Апрельское темное

из угла мягкого рта выползла полустеклянная аскарида слюны, шмякнулась вниз; и внешняя сторона подушки — а на ней выбито нечто голубое и венецианское, — пропитанная видениями воспаленного виска и лба, проглотила это сонное сгущенное семя, радужное, как бензиновая пленка

расцвели пышные подкожные цветы черно-зеленой плесени; весенний сюрреализм восстал на гиперреализм осени

в доказательство: левая доля небосвода — перисто-кучевые облака, древняя мощеная дорога, опрокинутая, ее шлифовали всадники, крестные шествия, карнавалы с ангелами и чертями, и края булыжников стали млечными, а выпуклости ожемчужнились

правая же — водоворот, однако не золотой, как галактические мальстремы вангоговой звездной ночи, но похожий на сизоватую морскую медузу

эти два домена разделяет слоистый римский профиль; чем он разнится от карфагенского? так железные корабли отличаются от глиняных

я погружаю пальцы в книгу, переплет из толстой блаженной кожи, морщинистый, в окно — холодный солнечный ветер, его парусная поверхность тонка и гибка

гигантские насекомые, будто подвешенные на танцующих цепочках, гранено-многокрасочные — в градации от бордо и померанца к мучнисто-желтому и далее, к пьяной черноте агата — камни, мгновение назад извергнутые из клокочущих недр лаборатории природы, плывут кривыми траекториями

что же препятствует им в воздухе, и вольны ли они выйти из геодезических борозд собственного бытия?

мы спим вдоль волокон ствола Хроноса, но видим в каждый миг поперечные распилы, время — улитка, ибо любая прямая, в конце концов, горбится спиралью

зловещие огоньки безумия, лиловый озон, мерцающий джаз, кто-то бормочет заговоры на креольском русском

вселенная в своей утробности — это некое пространство мглы, заполненное грозовой пустотой и никогда не прекращающимся ураганом, в безграничном тумане колоссальные руки бросают вперед пучки волосатых молний