я живу часть вторая.

Дорога, и правда, была утомительна, но интересна. Сначала мы ехали вдоль побережья, но где-то возле Алушты свернули в сторону гор и стали забираться ввысь по горному серпантину. Было немного страшно: узкая извилистая дорога все время куда-то сворачивала. Автомобиль натруженно поднимался. Я же, сидя на пассажирском сиденье возле водителя, старался не смотреть направо, где за хлипкими ограждениями зияла пропасть с торчащими верхушками многометровых деревьев.

Но, забравшись на вершину, мы оказались на относительно ровной поверхности, покрытой растительностью, чем-то напоминавшей сибирскую степь. И если бы не алыча, растущая вдоль дороги, и горный ландшафт, то глядя на березки и хвойные, а также вездесущую траву, можно было подумать, что мы где-то Сибири.

– Снег недавно только сошел.

– Я так и понял: уж больно, похоже. Даже подумал, что вы меня обратно домой привезли.

– Зимой тут, действительно, похоже на Сибирь. Дальше, – Сергей Васильевич указал направление, – находится горнолыжная база, и зимой там катаются на лыжах со склонов.

– А нам еще далеко ехать?

– Еще далековато.

Далее дорога плавно пошла вниз, петляя среди склонов и огромных деревьев. Проскочив ущелье, проехав мимо нескольких затерявшихся среди гор и деревьев баз отдыха, мы выехали на равнину среди горных хребтов. Теперь дорога шла мимо деревушек, огибая гигантские скалы. И снова подъем и петляние по горному серпантину. Вскоре асфальт закончился, и мы двигались по укатанной, но местами размытой горной дороге. Несколько раз мы останавливались, чтобы перевести дух и дать машине немного остыть. Каждый раз Сергей Васильевич выбирал место, откуда открывался потрясающий вид, и сам подолгу любовался горами.

– Наверное, вы все-таки поэт, раз выбираете такие красивые места для отдыха.

– Может быть, в глубине души я романтик. Но как можно не любоваться такой красотой?

– Что красиво, то красиво. И такое ощущение, что места тут дикие.

– Вообще-то, да – заповедные. Но людей здесь хватает. Не как в городе, конечно, но если посидеть подольше, кто-нибудь обязательно пройдет или проедет мимо.

– Не хочу быть назойливым, но долго еще?

– Нет, уже почти приехали, там за хребтом деревушка – маленькая, с монастырем. Туда нам и надо. Зимой дороги нет, так что туда можно только летом попасть, да и то, видишь сам, как сложно.

– Что – отец решил меня в монастырь отдать?

– С юмором у тебя все в порядке!

– Сам не захотел ехать, а меня обрек на такие мучения. У меня уже задница от этой дороги, как отбивная котлета, стала.

Там, за хребтом, по словам Сергея Васильевича, еще с час езды. Наконец мы выскочили на небольшое плато. Деревушка оказалась совсем маленькой – пять домиков революционной крестьянской постройки. Небольшая отреставрированная церквушка возвышалась над ними и многочисленными развалинами, заросшими травой и кустарником. В нескольких десятках метров от церкви – обрыв, откуда открывался вид на равнины и деревушки.

– Вот это глушь! И что мне здесь делать?

– Поверь мне: занятие для тебя найдется.

– Работать не буду, – отрезал я. Мы засмеялись.

Заслышав шум мотора, нам навстречу стали выходить люди. Их оказалось довольно много, человек тридцать или больше.

– Где они все размещаются? – успел подумать я.

Но, подъехав ближе, заметил палатки, поставленные под деревьями. Сам лагерь был ухожен: выложенные камнем дорожки, стриженая трава, спутниковые тарелки, душевые кабинки, солнечные панели и гелиоустановки, дизель-генераторы, бочки с топливом и многое другое.

– Что-то много мощностей для турлагеря.

– Для строительства нужно.

– Это что – официальный отмаз?

Сергей Васильевич посмотрел на меня с прищуром.

– Что – сильно бросается в глаза?

– Я бы сказал: кричит. Что тут у вас?

– Завтра узнаешь, а сегодня отдыхай и знакомься с обитателями лагеря.

Мы остановились и стали выгружаться из машины. Нас обступили люди и стали помогать. Сергей Васильевич, как оказалось, вез в багажнике множество коробок с продуктами. Разгрузившись, он удалился по своим делам, оставив меня одного.

«Не люблю быть новеньким или чужим», – думал я.

Люди, разгрузив машину, разошлись и стали заниматься своими делами. Я уселся на капот автомобиля и стал ждать, пока мне не подскажут, что делать дальше. Мое появление в лагере вызвало, как мне показалось, очень живой интерес. Делая вид, что чем-то заняты, люди старались незаметно разглядеть меня, при этом что-то бурно обсуждая. То и дело я ловил на себе взгляды, и до моих ушей долетал шепот. Это начинало меня нервировать, но тут появился Сергей Васильевич.

– Пойдем, – махнув рукой.

Подхватив сумку с вещами, я пошел вслед за ним.

– Палатки ставить умеешь?

– Ни разу не ставил. Но думаю, ничего сложного в этом нет.

Он подвел меня к месту, где на земле лежал мешок с упакованной палаткой.

– Вот место, вот палатка. Давай, дерзай! Не получится – позовешь на помощь.

– Хорошо. Но у меня получится.

Я принялся вытряхивать палатку из мешка. На самом деле ничего в этом сложного не было – просто одному неудобно. Поэтому установка палатки заняла у меня почти час, заставив меня отвлечься от разных догадок.

– Что – справился? – Сергей Васильевич бросил на землю упаковку с надувным матрасом и насос. – Вот держи, чтоб спалось помягче. Только сначала занеси, потом накачивай, а то будешь потом мучиться, запихивая.

– Сообразил бы, что вперед надо сделать, – ответил я, думая, как смешна была бы такая ситуация.

Сергей Васильевич опять куда-то удалился, а я, обливаясь потом, принялся накачивать матрас.

– Бог в помощь!

Я обернулся и кивнул в ответ.

«Не утерпели, – подумал я, – любопытство разбирает, примчались знакомиться».

– Может, помощь нужна? – не унимался незнакомец.

– Да нет, спасибо, как-нибудь справлюсь с матрасом.

Но незнакомец не собирался уходить. Присев на корточки рядом, он продолжил разговор.

– Тебя как звать-то?

«Меня не зовут, я сам прихожу», – мелькнула в голове фраза.

– Паша, – ответил я.

– А я Кирилл, – он протянул мне руку для рукопожатия.

Это имя как-то не подходило человеку его возраста. Мужчина лет сорока, ухожен, было видно, что неглуп, почему-то пытался держаться со мной на равных, не пытаясь держаться со мной панибратски, а как бы возвышая меня, что вызвало у меня настороженность.

– Паша, а что отец не приехал?

– Не знаю. Не захотел, наверное, отбивную из своей задницы делать. А что – вы знаете моего отца?

– Вообще-то не знаю. Но, как видишь, здесь в основном люди взрослые, а ты, наверное, только школу закончил.

– Да только закончил. Самому странно: зачем отец меня сюда послал?

– Ладно, не буду тебя отвлекать от работы, заканчивай и приходи обедать – туда, за стол, – он указал рукой на навес под деревьями.

– Хорошо, – ответил я и продолжил накачивать матрас.

– Кирилл, – остановил я уходившего мужчину. Он обернулся и остановился, ожидая вопроса.

– Вы кем работаете?

– Я врач по профессии, а работаю в институте акушерства и гинекологии.

– Я почему-то так и подумал. Спасибо, – я обвел взглядом наблюдавших за нами людей. Встречая мой взгляд, они сразу отводили глаза, делая вид, что их совсем не интересовал наш разговор.

Действительно, я никак не вписывался в эту компанию, состоящую из взрослых – умных, интеллигентных, видимо, с положением, людей.

«Сплошь профессура и интеллигенция. Какой-то клуб по интересам, что ли? Отец, наверное, не зря меня сюда прислал. Для знакомства. И откуда он только прознал об этой тусовке? Но, что самое интересное: я вызываю у них куда более живой интерес, чем они у меня. Может, они думают, что я, какой-нибудь вундеркинд. Что ж? Боюсь вас разочаровать, господа профессора, гениальности во мне не больше, чем у вас таланта к балету».

Накачав матрас, я бросил сумку внутрь палатки и сам было собрался забраться следом – прочь от назойливых взглядов, но тут появился Сергей Васильевич.

– Пойдем за стол, надо тебя познакомить со всеми.

Мы подошли к людям, толпившимся возле стола.

– Господа, прошу внимания!

Но призывать к вниманию и не стоило, все и так ожидали нашего появления. Сергей Васильевич продолжал:

– Хочу вам представить этого молодого человека. Прошу любить и жаловать: Павел Викторович Курков, сын многим здесь известного профессора Виктора Степановича Куркова.

Стоявшие люди зааплодировали. Я немного смутился от такого внимания.

«Ну, батя, во отколол! Нагнал народу, а сам не поехал, а мне тут выкручивайся. Сын профессора – вот сказанул!»

Все присутствующие стали поочередно подходить и жать мне руку, представляясь при этом. Но после третьего представления я запутался и забыл, кого и как зовут, и, понимая тщетность попыток усвоить столько информации, просто кивал головой, уже не напрягаясь.

К моему удивлению, многие спрашивали об отце, сожалея, что его сейчас здесь нет, и в то же время они будто бы понимали, почему он не приехал. Справляясь о его здоровье, они не забывали поинтересоваться и моими делами и здоровьем, и, казалось, что это их действительно интересовало. Я же думал о том, как отцу все эти годы удавалось водить за нос этих людей. Тут я подумал о схожести наших характеров. Хотя раньше я не замечал у отца склонности к авантюрам, а тут такое! И такой высокий уровень – просто обалдеть. Теперь мне точно любой университет на выбор и без проблем.

«Ну батя, ну дает!», – вертелось в голове.

Теперь, как мне казалось, передо мной открылась вся картина происходящего, и мне оставалось только подыграть.

Весь вечер я был в центре внимания. Я старался не ударить в грязь лицом, был вежлив и осмотрителен, вел светские беседы с профессорами и, вопреки своему характеру, соглашался со всем, что они говорили. Те, кто не знал моего отца, спрашивали о нем у других – время от времени до меня доносились отголоски разговоров. Интерес мой только подогревался, я не знал, что наплел здесь отец, и поэтому как мог уходил от уточняющих вопросов. Иногда я думал, что близок к разоблачению и, чтобы уйти от разговора или закрыть ту или иную тему, ссылаясь на нужду, удалялся на какое-то время.

«Хоть бы предупредил как-нибудь, объяснил, про что можно говорить, про что нельзя, бросил меня, как щенка в озеро, – выкручивайся, как хочешь», – думал я, посматривая на часы.

«Все – десять! Можно валить спать!»

Сославшись на усталость, я попрощался со всеми, пожелав хорошего вечера, и отправился к себе в палатку. Наверное, нервное напряжение дало о себе знать: я практически сразу уснул, решив, что назавтра интерес ко мне поутихнет и будет легче.

Профессура профессурой, а попить водочку они любят. Поднявшись утром, я увидел разоренный и не убранный с вечера стол: тарелки с остатками пищи, пустые бутылки, объедки и мусор. Все спали, и убраться было некому. Я решил, что это подходящее время осмотреться, и решил не откладывать.

В лагере, в самом деле, под навесами было множество стройматериала: доски, различный металлопрокат, мешки с цементом и песком. Под другим навесом стояли дизель-генераторы и тут же бетономешалки и циркулярная пила.

«Неужели профессора и впрямь занимаются реставрацией храма? А почему бы и нет? Чудаков хватает!»

Я направился в сторону развалин. Было затруднительно определить, что это было раньше. Стены, выложенные из камня, были столь массивны, что вначале мне показалось, что это крепость или замок, или, скорее всего, сторожевой форт, причем постройка довольно древняя. Сохранившиеся развалины были лишь частью фортификационных сооружений. Отвод крепостной стены шел все ниже и вскоре уходил в землю. Теперь стало ясно, что раньше церквушка была частью этого оборонительного сооружения, но со временем была перестроена.

«Интересно, какого века эти постойки? Наверняка при раскопках здесь можно обнаружить массу интересных вещей».

Я отправился к обрыву, который начинался метрах в пяти от развалин.

