Часы

1

это непритязательная, но честная доска, висящая в сумерках над диваном, она без рамы, вернее, выпуклая окантовка составляет часть картины; изображенный ландшафт — зыбкий, пастозно написанный частокол голландских домов, канал уводит под мост, в битумную черноту

а я, сложив руки на груди, как обрюхатевшая статуя Крузенштерна, стою посреди комнаты перед окном, глядящим на юго-запад, там из прорванных под вечер бугристых туч неудержимо растекается приправленный розовым маслом желток; слепящий отблеск на водонапорной башне, и она похожа на маяк; волглая же Голландия смотрит на меня слева, и вот я начинаю насиловать фалангами и костяшками указательного пальца зудящее веко

2

на следующий день, воскресное томление — дневной сон, в нем заброшенный парк, странное круглое сооружение; твои, женщина, карминные волосы и синего мрамора глаза, на циферблате удвоенных метаморфоз застыл твой час — знак «земли огня», если же волосы и глаза изменят цвет — но это тоже ты — изменится час и стихия, и пусть теперь — зеленое стекло «воздуха воды»; мягкие кисти клетчатого пледа, щупальца

я просыпаюсь; в голове и, одновременно, за семью стенами — белесое журчание мобильника, нет, не моего, млечным курсивом наколотое под прозрачной кожурой звука, сладострастие этой подкожной чесотки подобно буддийской метафизике бытия, ибо и то, и другое — мука-наслаждение, первопричина неостановимости колеса жизни; я зомбически поднимаюсь и подхожу к письменному столу, ниспали обновления на смартфон, зловеще-равнодушно вращаются геометрические змеи текущих процентов, незамкнутые кольца-недоуроборосы; ложусь, вновь кисти пледа, всасывание в продолжение

3

сейчас это шутовские одеяния Незнайки из замусоленной в детстве книги, всполохи веронезовской изысканной палитры, и я вдруг понимаю, что он — древний Дурак из колоды Таро, помнится, там была собака, выходит, она неслучайна, впоследствии — комментирует гипнагог — он избрал стезю взломщика гробниц, вот он уже в белой рубахе и жилетке; тогда Знайка — Маг? им восхищаются, но, увы, никто не любит; может, им и стал тот беспутный охламон спустя десятки воплощений

и третий сон — пересадка племени с хрупкого побережья в каменные недра империи, так плотным париком покрывают плешь, ханаанские идолы незаметно превращаются в валуны, сизые, испепеляюще-мерзлые, на страшном дне одного из них лишайный отпечаток окаменелого плоского червя, и я ужасаюсь тому, что этот червь — я, мое подлинное, голое естество; кости ступней скрючивает судорогой, пробуждение

4

пробуждение? будь благословен тот, кто изобрел алкоголь и табак; вязкий запах сыра, его атласный треугольник с кривыми колодцами дырок, портвейн, и завершающая нота сырного аромата, как всегда, взмывает вверх глиссандо; весенний санскрит, дым сигареты — не объемен, это складки тончайшей фиолетовой кожи, свивающиеся в рваные и невозможные топологические сущности