Сирийские Юлии

тысячерукий, до поры он таится в эфирных городах моего тела — бутылочно-изумрудный в сердце и бархатно-битумный под теменем; путь от западных провинций головы к полярным широтам черепа взрезает плоть архимедовым винтом; и в полночь, прожегши слои пустоты, воздуха и стекла, безмолвно воспоет хамелеон-Сириус, пульсируя тирольскими модуляциями красок, ледяными переливами голубого, пунцового, зеленого; на безлунно-темном мраморе внутренней поверхности сомкнутых век нетленным огнем зазмеятся прожилки фосфенов; валькирическое напряженное парение над полем сна, оставляющее выпуклые овальные натеки завершенных историй, расписанные кармином и лимоном; я вижу мощные лица сириянок — владычиц Империи, их коровьи, страстные, с поволокой, глаза; я помню, что некогда взойду на багряное ложе обеих императриц, матери и дщери, халдейских каменных богинь; они читают мое жизнеописание; мой шишкообразный тирс — он же кадуцей — гибок, словно мышцы языка; даже профанам известно, что последовательность воплощений направлена вспять в потоке общего времени, уместно сказать: «главное еще позади»; об этом знает и ветер пряной оттепели, полный влажной гнили, кричащий из дыры в разрушенном небе; что же, для меня заперты врата рождения духовного, и мне не быть допущенным к таинствам Элевсина? далее всё лишь печальнее: колесо лжеучений; черная луна в Стрельце, утерянные чаши мистерий, невозможная целокупность; вздутия-углубления на занавеске, синусоидальные, их чередование, они как полупрозрачные мягкие пилястры