«Видок отсюда – что надо. Надо быть безумцем, чтобы отправиться штурмовать эту крепость по столь крутому и высокому склону. Единственный путь сюда был через ущелье, по которому мы ехали, но и его было легко перекрыть. Это плато – настоящая находка для тех людей, что здесь жили. Наверняка растущие сейчас деревья отсутствовали в то время, а на их месте были пастбища и поля», – предположил я.

– Осматриваешься? – Сергей Васильевич громко, чтобы я его услышал, окликнул меня.

Я подождал, пока он подойдет.

– Да, интересное место. Вы определили возраст развалин?

– Определили. Примерно полторы тысячи лет. Вот так.

– Ничего себе!

– Но это еще не все остатки сооружений. Большая часть их находится под землей, потом я тебе покажу. А пока пойдем, позавтракаем.

Мы отправились к столу, где женщины, также бывшие в лагере, уже суетились и наводили порядок. Через минуту мы сидели за столом и молча пили чай. Большинство присутствующих мучились похмельем и поэтому не были расположены к общению. Но крепко заваренный кофе со временем немного разогнал им кровь по венам, и в компании наметилось оживление.

– Господа, наверное, вы все знаете басню Крылова про попрыгунью стрекозу, – начал разговор один из профессоров, фамилию которого я забыл еще вчера.

– Так вот, у большинства из нас отпуск заканчивается уже через неделю, а мы еще даже и не начинали подготовку к зиме. Хотя мы все прекрасно понимаем, что группа, которая остается здесь на зимовку, столкнется с очень большими трудностями из-за нашего халатного отношения к поставленной задаче. И мы не особенно торопимся, чтобы исправить ситуацию.

– Вы что – здесь зимуете? – спросил я шепотом рядом сидевшего Сергея Васильевича.

– Да, по многим причинам мы не можем оставить объект без наблюдения. Ты сам потом поймешь.

– Каждый год наши товарищи мучаются с оставленными на улице дизель-генераторами, – продолжал профессор. – И каждое лето мы собираемся соорудить сарайчик, чтобы укрыть их от снега, но, увы, каждый раз находится причина, по которой мы этого не делаем. Понятно: нам-то не сидеть потом без света в этой глуши. Совесть надо иметь, господа-товарищи!

– А в чем причина? – спросил я Сергея Васильевича.

– Нет стройматериала. Ладно, не вникай. Пойдем, для тебя найдется другое дело.

Мы поднялись из-за стола и отправились к церквушке. К моему удивлению, вместе с нами поднялись все присутствующие, забросив обсуждение проблем, и отправились вслед за нами. Через несколько шагов Сергей Васильевич остановил меня, дав обогнать нас людям.

«Что-то происходит!»

Необычность ситуации заставила меня внутренне напрячься. Обогнав нас, коллеги Сергея Васильевича зашли в церковь и, выстроившись в две шеренги, стали ждать, когда войдем мы. Я посмотрел на своего спутника, не понимая, что происходит.

– Считай это ритуалом посвящения, – объяснил он мне суть происходящего и подтолкнул меня рукой.

Я шел вдоль шеренг, и каждый выказывал участие, дотрагиваясь до моего плеча. Сергей Васильевич шел позади меня и легким прикосновением направлял мой путь. Так мы подошли к двери, открыв которую, я увидел лестницу, ведущую вниз, в подвал.

Мрачный свет освещал овальные своды подземелья. Множество ящиков и коробок стояло вдоль стен, в которые были вделаны массивные кольца, оставшиеся с давних пор. К потолку поднимались черные пятна и плавно перетекали на сводчатый потолок.

«Наверное, этот подвал раньше освещался факелами», – подумал я и хотел было приостановиться и осмотреться, но Сергей Васильевич поторопил меня.

– Потом насмотришься. Пойдем: некогда.

Мы подошли к массивной железной кованой двери, с трудом открыли ее и оказались в выдолбленных в скале катакомбах. Длинный и узкий коридор освещался намного лучше. Шириной около метра и чуть выше человеческого роста, он уходил метров на тридцать вперед. В свете фонарей на стенах виднелись отпечатки кирок древних строителей, полосами и глубокими царапинами оставившие заметные следы своего тяжелого труда. Местами попадались рисунки. Рассматривать их не было времени, но тематика была религиозной – это я понял по количеству крестов. С левой стороны в два яруса были вырублены проемы, в которых были сложены тела.

– О, блин! – от неожиданности я отшатнулся в сторону.

– Ты чего так шарахаешься? Они давно уже умерли.

– Хоть бы предупредили, а то может и удар хватить, – ответил я, не сводя глаз с покойников.

Сухое темное помещение мумифицировало тела и прекрасно сохранило одежду. С виду это походило на захоронение монахов, когда-то живших здесь. Потемневшая кожа обтягивала черепа, проваливаясь в глазницы. На некоторых покойниках поверх черной рясы лежало белое полотенце, украшенное вышивкой – крестами и ликами святых. Все держали в костлявых руках деревянные кресты.

– Здесь есть еще более древнее захоронение – дохристианской эпохи. Но они в другом крыле.

– Мне этих хватило.

Дальше прохода не было, и мы уперлись в стену. Последний фонарь остался позади, метрах в десяти, и перед нами было лишь темное пятно тени на скале.

– Куда дальше? – я обернулся.

Сергей Васильевич обошел меня и стал ощупывать стену. Через секунду стена сдвинулась и отъехала в сторону. Перед нами образовался проход.

– Ну вы и конспираторы!

Мы прошли в небольшой, хорошо освещенный холл. Стены облицованы кафельной плиткой, а пол залит специальным бетоном и отполирован.

– Вот мы и попали в святая святых нашей организации. За этой дверью находятся лаборатории. Ты их посмотришь попозже.

– Ну вот! Все позже и попозже, – перебил я.

– Надо соблюдать порядок. Тогда все встанет на свои места. Нам сюда. Здесь находится хранилище, – Сергей Васильевич указал на железную дверь, как раз напротив той, что вела в лаборатории.

– Идем, – он указал на дверь.

Он вручил мне пластиковую карточку:

– Вот, возьми, сюда ограниченный доступ. Но ты его имеешь. Вставишь сюда, и дверь откроется. Там будет коридор. Ну а дальше… парень ты неглупый, догадаешься. Давай вперед, не трусь!

– Да я и не боюсь, просто намутили здесь чего-то, настораживает как-то.

Сергей Васильевич улыбнулся.

– Ладно, мне пора.

И он удалился, а я остался стоять перед дверью с пластиковой карточкой в руках. Что-то мне подсказывало, что я войду в эту дверь, и моя жизнь изменится кардинальным образом.

«Прямо как в сказке: сюда пойдешь – то-то найдешь, а туда пойдешь – коня потеряешь».

Я вставил карточку-ключ в указанное место. Было слышно, как двинулась защелка, и я толкнул дверь. Но она поехала сама. Как и говорил Сергей Васильевич, я оказался в коридоре. Дверь за мной также плавно закрылась.

«И о чем я должен сам догадаться?»

Я пошел по коридору, вдоль которого по обеим сторонам были двери.

Глухое эхо моих шагов прокатывалось по пустому помещению и тонуло где-то далеко впереди, поглощаясь навалившейся скалой. Каждый раз я тревожно всматривался в даль коридора, слыша свои же шаги. Я понимал, что бояться мне нечего, но инстинктивно незнакомое полуосвещенное помещение, да еще где-то в глубине пород, пугало меня.

На всякий случай я поочередно толкал все двери. Они были не заперты, но за ними – пустые комнаты. Так я прошел с десяток комнат, пока не наткнулся в дверь с табличкой, на которой были написаны имя и фамилия – Константинов Алексей Федорович. Я толкнул дверь – она была заперта. Я заметил отверстие для карточки и вставил ее. Но она не сработала. Я пошел дальше и через несколько дверей уперся в ту, на которой висела табличка с моим именем.

– Ох, ни фига себе! – выдохнул я.

Уставившись на дверь, я не решался вставить карточку. Мое сердце бешено заколотилось, и я почувствовал, как поднялось давление. Через минуту я все-таки овладел собой и вставил карточку. Послышались щелчки, но дверь не открылась, и тогда я подтолкнул ее. Массивная дверь легко распахнулась, и передо мной оказалась такая же комната, какие я видел несколько минут назад. Но она не была пуста.

Вдоль стен стояли металлические стеллажи, на которых хранились картонные коробки с каким-то содержимым. У противоположной стены стоял письменный стол с лампой и офисное кресло, кожаное, но какое-то старое и потрепанное от долгого использования.

Я вошел внутрь и закрыл за собой дверь. Света от диодной лампы не хватало, и, подойдя к столу, я зажег больше похожий на древний торшер настольный светильник. Только теперь я заметил приличный слой пыли и понял, что долгое время сюда никто не входил. Я сел в кресло, не удосужившись даже стряхнуть пыль.

– Ну что? С чего начнем? Видимо, я должен решить какой-то ребус. Эти профессора – любители устраивать представления. Тоже мне – массовики-затейники! Ритуалы, обряды посвящения! Масоны хреновы!

Я встал с кресла и снял со стеллажа первую попавшуюся коробку, поставив ее на стол, открыл. Внутри было несколько коробок меньшего размера. Я достал одну. В коробке лежали школьные тетради, подписанные моим именем, и я мог бы поклясться, что почерк чем-то походил на мой, хотя был и не такой корявый. Это-то меня и смутило.

«Что? Не хватило умения подделать мой корявый почерк? Сразу видно, что некоторые буквы написаны как-то слишком правильно. А тетрадочки-то старенькие, пожелтевшие даже немного».

Я пролистал тетради и, не найдя там ничего интересного, кроме более приличных оценок, чем я имел на самом деле, сложил все обратно в коробку и отставил ее в сторону.

«Вы, ребята, слишком хорошего мнения обо мне», – усмехнулся я и достал другую коробку.

В ней находилась всякая мелочь: карандаши, ручки, линейки – в общем, все, что было связано со школой. Я достал один карандаш и написал на большой коробке слово «школа». Сложив все обратно в большую коробку, я поставил ее обратно на стеллаж, попутно прихватив следующую. Она была намного тяжелей. В ней оказались книги – в основном фантастика: Беляев, Жюль Верн, Уэллс, Кларк, Брейдбери… Некоторые книги сейчас не купишь в обычном книжном магазине.

«Ну что же? Здесь вы угадали: фантастику я люблю».

Я подписал коробку – «Книги», осмотрелся. На нижних стеллажах стояли совсем большие коробки. Открыв одну их них, увидел бережно уложенную в полиэтилен одежду. Я подхватил один сверток и распечатал его: джинсовая рубашка немного староватого фасона, множество клепок и лейблов. Я примерил ее: в плечах оказалось немного тесновато, а так размерчик около моего.

– Почти угадали, – прокомментировал я и принялся натягивать джинсы.

«И джинсы узковаты и длинноваты, но почти в норме, ходить можно. Ткань немного грубовата и потертости какие-то древние», – рассуждал я.

Я не стал снимать одежду, так как в подземелье было довольно прохладно, и, подписав коробку, поставил ее на место. В рядом стоящей коробке тоже была одежда, и я не стал ее снимать, а просто сразу подписал. Далее я нашел кассеты и катушки для магнитофонов, а чуть позже обнаружил и их. Кассетный магнитофон «Шарп» японского производства и катушечный «Сатурн» советской сборки. Я таких магнитофонов и не видел никогда, поэтому не стал трогать: непонятные переключатели смутили меня, и я решил разобраться с ними чуть позже. Включив «Шарп» в розетку, я вставил первую же попавшуюся кассету и включил.

– По-моему, «Модерн Токинг» или как-то так.

Я оставил музыку, уселся в кресло и стал подводить итоги.

«Значит так, – я окинул взглядом уже подписанные коробки. – Судя по надписям, здесь все, что связано с повседневной жизнью молодого человека. Причем они подписали тетради моим именем, положили одежду моего размера. Тем самым хотели связать меня с этими предметами. Вопрос – зачем? И потом – время. Одежда, музыка, тетради – они указывают на прошлое. Что они хотели этим сказать? Может, связать меня как-то с тем временем? А если я не разгадаю этот ребус, тогда что?»

Я посмотрел на коробки, стоявшие на самом верху. До них еще предстояло добраться. Вот кому-то делать было нечего: сколько времени потратили, чтобы скомпоновать этот ребус!

Я полез за оставшимися коробками. Спустив их с верхних стеллажей, я поставил их друг на друга возле стола и, сев в кресло, открыл верхнюю. В коробке лежала стопка тетрадей – около пятидесяти штук. Каждая была подписана чьим-то именем, а сверху приклеена фотография. Я открыл тетрадь.

