Мать.

Морозило. Ивняк, торчащий из реки, покрыло инеем, а птицы смолкли, недовольно поёживаясь.

Женщина сидела под небольшим обрывом над тихой Веснушкой — речкой у леса, уже схваченной тонкой плёнкой льда, подобно пенке кипяченого молока. Драное платье не давало никакой защиты от мерзлоты осеннего утра, а кровь на коленях и локтях застыла ледяной коркой. Мысли путались, а в голове вертелась картина копченого угря, что довелось увидеть у оберфюррера СС Эрнста Бикхея на столе перед самым побегом… Женщина сбежала из оккупированной немцами родной деревушки Малые Яры, что ютилась средь лесов к востоку от торгового тракта Вологды.

Есть. Сильно хочется есть. Даже слюны во рту не было. Гортань походила на раскалённый горн мастера-кузнеца Никифора, что воспитывал её с младенчества как собственную дочь… Как радовался её победам, утешал в неудачах… Никифор… Его труп так и валяется где-то на небольшой горной гряде, где храбрые сельчане пытались дать отпор наступающим фашистам… Как давно это было! Женщина начала подсчитывать месяца и с удивлением обнаружила, что их минуло всего четыре. Долгие, словно столетия. Жуткие, словно логово ночных волколакаков.

Никифор так и лежит там, припорошенный колючим снегом, а она, его названая дочь, так и не смогла упокоить святую душу, придать тело земле..

С нападением немцев всё изменилось: пение птиц, запах ветра, даже вкус воды, отчётливо приобрётший солёность крови… С утра до ночи под дулами автоматов сельчане возводили дозорные башни, копали рвы, ставили срубы бараков и выполняли прочую работу по первой прихоти оберфюррера Бикхея. Не хватало времени на то, чтобы хорошенько привести себя в порядок, не говоря уже о захоронении мёртвых.

Малыши беглянки — десятилетний Алёшенька и семилетняя Настёна падали с ног от усталости: немцы отнюдь не чурались детской рабочей силы. Очень не просто было заставить себя жить в этом жестоком и кошмарно-отчётливом настоящем… Детей приходилось воспитывать одной — муж ушёл в подполье вместе с немногими выжившими мужчинами, пообещав вернуться за любимой позже.

Шли месяца, меняя сезоны, а от милого не было никаких вестей. Слухи, блуждавшие по деревне, говорили о тайном логове партизан где-то в боровом лесу к северу от Малых Яр. Туда-то и хотела сбежать с детьми отчаявшаяся женщина.

Побег не удался. Тысячу раз обдуманный план рухнул карточным домиком, что так любил строить сосед дядя Витя. Одна мелкая деталь изменилась и повлекла за собой следующую, и ещё, и снова...

Женщина сумела покинуть превращённую в концлагерь деревню, но дети, её милые, маленькие, беззащитные дети, остались там. Им не удалось. А она бежала, ибо, будучи свободной, имела больше шансов помочь им, нежели находясь в плену фашистов. Она теперь свободна и вернётся за ними. Обязательно вернётся!..

Наступал вечер, понижая температуру. Подвёрнутая нога перестала чувствовать пальцы, а знакомый пейзаж расплывался перед глазами. Идти не представлялось возможным, но оставаться у леса близ деревни ночью пророчило гибель: от пуль преследователей или от холода.

Женщина неуклюже встала и сделала первый шаг. Второй. Третий. Она несмело продвигалась на север, моля бога указать ей путь к укрытию партизан. Десять метров дались с трудом. По телу бродила дрожь, а пот напитал платье, отчего оно липло к телу и немедленно начинало леденеть. Через каждый десяток шагов беглянка прислушивалась, нет ли погони, однако фашисты, похоже, махнули на неё рукой, справедливо полагая, что в такой мороз она далеко не уйдет. ”Не дождётесь, скоты!» — Подумала беглянка, сжимая кулаки. — ’’Я выживу. Для того, чтобы увидеть, как вы подохните! Как Берлин обратится в пыль, а вы все отправитесь на корм червям! Этот день не за горами! И когда он придёт, я буду рядом, чтобы видеть ваши предсмертные муки! За всех христиан, что почили от вашей руки!!! За Розалию, за деда Пашу, за малютку Соню, за Никифора..."

За этими мыслями она добралась до болот, с трудом находя заснеженную тропку через топь. Очень медленно продвигаясь вперёд, она представляла момент встречи с мужем. Что она скажет? Как сможет объяснить, почему с ней нет малышей?? Поймёт ли он? Да и должен ли понимать?

