Лена

Лена.

Окоп. Совершенно иррациональное зрелище: посреди города, возле дома — и вдруг окоп. Это мой. Наша часть занимает весь район, но далеко не отойдёшь: постоянная готовность означает время занятия своей позиции в течение пяти минут. Сплю в ближайшей квартире, ем в кафе за углом — оно для всех, мы только присматриваем. Патрулей много, но всё же… Здесь есть вода и топливо. Скоро, через неделю, меня сменят.

Сделали просто: навесили какую-то здоровую фигню на экскаватор да и вынули половину тротуара на метр вглубь. Потом наискось подкопались вниз под дорогу — вот вам и окоп, и щель от обстрела. Трубы здесь, правда. Ничего не сделаешь. Прямо рядом здоровенное колено газопровода, а над головой, когда лежишь и слушаешь свист осколков, журчит вода. Всё это хозяйство в такие моменты, конечно, отключают, но чёрт их знает! Привык. Уже и срез асфальта родной, и детишки, которые залезают сюда, чтобы не было так страшно, когда глушат из гаубиц, и за обедом всем приятного аппетита желаешь. Кроме неё. Всякий раз одна за столиком, а я, как дурак, всё пытаюсь угадать, чем она так серьёзно занята, что вся в экране лэптопа. Даже компот пьёт не отрываясь от дела, протягивая руку за стаканом плавным движением. Ни разу не промахнулась.

Наши девчонки хорошие. Например, мы с Лисой — нашей снайпершей, часто болтаем — и никаких проблем. Я не знаю, где они складывают всё это своё девичье добро: хихиканье, всплески руками и непрерывное тарахтение обо всём вокруг, но говорить со зрелым и уважаемым бойцом, просто с более высоким голосом, заметно приятнее. Конечно, всё бывает, мы ж не железные, но ты же не подкатишься к боевому товарищу, так? Они чётко дают понять, с кем спят, и все их решение признают.

Обедаем с Лисой как-то, и тут на меня нашло что-то, от сытости, наверное. Я возьми да и скажи ей — не могу, мол, к той с компом подойти. А она на меня серьёзно так посмотрела, помолчала секунду и выдала: — я тоже. У меня, похоже, очень глупый вид был в тот момент, она аж покраснела.

Мы сидели втроём и вели беседу. Представляете? Не болтали, не перекидывались фразами, а именно вдумчиво, вежливо и степенно обсуждали перспективы и варианты войны, экономику и мораль. Взрослые люди, которые всерьёз интересовались мнением друг друга, говорили на одном языке и свободно делились наблюдениями и выводами. Я смотрел на Лису и видел, как она обмякает. Чувствовал, как перестают трястись колени. А ведь шли словно часового брать. Только что не со спины. Девушка на нас посмотрела, закрыла свой «Эпл» и и совершенно естественным, безо всякого ломания, голосом на наше « — Разрешите?» ответила « -Пожалуйста.» Когда пауза на секунду затянулась — я судорожно отбрасывал один за другим варианты начала разговора, она представилась:» — Лена». Мы тут же выпалили имена и позывные, и она спросила, не перепутала ли нас с другими военными, которые в этом кафе бывают. В два голоса её заверили, что всё правильно, каждый день здесь питаемся и очень заинтересовались, чем она так увлечена. Ёлы-палы, цветы! Понимаете, цветы! Она художник, и город, чтобы поднять настроение граждан, заказал ей украсить дома и улицы. И! Она не спросила, видели ли мы её работы, не спросила, обращаем ли мы внимание на настроение гражданских, вообще за весь разговор не поставила нас в тупик или неловкое положение. Вела себя как гостеприимная хозяйка с дорогими гостями. Когда мы распрощались и вышли, то пару секунд ещё стояли у входа, соображая, куда теперь идти и зачем.