«Сочинение», – прочитал я верхнюю надпись.

Тема сочинения – «Павел Курков. Каким он нам запомнился и мои отношения с ним».

«Что за фигня еще?» – возмутился я.

Посмотрел титульную страницу. Написал его Сергей Куренков. Я посмотрел на фото. Молодой человек лет 17. Фото немного старовато, черно-белое, но все же хорошо передавало типаж человека.

«Ну, посмотрим, что ты там написал».

«Я не могу сказать, что Паша был моим другом, но ничего плохого я про него вспомнить не могу. Все только хорошее».

Дальше шло описание каких-то событий. Я отложил тетрадь и взял следующую – Инесса Воробьяненко. Я посмотрел на фото и развернул тетрадь. Тема сочинения была та же. А начиналось оно так:

«Паша был симпатичным молодым человеком. И мне было приятно, что он оказывал мне знаки внимания». Далее шло описание этих знаков внимания. Я снова посмотрел на фото.

«Ничего так, подружка».

Я решил оставить разбор сочинений на потом и, отложив пачку тетрадей в сторону, достал самую толстую тетрадь. Толстая пластиковая обложка немного потрескалась от времени, но сохранила надпись.

– Дневник, – прочитал я вслух.

Открыл его. Никаких надписей, позволяющих определить его принадлежность, не было, но было и так понятно, что его хозяин Павел Курков. Начинался он, как я и предполагал, с конца восьмидесятых, а заканчивался началом девяностых, а точнее маем девяносто второго года.

«А я родился в девяносто третьем в марте» – почему-то сопоставил я, и сейчас мне столько же лет, сколько ему было тогда.

Я отложил дневник в сторону и достал тетради потоньше. Они тоже оказались дневниками, но более раннего времени. Несколько тетрадей были со стихами.

Я где-то был во сне глубоком.

И тайны вечной темноты

Меня постигли ненароком,

И понял я, что значат сны.

«Неплохо. Я тоже пишу стихи. Как вы об этом узнали, интересно?»

Далее в коробке были блокноты и записные книжки, просто листки бумаги с какими-то рисунками, много всякой бумажной мелочи. Их разбирать я тоже не стал и, отложив, открыл следующую коробку. В ней бережно уложенные и упакованные в полиэтилен стопками лежали фотографии.

«А это уже действительно интересно!»

Я раскрыл первую же упаковку и достал фотографии.

– Что это?

Среди незнакомых мне людей я легко отыскал себя. Да, немного другая прическа, немного худее, но это был я. И что самое интересное: на первой же попавшейся мне фотографии человек, похожий на меня, был одет в ту же одежду, что и я в данный момент.

Я стал одну за одной просматривать фотографии, быстро их перебирая. И везде был я! Там, где я никогда не был, и с людьми, которых я не знал. И тут я увидел фотографии, на которых узнал себя, подростка, и своих родителей, еще очень молодых. Далее совсем давнишние снимки – школьные фотографии, детсадовские… Везде встречались одни и те же дети, затем уже немного повзрослевшие и совсем большие. Они росли со мной. Мы вместе пошли в садик, затем в школу, с кем-то я был дружен, а с кем-то, наоборот, все время конфликтовал.

Я вспомнил про сочинения, написанные ими. На бумаге они сохранили сущность моего характера. Один не смог бы выразить внутренний мир человека, а множество могут создать впечатление и охарактеризовать как личность.

«Неплохо придумано!»

Чем больше я смотрел, тем сильнее у меня начинала болеть голова. Казалось, что я уже не понимал, что происходит. Фотографии из незнакомого мне детства, среди незнакомых мне людей и предметов вывели меня из равновесия. И я, откинувшись на спинку кресла, попытался успокоиться и привести свои мысли в порядок. Что-то стало мне подсказывать, что это не фальсификация. Уж очень сложным и трудоемким процессом это все представлялось. А ради чего? Чтоб разыграть подростка из деревни? Слишком много чести.

«Может, это мой брат? Почему родители скрывали о его существовании? И зачем все так усложнять? При чем тут вся это профессура, подвалы, лаборатории и эти хранилища?»

И тут меня осенило! Я стал рыться в коробках в поисках нужных мне вещей. На самом дне коробке я нашел то, что искал – пакет с документами. Я достал его и открыл. Оттуда выпали бумаги – свидетельство о рождении и свидетельство о смерти. Я положил их перед собой. Семнадцать лет – разница между датой рождения и датой смерти.

Я смотрел, не отрываясь и не моргая, и мои глаза стали наполняться слезами. В этот момент мне стало настолько жалко себя, что я разрыдался. Всхлипывая и утирая слезы, я вдруг понял отношение ко мне родителей, однажды уже потерявших меня и коривших себя за давление на меня прошлого, когда они думали о моем возможном будущем, карьерном росте, положении в обществе. Представил все те чаяния, кои вынашивает каждый родитель, эти скандалы, угрозы, давление «в воспитательных целях», наказание и многие другие способы, заставляющие ребенка двигаться к цели, выбранной родителями. Подумал о том, каким все это становится неважным после смерти ребенка.

Через минуту, справившись со своими эмоциями, я продолжил поиск – уже целенаправленный. Теперь я знал, что хотел найти. И нашел. В желтой на завязках папке с надписью «Дело», я отыскал документы, описывающие трагический момент моей кончины. Свидетельские показания. Отчеты экспертов, фотографии с места происшествия. Теперь я отчетливо видел события восемнадцатилетней давности на скоростном кольце города Москвы. Горе родителей на фотографиях с похорон, и два закрытых гроба, стоявших в ряд у вырытых могил. Это настолько отчетливо проступило в моем сознании, что у меня возникло ощущении личного присутствия в то время.

Дальнейшие события можно было восстановить, поговорив с родителями. Но и так было ясно, что где-то в подполье советской науки велись эксперименты с клонированием, и мой отец знал о них или имел непосредственное отношение ко всему этому. Может быть, кто-то из знакомых занимался этими вопросами. В общем, это случилось.

«Я… клон. Невероятно! Просто уму непостижимо! – я углубился в свои чувства, чтобы понять, как я к этому отношусь. – Да нет, это невозможно! Должно быть другое объяснение, – вертелись мысли. – Глупости все это», – убеждал я себя, но в глубине души я уже знал, что наверняка не смогу найти другого объяснения.

«Нет, никак не отношусь. Наверное, осознание всего происшедшего придет позже, а пока в голове только сумбур».

Я откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и попытался освободить свою голову от мыслей. Стоило, как говорится, проветрить голову, чтобы взглянуть на все другими глазами. Не помню, сколько я так просидел и сколько прошло времени, но я уснул. Проснулся от эха шагов, разносящихся по коридору. В дверь постучали.

– Да можно, входите, – крикнул я.

– Проголодался? – Сергей Васильевич зашел в комнату, держа тарелку с бутербродами и термос.

– Да как-то про еду совсем забыл.

– Ну, как успехи? – он внимательно посмотрел на меня и на мою реакцию.

Я смотрел на него, как ученик во время экзамена, ища подсказку в выражении лица учителя.

– Я клон? – кратко и почти шепотом спросил я.

– Да, – также кратко ответил Сергей Васильевич и, казалось, с облегчением перевел дух.

Несколько минут мы сидели молча.

– Почему ты ничего не ешь? Поешь, а то уже шесть часов прошло, как ты сюда вошел.

Я взял бутерброд и стал жевать, запивая кофе.

– Расскажите, как все было.

– Я учился с твоим отцом в институте медицины и психологии, на одном курсе, – начал рассказ Сергей Васильевич. – После учебы мы по распределению попали в разные закрытые НИИ, но продолжали дружить и общаться. Наш институт занимался вопросами клонирования. Но тогда такого слова, конечно же, не было, да никто и понятия об этом не имел. Все было засекречено. По должности я был штатный психолог, а по совместительству – в случае удачного эксперимента – должен был вести наблюдение за объектом. Но в то время эксперименты велись в основном на мышах, о клонировании человека и речи не было – к тому же в начале девяностых вообще встал вопрос о закрытии нашего института. У твоих же родителей, наоборот, наблюдался подъем. Если ты не знаешь, они познакомились в институте.

– Не знал. Они мне ничего и никогда не рассказывали о своей прошлой жизни.

– Так вот. В то время правительство, видя недовольство масс, судорожно искало способ управлять ими. Вот институт, в котором работали твои родители, этим и занимался. Государство выделяло огромные средства на исследования и разработки. Ты, может, слышал о Кашпировском и Чумаке?

– Да, как-то раз смотрел передачу.

– Вот-вот. Этим и занимались твои родители. Но потом оказалось, что рост психических заболеваний непомерно велик, и проект закрыли, отдав предпочтение старому и проверенному способу управлению массами – религии. Всплеск публикаций на эту тему захлестнул страну. Секты, летающие тарелки, колдуны и ведьмы на любой вкус, только чтобы отвлечь внимание от улицы и оболванить людей, сделав их покорными. В общем, абсолютно в стиле тоталитарной системы. Ну, может, оно и не совсем так заговорщицки. Но примерно так. Конечно же, когда случилось горе в твоей семье, я об этом узнал первый. И, поверь, переживал не меньше твоих родителей. И – само собой – мне пришла мысль воспроизвести тебя. Я понимал, что момент не самый подходящий, но нельзя было терять времени. Они выслушали мое предложение. Тогда не было слова «клонирование», мы это называли «регенерация». Я объяснил твоим родителям, что человек постоянно регенерируется и изменяется, что клетки живут не больше двух недель и все такое. Что мы, проводя эксперименты над мышами, добивались не только отращивания новых конечностей, но и полной регенерации, когда у умерщвленной мыши брали клетки, выделяли ДНК и помещали в пустую яйцеклетку, через короткий промежуток времени мышь снова появлялась на свет. К счастью, твои родители были учеными. Они приняли эту идею. И, не успев похоронить, они обрели надежду вскоре вновь увидеть тебя. Благодаря этому, родители пережили твои похороны более стойко. Хотя горе все равно было велико. Ты пострадал очень сильно, тело буквально собирали по кусочкам. И смотреть на все это не было сил. После похорон мы принялись воплощать идею в жизнь. Надо отдать должное твоим родителям: они загорелись этой идеей. Хотя об успешности эксперимента трудно было сказать. Но то, что твой отец после облучения больше не мог иметь детей, придавало больше значимости происходящему. Мне удалось уговорить профессора Ростовцева, который непосредственно занимался проблемой регенерации. Требовались средства. Институт уже давно не финансировался, люди даже зарплату не получали, не говоря уже о покупке необходимого оборудования, и твои родители приняли решение продать дачу, машину и потратить все накопления. Надо отдать тебе должное: ты был силен. Казалось, что твоя ДНК так сильно цеплялась за жизнь, что практически с первого раза мы получили деление клеток и пересадили делящуюся яйцеклетку твоей матери. Хочу сказать, что даже у мышей мы не могли достичь такого результата, приходилось неделями тысячи раз повторять одни и те же действия, пока не добьешься результата. Успех нас окрылил и сплотил коллектив. Первый опыт над клонированием человека был успешен. Твой отец рассказал об эксперименте родителям твоего друга. Но после долгих раздумий они все-таки отказались. Причина нам была неясна. Другим родственникам погибших мы этого не предлагали: у них – как бы кощунственно это ни звучало – не было средств на проведение регенерации. Затем перед нами, как психологами, встала задача – составить общий психологический портрет, воссоздать атмосферу времени и запечатлеть твое положение в обществе. Мы отправились в школу, нашли твоих друзей, одноклассников и попросили их написать небольшие сочинения, которые ты уже, наверное, прочитал. Тогда мы поняли, что стоим на пороге чего-то нового и еще не познанного, в голове вертелись безумные мысли об изменении мира. Но реальность била крепко: институт закрыли. Нам с трудом удалось спасти оборудование от разграбления и вывезти его на хранение к одному из аспирантов на дачу. А дальше и того хуже: рост религиозного сознания, запрет на клонирование и преследование «небогоугодного» дела. Твои родители решили уехать от греха подальше, пока не узнали о беременности твоей матери и не поползли слухи. Мы тогда, да и сейчас, действительно боялись за свои жизни. Но сторонников все прибавляется, хотя не многие из них и верят в удачный эксперимент. И твое появление произвело фурор. Люди все прибывают. Нас около ста человек, практически все – ученые. У нас сохранились останки твоего тела, и в доказательство мы проведем тесты на идентичность генного состава. Время от времени в сторонниках нужно подогревать уверенность.