Женщина миновала топи и уже переходила небольшой ручеёк, когда нога соскользнула с влажного валуна и она рухнула в воду как подкошенная. Поднялся фонтан брызг, а женщина завыла в голос: при падении ударилась об дно больной ногой. От боли хлынули слёзы.

Женщина выползла из воды и задрожала. Мороз нещадно щипал нагое тело, облачённое в мокрую грязную ткань. Оставаться на месте нельзя. Никак нельзя, нужно двигаться дальше… Беглянка встала, покачиваясь от слабости, и сделала новый шаг. Вечерний холод сковывал движения, не позволяя идти. Её била дрожь, зубы отбивали чечётку, а мокрые волосы обжигали плечи…

Женщина через силу сделала очередной шаг, и новая волна боли затуманила разум. Качнулась раз, другой, и без сознания грохнулась на землю...

— Я ещё раз повторюсь для тех, кто туго соображает, что на данном этапе мы не можем позволить атаковать целый склад оружия!

— Но....

— Никаких "но"! Миша доложил, склад охраняется полусотней угрюмых парней с красными повязками, а это значит, что штурм теми силами, которыми мы располагаем, обречён на провал!!! Да и потом, столько оружия нам без надобности, транспортировать его не на чем, а удержать склад в наших руках задачка не из лёгких! А для этого, я повторюсь, необходимо его сначала захватить!

— Я думал...

— Это хорошо. Налёт на склад проведём после освобождения деревни. Тогда в наших рядах прибудет, да и "ССовцы" дрогнут.

— Понял. — Козырнул высокий худосочный мужчина в рваном пуховике и с шрамированным лицом. — Разрешите идти?

— Не ломай комедию, Саша. — Устало ответил Игнат, тяжело опустившись в кресло, что совсем недавно принадлежало старосте деревни. — Перед юнцами будешь честь отдавать, дабы показать им необходимость дисциплины и субординации в военное время… Я понимаю, что ты грезишь захватить оружие, но и ты пойми: перво-наперво нас интересует освобождение Малых Яров. Я не говорю, будто мы проигнорируем склад, я лишь довожу до тебя мысль, что сделаем это позже.

— Ну да, это правильно, просто..

В дверь тихонько постучали и в помещение просунулась рыжая голова в веснушках, которую венчала огромная серая ушанка:

— Разршит? Срчо! Я тко узнл!!! Они… — говоривший-самый молодой член партизанского отряда, ещё не видавший шестнадцатую весну, Вовка Рыжик, затараторил со скоростью ветра, но, увидев стоящего у стены землянки долговязого Сашу, запнулся.

— И? — Угрюмо посмотрел тот.

— Я прст н знл. Я эт… Изнит!

Игнат неодобрительно покачал головой:

— Саша уже уходит, однако тебе придётся выйти за дверь и войти как полагается, а не вламываться, будто пришёл к бабке на блины!

— Есть! — Рыжик исчез, аккуратно прикрыв дверь.

Саша потёр подбородок и вздохнул:

— Прошу прощения за Рыжика. Обязуюсь в ближайшее время заняться его воспитанием.

— Правильно, займись. — Кивнул Игнат. — Если у тебя больше ничего ко мне нет, можешь идти. Только пострела пока не зови. Пускай подождёт немного, я сам позову.

— Хорошо. — Саша козырнул, развернулся на каблуках и вышел.

"Сказывается армейский закал. ’’— Подумал мимолётом Игнат, окуная перо в чернильницу.

Саша появился в отряде два месяца назад случайно. Его нашли в лесу разведчики Игната, раненого и полуживого. Отходили, откормили, отогрели… Саша пришёл в себя, но так и остался замкнутым, за что заработал прозвище "Угрюмый".

Заводила Рыжик даже сплёл частушку про него:

"Здесь нас много, все мы братья!

Дружно обитаем здесь!

Десять Сашек всяких-разных,

И один Угрюмый есть!"

Игнат улыбнулся, но следующая мысль вновь настроила на серьёзную волну. Угрюмый долго бегал от расспросов, ссылаясь на плохое самочувствие и нежелание вспоминать былое, но после Игнат вывел-таки его на душевный разговор, в ходе которого выяснилось, что Саша-дезертир. Бежал с западного фронта после первой же баталии, чудом разминувшись с заградотрядами, и долго блуждал по лесам да полям, питаясь корой деревьев и кореньями. По ошибке забрёл в село, которое покинул перед битвой и обнаружил лишь горы пепла, гарь и окровавленные трупы. Каково же было его отчаяние, когда он увидел истекающую кровью девчушку, которую когда-то качал на руках и подкидывал в небо..

