Двойное

ум завис в утробе утренней полуспячки тяжким поплавком — а на задворках восприятия, там, где смутно живут народы с песьими головами, чья-то сумка из толпы вкрадчивым носом тычется мне в икры — ну а пока суд да дело, мельницы фантазии не теряют времени, жернова словорождения ворочаются, таинственные, как Антикитерский механизм, и я вздрагиваю от беспощадно-голубого разряда побудки, успев вырвать из оцепенелого хаоса первообразов пару-тройку румяных и морозных метафор — остальное привычно рассыпается в прах

итак, к нашему герою: он вновь восстановил в памяти, а может, выдумал, свой любовный дебют — и сразу двойной: курорт, две дамы столичного полусвета, практиковавшие, как выяснилось, легкий оккультизм — сочноголосая брюнетка, тугой напряженностью форм напоминавшая скульптуры Майоля, и ее высокая, очкастая, с кудрявой желтой гривой наперсница, чей стиль колебался между вамп и синим чулком, он отважился подойти к ним на пляже, вопрос нарочито идиотский — «как вам удалось приобрести такой прекрасный загар?» — потом был вечер, огни прогулочных катеров на смуглой бронзе моря, красный маяк, путешествия на дикий пляж, горячий песок, блаженный адамизм, съемная комната, беседы об Арканах Таро, мелькание какого-то Карлоса в роли общего знакомого, горьковатый запах вина, контраст оттенков их кожи, мягкая и упругая плоть бедер, спины, углубление в спине, и здесь в мозгу вспоминающего начинает звучать «A Whiter Shade of Pale» с ее бахообразной пламенеющей психоделикой, одну звали..., имя другой он не хочет разглашать — впрочем, и первое называть тоже не следовало, ты ведь джентльмен; принято считать, что крылатым мужчину делает женщина, правда, скорее, не она как таковая, но ее идол, эйдос, и эти два существа впервые, вместе с драгоценными для молодого человека уроками светского обхождения и утонченной страсти, прирастили ему, каждая со своей стороны, два крыла, тяжелых и косматых, словно шкура того зверя, что укрощен девой — одиннадцатый Аркан — возможно, тогда и случился огненный, как мгновенный британский флаг расщепленных молний, разрыв тропы его жизни

многие души сгорят, так пересохшую траву выжигают для посева новых семян, пусть эта глубоко печальная мысль завершит мой опус; впрочем, любой русский роман, даже с приставкой «псевдо», должен заканчиваться снегом, по первому впечатлению он, снег, плотный и точно из гипса, но вблизи можно разглядеть, что ткань его тонка и зернисто-прозрачна, а на снегу — алый, будто в крови, младенец, и я вижу, как его полукольцом, схожим с буквой U, обступают мужские фигуры в белых туниках поверх длинных кольчужных рубах, и хорошо бы прочертить у голого горизонта хотя бы слабую нить рассветной киновари