– Еще регенерации были? – хриплым голосом поинтересовался я.

– Да, еще трое. Но они еще не достигли того возраста, когда им можно было бы обо всем рассказать. Скоро это станет обыденным делом, а пока это больше похоже на чудо.

– Сюда вы как попали?

– А это целая история. Не помню, как попал в нашу компанию Виктор, археолог. Вот он и предложил это место для переезда. Он здесь давно практику проходил, раскопки какие-то велись. А с развалом все потерялось и забылось, вот мы здесь и поселились. Скрываем, конечно, что здесь исторически ценные материалы. Что поделаешь? Правда, Виктор занимается изысканиями, потихоньку статьи пишет. Но в основном ратует за наше дело. У его идея фикс – оживить одного из лежащих здесь покойников.

– Знаете, именно сейчас я почувствовал себя особенным.

– Верю, многие здесь завидуют тебе и представляют себя на твоем месте.

– А сейчас никого не собираетесь реинкарнировать?

– Как ты сказал? Реинкарнировать?

– Да, а что?

– Так просто, действительно подходящее слово. Нет, последняя регенерация произошла почти десять лет назад. Денег нет.

– Ясно, поэтому вы и застряли здесь, и вас всего сто человек и четыре реинкарнанта.

– Мы оказались в ловушке: и объявить не можем на весь мир, боясь уголовного и религиозного преследования, и назад пути уже нет, так как есть люди и желание людей продолжать начатое.

– Оно и видно: топчетесь на одном месте. Тысячи людей, а еще хуже – детей гибнут в стране ежегодно. А горе родителей, не знающих о такой возможности вернуть все на круги своя? Надо что-то делать!

– Я понимаю: ты молодой и горячий. Но обстоятельства выше.

– К черту обстоятельства, надо менять парадигму.

– Что надо менять?

– Парадигму. Философское обоснование. Цель. Идеологию. Называйте как угодно.

– У тебя тоталитарные замашки. Но, в принципе, ты говоришь верно. Среди нас есть один военный, его привел один из сторонников. Тоже психолог. Работал в военном госпитале, вот он к ним поступил в тяжелом психическом расстройстве. Он потерял на войне роту молодых солдат, а сам остался жив. Он не находил себе места, был на гране самоубийства. Ну психиатр и подкинул ему идею, рассказав, что да как. Теперь он наш самый ярый сторонник, один из реинкарнантов – как ты называешь, появился благодаря ему. Он живет с родителями, правда, мать была старенькой и не смогла бы выносить его сама, поэтому мы использовали суррогатную мать. Но это не меняет сути вопроса. Большинству из здесь присутствующих придется воспользоваться услугами суррогатного материнства.

– Так вот… если ты решишь присоединиться к нам.

– Как это – решу? Я думал, что уже с вами.

– Ну да! Просто вдруг бы ты не захотел иметь с нами ничего общего и продолжил бы жить своей жизнью. Так вот. Думаю, что тебе надо с ним поговорить, и вы найдете много общего, если это тебя это действительно интересует.

– Пока я еще не решил, конечно же. Но то, что интересует, могу сказать определенно. Я по натуре человек любознательный, и меня всегда такое интересовало. Но в данный момент меня нестерпимо интересует моя прошлая жизнь, и, думаю, у меня уйдет немало времени на изучение той жизни. А потом будет видно. Но то, что я на вашей стороне, – это не подвергается никакому сомнению.

– Вот и хорошо. Тогда не буду мешать тебе, вникай. Но не задерживайся, помни: в лагере тебя с нетерпением ждет сотня пытливых умов.

– Хорошо, постараюсь как можно быстрее.

– Ну, давай, дерзай, – Сергей Васильевич удалился.

Я вновь остался один. Становилось все интереснее и интереснее. Посидев немного, ни о чем конкретно не думая, я разложил на столе сочинения, фотографии, взял дневник и стал знакомиться с людьми из своей прошлой жизни.

Нужно было сменить музыкальный фон. Я подтянул к себе коробку с кассетами и принялся искать что-нибудь интересное. Спустя немного времени я наткнулся на кассету с надписью «Спейс». Это мне ни о чем не говорило. Я вставил кассету и включил магнитофон. Динамики хорошо передавали все оттенки звучания необычной музыки, отвечающие названию группы.

Неосознанно я погрузился в раздумья, вызванные музыкой, навязавшей мне образы, задуманные композитором. Закрыл глаза, я понесся по бескрайним просторам космоса. Вылетев за пределы земного влияния, я мысленно устремился в бесконечность. Вскоре я потерял из виду не только землю, но и Солнечную систему. И чем больше я удалялся, тем отчетливее в моем сознании стала проявляться пока неясная мне мысль.

Вскоре я потерялся в бесконечных просторах среди галактик, назойливо вращавшихся вокруг меня мириадами, не имеющих ни начала, ни конца, ни пространства, ни времени. Сначала вокруг меня появилась едва заметная дымка. Но со временем все четче, в виде разрозненных образов и обрывков предложений, стала формироваться какая-то мыслительная сущность. Ко мне стало приходить осознание величия космоса, с его постоянными изменениями, рождением и гибелью целых галактик, в которых лишь мелкой, еле заметной точкой рождается и умирает планета, похожая на Землю. И в сравнении с вечностью эти рождение и смерть выглядят лишь вспышкой. Я снова оказался возле Земли и теперь смотрел, как во время этой вспышки родилась цивилизация. В коротком всплеске жизни на Земле моя жизнь кажется мигом.

Пятьдесят лет назад меня еще не было, а через пятьдесят – уже, возможно, не будет. Последующие поколения забудут о моем существовании на Земле. И вскоре никому не будет никакого дела до того, что я когда-то был. И это уже со мной однажды случалось. И среди этой вечности и величия наша жизнь, даже жизнь целой планеты, едва заметна. И даже смерть целой галактики едва заметна. Мы так ничтожны. Величие всех наших богов, взгроможденных на одной планете, меркнет при удалении и кажется таким же мелкими, как и само человечество.

Я открыл глаза и взглянул на разложенные фотографии одноклассников и когда-то знакомых мне людей. Помнят ли они обо мне? Помнят. Но лишь как короткую вспышку в сознании, а после их ухода о моем существовании уже ничто не будет напоминать, кроме сухих записей в архивах. И те не хранятся вечно.

Застывшее время на фотографиях. Молодые лица, улыбающиеся миру. Какие они сейчас, как выглядят, какие мысли и заботы в их головах? Люди из другого мира. Казалось, что с тех пор минула вечность.

Но они еще живы, многие живы. Живут своей жизнью. Растят детей, ходят на работу, веселятся, отдыхают. Наверное, я жил бы сейчас среди них, встречался бы с одноклассниками раз в год и имел бы детей и семью. Но судьба приготовила мне сюрприз, забрав и вновь подарив жизнь.

Я снова закрыл глаза. Теперь космос мне не казался таким далеким и устрашающим. Теперь мы говорили на равных. Я заглянул в глаза вечности и сам стал вечным. Структура моей ДНК, скрывающая в себе мою сущность, призму, преломляющую и отражающую существующий мир, может воспроизводить меня бесконечное количество раз. И я подумал о том, что бесконечно повторяющаяся молодость, с бесконечно однотипными проблемами и ситуациями превращается в рутину и перестает быть волнующей и манящей. Пропадает интерес к прошлому и настоящему, нет ни зла, ни добра, все меркнет перед величием вечности. Кому дело до зла, свершенного в каменном веке, когда перед тобой бесконечность?

Существование ради существования – вот принцип или смысл, который заложен природой, которого она сама придерживается и к которому мы движемся. И как только мы достигнем такого сознания, мы вознесемся и станем богами. Но, чтобы его достичь, нужно пройти ряд реинкарнаций, очиститься и понять суть жизни.

«Что-то на буддизм смахивает. Да, я понимаю суть, но не могу очиститься от земных проблем, столько нужно еще сделать и столько прожить! Ну а куда нам спешить? Ведь в жизни столько всего прекрасного, да и к тому же перед нами вечность. Хорошо сказано: нам спешить некуда: перед нами вечность».

Я выключил музыку: слишком уносит. Взял дневник и принялся читать о событиях, которые мне пока ни о чем не говорили. Но чем больше я погружался в чтение, тем все отчетливее передо мной вырисовывались события тех дней, всплывали очертания незнакомых мне мест и уже знакомые по фотографиям лица.

Место действия – конец восьмидесятых, главный герой – я. Мне было легко представить себя на месте себя, так как все действия моего героя совпадали с моим пониманием и отношением к вещам. Он делал то, что в той ситуации сделал бы и я. Неудивительно: ведь это и был я – в другом времени, в другом месте, с немного другим образованием и воспитанием. Но, в сущности, – я, приспособленный к тем событиям, тому времени и тому месту.

1989–1990 учебный год

Эту песню не задушишь, не убьешь, не убьешь, не убьешь.

Эту песню запевает молодежь, молодежь, молодежь.

Я от скуки кричал во все горло, в то время как остальная часть собранного хора просто открывала рот. Стать участником смотра патриотической песни нас толкнула не любовь к этой самой песне и не патриотизм, а банальное нежелание сидеть на уроке, во время которого шла репетиция.

– Молодец, Курков, хорошо поешь. Только немного потише, а то ты заглушаешь весь хор.

– А вы что еле рты раскрываете? – Надежда Петровна давала указания, размахивая в такт руками.

Каждый год все повторялось, и к концу учебы в школе мы не только знали все, что нам было нужно по учебной программе, но несколько десятков песен, учащих любви к партии и родине. За них мы должны идти в бой и, не задумываясь, расстаться с жизнью – так говорилось в песнях.

– Сегодня у Светки Моисеевой дома никого нет: она проболталась, пока я обжимал ее в раздевалке.

– И что? – так же почти криком, внося какофонию в общий лад, ответил я.

– Как что? Она же давалка знатная, – стараясь перекричать хор, просветил меня Димка.

Стоявшие снизу девчонки стали оборачиваться и показывать недовольство громкостью нашего разговора. Мы дружно показали им «фак», выставив средний палец. Они отвернулись, толком не понимая, что им показали, но сообразили, что что-то очень обидное. У Димки дома был видак, и мы живо перенимали все тонкости американской жизни.

– Так! Курков и Гейтс, что вы там обсуждаете? Не срывайте репетицию, через неделю уже смотр.

– В туалет, – я губами показал Надежде Петровне причину шума.

– Идите, – она махнула рукой по направлению к выходу.

– Каждый раз срабатывает.

– А что нас там держать? Мы каждый год поем, и все эти песни знаем наизусть. К тому же в других школах отношение к этим песням не лучше, так что у нас равные шансы.

– Так что ты там про Светку говорил?

– Мне Семен с нашего двора рассказывал, как он ее е…л. Она уже не была девочкой.

– Да ну? Вот, блин! Когда успела?

– Это точно! Вот я ее зажимаю сегодня, а она возьми и скажи, что у нее дома никого нет.

– Вот, сучка, сама хочет. Что – пойдем?

– Конечно.

Мы засмеялись и, проходя по пустым коридорам школы, стали громко напевать песню.

– И вновь продолжается бой,

И сердцу тревожно в груди.

И Ленин такой молодой,

И юный октябрь впереди.

Дверь одного из класса стала открываться, и мы что есть сил побежали по коридору в попытке укрыться.

– Фу, чуть не поймали, – переводя дух под лестничным пролетом.

Мы заняли негласное место для курения старшеклассников, там и просидели до конца урока. Затем, выйдя из укрытия, отправились искать своих одноклассников.

– Курков и Гейтс, вас Люда из комсомольской комнаты спрашивала, – Маринка из старшего класса, подхватив нас за руки, повела в комсомольскую комнату, как провинившихся двоечников.

Ох уж эта Маринка! Красивая, как артистка Алферова. Я иногда ее так и звал – Канстанция. Димка же, дразня меня, просто – Подстанция. Сопротивляться не было сил, ее теплая рука сжимала мою, и я даже не пытался вырваться. Димка сразу же освободил руку, но послушно шел следом, ругая меня за слабость.

– Ты чего идешь у нее, как на поводке, как дитя малое? Брось ее!

– Гейтс, сейчас получишь, – Маринка, понимая мою слабость к ней, улыбалась.

