Гностическое

перчатки и ключ; вогнутости, выпуклости, щелчок — в их толще гаснут звездчатые рефлексы; запах свежекрашеного подъезда, тяжело-зеленый, с нотой соленой горечи; он пропитывает кусок воздуха близ ноздрей, удерживаясь, пока ты добираешься до перекрестка; холодное поле зрения засеяно ночными предутренними огнями и надвое раскроено угловым ребром здания на другом берегу улицы; от этой линии в ракурсе убегают вглубь на две стороны плоскости стен, подсвеченные снизу, будто меловое лицо вампира; это главный архив; ритуал переправы велит метнуть взгляд в окно третьего этажа и шепотом поприветствовать; ты вообразил и поверил, что там заключен, словно в уютном мавзолее, благодетельный — нет, не дух, но эфирный двойник той персоны, виновник смерти которой — ты; но ты смиренно, хоть и безмерно нагло уповаешь на прощение, более того, на покровительство; итак, ритуал в разгаре: ты выписываешь балетные пируэты, дабы не наступить на воспаленные швы земли, прямые и кривые, на бархатные нервные тени; что поделать, ананкастное расстройство; периферическим восприятием ты следишь за табло светофора, где арбузно-алые цифры ушли в пике; в темном небе, выстуженном и одиноком, сизые мягкие вздутия, тлеющие изнутри багряным подмалевком, перемежаются знобящими провалами в пустоту; днем они станут огненными прорывами солнечной ляпис-лазури, но теперь — это окна в космическую стужу; неравномерность атмосферного рельефа напоминает виденную когда-то в старом журнале, побуревшем, как папирус, карту реликтового излучения Вселенной; некто ваяет из ледяного света явленный мир, покрывающий, подобно письменам, примордиальное черное пламя; он врезает в обсидиановую память планетных сфер судьбы минералов, людей и животных; но кто же Сюзерен этого сюзерена?

навстречу — силуэт, колышущийся человечек; если бы мы изготавливали роман-шкатулку, на манер чудесной «Рукописи, найденной в Сарагосе», он поведал бы свою историю, быть может, о пасмурном полете с демоном — последствии неумолимого каббалистического заклинания; однако, о неожиданность, человечек всего лишь жаждет опохмелиться; впрочем, не будем злоупотреблять разрастанием словесной ткани из каждой точки — мы овладели этим приемом, столь похожим на набившее оскомину «расширение Метагалактики»; кажется, мы вновь вернулись к реликтовому излучению? уже в офисе — ты не планктон, ты бентос — когда рассвело, и румяное золото расплавилось в стеклах, залило поверхности, в голову вошел мистик Якоб Бёме; якобы Бёме однажды узрел в естественном сиянии, отраженном оловянным блюдом, пылающую пучину, таинственный корень Сущего; всплывает воспоминание, как два десятилетия назад ты, дипломированный инженер, ближе к концу рабочего дня стыдливо и радостно сбегал из конструкторского бюро в библиотеку; там, в узком пространстве между полками, держал раскрытый матерчатый, сладкой гнилью пахнущий том бордовой энциклопедии; и вот сегодня, двадцать лет спустя, ты снова ощущаешь умственным нутром эту причастность бездне, бхакти; да, отменный кофе, черное пламя, нефть, кровь мира