Дом Розы

Как ты живешь? О чем мечтаешь?

Как часто смотришь на закат?

Как часто в облаках витаешь?

А в осень посещаешь сад?

Поверь, тот сад всегда прекрасен,

Когда багряною листвой

Объят столетний тихий ясень,

Качая грустной головой.

Следа давно уж нет от лета,

И в каждом шорохе листвы

Я слышу зимние приветы,

Я слышу поступь тишины.

И сердце сладко замирает,

И льдинкой застывает кровь,

Но я не плачу, я встречаю

Зимы чарующую новь.

Я вижу вьюгу и метели,

Я вижу солнце на снегу,

И там есть все, как мы хотели,

Как мы мечтали наяву:

Вот дом, одетый белой шалью,

Вот зачарован снежный сад,

И у окна кудель печали

В твоих натруженных руках.

Ты говоришь, а я все знаю,

И потому так мочалив

Январский день за чашкой чая

С медовым ароматом слив.

Ты говоришь, что я витаю?

Что стоит обо всем забыть?

Но времена не выбирают,

А лишь стремятся их прожить.

Ну, а мечтать о солнце, лете,

Иль о желтеющей листве

Дано не каждому на свете.

Лишь тем, кто пожил на Земле.

Пышкин Евгений

Москва. Восьмидесятые.

Солнечный зайчик спрыгнул со шпиля высотки на залатанные арбатские крыши. В поиске историй помелькал в оконных стеклах выселенных коммуналок, но ничего интересного не увидел. Пробежался взад — вперед по пустынной улице, надеясь подслушать сплетни местных художников, но в будний день портретисты безденежные и не разговорчивые. От скуки прочитал передовицу на стенде, искупался в луже с пронырами— воробьями. Освежившись, метнулся в тенистый, заросший липами переулок и замер на бронзовой, до блеска отполированной дверной ручке. Львиная голова засияла на августовском солнце, притягивая взгляды редких прохожих. Спешащие люди на мгновение задерживали взгляд на витрине, удивляясь диковинным безделицам, и бежали дальше. Обычное московское утро.

Наигравшись с львиной гривой, солнечный луч проник за плотные гардины, внутрь антикварной лавки, отразился в зеркале, висевшем над прилавком и застыл на старинной фотографии. Там кудрявая и пестрая, как перепелка женщина под парусиновым зонтиком, в матроске и несерьезной соломенной шляпке-канапе держала под руку мужчину в светлом френче. Оба смотрели в объектив пляжного фотографа, ждали обещанную птичку и беззаботно смеялись. Камера сохранила осколок — мгновение их счастья.

Та же дама, но уже значительно старше, протирала сейчас статуэтку балерины, вытянувшую ножку в фуэте. Фланель мягко скользила по тончайшим порцелановым кружевам. Женщина напряженно щурилась, вглядываясь в складочки. Не пропустить бы ни пылинки! Закончив с дореволюционной безделицей, с не меньшей осторожностью принялась за фигурку пионера с собакой, родившегося в печи Ленинградского фарфорового завода.

Бархатная занавесь в глубине лавочки дрогнула, словно от сквозняка. По ту сторону раздался скрип колес.

— Вениамин, рано еще, — женщина поставила пионера на привычное место между космонавтом и свинаркой, тихонько прикрыла стеллаж, — зачем ты встал?

— Не спится мне, Розочка.

— Это из-за луны или погоды. Пройдет.

Роза Альбертовна смахнула невидимую пыль с еще одного шкафчика.

— Ты права, — вздохнул невидимый собеседник, — все проходит.

Роза улыбнулась и промолчала. Инвалидная коляска скрипнула, отъехала вглубь гостиной, что находилась сразу за занавесью.

Подойдя к окну, выходящему витриной в арбатский переулок, женщина оглядела выложенные на подоконнике диковинки, привезенные со всех концов света. Каждая безделица хранила тепло рук, берегла воспоминания.

Подсвечники из родительского дома на Адмиралтейской, чем — то дороги они были маме. Она схватила их впопыхах в последний момент вместе с письменным набором отца, завернула в скатерть и сунула в дорожный баул. Семья Розы, предчувствуя перемены, покинула Петербург еще до первой волны. Сначала они переехали в Финляндию, потом к родным в Париж. Бронзовые подсвечники, чернильница и пресс-папье с фигуркой спящего медведя пролежали забытыми в новом доме долгое время— значит, не так были и важны! Спустя полвека они вернулись в Москву вместе с новыми хозяевами. В Петербурге Роза больше не была, оставила его в памяти нетронутым. Городом беззаботного детства, Царскосельских елок, рождественских базаров и первых балов.