Мы зашли в комсомольскую комнату. Люда, комсомольский вожак, сидела за столом и принимала взносы – две копейки.

– Вот, привела, – Марина стала протискиваться к столу через стоявших школьников.

Руку мою она не отпускала, и я вслед за ней двигался вперед. Подойдя к столу, мы стали ждать, пока освободится Люда, чтобы прочитать нам мораль, после которой я и Димка должны были изъявить желание вступить в комсомол. Но в данный момент я был слишком далеко от этого.

Положение наших рук изменилось, теперь я держал Марину за руку и, набравшись храбрости, гладил большим пальцем ее ладонь. Ее ладонь стала слишком горячей и влажной, я протянул вторую руку, подхватил свободную руку Марины и свел руки спереди, на животе. Теперь я стоял так близко к ней, что чувствовал запах ее волос. Запах зеленых яблок. А мое тело чувствовало изгибы и тепло ее тела. Мы были зажаты плотно стоящими людьми, которые торопились избавиться от кабалы в две копейки и которым не было никакого дела до разворачивавшегося рядом действа.

Я не мог понять, какие чувства меня одолевали: любопытство, любовь или похоть. Казалось, что я сейчас сойду с ума от любви, желания удовольствия и желания познания. Тут предательски не управляемое мною тело, а вернее нижняя его часть, стало увеличиваться в размерах и оттопыриваться, выпирая из штанов. Я стыдливо отпрянул от Марины, но она, поначалу посчитав это попыткой побега, прижала меня к себе. И я прижался к ней, к ее упругой попке чуть пониже, где мои оттопыренные штаны нашли удобную ложбинку, как будто специально приспособленную для этого. Теперь это почувствовала и Марина, но не подала виду. Я сдавил ее ладони, показывая свое расположение и желание. Она ответила.

Народу становилось все меньше, и наша близость могла броситься в глаза. Не желая компрометировать Марину, я отступил немного назад и отпустил одну руку. Прекрасное закончилось. Но чувство близости к этому человеку осталось.

Теперь я по-новому взглянул на Марину. Окинув взглядом ее фигуру, я на мгновение остановился на том месте, где еще минуту назад соприкасался с ней. Пояс фартука, обтягивающий талию, подчеркивал ее тонкость, а завязанные в банты концы фартука кокетливо нависали над изгибом поясницы. Взгляд скользнул вниз и, выхватив икры, поднялся вверх. Густые волнистые волосы каштанового цвета, собранные в пучок, свисали чуть ниже плеч. Марина наклонила головку, и этот самый пучок слетел с плеча, оголив ее шейку. Я стоял в нескольких сантиметрах от нее, и запах, еле слышный, состоящий из смеси духов и запаха ее тела, волной докатился до меня, вызвав новый приток гормона в кровь. Даже маленький прыщик, раскрасневшийся и готовый прорваться наружу, не вызвал у меня отторжение, не отбил желания прикоснуться к этой шейке губами. То мгновение прочно засело у меня в голове, став основой моих эротических фантазий, каждый раз напоминая о Марине.

Наконец Люда освободилось. Школьники успешно расстались со своими деньгами и освободили пространство вокруг стола.

– Ребята, ну и чего вы все упорствуете? – Люда завела разговор о старом. – Неужели вам жалко эти несчастные две копейки в месяц?

– Конечно, жалко, деньги-то большущие! Где их взять? – язвил я.

– Давай я буду за тебя платить, – встряла Марина.

Я посмотрел на Марину.

«Как я этого не люблю! – мелькнуло в голове. – Думает, если дала подержаться за ручку, то имеет право командовать мною».

– Ну ты тогда и вступай вместо меня в этот долбаный комсомол. Вы не думаете, что у нас могут быть идеологические мотивы не вступать в комсомол?

– Какие идеологические мотивы? Откуда они у вас могут взяться? – Люда наседала.

Мариночка же, похоже, обиделась на меня за мою грубость, стояла молча, надув губки.

«Ну и насрать на нее»,– подумал я и продолжил отбиваться.

– Если мы такие идеологически не подкованные, что вы тогда тащите нас?

– Для вас же, дураков, стараемся. Вы же без комсомола никому не будете нужны!

– Вы не думаете, что самому комсомолу скоро крендец будет? – вставил Димка.

– Точно, хана скоро будет и вам, и коммунякам, – поддержал я предложение Димки.

– Да что с ними говорить… – начала Марина. – Сами прибегут проситься, тогда мы будем выделываться.

– Нужны вы нам! И комсомол ваш!

– Ну-ну, поживем – увидим, – закончила Люда.

И мы вышли из комсомольской комнаты.

– Вот это грызня была! Ты чего так сорвался?

Я рассказал о причине своего гнева.

– Ни фига себе! Ну ты даешь! Пожертвовал своей любимой Канстанцией! И все из-за какого-то гребаного комсомола!

– Это она мною пожертвовала.

– У нее таких, как ты, воздыхателей – тысяча, а вот у тебя, как она, одна.

– Да и хрен с ней! Проживем как-нибудь.

– Что, Курков, ни дня без приключений? – директор школы Вадим Николаевич, уставший от каждодневных сводок с моим участием, не поднимая головы, сидя за столом, пытался вразумить меня. – Ты понимаешь, что у нас не простая школа, а школа с физико-математическим уклоном? Что здесь учатся не простые дети, а дети высокопоставленных руководителей? Что они могут подумать о нашей школе из-за твоих выходок? Что мне родителей твоих вызывать в школу?

– Не нужно родителей. Понимаете, Вадим Николаевич, ну не могу я удержаться, чтоб не высказаться. Истина ведь лежит на поверхности, и глупо не указать на нее.

– Указывай. Но каждое твое указывание вытекает в полемику, и урок сорван. Светлана Григорьевна уже на пенсию из-за тебя стала проситься. Что ты цепляешься ко всем персонажам?

– Мне кажется, писатель совсем не то имел в виду, когда писал произведение, что нам тут пытаются втюхать коммуняки.

– Что ты пристал к этим коммунистам? Страна живет уже 70 лет по заповедям Ильича, и все это время добивалась только положительных результатов.

– Ну, это смотря с чем сравнивать, – начал заводиться я, – все относительно.

Но Вадим Николаевич не поддержал полемику, грозящую перерасти в долгий спор.

– Ты хоть одноклассников оставь в покое. Зачем ты Гунько подложил помидор на стул? Бедная девочка пережила такой стресс, что уже неделю не может прийти в школу. Ее родители возмущены и требуют наказать тебя.

– Это недоказуемо. Вы ведь не можете без суда и следствия наказать меня, это не по-коммунистически будет! Наоборот, в стиле кожаных курток, ГУЛАГа и КГБ. Видите, как все парадоксально получается. Вы учите нас одному, а на практике – другое. Выходит, я лучший ученик. Хорошо учусь, раз по заветам Ильича начинаю отстаивать свои интересы и докапываться до правды.

– Никто тебя не собирается наказывать!

– Еще бы. Здесь ведь Дима замешан! А у Димы родители не чета Гунько.

Вадим Николаевич смутился от положения, в котором оказался.

– Такова жизнь, – единственное, что он нашелся ответить.

– Да, я ей подложил помидор. У нас возник идеологический спор по поводу красного террора. Она заняла позицию о целесообразности красного террора. Я, соответственно, против всякого насилия. Но вдолбить ей что-то было невозможно. Есть такие люди, до которых не доходят аргументы. Вот пришлось ей показать на практике действенность красного террора: нет человека – нет проблемы. Только неприятно, что тот человек, который вызывает проблемы, – это ты, и устраняют тебя. Думаю, этот урок она надолго запомнит.

– Света, открывай, это Дима.

Мы стояли перед дверью квартиры и звонили в звонок, при этом не переставая пинать ногами дверь.

Через минуту дверь открылась, и в проеме в халате с полотенцем на голове показалась Света.

– Привет. Чего надо? – игра началась.

– Да мы в гости решили зайти. Вот шли мимо, думаем, как там Света поживает? Не болеет ли? – Дима старался.

– Проходите, – она провела нас в большую комнату и усадила на диван. Сама ушла в соседнюю комнату. Мы переглянулись, довольные.

– Мылась. Стопудово ждала.

– Точно, – подтвердил я догадку Димки.

Мы принялись доставать из сумки купленные в магазине гостинцы. Джентльменский набор пятнадцатилетнего москвича-стиляги: бутылка портвейна, шоколад, конфеты.

– Что это? – зашедшая в комнату Светлана удивленно посмотрела на выставленную на журнальном столике бутылку.

– Да вот Пашку сегодня чуть из школы не отчислили. Надо отметить, – врал Димка.

– Вот как бывает, – подтвердил я со скорбной миной.

– Я пить не буду, – категорично заявила Света.

– Да ладно тебе, чуток за компанию.

После недолгих уговоров она сдалась, и через час мы, уже развязные, слегка пьяные, но больше притворявшиеся пьяными, стали подводить к тому, что нужно выключить свет. Света тоже больше притворялась пьяной, чем выпила, и на просьбу выключить свет, ответила:

– Уже поздно, я спать хочу, вы занимайтесь, чем хотите.

И с этими словами удалилась к себе в комнату. Мы переглянулись.

– Ну что? Кто первый? – начал Димка.

– Давай жребий тянуть, – предложил я.

Мы быстренько сломали спичку. Жребий выпал идти мне первому.

– Света, ты спишь?

В темноте я нашел кровать и наклонился над ее лицом посмотреть, открыты ли глаза. Она не отвечала. Я присел с краю кровати, не зная, что делать в таких случаях. Это был мой первый опыт такого общения с девушкой. Она перевернулась на живот. Я посидел минуту и осторожно, боясь спугнуть ее и накликать на себя гнев, просунул руку под одеяло, тут же ощутив тепло постели. Моя рука скользнула по ее ногам вверх.

Она была в одних плавках, я не знал, что делать, и просто продолжал поглаживать ей попку. Еще через пару минут, скинув с себя одежду, я пристроился рядом под одеялом. Она никак не реагировала на мои действия, и это придавало мне смелости. Я осторожно стал стягивать с нее плавки, освободив ее от них, тут же бросил возле кровати. Возбуждение нарастало, дыхание стало сбивчивым, и руки предательски дрожали. Наконец-то мне удалось слегка раздвинуть ей ноги и нащупать пальцами ее теплую и влажную дырочку. Я стал потихоньку залезать на нее, но как только мой член коснулся ее ягодиц, я почувствовал непреодолимое желание кончить. И я уже не смог ничего сделать, чтоб остановить это. И пульсирующей теплой струей изверг все ей на спину.

– Ну, дружище, мы с тобой и опозорились!

Мы шли домой. Наш первый сексуальный опыт был не очень удачен. У Димки все закончилось тем же. Облегчение и само приключение вызвало в нас такую эйфорию, что мы, веселые, на взводе, смеясь и обсуждая наше приключение, еще долго бродили по улицам.

«Дружище, в прошлом у тебя немного раньше с опытом получилось!»

Я перелистнул страницу. Дальше шло описание очередных проказ в школе.

«И пошутить ты тоже не промах».

Я решил дочитать истории чуть позже. Сейчас меня занимала Марина. Я нашел ее фотографию. Она действительно была очень красива, и меня интересовало, получилось ли у меня с ней. Перелистывая страницы дневника, я высматривал глазами ее имя. Наконец оно мне попалось, обведенное жирным и с нарисованным рядом сердечком. Снизу было подписано: «Я тебя люблю». Я посмотрел дату. Запись была сделана среди лета. Прошел почти год с того момента, как мы столкнулись в комсомольской комнате.

«Похоже, все это время мы не общались. Судя по тому, что не сделано ни одной записи».

Кроме того, мне на глаза попались еще два имени, обведенные жирным, – Ира и Надя. Я нашел, как мне казалось, их фотографии и стал рассматривать лица.

«Тоже красивые. Натура есть натура. Что тогда, что сейчас, я не изменился».

Еще два дня я просидел в хранилище, пока мне не пришла мысль, захватившая меня всего – увидеть моих старых друзей.

Я засобирался в Москву, но Сергей Васильевич попросил остаться еще на пару дней. Мне предстояло пройти обследование и затем желательно выступить перед аудиторией и рассказать о своих впечатлениях, так сказать – поделиться опытом.

