Жил-был художник один

В небольшой квартирке в старинном доме цвета выдержанного бургундского жил человек настолько скромный, что не считал себя художником.

Страсть к живописи проснулась в нём в раннем детстве, в тот момент, когда он впервые взял в руки восковые мелки. Тогда же на свет появилось его первое творение, нарисованное со всей душою и со всем возможным усердием. Но признания оно не получило.

Увидев, чем занят сын, мама сначала громко кричала, а потом долго смеялась. Родителям пришлось передвинуть диван, чтобы закрыть «красоту» от посторонних глаз, а Костик с тех пор получил неограниченный доступ к бумаге и карандашам.

Неизвестно почему, но страсть к рисованию к двадцати пяти годам превратила Костика, не в знаменитого художника, а в Константина Петровича — учителя рисования, черчения и ОБЖ в средней школе номер семнадцать. Рутинная работа с недорослями всех возможных разновидностей стремилась убить в нём тягу к живописи, но та не поддавалась, потому что в жизни Константина Петровича имелась тайна.

Именно благодаря ей он оставался художником, и обладал мечтательно-рассеянным видом. Романтический облик, сочетаясь с высоким ростом, симпатичным лицом и неожиданно низким звучным голосом, заставлял вздыхать и шушукаться женскую часть школьного коллектива и старшеклассниц.

Тайна выглядела как эфемерное и нежное существо с прехорошенькой мордашкой и золотистыми кудрями. И хотя внешне она походила на одну девочку, в которую Костя был тайно влюблен в девятом классе, к обычным женщинам и даже обычным людям Тайна никакого отношения не имела.

Муза, а это была именно она, с людьми общалась редко, а чаще парила в высших сферах, куда простым смертным доступа нет.

К Костику, так она его называла, Муза заглядывала лунными ночами. Требовала вина, непременно розового полусладкого, и конфет. Не брезговала она и чаем со сгущёнкой, тортами, мороженым, но больше всего любила чернослив в шоколаде.

Когда она появлялась на подоконнике, усаживаясь рядом с вечно недовольным кактусом, Константин Петрович забывал о том, что он обыкновенный школьный учитель, поднимался через люк на чердак, в свою мастерскую и там творил.

Муза уничтожала сладости, делала ехидные замечания и вообще всячески мешала работать. Будучи страшной сумасбродкой, она заставляла Константина Петровича превращаться в лошадку Игого и катать её на себе. Именно поэтому пол его мастерской был застелен мягким ковролином, который когда-то был серым, но из-за проказницы, любящей баловаться с красками давным-давно превратился в поляну самого сюрреалистического вида.

Пошалив, Муза улетала, оставляя измученного Константина делать уборку и любоваться написанными полотнами, где рождались сверхновые, океаны бились в неистовой буре, а покой таился в сумерках, под пылающим от множества звёзд, небом.

Взяв себе псевдоним Рафаэль, он выкладывал фотографии работ в интернет-галерее, имел множество поклонниц и даже поклонников, но не мог продать ни одной картины. Константин Петрович старался не огорчаться, понимая, что есть множество людей, которые способны писать лучше, чем он, но иногда всё же вздыхал, так как цены на краски и кисти в магазине «Художник» заставляли его задумываться над собственным бюджетом.

Неизвестно сколько бы длилось его тайное счастье, если бы не пришла зима. Не снежная и морозная, как положено, а мокрая, слякотная и промозглая. Не просто пришла, а привела с собой своих лучших подружек — вирусные инфекции.

Константин Петрович, даже не обладая могучим здоровьем, болел редко. Но если это случалось, то болел основательно и долго — с высоченной температурой, насморком, болью во всём теле и тяжким, изматывающим кашлем.

В этот раз он свалился с температурой потому, что его старые ботинки не выдержали сырости и приказали долго жить прямо посреди улицы. Пришлось спешно искать ближайший обувной магазин. Он выбрал самую тёплую обувь из всего, что смог найти, но ноги уже были промочены, а время упущено, и коварная простуда надолго уложила его в постель.