Пасхальный заяц. Его подарил крестный, дядя Савва, царство ему небесное, на первое причастие. Когда это было? Страшно вспомнить. Еще дома, на Невской набережной.

Серебряные ложечки «на зубок», даренные всем новорожденным в семье. Табакерки, портсигары, бонбоньерки, шкатулки — хранительницы семейных реликвий. Передаваемые из поколения в поколение ценности помогли выжить в смутное время и тоже превратились в воспоминания.

Подушечки для венчальных колец, их с Вениамином. Расшитые китайским шелком, хранящие тепло сердец, пожелания близких, их любовь. Все случилось ради нее. Она слишком сильно любила своего мужа и повернула время вспять.

Роза закрыла глаза. Память вернула запах новогодней ели, печенья Мазурка, бабушкиных пирожков с визигой, смех младшего брата Сашеньки, скачущего галопом по залу, его воинственные крики, заглушающие звуки небольшого оркестра.

Они встретились на Русских сезонах в Вене в начале двадцатых. Высокий, статный, отмеченный первой сединой штабс-капитан и она, юная, так и не успевшая доучиться, институтка. Помнится, как сейчас, его неожиданное приглашение на вальс, в обход традиций робкое прикосновение руки. Неловкий, неуклюжий великан, комиссованный после ранения под Верденом, норовящий оттоптать ей ноги, извиняющийся и краснеющий, словно мальчишка.

Мама была против их брака, ее не столько смущала разница в возрасте, сколько в положении. Древо Вениамина было старше и знатнее. Но кого в перевернутом мире волновало положение? Дворцы — рабочим, виллы — крестьянам! Все смешалось, все потеряло смысл. Последнее слово было за бабушкой. Светская львица и известная модница Петербурга поддержала влюбленные сердца.

«Семья Кремляковых у всех на счету! Грех отказываться от такой удачной партии!»

Именно бабушка, спустя годы, подарила Часы. Но еще раньше лишилась рассудка — в покоях старушки в последние годы не было ни одного зеркала, а остальные в доме она велела снять или завесить, чем вызвала недоумение родных.

Роза дотронулась до нагрудного кармана. На месте. Более полвека она не расстается с ними. Женщина потянула за цепочку, вытащила серебряный брегет, подцепив ногтем, откинула крышку.

Некоторое время разглядывала потемневший, покрывшийся коррозией циферблат. Осторожно коснулась стрелок и тут же отдернула руку. Искушение велико. Тем более сегодня, в полнолуние. Искушение всегда растет с нарождением луны и затихает с ее старением. И чем ближе порог, тем чаще руки тянутся к стрелкам. А вдруг!? Нет! Они так решили. В болезни и здравии, в печали и радости, в богатстве и бедности быть вместе. Больше она не переведет стрелки назад, не обманет судьбу. Хотя произошло ли чудо на самом деле или на все была Божья воля?

Вернулись воспоминания.

Сразу после свадьбы они отправились в путь, сначала на север Италии, потом к родственникам мужа в Тоскану, задержались на неделю в Местре, переплыли на пароме в Марракеш. Свадебное путешествие затянулось на целый год. Из каждого города они отправляли домой приглянувшиеся диковины. Керамику из Гарды, куклы из Венеции, кальяны из Каира… Коллекция росла.

Сейчас от нее осталось немного. Небольшое собрание фарфора, те самые бронзовые подсвечники, пресс-папье с медведем, обманщик Пиноккио, купленный много лет назад на флорентийском развале, да венецианский Кот от одного из лучших кукольников. Марионетки грустили в дальнем углу окна— витрины. Краски кошачьего камзола давно съело солнце, кожаные сапожки, украшенные серебряными шпорами, рассохлись. Нос у деревянного мальчишки облупился, тельце потрескалось и стало похоже на шелудивое полешко. Куклы болтались на крестовинах, обреченно поникнув головками и смиряясь с приговором: никому из любителей старины они больше не нужны. Пиноккио и Кот доживали свой век вместе с хозяевами в тихом арбатском переулке в пристройке к бывшему доходному дому, в антикварной лавочке под вывеской «Дом Розы». Хотя правильнее назвать его «Домом счастливых Воспоминаний». Ибо они — главное богатство для потерявшихся во времени стариков.

