуту в оторопение и непонимании, как люди еще не устали воевать друг с другом. Прежняя лень вновь нахлынула на Солнце из-за этого, и оно вновь медленно поползло вверх, опечаленное увиденным и услышанным.

Вот ведь глупое Солнце! Как можно но понимать, зачем люди воюют? Все же очень просто — пара-тройка человек на самом верху чего-то не поделили. А так-как драться своими руками неприлично в обществе, они выискивают повод чужими руками подраться. Да и не только подраться, а еще и пользу от драки урвать. А когда повод найден, набирают руки-армии и давай махаться. А как руки заканчиваются, так на мир идут. Глупые и безжалостные люди там наверху живут. А Солнцу эта жестокость и глупость чужда и противно. Как хорошо, что оно не человек!..

«Бах!», — услышав выстрел, раздавшийся громом средь поля битвы, Жюль закричал, срывая голос «Урааа!..». Крик подхватило два человека, три, пять, десять… Весь корпус уже рвет глотки этим криком и выбегает, выползает, выпрыгивает из окопов и бежит вперед — на врага. И каждый, даже самый миролюбивый солдат, от этого крика в глубине души желал убить врага, напоить свое оружие и жестокость сладкой вражьей кровью. Но перебегаю из окопа в окоп никто не могу увидать н одного немца; ни одной остроконечной каски не выглядывало из укрытий. Только лишь странное зеленое облако медленно и вальяжно двигалось в сторону корпуса, подгоняемое Встречным Ветром.

Увидев впереди только это зеленое облако, Жюль очень обрадовался: по своей натуре он человек миролюбивый и каждое вынужденное этой Войной убийство давалось с трудом и рвало душу на мелкие лоскутки.

— Может, это знак отступления такой? Ну как белый флаг там… Пустили, значит, это облако в нас, а сами деру дали, пока облако их бегущих скрывает. Еще и цвет такой ядреный выбрали. Может и в правду Война, ну… кончилась? — от таких мыслей голова у Жюля закружилась, и он остановился.

Он остановился, и словно у всего корпуса голову вскружило — все начали останавливаться. А облако все так же вальяжно и неторопливо приближалось, становилось больше. Все головы остановившихся были направлены в сторону облака, а в глазах только и читался один общий вопрос «Что это?». Но крик Бонне привел по крайней мере дивизию в чувства. На этот раз уже без «Ура» и не с таким энтузиазмом дивизия, а в след за ней и корпус двинулись вперед.

Поравнявшись с облаком, первая шеренга смело шагнула в него. На удивление этой шеренги и всего корпуса, ничего страшного при этом не произошло. Примеру первых последовали и все остальные. Теперь весь корпус погряз в этом странном, пахнущем чесноком облаке.

Жюль достаточно быстро оказался в первых рядах людей-ледоколов, пробивающих путь тем, кто за ними следовал. У каждого из этих ледоколов были свои причины оказаться первыми: кто-то жаждал поскорее убить уже кого-нибудь, другой просто хотел скорее выбежать из этого треклятого облака. У Жюля тоже были причины — он хотел увидеть бегущих в страхе немцев — увидеть своими глазами конец этой войне. Одна только мысль об этом давала его уставшему и изможденному телу невероятные силы.

Но ни спустя пять минут, ни спустя десять облако все не кончалось и даже о таком не думало. У Жюля, который в своем порыве увидеть конец войне оказался самым первым, к тому времени словно песка насыпали в оба глаза — они пересохли, в них что-то сильно мешалось и никак не выходило, слезы текли струйками из глаз. Жюля это не останавливало. Как и то, что в этом тумане из зеленого чесночного газа он давно остался один — остальная часть корпуса разбрелась по всей площади облака и отстало.

Прошло еще минут десять. Никаких признаков окончания облака, как и присутствия здесь немцев все еще не было. Немцы словно под землю провалились ко всем чертям, оставив за собой только это облако. Жюль бы этому порадовался, если бы ему не было так плохо — глаза начали слепнуть, неприятно ощущение в глазах переродилось в жжение, особенно левого глаза, в горле тоже жгло, дышать становилось трудно, облако словно начинало давить на солдата ос всех сторон, прижимая к земле и вдавливая в нее.

Спустя еще долгих пять минут Жюль уже не шел — полз. Облако начало брать верх и все давило. Левый глаз ослеп окончательно и видел лишь тьму, правый еще боролся. Дышать было невозможно — эта чесночная дрянь словно выжигала горло изнутри. Но желание увидеть, как эти проклятые немцы бегут к черту в свою Германию, было сильнее всего в этом солдате. Потому он полз и полз в тот конец облака, где для него были эти самые бегущие фрицы.

И эти самые фрицы побежали. Сначала одна тень мелькнула впереди. Потом еще одна. Постепенно тени собирались в стену и бежали очень решительно и быстро. Но только вот не от Жюля, а к нему…

Солдата охватила паника, он потянулся за спину, чтоб взять винтовку. Еле перекинул ее стволом вперед. Поднял голову, чтоб прицелиться и увидел его — черная фигура, вырвавшаяся из стены, возвышалась над ним. Этот образ навсегда въелся в память Жюль: вместо лица у фигуры было подобие лошадиной морд с торчащим изо рта шлангом; на конце шланга болталось подобие небольшой мина; вместо глаз — два стекла, сверкавших ярко-алым цветом; из головы словно рога росло острие на шлеме; все фигура как в плащ, завернута в зеленую дымку.

Понаблюдав за тщетными попытками солдата перезарядить ружье, фигура выбила у него из рук винтовку и продолжила наблюдать. Спустя долгую минуту она пнула Жюля в бок, перевернула его лицом вверх, зловеще хохотнула и протянула солдату руку.

— Это демон пришел меня в Ад забрать! Даже лицом вверх перевернул, чтоб дух легче исходил — произошло озарение в мозгу Жюля, а губы зашептали: «Господи, спаси и сохрани! Господи, спаси и…»

«Бах!»

Над Ипром прогремел второй за все утро выстрел, который тут же унес прочь Встречный Ветер.