киндер сюрприз

В хирургическом отделении завтрак был в 8 часов утра. Женщины, в основном в домашних халатах, и мужчины в тренировочных костюмах, дистанцируясь друг от друга, слегка согнувшись, поддерживая рукой болезненные места, с унылым спокойствием стояли в очереди с мисками и кружками в руках. Никто не спешил, и поэтому перемещались к окошку выдачи мелкими шаркающими шагами. Были и другие — это те, которые помоложе или которых еще не касался скальпель хирурга. Они держались более живо и уверенно. Когда подошла моя очередь, я подставил свою тарелку и мне бросили туда два черпака овсяной каши. Налив в кружку чай из чайника, я стал отходить и краем глаза увидел, что стоявшему за мной больному бросили на кашу еще кусочек сливочного масла. — Наверное, я слишком быстро отошел и мне промахнулись с маслом, — подумал я и вернулся к окошку раздачи. — Да нет, я про вас не забыла, просто масло выдают инвалидам или участникам войны, — ответила мне женщина на мой вопрос «а почему ». Сел я за стол и смотрю в свою тарелку с отливающей легкой синевой «молочной кашей». 10 граммов масла, а как велика им цена! Этой ценой здесь отмечена судьба тех, кто дожил от той Войны до сегодняшнего дня. От Войны, которая прогремела более 65 лет тому назад.

– Эх! Вы! Участники Войны! – вздохнул я. И вдруг всколыхнулось что-то во мне и вспомнилось…

Была весна 1943 года. Тогда мы жили на Сумщине в селе Великая Чернещина. Ранняя весна с дождями превратила все вокруг в непролазную грязь и мне мама сказала, чтоб на улицу я не высовывался. Пошел я как-то раз и загруз по колено в своих бурках с галошами. Хорошо, что проходил мимо соседский дядя Леша, так он вытащил меня из грязи и принес домой.

— А бурки где? — спросила мать, глядя на мои босые ноги. Пришлось дяде Леше идти на улицу и выуживать из грязи мои бурки.

— Еще раз потеряешь бурки, — прокричала мать, — до лета просидишь на печке!

С тоской я смотрел в окно как хлюпает дождь по лужам и как месят грязь проезжающие иногда по улице машины. Интересно было смотреть, когда загрузнет какая-нибудь машина и вжикает и дергается туда-сюда. Но это было редко. Колея была накатанная. А была она глубокая, местами выше колен и даже глубже, но я такие места обходил. Но вот, кажется, и дождь перестал, и вроде бы и просохло. И решил я к Петренкам сбегать. Не надолго. Они через дорогу жили. А как мне обрадуются Колька и Варька! И вот пока моя мать с бабой Катей и ее старшей дочерью Марией перебирали пшено, которое они недавно выменяли в соседнем селе на мамины «тряпки», я потихонечку влез в бурки и вышел из хаты. Постоял, послушал — никто не зовет, вышел на улицу и прямиком через дорогу. Это мне из окна показалось, что грязь подсохла. Она оказалась такая липкая, и я проваливался иногда так глубоко, что еле ноги вытаскивал. А вот и первая колея. Влез я в нее, а она мне почти выше колен. И, так как мне уже шел пятый год, то я не испугался, а задумался: — «А не повернуть ли мне назад по своим следам!»- Но потом решил: — «Почти половину прошел, а вдруг Колька или Варька в окно увидят»,- и я тогда уверенно пошел ко второй колее. И почти дошел. Но вдруг чувствую, нога поднимается, а бурка нет. Ни на той ноге, ни на этой. Я стал дергаться, раскачиваться и, в конце концов, потеряв равновесие, упал руками в грязь. Еле поднялся. Руки в грязи, сам весь в грязи и ни шагу, ни туда, ни сюда. И тут я услышал сзади шум. Оглянулся и увидел, что по дороге едут машины. Я опять задергался ногами, но грязь держала меня крепко. Я снова упал, поднялся и, глядя на приближающиеся машины, заревел от страха. А машины остановились, из первой вышел офицер, и соскочило несколько солдат. Показывая на меня пальцами, они хохотали и шли ко мне. Первым шел офицер. Он улыбался и что-то говорил. Я видел, как на меня надвигается огромная фигура немца, и заревел еще сильнее. А он нагнулся, взял за шкирку и, вытащив меня из грязи, понес к нашему дому. Мои бурки остались на дороге и я, болтая босыми ногами, кричал и показывал руками на них. Я помнил, что мне грозило за их потерю. Офицер, что-то прокричал, и кто-то из солдат, забежав вперед, сфотографировал нас всех на фоне машин, а затем, смеясь, достал из грязи мои бурки и отдал офицеру. Он брезгливо взял их левой рукой и вошел во двор. На крыльце, испуганно прижимаясь друг к другу, стояли моя мать, баба Катя и Мария. Немец что-то сердито и громко говорил, показывая то на меня, то на них, то на дорогу. Кроме слов «киндер, нихт, матка, яволь, ферштейн» никто ничего не понимал и от этого всем было еще страшней. Мать моя несколько раз пыталась кинуться ко мне, но хлесткое «хальт» останавливало ее, и она только таращилась на меня широко раскрытыми глазами. Я перестал реветь и только водил глазами по всем лицам. Потом немец со словами «киндер, матка, нихт, ферщтейн» опустил меня ногами в бурки и отпустил. Я сразу побежал на крыльцо и спрятался за всеми нашими. Немец еще что-то сказал, смеясь, солдаты загоготали, и все ушли. И пока не заурчали машины и не уехали с нашей улицы, все окаменело стояли на крыльце… Затем моя мать схватила меня и зажав меж колен, начала шлепать по попе. Я заорал. Баба Катя вырвала меня из ее рук и со словами:

— Ты что? Совсем рехнулась!- ушла со мной в другую комнату. А мать рухнула коленями на пол и, уткнувшись в кровать, громко заголосила, причитая что-то.

— Ничего, ничего поплачь, поплачь, не молчи, — говорила баба Катя, а я только глядел на них и испуганно всхлипывал.

И чего это она ревет?

Прошло много лет. И вспомнив это, я подумал: — Ладно, напугались мы все тогда здорово, да и мне перепало немало. Но ведь задержал я тогда колонну немцев почти на полчаса. А вдруг в это время где-то шел бой, и немцам нужна была помощь. На войне иногда минуты решают исход боя, а тут опоздали на полчаса. Так кто ж я тогда? Дитя войны или ее участник! А? То-то! Если бы они об этом здесь знали, точно мне бросили бы масло в кашу! Десять грамм!