На красной от крови земле лежала Танюша — его дочурка, которую он оставил с супругой в Москву...

— Зина говорила, что хочет ехать лечить раненых, да я значения не придал, — говорил тогда Саша, рыдая в голос и большими глотками отхлёбывая самогон. — Оказалось, в Большое Захарово они и приехали...

Умирающую дочь дезертиру спасти не удалось. Она угасла на его руках.

— Где же ты был, папочка? — Всхлипывала Танюша, дрожа от озноба. — Я так ждала тебя. Звала… И мама… Папочка, где же ты был?.. Так холодно… И больно… Папочка, не уходи, прошу… Не оставляй нас… Я люблю… Не уходи… Где же ты был?..

Саша похоронил дочурку и пошёл искать смерти. Он набрёл на секрет фашистов в лесу и убивал их голыми руками, ломая шеи и рёбра. Те поначалу смеялись, увидев тощего бледного мужичка в гимнастёрке, нисколько его не опасаясь. Очень зря. Семеро из восьми поныне лежат в лесу с выражениями ужаса на перекошенных лицах. Лишь один солдат

спасся, выставив перед обезумевшим русским крест. Саша остановился и уставился на символ веры, как завороженный. Воспользовавшись этим, немец сбежал, даже не предприняв попытки атаковать напавшего..

Саша взял кусок копчёной баранины, бутыль шнапса и пошёл дальше, но уже через триста метров упал без сил из-за обильной кровопотери. Так его и нашли партизаны: мокрого от крови, с пятью пулевыми ранениями, торчащим над лопаткой ножом и с зажатой в костлявой руке бутылкой шнапса...

Воистину ценная находка для отряда. Едва пойдя на поправку, Саша приступил к делу, обучая новобранцев и уничтожая фашистов...

Всего за пару месяцев Угрюмый превратился в живую легенду. На его личном счету числилось более трёх десятков врагов, но останавливаться на достигнутом он явно не собирался...

Ничего. Осталось продержаться недолго. Через неделю должно прибыть пополнение из соседней области. Тогда Малые Яры станут свободны, а Игнат получит небольшую передышку.

Время для атаки подходящее. Захватчики затевают нечто масштабное. Уже сейчас в деревню съезжаются высокопоставленные "шишки" для испытаний какого-то нового оружия. Хорошая возможность нанести

удар. Пока немцы не чуют беды. По словам шпиона в Ярах, они даже патрули и караулы не усилили.

— Это зря. — Под нос прошептал Игнат. — За это мы вас проучим!

Стало холодать. Глава партизан подошёл к камину и подложил дров. Неделя. Всего семь дней. Главное ничего не испортить. Сдерживать горячих парней от необдуманных поступков. Одна ошибка, и немцы усилят оборону деревни, увеличат патрули, или пуще того отменят испытания! Тогда дело нескольких месяцев сорвётся. Всё, над чем трудился Игнат. Его план, который он лелеял и холил, словно ребёнка, раз за разом представляя радостное лицо матери, когда последний фашист в Ярах упадёт бездыханным.

В свои семнадцать Игнат уже забыл, что такое улыбка. Первые же месяцы осады Яров унесли жизни троих братьев и сестрички. А на гряде в последней отчаянной попытке противостоять захватчикам погиб отец. Близкие и друзья пропали, унесённые кровавым водоворотом войны. Осталась мать, которая не знает о существовании одного из четырёх сыновей, проча его мёртвым. Настанет день, когда Игнат убедит её в обратном. Когда упадёт ей в ноги, чтобы тёплая мамина рука взъерошила солому волос, а голос запел "Ой, да не вечер", как в далёком прошлом...

Неделя. Семь дней. Сто шестьдесят восемь часов. Немногим больше десяти тысячи минут до секунды блаженста и часа покоя. Часа, что заменит вечность....

В дверь постучали. Наверное, Рыжик.

— Да?

В комнату вошёл Сергей Ильич— фельдшер отряда. Он был взволнован, постоянно теребя полу халата и поправляя очки:

— Вы извините, что отрываю Вас от дел. Я понимаю, что Вы ужасно занятой человек и не пристало мне, человеку...

— Если Вы не возражаете, я бы перешёл сразу к делу. В словесности мы будем состязаться после. — Перебил Игнат.

— Конечно-конечно. — Торопливо закивал Сергей Ильич. — Женщина, которую обнаружили утром ваши молодцы, пришла в себя. Я взял на себя смелость накормить её куриным бульоном.

— Пойдёмте к ней! — Игнат широкими шагами пересёк кабинет и вышел в коридор, жестом показав Рыжику следовать за ними. — Она что-нибудь говорила?