На берегу дул ветерок, шевелил траву, я лежал головой на её коленях и гладил почти невидимые, чуть ощутимые и такие милые волоски на совершенных бёдрах. Это она меня научила. У солдата рука грубая, Лена специально заставляла закрывать глаза и водить ладонью над её кожей, пока я не стал ощущать их щекотку. Ей это очень нравилось, а я… Я вдруг открыл столько вокруг, что радовался, как ребёнок. Увидел наконец рисунки на стенах, услышал музыку, вдохнул ветер не для того, чтобы определить дым или направление, а просто так.

Мы влюбились в неё без памяти, а она каким-то магическим образом не позволяла нам ни ревновать, ни предъявлять на неё какие-то права. Я не знаю, что это было. Мы ходили на свидания с ней по отдельности и в кино вместе, а у меня даже мыслей не было о том, что во время атаки я могу получить от Лисы пулю или она — мою. Господи! Мы просто были счастливы.

Сейчас я добрался но самых её трусиков, мой палец писал на коже слова, она их называла, не отрываясь от наброска, и улыбалась, поглядывая на меня прищуренными от солнца глазами. Вывел на ней букву «Я». Ещё «тебя». Затаив дыхание, быстро… Секунда… « — Я знаю. Я тебя тоже. И её. И весь мир. Всё вокруг люблю. Люблю эту реку. Этот город. Людей. Бабочек. Снег. Даже следы от пуль — они же не злые, а каждый из них особенный. Всё, что появляется на свет, любит его и жаждет любви, просто есть те, кто это неправильно делает. Вы правильно любите, и мне хорошо любить вас.»

Что я должен был делать? Закатить истерику, предъявлять ультиматумы какие-то? Обвинять, заставлять делать выбор? Её? По-моему, никто и никак не смог бы заставить Лену. Она, как эта вода в реке, любую преграду не просто огибала, а ещё и омывала, украшала радугой брызг, делала лучше. Её, как луч Солнца, можно принять и закрыться, отразить зеркалом и согреться, но нельзя заставить свернуть с прямого пути и светить криво, по дуге. Я не знаю слов, но все поняли. И я понял. И Лиса.

Мы так никогда и не узнали, что случилось. Я провожал Лену на работу, когда наш трамвай обогнал грузовик. В крытом кузове сидело несколько непонятно кого, но с оружием, оттуда выглянула лохматая тётка, показала на художницу и начертила в воздухе буквы. OVER. Лену как удар хватил. Потом она закрыла лицо руками, и я единственный раз увидел, как она плачет. Эти беззвучные рыдания, это отчаяние мгновенно переполнили меня, и я бросился прочь, нажал экстренную остановку и выскочил, чтобы догнать, чтобы исправить, чтобы прекратить разрывающее меня горе, сделать всё, но не дать свершиться непоправимому. Я всем телом, всем разумом ощущал, что если не остановлю их, то случится такое, что нельзя изменить, нельзя вернуть, и я побежал.

Конечно, не догнал. Стрелял в воздух, орал « — Стой!», потом патруль… В общем, досталось по первое число. Попробуйте объяснить, зачем подняли по тревоге боевую часть из-за того, что проехала машина и ваша девушка заплакала. Причём объяснить командиру, военному прокурору и безопасности. Хорошо хоть проверку лояльности, профпригодности и психического состояния прошёл.

После ареста и десяти суток губы увольнительной мне, конечно, не полагалось, но я всеми правдами и неправдами добился разрешения проводить Лену. Она не сказала, куда едет, зачем и вернётся ли. Мы стояли втроём, вокруг совал народ и ничего не знал. Не знал, что уже не будет её цветов, а среди них не будет больше такой любви. Не знал — все они останутся в её огромном сердце, и её частичка сделает их мир чуть светлее. Единственное, что она сказала о тех людях, было то, что они как семья, и были для неё самыми дорогими, как братья и сёстры, и всё здесь напоминает о них.

Мы с Лисой потом узнали и кто они, и за что их посмертно наградили, но про Лену выяснить ничего не удалось. А остальное — личное горе и счастье каждого. За это и выпьем…