Опаленные войной. Глава 12.

ОПАЛЁННЫЕ ВОЙНОЙ.

(ВОЕННАЯ ИСТОРИЯ МОЕЙ СЕМЬИ)

Повесть в очерках.

ГЛАВА 12. ТОЛЯ ЕДЕТ ДАЛЕКО…

Я проснулся от сильного удара сцепов вагонов, во сне испугавшись упасть. Поезд останавливался. Опять произошел удар, но мы еще ехали, потом еще удар. В конце концов, встали. Женщины приоткрыли воротину вагона. Темное пространство нашего жилища прорвалось ярким светом дня. Мама сидела на соседних нарах и кормила Танечку грудью. Увидев мои открытые глаза улыбнулась. Женщины стояли на краю вагона перед распахнутыми воротами. Они сомневались, на долго ли встали, что можно успеть сделать, и какое дело самое важное. Леля первая спрыгнула на землю, как будто пытаясь разведать, возможно ли там устоять. Видимо возможно, и даже можно отойти от вагона, следующий вопрос, на сколько можно отойти, на пять метров или на пол часа.

— Сколько стоять то будем, дедушка? — спросила Леля деда в форме, который шел вдоль соседнего состава, стоящего через один путь, и стучал молоточком, на длинной ручке, по его железным колесам вызывая короткий звон нагруженного металла, я подумал, что он играет. Я присел на нарах, слегка обиженным и совсем заспанным голосом сказал маме, показывая рукой на дядю.

— Мам я тоже так хочу играть.

— Тише сынок, ребята еще спят.

— Ну, мам… — и я опять нырнул в кровать, где было тепло и уютно, и может быть, где-то в складке одеяла, заблудились сны.

Леля принесла воду в чайнике и ведре, взятом из дома. Через пол часа все по очереди умывались, а на плите буржуйки кипел чайник. Стоянку объявили долгой, как минимум на три часа. Товарный поезд, стоявший через путь, уехал и перед нами открылась небольшая путей на семь станция, на противоположной стороне стоял еще один состав на котором везли какие-то станки. Когда я чуть подрос, я понял, что это было оборудование одного из эвакуированных заводов. Вдоль того состава ходил часовой с винтовкой.

А на запад непрерывно шли и шли поезда. В открытых теплушках, как у нас, курили солдаты, на платформах стояли танки и пушки, автомобили, некоторые составы состояли только из цистерн с топливом. Они не останавливались на этой станции. Они шли на фронт. А мы стояли. Мальчишки постарше сбивались в кучки и провожали составы, считая вагоны с вооружением, считая вагоны с танками, махали руками солдатам, проносящимся мимо нас. Некоторые женщины набирали полевые цветы и пытались бросить эти цветы проносящимся мимо солдатам. Букеты разметал ветер и до солдат долетали в лучшем случае отдельные запоздалые осенние цветки, солдатам все равно было приятно получить светлый привет от не знакомой девушки. Тронулись мы только глубоким вечером часа через два после того как уехал поезд с заводским оборудованием.

Каждое утро я просыпался приблизительно одинаково. Поезд уже стоял, а в открытые ворота вагона либо вливался солнечный свет, либо серый дождливый сумрак. Мама, как правило, кормила Танечку. Но в тот день все попутчики то и дело подходили к маме и заглядывали на мою сестренку, постоянно задавая один и тот-же вопрос: «Как там Танюша». А мама испуганным взглядом глядела очередной раз на женщин и отвечала: «Да по-прежнему горит вся, не знаю, что делать ничего не помогает…» Так прошел весь день, а когда я проснулся на следующее утро, мама лежала на своих нарах калачиком, уткнувшись лицом в вагонную стену, молча вздрагивала плечами. Привыкнув что, проснувшись я вижу маму, кормящую Танечку, я не сразу понял где мама, пока не увидел ее на привычном месте, но лежащей. Я начал ее звать. Женщины на меня зашикали, и я слегка перепугался, но потом меня успокоил привычный, такой родной, мамин платок, подаренный папой, укутывающий мамины вздрагивающие плечи. Мама лежала одна… без Тани… Значительно позже, через годы, мне пришлось осознать, что Танечка в прошедшую ночь умерла, простудившись на сквозняках вагона. В течении дня я все спрашивал женщин, где Таня, на что мне все отвечали, что Танечка осталась у тетки в городе, который мы проезжали ночью. Ну что мне, осталась и осталась, переживать я еще не умел. А поезд по-прежнему шел на восток по бесконечной России.

В третьей декаде октября мы доехали до места назначения. Свердловск принял нас хмуро. Эвакуированных было очень много. Нас разместили сначала в здании кинотеатра, где мы жили почти неделю. Стало трудно с едой. Своих припасов теперь не было, купить продукты было не на что, а централизованно кормить уже не могли. Нас подселили в частном секторе города. В доме жила вдова с маленькой дочкой, чуть постарше меня, да с доброй бабушкой — своей мамой. Муж ее с начала войны был в армии, старший сын был призван в армию совсем не давно, младший ходил в старшие классы, но уже к нашему приезду устроился на работу на один из эвакуированных заводов.

Мама почти сразу вышла на работу, и я почти перестал ее видеть. Утром она уходила, когда я спал, вечером приходила с работы, когда было уже темно и совсем уставшей. Капризничать было бесполезно, но мне очень хотелось. Скоро я пришел к выводу, что все-таки лучше играть с дочкой хозяйки, чем все время плакать и все будто успокоилось. Хозяйка дома была доброй и милой женщиной и то же работала весь день. Когда вечером, наконец, все собирались в доме, маленькие дети часто уже спали.

Летом 1942 года пришло очередное письмо из Кушелово. Оно было необычным, оно было пухлым. До прихода мамы с работы оно лежало на комоде, и я, пробегая мимо, все хотел его прочитать, но не умел… я дождался маму с работы, сам принес это письмо ей на перерез, когда она еще не сняла свои ботинки. Она взяла письмо и села на диван читать. Вынимая содержимое конверта, из него выпал треугольник, сложенный из листка тетрадной бумаги. Мама замерла, и глаза ее стали сильно испуганы. Через несколько мгновений мама подняла бумажный треугольник. Она развернула его не спокойными руками и жадно стала читать, молча, глаза ее наливались слезами, на лице появилась еле заметная улыбка.

— …Ну-у мама… баба Маша… я тоже хочу… — но мама как будто меня не слышала.

— Толя не мешай маме — говорила тетя Сима, наша хозяйка.

— Сима… Федя живой. Письмо прислал. — И мама заплакала…

— Чего ж ты ревешь-то, радоваться надо, что мужик письмо прислал… Глядишь все хорошо будет…, а мои вот молчат… — она подняла край подола фартука к своим губам и тоже всхлипнула бабьей слезой.

Детство проходило в эвакуации. В сентябре 1945 года я пошел в первый класс еще в Свердловске, а заканчивал его уже в Кушелово. Весной 1946го мы вернулись на родину. Оба наших дома и старый, и новый сгорели во время боев в деревне. Баба Мария с теткой Шурой жили в маленьком доме выделенным нашей семье сельсоветом. В ста метрах от центральной площади деревни, почти напротив деревенского клуба и по соседству с нашим старым сгоревшем домом.

Продолжение по ссылке: http://www.proza.ru/2016/07/17/164

Стихотворение "Отец": http://www.proza.ru/2017/01/16/1121

Русаков О. А.

2016

г. Тверь.