Неотделанное 7. Из тетрадей

Я люблю облака, как Борхес лабиринты. Но напрасно я счел недостойной внимания легкую тектонику автомобилей, этих кораблей века предсмертной тьмы, ладностью бедер столь напоминающих флот Колумба, отплывший, развернув паруса храмовников, в рыжее масло заката по пути финикийцев — меж тем как блохи норовили вспрыгнуть на камзолы меценатов безумной авантюры. И вправду, исчерна-зеленая японка, вынудившая меня при опрометчивом обходе ее зада потонуть в выщербленной каплями луже, не только играла пасмурными рефлексами, но и обладала упругой гнутостью обводов, словно баядерка или рукоять зонтика, спасавшего меня — скорее, благодаря предрассудку, чем на деле — от нахлестов мокрого воздуха. Бракосочетание наконец свершилось. Раскаленно-кирпичный жар обвенчался с лиловой прохладой, и союз их консумирован ранним ливнем. Тайные колеса природы — красное, настолько красное, что стало, по сути, черным, и синее, более синее, чем вавилонские изразцы — сцепились, изображая химическую свадьбу (о, навязчивый мотив!), заодно переменив масть иконок во всех прогнозах. В полночь, предвидя исход, слюдяное облако, скрученное в трагическом контрапосте, точно статуя возлежащего пышнобородого Океана, безмолвно взвыло. Впрочем, всмотревшись, вы разглядели бы в нем пустые глазницы крокодилоподобного левиафана — луна же бесстрастно мазала вверенный мир серебром. Утром сизый дождь налетал и прекращался, тогда пространство обретало четкую зримость, и из сплошной бесконечной тучи, несшейся над холодно-розоватым просветом у горизонта, тянулись к земле растрепанные руки, седые, будто лохмотья аскетов. Около четырех пополудни, сидя за экраном компьютера, я заметил на эбонитовой выпуклости мыши, там, где подушечкой перста протерто лоснящееся зеркальное пятно, отражение ошеломительно голубого куска неба. А ведь в этом малом клочке, решил я, пройдя мыслью вглубь по световому лучу, покоятся целые слои звезд. Одно помышление об этом заставляет впасть в забытье, где пылает львиный лик, чей медальон увиден был давеча у Креммера в башне — вернее, увиден во сне, если вам так угодно. Жженый запах кофе возбудил жажду слов. Женщина с раскосой грудью, торчащей виноградными — ведьмин палец — конусами, нет, лучше — дама с бархатными сосцами, таким языком говорит «Песнь песней», ты царствуешь на горах бессмертия, в соседстве твоей кожи снег — темнее угля, фарфор — шершавее буйвола, рот твой сочится животворной рубиновой кровью, повелевая сердцу ухать, как насос. Я еду, стекло прошито краткими репликами крошечных пузырьков, их внезапно смывает мутный наплыв.