— Только о детях. Они, как я полагаю, всё ещё в плену. Едино о детях. Да и ранее, находясь в жаре, она твердила то же. Что должна вернуться, спасти их. Я пытался убедить её, что они в безопасности, но… увы! — Фельдшер развёл руками.

— Понятно. — Игнат краем глаза заметил, как Рыжик закусил губу, но не придал этому особого значения.

Они прошли тёмное помещение с лежаками; оружейную, где мастерили и правили оружие; столовую, где одинокие бойцы жевали трофейную тушёнку с краюхами отрубного хлеба.

— Много не ешьте, ещё взвод Сокола не обедал. — Распорядился Игнат, одёрнув гимнастёрку.

— Естественно, — заулыбались бойцы. — Разрешите закурить после приёма пищи?

— В курильне. — Ответил он, уходя.

Бойцы шутливо заворчали, но Игнат уже не слышал. Он быстро прошёл помещение склада и вслед за фельдшером вошёл в лазарет.

Женщина лежала на тысячу раз стиранной серой простыне, откинувшись на соломенную подушку и отрешённо смотрела в свод пещеры, что являлся потолком.

— Привет. — Негромко сказал Игнат и присел на край койки, поправляя одеяло. — Как давно ты сбежала из Малых Яров?

Женщина оторвала взгляд от потолка и глянула в глаза сидящему. У Игната мурашки по спине побежали — настолько тосклив и отчаян был взгляд.

— С Вашего позволения, беглянке необходим покой. — Влез Сергей Ильич. — Рану на ноге мы залатали, жар сбили… Теперь осталось подождать, покуда организм не восстановится. А стократ быстрее сие происходит в тишине и покое.

— Да, конечно. — Кивнул Игнат и обернулся к Рыжику. — Выкладывай, что у тебя?

— Может, не здесь? — Зашептал тот, но глава партизан махнул рукой.

— Давай рассказывай, нет у меня времени на игры. Что разведал?

— Ну ладно. Две новости и обе плохи. Во-первых, сегодня в Малых Ярах состоится показательная казнь двух детей, а во-вторых...

Женщина завыла в голос и резко встала, откинув одеяло. Её шатало, но та, казалось, не заметила этого. Она несмело сделала шаг к двери и упала.

— Что вы натворили?! — Запричитал Сергей Ильич. — Ну как же это… Зачем вы беспокоите моих подопечных?? Что же это такое, я вас спрашиваю?!

— Алёшенька, сыночек, родименький. — Женщина плакала, продолжая ползти к выходу. — Я иду к тебе, иду. Ты только не плачь..., и ты не плачь, Настюшенька. Мама близко. Мама скоро придёт...

Игнат с Рыжиком подхватили её и уложили на койку. Беглянка вырывалась и кусалась.

— Ну и дела! Ты хоть думаешь, что и где говоришь?? — Накинулся Игнат на Рыжика. — Зачем при ней разговор завёл?!

— В ж сами скзли… — Залепетал тот, втягивая голову в плечи. — А я н хтл. Но в ж сами....

— Тьфу ты! — Топнул ногой Игнат. — Живо в кабинет!

Когда они уходили, женщина уже успокоилась. Фельдшер вколол ей что-то и теперь она тихо плакала, обняв подушку.

— Мы длжн ей пмчь! — С порога заявил Рыжик, как только они вошли в кабинет. — Спасти дтшек!

— Мы не можем сейчас рисковать нашим планом по освобождению Яров из-за детей.

— Игнат, опмнись, чт тко гвришь?? Речь о детях!!!!

— Я СКАЗАЛ "НЕТ"!!

Рыжик всхлипнул и выбежал из кабинета. Сейчас нажалуется всем и сюда нагрянет целая дивизия сердобольных партизан...

И точно. Не прошло и получаса, как толпа мужчин вкатилась в кабинет, возмущённо галдя.

— Как же так??? — Начал Сеня-повар отряда. — Как детей не спасти?

— Во-во! — Поддакнул Витя-снайпер. — Уничтожим фашистов!!!

— Вперёд, на Малые Яры! — Гаркнул Угрюмый и толпа довольно взревела. — Вперёд!

— Отставить! — Зарычал Игнат, вскакивая. — Не бывать этому!!!

Вздох негодования прокатился по толпе.

— Ежели дети погибнут, ужель сможете спокойно спать, Игнат Валерьевич? — Спросил Сашка-подрывник. — Ужель совесть не замучит??

— Я давно не могу спать. А совесть меня и так не оставит ни на этом свете, ни на том.

— Що робити будемо? Не залишимо ж дітей!