После всевозможных анализов, замеров, за чем пристально наблюдали десятки глаз, изучающих тело, я чувствовал себя немного не в своей тарелке. Роль испытуемого мне не нравилась не из-за забора крови и других жидкостей, а из-за особого внимания ко мне. Раздев меня догола, ощупывая и разглядывая мое тело, заглядывая во все отверстия, они живо что-то обсуждали, а потом записывали. Было непонятно, что они во мне увидели – что-то хорошее или, напротив, плохое. Хуже, конечно, было то, что примерно половина из них были женщины, одна из них, ощупывая меня, все время приговаривала: «Хороший мальчик», – что меня сильно раздражало.

– Сейчас, еще минутку, и все, – постоянно приговаривала она.

И эта минутка затягивалась на часы. Насколько я понял, она была физиолог и проверяла физиологическое состояние организма – от тошноты до эрекции, вызывая у меня те или иные реакции. В конце концов я попросил ее не называть меня мальчиком. Они на пару с невропатологом засмеялись, и она ответила.

– Ну да! Тебе же уже 35 лет должно быть.

«Да, действительно», – подумал я. И эта мысль надолго засела в моем мозгу, давая пищу для размышлений.

Больше всего – и это был, наверное, их конек – на мне оторвались психологи, психиатры, психоаналитики и все, кто там еще есть. Окружив меня со всех сторон, они стали задавать мне вопросы. Поначалу они мне казались глупыми и наивными, а их самих я посчитал полными психами. Но вопросы сыпались так быстро и были столь разнообразны – из разных опер, так сказать, что я почувствовал, если не заставлю их сбавить обороты, то запутаюсь сам.

После всевозможных тестов, картинок, собирания деталей замысловатой формы меня наконец-то оставили в покое. Удалившись, они сводили данные в единую картину, все оживленно обсуждая. Консилиум длился почти два дня, после чего меня позвали в помещение, больше похожее на кабинет директора школы.

В кабинете находилось несколько профессоров очень авторитетного вида. Один из них завел со мной разговор. Конечно, я не мог помнить, как кого зовут, так как практически ни с кем из них не общался. Но во время разговора между собой они называли друг друга по имени-отчеству, и я, чтобы не выглядеть глупо, быстро запомнил, кто из них кто.

– Павел, как ты себя чувствуешь? – начал разговор Иннокентий Палыч – так, по крайней мере, к нему обращались другие.

– Неплохо.

– Вот и хорошо. Ты абсолютно здоров. Но у нас возникли кое-какие вопросы. Дело в том, что по сохранившимся медицинским картам мы выяснили, что по сравнению с прошлым ты немного здоровее, крупнее – точнее сказать. Более того, несмотря на твою более низкую грамотность, уровень моторики оказался выше. Мы, как ученые, пришли в замешательство и не понимаем: то ли это произошло в результате мутации, то ли в результате какого-то отбора, то ли из-за воздействия среды, в которой ты развивался, то ли сказывается общая тенденция развития поколений – мир изменился, больше информации протекает через наше сознание. В общем, мы ждем результатов генетического анализа из Москвы. А потом попросим тебя еще немного побыть здесь, чтоб мы могли с тобой поработать.

– Это все замечательно, но у меня вообще-то есть свои жизненные планы.

– Если ты насчет поступления в вуз, то не беспокойся. Отец передал нам твои документы, они будут переправлены в Москву. Считай, что ты уже зачислен в любой университет – на выбор.

– Круто! Но вы сами сказали, что я безграмотный. Буду там позориться.

– Не будешь. Сейчас студенты сплошь безграмотные, но, к удивлению, далеко не дураки.

– А что там с интеллектом? Я, конечно, подозревал, что я поумней своих знакомых, но хотелось бы конкретики.

– Скажем так. Уровень интеллекта, в общем-то неплохой: по средним показателям 160 баллов ты отработал. Это довольно высокий результат. Но по данным таблиц, сохранившимся и переданным нам из военкомата, ты немного не такой, как был ранее. В частности, ты на пару сантиметров ниже, но зато в плечах шире. Уровень образования у тебя ниже, хотя на узнавание текстов ты отреагировал практически так же, но моторика у тебя оказалась выше. Это-то нас и заинтересовало. Думаем, что на тебя повлияла среда, в которой ты рос. Питание было чуть хуже, в результате, ростом ты не дотянул, зато физически ты более развит. В общем, ты нас интересуешь, и очень сильно.

– Всегда мечтал стать подопытным кроликом.

– Не подопытный кролик, а обследуемый объект – так будет вернее. Опыты на тебе никто ставить не собирается, – закончил Иннокентий Палыч.

– Ну все, ты свободен, не смеем тебя больше задерживать.

Они поочередно протянули мне руки, пожав которые я направился к выходу. Дойдя до двери, я обернулся и спросил:

– Индиго… Как это проявляется?

– Считается, что индиго – это сочетание аутизма с гениальностью. Дети индиго могут свободно жить вне социума и не принимать его правил. В то же время обладают способностью располагать к себе людей и даже подчинять их. Почему это тебя заинтересовало?

– Слышал здесь разговор.

– Мы этого не принимаем. Ты считаешь, что это относится к тебе?

– Не знаю, не замечал за собой ничего такого, – пожал плечами я. – Но ведь это, по сути, потенциально опасные люди.

– Многие так полагают. Но считается так же, что особенности эти заложены природой, и этого нельзя изменить. Теоретически. Но, повторюсь, мы в это не верим. Это из области предсказателей и колдунов. А что касается тебя, то схожесть твоя с индиго в одном – в твоей социопатичности.

– Что за фигня еще? Ой, извините, – я прикрыл рукой рот. – Вырвалось.

Они переглянулись и улыбнулись.

– Бывает. Многие из нас этим страдают. Ты, молодой человек, относишься к демонстративному психотипу, со слабо выраженным социопатическим уклоном.

– Понятно, что ничего не понятно, – сделал я вывод из услышанного. – До свидания!

«Точно психи! Накрутили чего-то. Сами, небось, ни черта не поняли, что сказали», – сделал я ответное заключение.

Я вышел из кабинета и направился к себе в хранилище. Нужно было подготовить речь к завтрашнему выступлению. Мне нравилось то тихое место: в нем было необычайно легко собраться мыслями и изложить их на бумаге.

Внутри небольшой церквушки, сидя на расставленных лавочках, разговаривая вполголоса, меня ждали. Пока я пребывал в подвале, народу в лагере заметно прибавилось. Казалось, церковь не сможет вместить всех желающих, и многие уже, толпясь, стояли вдоль стен.

– Сколько их! – заметил я вслух, стоя у приоткрытой двери и поглядывая в зал.

– Да нет, это только кажется: не больше сотни человек. Ради тебя съехались почти все члены нашего сообщества.

– Что-то я волнуюсь.

– Все нормально! Не переживай. От тебя никто ничего особенного не требует. Просто расскажешь о себе и о своих ощущениях.

– Легко сказать! Публика-то вон какая серьезная.

– Пробьешься, – Сергей Васильевич толкнул дверь и первый вышел на возвышение, где должна была находиться ризница.

– Друзья, – начал он. – Сегодня мы приветствуем первого человека, который прошел путь реинкарнации или, проще говоря, перерождения. Хочу заметить, что именно наш юный друг предложил этот термин, обратив внимание на то, что слово «клонирование» обозначает воспроизводство бездушных тварей. В то время как реинкарнация подразумевает не только перерождение тела, но и души. Поприветствуем! Павел Курков, – Сергей Васильевич обернулся ко мне, аплодируя и приглашая меня на выход.

Я вышел на небольшое возвышение и взглядом окинул зал. Сотни глаз были устремлены в мою сторону. Волнение захлестнуло, мои мысли стали путаться. Но спустя минуту, хотя и с трудом, я все же сумел подавить волнение и сосредоточиться.

– Знаете, несмотря на то, что здесь созданы все условия для спокойного сна и отдыха, вот уже почти неделю мне не удается нормально поспать.

Я начал издалека. В зале наступила тишина, не было слышно ни звука, ни шороха. Серьезные люди следили за каждым моим словом и интонацией, пристально всматриваясь и внимательно вслушиваясь.

– Мне ничего не сказали и не объяснили, почему и для чего я здесь. Просто завели в хранилище и оставили один на один со свалившимся на меня открытием. Не скажу, что понял все сразу, но со временем – сначала смутно, но по мере моих изысканий все отчетливее – передо мной стала вырисовываться картина. Поначалу мне казалось, что речь идет о моем брате, которого я не знал. Но туман рассеялся, и в моем сознании четко обозначилась цепь событий. Это было столь невероятно, что с того самого момента, как ко мне пришло озарение, у меня и начались проблемы со сном. Мой мозг просто взорвался, переваривая свалившуюся на него информацию. Меня одолевали одни и те же мысли, и мне приходилось по многу раз обдумывать одно и то же событие, оценивая его с разных ракурсов. Сперва я решал личные вопросы и проблемы. Я читал дневник, и в моем сознании все так смешалось, что возникло чувство, будто я действительно помню о событиях, описанных в дневнике и произошедших со мной в первой жизни. Я проникся любовью к своим старым друзьям, и первое желание, возникшее у меня, было познакомиться с ними. Я не нашел противоречий в характерах меня прежнего и меня нынешнего, и если взять поведенческие особенности, то, думаю, что вы не сможете найти и двух отличий. Я абсолютно тот же не только внешне, но внутренне. Даже несмотря на столь явно бросающиеся в глаза различия культур и особенности социальных групп, в которых я рос.

Зал аплодировал. Споры об идентичности личности, длившиеся между учеными годами, были разрешены.

– У меня не возникло комплекса неполноценности, как наверняка предполагают многие из вас, – говорю об этом, памятуя о детях из пробирки и отношению к этому у общества. Наоборот, я горжусь тем, что стал первым человеком, прошедшим перерождение и открывшим путь себе и другим в будущее, к грядущим поколениям. Осознавая это, а также то, что мы – человечество – стоим на пороге нового восприятия и понимания мира, я отодвинул личные переживания на второй план и посмотрел на себя как на первопроходца. Я обращаюсь ко всем тем, кто находится здесь, а также к тем, кто меня не слышит в данный момент – к людям всего мира. Провидение открыло перед нами двери в новый мир, дав шанс изменить свою жизнь к лучшему, исключив из нее боль потерь. Пусть многие не согласны со мной и в религиозном порыве готовы прекратить наше существование. Но хочу вас заверить, у них ничего не выйдет! Я говорил с вечным и бесконечным космосом, богом – называйте его как угодно, не важно. Так вот! Он уступил, признав мое право на жизнь! На вечную жизнь! – я сделал небольшую паузу, а затем добавил: – Мы стали богами!

Зал ошеломленно молчал, переваривая сказанное мною. Слушатели не ожидали ничего подобного, но, кажется, впервые задумались о невероятнейшем изменении мировоззрения и вообще становлении иной парадигмы мироустройства. Было понятно, что джинн выпущен из бутылки и грядут большие перемены, которые произойдут не сразу, но они неизбежны. Что, вероятно, может привести к конфликтным ситуациям или и к мировым войнам.

Убедившись, что многие слушатели подумали о том же, я продолжил:

– Наша задача состоит в том, чтобы в доступной форме изложить суть процесса и убедить людей в том, что реинкарнация есть всего лишь новый этап в жизни человека, как рождение (хотя до родов он уже существовал), взросление, старость, смерть. Нужно устранить законодательные барьеры, препятствующие реинкарнации. Необходимо поставить вопрос о наследовании имущества и прав, достигнутых человеком в предшествующей жизни. Следует также расценивать аборт как убийство, так как считать человека человеком нужно с момента формирования его ДНК. Конечно, это не все! Это лишь первые наброски. Считаю, что нам нужно активизировать свою деятельность и расширить ряды сторонников. Мы поставим перед собой великие цели. Но я верю: мы их достигнем, пусть и не скоро. Нам спешить некуда: перед нами вечность. Я постарался кратко сформулировать общую идею. В ближайшее время я собираюсь описать свое видение проблемы более детально. Я завел адрес электронной почты, вот он: reinkаrnant@mail.ru, и, если у вас возникли какие-то вопросы, пишите, – я передал слушателям визитки с адресом. – Ну а пока могу ответить на ваши вопросы.

– Скажите, Павел, вы действительно считаете себя той личностью и тем человеком, что жил почти двадцать лет назад?

– Могу я попросить вас представиться? Во-первых, я не вижу, кто задал вопрос, а во-вторых, невежливо, когда вы меня знаете, а я вас нет.

