Набросок IV

«… шумыш, шумыш, шумел камыш», — шумеры пели марш; и, voila, жизнь разоблачилась; сколь она скудно-минималистична, но, в одночасье, обильна, подобно той умопостигаемой Персии, где паллидные сухие озера безумия не враждуют с жирной сочностью песков, перемежаясь, вдобавок, взмывающими ввысь колоннами славы, столпами света неизреченного; а перед самым пробуждением на миг ты увидел себя и ту миниатюрную, волнующе-зрелую преподавательницу с короткой стрижкой, с пергаментно-подтянутым лицом и большими рыбьими глазами; обнаженные, катались в блаженном снегу, это, как раз, в то мгновение, когда утром мерзлый дождь перешел, наконец, в мягкий снегопад; ты проезжаешь перекрестки, сдавленный справа и слева соседями-пассажирами, утонув усталым взглядом в вечернем движущемся-неподвижном окне; ряды морковно-желтых, иногда синих светильников перпендикулярных улиц, чудовищно упорядоченные, надвигаются, описывая секторы, неотвратимо карающие секиры-маятники из новелл Эдгара По, правда, горизонтальные; они разрывают твое горло — и вновь удаляются; смутно ты чувствуешь, что эти линии из светящихся сфер, перпендикулярные движению — застывшие вселенные бытия Вечного Теперь, nunc stans каждого твоего момента; воспоминание, начальная школа, мать, отец, книжный магазин, лоснящийся, белый, как больница, мрамор сталинского ампира; пачка открыток с фантастической живописью, ландшафты невозможно далеких и прекрасных планет, там, где зеленая звезда Фомальгаут заливает зловеще-золотым ледяным сиянием искривленные контрфорсы скал, похожие на тентакулу Антарктиды, ту, что лижет Патагонию; нет, родители остались, да, остались, только в свернутом образе, как намек, иероглиф, напоминающий электронный спиральный знак собаки — в неуничтожимой реке твоего сознания, и этого вполне достаточно для сохранения; это и есть их кости для воскресения; память — Ноев ковчег беспомощных тварей; пусть ныне ты — лишь мыслящий кадавр