Он лежал немощный, одинокий и грустный, мечтая о капельке участия и горячем чае с лимоном, как делала мама, когда он был маленьким. Муза заглядывала к нему сквозь кружевные занавески, укоризненно качала головой и уносилась назад, оставляя Костю печалиться дальше. Поэтому, когда дверной звонок пропел ему о появлении гостьи, он нисколько не встревожился, а даже обрадовался.

Маргарита Николаевна, пятью годами старше Константина, «тянула лямку» в той же самой школе, занимая пост завуча. Явилась она узнать, как здоровье учителя рисования, когда он выйдет на работу и не требуется ли помощь. Помощь требовалась. И уже меньше чем через час Костя спал, растроганный заботой, напоенный вкуснейшим чаем и кучей лекарств, за которыми Марго сбегала в аптеку.

Каково же было его удивление, когда он проснулся и обнаружил свою квартиру непривычно ухоженной, окна закрытыми плотными шторами — он ими никогда не пользовался, чтобы Музе удобнее было находить его дом, — а на кухне Марго, занятую приготовлением очень аппетитно пахнущего бульона.

Маргарита Николаевна не заметила его появления, потому что занималась нарезанием зелени под музыку, что гремела в наушниках. Поэтому Константин Петрович мог спокойно любоваться её стройной фигурой в непривычной глазу одежде — лосинах и майке, вместо делового костюма. Тонкий трикотаж оставлял очень мало места для фантазии поэтому, когда она обернулась, ему стоило огромных усилий оторвать взгляд от груди — под майкой не оказалось бюстгальтера.

Наконец, ему удалось победить себя и посмотреть в тёмные, как ночь за окном, глаза Марго — в их глубине плясали лукавые огоньки. Это заставило его окончательно смутиться. Поэтому он так и не спросил, что она делает в его квартире в такой поздний час.

Когда же она одним движением стянула майку, открыв его глазам груди, украшенные вишнёвого цвета сосками, вопросы окончательно улетучились.

В эту ночь Константин Петрович не только забыл о нездоровье, но и не заметил печальной мордашки, которая заглянув в знакомое окно, увидела там то, что заставило её изрядно смутиться и покраснеть.

Позднее Муза ещё несколько раз возвращалась к знакомому дому, но Константин Петрович занимался более интересными делами. Муза иногда подолгу наблюдала за происходящим, но возвращалась всё реже и реже.

Однажды днём, когда дома никого не было, она пробралась на чердак. Ей трудно было бы объяснить, зачем она это сделала. Может быть, хотела найти что-то, что позволило бы вернуть назад весёлые деньки, когда художник любил мечтать, отправляя фантазию в дальние дали, за урожаем волшебных фантазий и видений.

Чердак неуловимо изменился. Там всё так же пахло красками, деревом и лаком, а ковролин ласкал босые ступни, но выглядел совсем иначе, лишившись таких знакомых разноцветных клякс и высокохудожественных разводов. На небольших окнах появились жалюзи. Холсты и наброски, раньше разбросанные по углам, перебрались во вместительный шкаф, а их место заняла пара удобных кресел. Комната стала чистой, уютной и, по мнению Музы, уныло стерильной.

Муза пожала плечиками, удивляясь, как в такой скучной атмосфере можно творить. Но взгляд на мольберт открыл ей глубину произошедших изменений. Вместо пейзажа с планетой, греющейся в лучах чёрного солнца, она увидела изгибы обнаженного женского тела, в экстазе погружающегося в пучину.

Долго Муза сидела на полу, спиной опираясь на кресло, думая о былом и цвет её крыльев менялся вслед за мыслями, всё больше наливаясь печально лиловым. Несколько слезинок скатилось по прекрасному личику, двумя маленькими жемчужинами они прокатились по полу и исчезли в тени кресла. Встрепенулась Муза только когда услышала, как загремели ключи возле входной двери, открыла чердачное окно и поспешила ретироваться. Оглянувшись в последний раз, успела заметить Маргариту Николаевну, сердито глядящую ей вслед.