Поднялся уже пожилой мужчина и представился:

– Антонов Георгий Семенович, профессор кафедры генетики Московской медицинской академии. Возможно, вы просто убедили себя в этом, – продолжил профессор, – а возможно, вы себе внушили, что нынешний вы не будете тамошним. Это вопрос больше веры и философии, чем точной науки. Но хочу вас заверить, что и науке здесь самое место.

посмотрю на их реакцию. Да, кстати, вы не знаете, где находится смотровая поляна по дороге на Ласпи?

– Ну почему не знаю? Знаю.

– Завезете меня туда?

– Конечно, а зачем тебе?

– Хочу прикоснуться к истории. Поехали!

Часть 3. Становление

Обратная дорога показалась мне намного короче. Петляя по горным дорогам среди реликтовых сосен, ловя каждую выбоину на дороге, удерживая равновесие, мы выехали на трассу. Облегченно вздохнув, наконец-то c удовольствием откинулись на спинки сидений. Через минут двадцать снова свернули с трассы на более узкую, но асфальтированную дорогу, петляющую горным серпантином. Проехав немного, мы наконец-то остановились.

– Вот. Насколько я понял, это то место, про которое ты спрашивал, – Сергей Васильевич указал в противоположную сторону.

Я вышел из машины и осмотрелся. Двухсотметровая скала монолитом нависала над нами. У ее подножия среди сосен стояли палатки альпинистов и несколько автомобилей. Я перешел дорогу и направился туда, где, по моему мнению, находилась поляна.

«Наверняка теперь все по-другому», – думал я, перескакивая через импровизированный заборчик из натянутого между столбиками троса.

Деревянные столики и скамейки среди деревьев говорили о том, что поставлены они здесь недавно. И сама поляна, судя по вытоптанному пространству, стала намного больше. Я направился к тому месту, где, как мне думалось, были первоначальные границы.

Вот они – изогнувшиеся над обрывом сосенки, еще ростками пробившиеся среди огромных валунов, а теперь угрожающие им, сталкивая вниз, вытесняя и освобождая для себя жизненное пространство.

Я подошел почти к краю обрыва, откуда открывался действительно потрясающе завораживающий вид на море, на скалы, нависающие над бухтой Ласпи. Узкая линия пляжа, косой растянувшаяся на много километров, ограничивалась постройками и густыми зарослями с одной стороны и набегающей сине-зеленой волной – с другой. Затаив дыхание от восторга, я наслаждался видом. Влажный морской воздух, едва уловимый, но легко узнаваемый среди остальных запахов, проникал в мои легкие и вызывал легкое головокружение. Немного придя в себя, я провел ладонью по шершавой коре сосны.

Ощупывая кривой изгиб дерева, каждый сучок, выемку или бугорок, я как бы пытался вспомнить, прочувствовать знакомые ощущения. Что-то витало рядом, но поймать этого я пока не мог. Пальцы нащупали заросший шрам на коре, и мои глаза наполнились слезами. Теперь витавшее где-то рядом чувство целиком проникло в меня, и я ощутил общность с этим местом.

На коре дерева, вздувшись заросшим шрамом, красовалась типичная картинка, в виде сердечка и выцарапанными в нем именами – Паша плюс Ира. Еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, я тер ладонью ствол дерева, проникая все глубже и глубже в навязанные воспоминания. Вспышка белого света промелькнула перед глазами и перенесла меня в прошлое.

Теперь я ясно видел происходившее когда-то здесь – школьная секция альпинизма, палатки, костер, песни под гитару, друзья, шум их голосов; мы с Ирой, стоящие возле этих кривых сосен на краю обрыва, поцелуи, любовь, первые романтические чувства, прикосновения, клятвы в любви, и вот я – царапающий ножом на коре символ нашей любви. А потом день сменялся ночью, ночь днем, проходил год, еще и еще. Время неслось. Мелькали люди, появлялась и засыхала трава, заживала кора, и сосны, хотя и медленно, разрастаясь, меняли свои контуры. Время текло, как река, и, наконец, остановилось, когда я, подъехав на машине, перескочил через заборчик, подошел к этим соснам и слился с самим собой.

– Молодой человек, вам плохо? Вы бы не стояли здесь, – поспешила мне на выручку девушка-официантка.

– Нет, все нормально, не беспокойтесь.

Я стал понемногу приходить в себя от нахлынувших чувств. Вытерев глаза, я присел тут же на лавочке за стол.

– Воспоминания нахлынули. Простите.

– Вы здесь уже бывали?

– Получается, что бывал – давно, почти двадцать лет назад, – я улыбнулся в ответ на ее недоуменный взгляд.

Решив, что я не в себе, она собралась было уходить, но, вспомнив, наверное, что она все-таки на работе, спросила, не хочу ли я чего.

– Наверное, чего-нибудь хочу. Что у вас есть?

– Шашлык, плов, чебуреки.

– Понятно: все, как обычно. Давайте шашлык. Два. И попить чего-нибудь.

– Наверное, тебя не стоит отпускать одного, – высказал озабоченность Сергей Васильевич.

– Ничего. Пусть разберется со всем сам. Мы ему будем только мешать. Он уже взрослый, сам понимает, что к чему. Приедешь, сам не ищи, возьми такси, – посоветовал отец. – Так быстрее будет, да и что ты будешь таскаться с сумкой в метро.

– Хорошо, – кивнул я.

– Деньги спрячь глубже и телефоном не свети, а то обчистят за милую душу.

– Ладно, ладно! Ну вот – начинается: деньги в трусы зашить, а телефон, наверное, вообще лучше дома оставить.

– Тебя когда обратно ждать? Или ты сразу оттуда домой поедешь? Или уже не вернешься – учиться останешься?

–Я еще ничего не решил. Что да как… Как получится. По обстоятельствам. Сейчас, когда в один день происходит столько событий и новости валятся на тебя, как снежная лавина, трудно загадывать наперед. Я сегодня смогу уехать? Во сколько поезд идет?

– Ну, если сейчас выдвинемся и тебе повезет с билетом, то, думаю, успеешь, – Сергей Васильевич поднялся из-за стола, готовый ехать, но на минуту застыл, наблюдая за нами.

– Все, вперед, – поддержал я его и тоже вышел из-за стола.

– Возьми еды в дорогу, – отец пошел на кухню сделать бутерброды.

– Все не может отпустить тебя. Понимает, что не стоит держать, да и не удержать уже тебя, а ничего с собой поделать не может. Почему дети растут так быстро? Мои тоже выросли, и теперь ищи-свищи их, – продолжил Сергей Васильевич, подтверждая свои слова, утвердительно кивнул головой и для пущей убедительности сжал губы, прикусив нижнюю.

– По-моему, еще хуже, когда дети всю жизнь сидят под боком у родителей или – еще лучше – на их шее.

– Наверное, ты прав.

– Вот. Сам сделаешь по дороге!

Отец сгреб в кучу все, что было на кухне в большой пакет, и теперь, помимо сумки, мне придется тащить и тяжеленный пакет с продуктами, которых мне хватит на неделю.

– Зачем так много?

– Ничего, ты тоже не на один день едешь. Где ты там будешь бегать магазины искать?

знакомство

Такси оставило меня в тихом московском дворике. Старые скамейки, стоявшие в тени уже больших деревьев, прекрасно гармонировали с причудливой архитектурой домов сталинского времени. Пятиэтажное здание красовалось свежеотделанным фасадом, отсвечивая стеклами, обрамленными пластиковыми каркасами.

Возможно, многое здесь сохранилось с того времени – как те качели или песочница с грибком – как на картинках из советских детских книжек, деревья и клумбы возле домов, обложенные побеленным кирпичом. Толщина ежегодной побелки от времени стала скрывать даже угловатость самого кирпича, а отваливающиеся куски, как годовые кольца, позволяли различить количество синьки в побелке в тот или иной год. Это давало ощущение временной связи, и хотя эти нехитрые способы обустроить быт нельзя было назвать стильными, но зато от них веяло чем-то душевным и родным.

Вместо наверняка когда-то красовавшейся массивной деревянной двери с большой медной ручкой была установлена столь же массивная, но уже железная дверь, на которой черным прямоугольником красовался домофон с множеством кнопочек и стеклянным глазом. Я открыл двери, и у меня возникло ощущение, что я попал в музей. Просторный холл с кафельной плиткой и стенами, окрашенными масляной бежевого цвета краской, венчался купольным потолком с бронзовой люстрой. Вверх вела лестница с чугунными перилами с замысловато переплетенным растительным орнаментом и деревянными, отполированными временем и тысячами прикосновений перилами.

Я стал подниматься, и мои шаги эхом разлетелись по дому. Подъезд был сохранен в стилистике пятидесятых: широкие лестничные пролеты окрашены в синий цвет в виде спущенной ковровой дорожки с аккуратно подведенными по краям белыми линиями; двери, кое-где массивные, деревянные, с латунными номерками, а кое-где, в угоду моде семидесятых, обиты дерматином черного или коричневого цвета, с проглядывающими глазками, с бронзовыми ручками в виде львов или же с деревянными вставками, но так же с львиными головами. Было видно, что люди, живущие здесь, не поддались веяниям моды и сохранили стилистику ушедшего времени, сохранив тепло этого дома, накопленное поколениями живших здесь. Мне повезло: я вернулся домой.

Повернув ключ, я открыл двери и вошел внутрь. Все было незнакомо и необычно. Большая прихожая с высоким потолком раздвигала пространство, и создавалось впечатление, что остальная квартира просто огромна. Двухстворчатые стеклянные двери, разделявшие комнаты, были прикрыты, и мне не удалось одним взглядом окинуть всю квартиру.

Сняв обувь, я медленно, бесшумно ступая по разложенным ковровым дорожкам, осмотрел квартиру. Первая комната, в которой я оказался, была гостиной. Старый кожаный диван причудливой формы с резьбой у изголовья привлек меня своей необычностью. При этом он не контрастировал с остальной мебелью, а наоборот, гармонично ее дополнял. Был необычен и огромный, во всю стену, дубовый книжный шкаф, вмещавший большое количество книг. Массивный торшер с бахромой, стоявший в углу, сливался со шторами, закрывшими окна. Через узкую полоску между полотнами ткани пробивался солнечный свет.

Я плохо разбирался в искусстве, но мне показалось, что интерьер этой комнаты был наследием культуры советской интеллигенции времен ее формирования из новых советских граждан, которые, желая, но не умея подчеркнуть свою значимость, тянулись к буржуазной роскоши – в ее социалистическом понимании. Проявляясь во всевозможной символике, пятиконечных звездах, изображениях серпа, молота, знамени и герба, социалистическое искусство стояло особняком, и – кстати и не кстати – все это находило отражение и в изобразительном искусстве: на всех предметах в этой комнате можно было видеть те или иные символы. Так, картины с вполне нейтральными пейзажами были вставлены в массивные деревянные рамы, где в резьбе вперемежку с дубовым листом проглядывали пятиконечные звезды. Даже гардины, державшие плотные темно-бордовые шторы, венчались наконечниками со звездами. А множество фарфоровых статуэток оказались прекрасными пионерками, сидящими со скучающим видом, или комсомолками со столь же красивыми чертами и формами, но гордо куда-то шагающими.

Я прошел дальше и оказался в кабинете, убранство которого ничем не отличалось от первой комнаты: дубовый стол, шкафы, книги, картины, несколько ваз, добротный, очень плотный ковер, чудом сохранившийся благодаря бережному уходу за ним. На столе – нескольких занятных предметов, когда-то, может быть, и употреблявшихся по назначению, но сейчас служащих лишь элементами декора: чернильница, держатели бумаг, пресс и еще много странных предметов. Но чего-то не хватало. «Лампы!» – удивился я своей догадке. Лампа, массивная и старая, как история СССР, теперь стояла на столе у меня в хранилище, нарушая гармонию, выстроенную здесь кем-то и бережно сохраненную моими родителями.

Но музея не получилось: кухня и ванная нарушали интерьер. Вполне современно отделанные помещения были напичканы современной техникой. Видимо, люди, жившие здесь в наше отсутствие, в целом, мирились с музеем, но только не в тех местах, где непосредственно протекала жизнь человеческая.

Спальня со старой мебелью тоже выделялась из общего музейного тона большей «веселостью»: ажурная железная кровать, шелковое белье, зеркала, шторы на окнах, туалетный столик и картины казались более изящными и легкими, поскольку были лишены социалистического налета.