— Так! Хто, калі не мi?!

— Игнат Валерьевич, Игнат Валерьевич! — Тонкий голосок фельдшера тонул в рёве толпы. — Пропустите, товарищи! Пропустите!

— Что у Вас? — Спросил Игнат, ожидая самого худшего.

— Наша беглянка… сбежала. — Сергей Ильич поправил очки и неуклюже развёл руками. — Я не знаю, как это случилось. Полчаса назад выехал к раненым в село Комары, а по приезду не нашёл скальпеля. И женщины след простыл.

— Вот ведь, чтоб тебя! — В сердцах крикнул Игнат, ударив кулаком по столу. — Только такого не хватало!

— Я отправлюсь за ней! — Выступил вперёд Саша Угрюмый. — И не отговаривайте!

— ДА! — Закричали партизаны наперебой. — А мы на Яры!!

— СТОЯТЬ! — Закричал Игнат так, что бойцы испуганно смолкли. — НИКТО НИКУДА НЕ ИДЁТ!!!

— Я не буду сидеть и ждать, покуда детей убивают! — Насупился Угрюмый. — Я...

— Будешь. Мы все будем. Я тысячу раз говорил и скажу снова. Мы шли к исполнению нашего плана четыре долгих месяца. Каждый наш шаг приближал победу и давил на мозоль фашистам. Каждый их труп, каждый сожжённый объект, каждая взятая под контроль локация, каждый взорванный танк или боевая машина-всё это приближало тот день, когда мы освободим Яры. Наших сил немного, но с определённой долей удачи мы можем сделать это и сейчас....

— Ура!

— Я не договорил! Мы можем освободить Яры, но наша задача в ином. Мы обязаны изъять у фашистов то невиданное оружие, что они разработали! Это поможет решить исход войны, а не битвы! Мы так долго шли к этому, что обратной дороги нет! Если сейчас поднимем шум, испытания перенесут в другой-более укреплённый регион, а важные чины немцев ускользнут из наших рук! Я не могу этого допустить! Неужели вы не понимаете, что, окажись новое оружие действующим, погибнут десятки, сотни, миллионы детей?!!! Я не имею права рисковать, поэтому НИКТО не выйдет сегодня из лагеря. НИКТО!

Бойцы молчали. Рвения и пыла у них явно поубавилось.

— Я пойду в Яры спасать детей! — В тишине голос Угрюмого прозвучал зловеще. — Хочешь ты этого, или нет!

— Стоять! — Игнат схватил со стола пистолет и направил на Сашу. — Ты останешься здесь!

Толпа ахнула.

— Если хочешь, стреляй! — Угрюмый развёл руками. — Я уже давно мёртв. С того дня, как сердце моей дочери перестало биться!

— Ты останешься здесь!

— Нет! — Саша повернулся к выходу. — Я пойду!

Толпа послушно расступилась перед ним, освобождая проход. Саша медленно пошёл прочь.

— Сергей Ильич, — обратился Игнат к стоящему в углу фельдшеру, — сколько времени требуется бойцу, чтобы восстановиться после огнестрельного ранения в ногу?

— Ну, не знаю… Организм у каждого разный, но, думаю, немного...

В ту же секунду раздался выстрел. Угрюмый, уже вышедший в коридор, рухнул ниц.

Толпа охнула.

— Батюшки святы! — Всплеснул руками фельдшер, кинувшись к упавшему. — Что же это?? Как же так??

— В лазарет его.

Бойцы поспешили к товарищу.

— Кто ещё жаждет устроить бунт? — Спросил Игнат и в голосе его звучало железо. — Если нет, возвращайтесь к своим обязанностям. Любой, кто ослушается приказа и отправится геройствовать, будет расстрелян как предатель, по закону военного времени!

Бойцы застыли на месте, растерянно глядя то на дымок из пистолета в руке командира, то на лужицу крови в коридоре...

— Все вон! — Рявкнул Игнат, взводя курок.

Партизаны поспешили ретироваться.

Игнат положил пистолет на стол и устало опустился в кресло. Огонь в камине догорал и ярко-красные угли переливались яркими сполохами, отчего тени причудливо изгибались, меняя очертания.

— Свежая кровь омоет сегодня мои руки! — Негромко декламировал в тишине глава партизан. — Кровь невинных русских детей. Снова смерти по моей вине. Прости меня, мама! Я недостоин быть твоим сыном. Я просто фашист и монстр!

Освещаемый мерцанием углей в пустом кабинете, где всё еще витал запах пороха, сгорбленный будто старик, одинокий словно щепа в океане, рвущий в отчаянии волосы, Игнат заплакал..