Много лет спустя Муза присела отдохнуть на роскошном балконе модного отеля — он умудрился устроиться на таком небольшом кусочке побережья, что балконы подобные гордым парусам плыли прямо над водной гладью, открывая усталому путнику удивительные красоты. Однако никто, кроме Музы не желал тратить время на созерцание, только она и довольная луна наслаждались тишиной и покоем.

Музе помешала девушка — она вышла на балкон полюбоваться, как щедро разлитое лунное серебро, сдобренное золотыми, голубыми и сиреневыми искрами, окутывает притихший, полусонный мир, высвечивая в нём новые грани. Музу она не приметила потому, что видеть её может далеко не каждый. Зато Муза с любопытством разглядывала курносое лицо, освещённое не столько луной, сколько внутренним жаром.

— Эй! Ты где? — услышали они раздражённый мужской голос, в котором отчётливо слышались нотки высокомерия и алкогольного дурмана.

Обе почти синхронно вздрогнули и оглянулись на балконную дверь. Девица передёрнулась от отвращения, но ей удалось очень быстро его подавить. Муза встрепенулась потому, что неожиданно для себя, узнала голос.

Ничего, кроме певуче-музыкального баритона не осталось в обрюзгшем мужчине от бывшего учителя рисования. Бывший художник изрядно заматерел, напоминая заигравшегося, капризного плейбоя, но Музу узнал моментально.

— Ты? — прохрипел он, то ли радостно, то ли удивлённо.

Муза взмахнула прозрачными крыльями, давая понять, что да — это именно она.

Константин Петрович пытался найти слова, чтобы выразить радость от встречи, рассказать, что все эти годы ему очень не хватало Музы, похвастаться собственными достижениями — потому что без неё он умудрился стать очень известным художником и научился извлекать из этого неплохие дивиденды. Но мысли его разбегались в разные стороны, не желая слушаться подвыпившего хозяина. Тогда он сунул руку в карман и вытащил связку ключей от квартиры.

Ах, эта квартира, где они провели вместе немало приятных минут! И этот до боли знакомый брелок — старинная золотая монета, к ней присоединилась изящная цепочка с двумя маленькими жемчужинами, теми самыми, что он нашёл и сберегал столько лет.

Муза не замечала чувств, овладевших Константином Петровичем, она смотрела на девушку, которая изумленно, но совершенно спокойно изучала удивительную гостью, сидящую на кованых перилах балкона. Искорка взаимопонимания пробежала между ними.

Муза повернулась к мужчине.

— Отпусти девушку, ей нечего здесь делать.

— Пусть валит на все четыре стороны, — согласился грубиян.

Но брови Музы гневно сошлись к переносице и заставили его опомниться.

— Прости, — пристыженно пробормотал он Музе, а девушке, засунул несколько купюр за ворот платья и бесцеремонно бросил, — исчезни!

Девица не заставила себя долго ждать и быстро растаяла в темноте, на прощание они услышали стук каблуков и звук закрывающегося замка.

Обрадованный Котик — его так часто называли богатые заказчицы, хотел что-то сказать, но шум крови в ушах мешал сосредоточиться. Муза же ничем не пыталась помочь ему. Она молча сидела и любовалась на лунные блики, резвящиеся в воде цвета полночного агата.

Если бы Константин Петрович отвлёкся от своих переживаний, он смог бы заметить её печаль. Однако, этого не произошло. Он бессвязно бормотал, размахивал руками и смеялся над чем-то, совершенно не обращая внимания на дорогую гостью, и очень быстро ей наскучил.

На прощанье Муза подлетела к нему и легко прикоснулась губами ко лбу.

— Это больше тебе не нужно, — отрезала она, забирая бережёные ключи, взмахнула крылышками и растаяла в свете первых лучей солнца.

Разгневанный великосветский гений, попытался перехватить её руки, но ярость ослепила его, огненным шаром прокатилась по пищеводу и взорвалась кровавым фейерверком перед глазами. Он промахнулся, покачнулся и почувствовал, что оседает на пол. Боль милосердно погасила сознание.

Неподалёку в голубоватых предрассветных сумерках девушка и Муза бродили, держась за руки по острым камешкам пляжа, наблюдая, как набегающие волны пытаются дотянуться до их босых ступней.