«Нехилая квартирка!» – меня удивляло то, что родители, отказавшись от всего этого, отправились в деревню и к тому же, по моему мнению, даже не думали о возвращении.

Оставалась последняя комната. Запертая на ключ, она простояла непотревоженной много лет. Я раскрыл двери. В комнату, благодаря плотно сдвинутым тяжелым шторам, давно не попадал солнечный свет. Я направился к окну и раздвинул шторы, при этом в лучах солнечного света заиграла пыль. Пыль была везде.

Моя комната была вполне современной и практически не отличалась от той, что была в моем деревенском доме. Обычная деревянная кровать, письменный стол, полочки, шкафы, даже обои на стенах напоминали те, что были у меня в деревне. Только плакаты и картинки, висевшие на стенах, не отвечали времени. Сталлоне, Арнольд и Брюс Ли давно вышли из моды – так же, как и многие рок-группы, про которые я даже не слышал.

Наверное, для того времени у меня была крутая комната. По нынешним же меркам – простовата. До меня дошло, что наша жизнь в деревне качественно отличается от жизни московской молодежи. Родители мне купили новую кровать, когда мне было лет двенадцать, а стол и того позже. Тогда они мне казались новьем, но теперь понятно, что это новье уже два десятилетия старилось здесь. Я вышел из комнаты и закрыл за собой дверь, чтобы не разнести пыль по дому.

Усевшись на старый диван, я вдруг понял, что в старых вещах есть какое-то тепло, и они наполняют дом и пространство уютом, оставляя нам связь с нашим общим прошлым. Несмотря ни на что, я бы теперь не стал менять здесь что-либо, а оставил бы все, как есть. Интересно, понял бы я это раньше, когда я был здесь? Или в погоне за модой каждое десятилетие уничтожал старое и делал ремонт и перестановку?

Я никак не мог найти свой класс. Уроки уже давно шли, а я, как обычно, опоздал. Пустые коридоры школы как будто раздвинулись, и теперь казалось, что мне понадобится вечность, чтобы заглянуть в каждый кабинет. Но в классах никого не было, и пустое пространство скрывало людей, которые, по логике вещей, все же должны быть здесь. Спросить было не у кого, и я методично переходил от двери к двери, просто открывая их. Зазвенел звонок, но и сейчас никто не появился, а он все звенел и звенел. Я открыл следующую дверь. Яркий свет ударил мне в глаза, но не ослепил меня. Я вошел в класс. По моим ощущениям, что-то важное должно было произойти здесь. Я двигался к источнику света, но никак не мог достичь его. Звонок имел материальную силу и, казалось, держал меня, не давая приблизиться.

Телефон, стоявший на журнальном столике, заливался трелью. Я открыл глаза и в первую секунду не смог сообразить, где нахожусь. Наконец вспомнил и протянул руку за трубкой.

– Да?

– Как добрался, Паша? Нормально?

– Нормально.

– Чего трубку так долго не брал? Чем был занят?

– Спал. Присел на диван и уснул.

– Значит, я тебя разбудил. Ну ничего, выспишься еще. Что – ознакомился с квартирой?

– Ознакомился. Хорошая квартира, вещей много старинных.

– Это еще от дедушки остались, а мы не решились что-либо менять.

– Ну и правильно. Мне нравится, необычно.

– Хорошо, не буду тебя отвлекать. Давай обживайся, я буду позванивать время от времени, узнавать, как ты там. Хорошо?

– Ладно.

Отец положил трубку. Я какое-то время сидел, приходя в себя ото сна. Трубка все еще была у меня в руках. Повертев ее в руках, я аккуратно опустил ее на аппарат. Именно аппарат – так, вроде, называли раньше телефоны. И это название ему соответствовало.

За окном было уже совсем темно. Cветящиеся окна тысячами ячеек высвечивали бытовые сценки, скрывая за стеклом человеческие жизни, зажигающиеся и гаснущие, как свет. Я посмотрел в ближайшие ко мне окна. Семья, собравшаяся на кухне, что-то праздновала. Непонятные мне движения людей перед окнами, хаотичное движение силуэтов – непонятные, потому что я здесь, а они там, в своем мире, и им там все понятно. Я перевел взгляд. В другом мире, наверное, ссорились: мужчина и женщина оживленно жестикулировали. А может, и нет. Может, они радуются, и руками машут от радости. Я улыбнулся, представив, как люди скачут от радости, как дети. Кто-то занимался хозяйственными делами, кто-то спал, кто-то курил, а кого-то просто не было дома. Все просто и обыденно, и это называется жизнью – сделал я вывод и задернул шторы.

– Не скажете, а Ганины в каком подъезде живут?

Я остановился возле сидящих на лавочке пожилых женщин. Осмотрев меня с ног до головы, проявив участие, хором, перебивая друг друга, принялись объяснять мне, указывая не только подъезд, но и номер квартиры, цвет дверей и этаж.

– Там нет номерка. Дверь новая. Недавно поменяли.

– А вам кого надо?

– Иру.

– Вы знаете, а она здесь не живет, но она как раз приехала к родителям, вон ее машина стоит, – женщина указала на «Порше Кайен».

– Спасибо большое, – поблагодарил я старушек и отправился к подъезду.

«Ну надо же, как повезло!» – успел подумать я, как вдруг двери подъезда открылись, и вышла девушка.

Я замер. Вся моя решимость вмиг улетучилась. Сердце остановилось, а лицо налилось кровью. Я горел, пересохшее вмиг горло не было способно издать какие-либо звуки, а ватные ноги потеряли возможность двигаться. Остолбенев, я лишь стоял и хлопал ресницами, тупо уставившись на нее, пытаясь собраться с мыслями.

Иру я узнал сразу. Но это уже была не та пятнадцатилетняя девочка с фотографии в школьном фартуке и смешными косичками. Мимо проходила взрослая женщина. На ее лице лежала печать забот и опыта. Строгий деловой костюм подчеркивал ее женственную фигуру и гармонировал с туфлями на высоком каблуке. Обилие золотых украшений свидетельствовало о достатке и лишало меня и без того потерянной, растоптанной в пыль уверенности и решимости.

Она изменилась. О ней прежней говорили только глаза, слегка вздернутый носик и все та же несходящая легкая ироничная улыбка. Теперь она была блондинкой, от косичек не осталось и следа. Строгое каре ей шло, подчеркивая большие голубые глаза, подчеркнутые макияжем.

Она мельком взглянула на меня скользящим, невидящим взглядом и уверенной походкой прошла мимо. Я обернулся и посмотрел ей вслед. Ира стала шикарной женщиной, необычайно женственной и сексуальной и в то же время деловой и недосягаемой. Пылинка на ветру – именно так я чувствовал себя рядом с ней.

Кто она, а кто я? Деревенский мальчишка, одетый в лохмотья, приехавший из глубинки сказать ей о том, что я тот самый Паша, который когда-то был с ней. «Ну и что? – скажет она. – Что из этого? Теперь что?» А ничего, время ушло – ответ сам пришел мне в голову.

Короткой вспышкой передо мною возникла картина прошлого. Открывающаяся дверь подъехавшего автомобиля. С улыбкой на лице, я выхожу из автомобиля, успевая одной рукой поправить черный пистолет и спрятать его за полами кожаной куртки. Другой приветливо машу Ире в окно, вызывая ее на улицу. Вокруг все те же деревья, лавочки те же женщины укоризненно качали головами, глядя на меня. Только моложе, на восемнадцать лет. Дети, сбежавшиеся со всего двора, и разглядывающие диковинный автомобиль. Теперь они выросли и сами в этом же дворе гуляют с колясками. Ира еще совсем девочка, счастливая выбегающая из подъезда, в легком платьице. Косички с бантиками игриво подпрыгивают в такт ее движениям. Она целует меня, повиснув, обвив шею руками. Я снимаю куртку и вешаю на плечи Ире, обнимая и целуя ее.

Ира села в машину и медленно стала удаляться, выезжая из двора.

– Мальчик, мальчик, вот она, это была Ира, догоняй, пока она не уехала, – кричала мне женщина, сидевшая на лавочке.

Я вышел из оцепенения и бросился следом, перескакивая через низкие ограждения и виляя, огибая конструкции на детской площадке. Пока я напрямик пересекал дворик, Ира свернула под арку и, пропуская машины, ждала удобного момента, чтобы выехать на дорогу. Догнать ее я еще не был готов, а вот не упустить из виду, проследив за ней, собирался.

Я выскочил на дорогу. Автомобиль Ирины осторожно набирал скорость, вливаясь в общий поток. Я побежал по тротуару, расталкивая прохожих, полный решимости и сил нагнать удалявшуюся Ирину.

Я бежал, бежал, бежал. Несколько километров, несколько кварталов, мимо витрин, фасадов офисов, швейцаров гостиниц и ресторанных зазывал. Я бежал. Бежал, не обращая внимания на испуганные лица прохожих, на горящие красным запрещающие сигналы светофора. На сигналящих водителей и окрики милиционеров. Бежал, нагоняя ее на светофорах и вновь упуская ее. Я бежал, растрясая мысли по дороге, ни о чем не думая. Просто получая удовольствие от самого бега, свободного, как полет птицы. Бежал. Никто и ничто не могло меня остановить, и я бежал. Я бежал, бежал, полный решимости пересечь всю Москву, но скорость потока все время увеличивалась, и мне стало тяжело не отставать от нее. Ира отдалялась от меня, и теперь я видел только крышу ее автомобиля, мелькающую и исчезающую в потоке. Я не мог потерять ее.

Заметив стартующее на светофоре такси, я буквально упал ему на капот.

– За ней! – я указал таксисту на «Порше» и откинулся, расслабившись, на сиденье.

Таксист молча кивнул головой, включил радио и не спеша, пристроился в хвост:

– Ну, ты и псих, парень!

– Полный,– подтвердил я догадку ошарашенного моей выходкой таксиста.

В окнах мелькала Москва, когда-то знакомая и родная, теперь она была пугающе незнакомой и большой. Новые фасады зданий, обилие рекламы и транспорта говорили о больших изменениях в городе. Наверняка даже если бы я помнил о прошлом, при столь долгом отсутствии я был бы столь же несведущ и беспомощен, как и сейчас. Уже после первого поворота я не понимал, где мы и куда меня везут. Но я не думал об этом, попытавшись расслабиться и успокоиться после встречи с Ирой.

Из динамиков лилась песня в исполнении Маленького принца < < Прощай >>

Я один, в вечности, я один,

Так навсегда. Жизнь моя лишь смена картин.

Я закрыл глаза и вспомнил выходящую из подъезда Ирину, ее глаза, взгляд, брошенный на меня, еле заметную улыбку, походку, изящные движения.

«Она невероятно красива! Как богиня», – подумал я, и от этой мысли мне стало вдруг приятно и в то же время тоскливо. Сердце защемило по утерянному времени.

Через полчаса такси высадило меня возле торгового центра. Ира, поставив машину на стоянку, отправилась внутрь здания. Стараясь больше не попадаться ей на глаза, я пошел следом. Быстрым шагом она шла вдоль магазинчиков, не обращая никакого внимания на товары. Затем неожиданно остановилась и через секунду раздумья, как будто вспомнив о чем-то, перешла по пролету на другую сторону и зашла в бутик нижнего белья.

После двадцати минут ожидания я хотел было сдаться и отправиться домой, справедливо считая, что посещение магазинов может затянуться на долгое время. Но Ира с фирменным пакетом вышла из бутика и таким же уверенным шагом отправилась дальше. Так же, не обращая внимания на товары, она достигла конца галереи и вскоре скрылась за дверью, на которой висела табличка – «Администрация».

Минуту я раздумывал над дальнейшими действиями и наконец открыл дверь. За дверью тянулся коридор со множеством дверей – «Бухгалтерия», «Отдел кадров», «Директор» и еще несколько дверей без табличек. Вдоль стены стояли стулья для ожидавших приема людей, а на самой стене висел стенд. Несколько человек, сидя на стульях, ждали своей очереди. И я смело вошел.

Я еще не успел обдумать, что делать дальше, и поэтому просто стоял, рассматривая стенд. На нем была размещена общая информация о торговом центре, номера телефонов руководства для жалоб, объявления, поздравительный плакат и еще много мелких и несущественных указаний и напоминаний. Меня привлек номер директора, а вернее имя и отчество – Ирина Павловна Капская. Фамилия была мне незнакома, а вот имя и отчество даже очень. Решив, что таких совпадений не бывает, я записал номер и удалился.