Время… Сложная субстанция, сравнимая с горным ручьем. То оно несется, не догонишь, скачет по острым камням, то, попадая в запруду, останавливается и разливается озерцом. Время пугает своей относительностью, предает неожиданностью. Порой слишком поздно вспоминаешь о нем. Особенно, когда любишь. Тогда оно плавится, становится вязким как мед, обволакивает, проникает под кожу. Расцвечивает мир психоделическими оттенками, вангоговскими иллюзиями. Отвлекает и обманывает. А расплата за забывчивость велика.

Вениамин прятал слабость за нежностью, за вежливыми улыбками и отговорками. Но ранение давало о себе знать. Мало — помалу ноги его теряли чувствительность, сохли. Сначала муж Розы опирался на палочку, а потом и вовсе пересел в инвалидное кресло. Молодая жена стала ему бессменной сиделкой.

Но беда не приходит одна. В скором времени умерла бабушка, окончательно потерявшая разум. Надолго забытая смертью старушка — долгожительница, миновавшая вековой рубеж, скользила по парижскому дому исхудавшим до костей, бестелесным призраком. Она постоянно пряталась от зеркал и что-то шептала под нос. Только прислушавшись можно было в бессвязном старушечьем бормотании разобрать стихи. Глупые, детские, не в рифму. Она повторяла одни и те же слова, меняя местами, переставляя строки, придумывая анаграммы, поэтому все произносимое казалось бредом.

Капля крови на часах

Спит луна на небесах

Стрелки крутятся назад…

Одним днем бабушка позвала Розу, попыталась ей что-то сказать. Но пораженный склерозом разум все время отвлекался, играл с детством в салочки. То она искала свою давно умершую маму и жаловалась на соседского мальчика, то полностью осознавала себя, становилась очень серьезной и даже испуганной, протягивала внучке мятый клочок бумаги, вырванный из старого дневника, но тут же его отнимала, прижимала к впалой груди, хитро щурила подслеповатые глазки. Превращалась в кокетливую вертихвостку, всю жизнь покорявшую мужские сердца.

«Не-не! Это большая тайна, никому ее не открою!»

Сердце Розы сжималось от жалости, она скрывала слезы, гладила ставшие прозрачными бабушкины руки и понимала, что уже ничем не может помочь родному человеку.

Скоро ее не стало, старушка спокойно отошла во сне, заигравшись в прятки или закружившись в последнем вальсе. Душа ее не нашла пути домой. Благостная спокойная смерть. Так уходят все, кто не успел сильно согрешить, думала Роза. На плотно закрытом трюмо, в спальне бабушки остались лежать старинные серебряные часы с замысловатой, напоминающей переплетенные восьмерки, монограммой, вырванный из дневника мятый листок и записка, адресованная внучке.

Беда никогда не приходит одна. Эта мысль, словно назойливая муха, не давала покоя. Следующей бедой после ухода бабушки стал недуг, подкарауливший Вениамина. Врачи давали его изношенному сердцу не более года. Муж, давно передвигавшийся в инвалидной коляске, сгорал на глазах. Боли за грудиной усиливались день ото дня, бедняге не хватало воздуха. Приступы жабы учащались, мучили несчастного уже не только ночами. И наступил день, когда врачи отказались от больного. Отчаяние лишило Розу способности мыслить разумно, и тогда она вспомнила глупое бабушкино стихотворение. Дождавшись, когда Вениамин с горем пополам задремлет, прикрыла дверь спальной комнаты, на цыпочках вышла на веранду. Огромная луна сияла над городом, превращая сад, наполненный дурманом ночных цветов и веселыми ариями цикад, в ветхую мертвую гравюру. Живой, осязаемый и теплый мир — в холодный барельеф, готовый стать ее надгробием.

— Я верю! — отчаянию вопреки прошептала Роза, — если молитвы не помогают, поможет чудо!

Уколов палец булавкой, выдавила на циферблат несколько капель крови, произнесла бабушкины слова с небольшой оговоркой и повернула часы назад. Двенадцать часов — двенадцать лет. Закрыла глаза и стала ждать. Но ничего не случилось, диск луны по— прежнему заливал мертвенным светом кусты жасмина, в саду надрывались цикады, с северного вокзала слышался мерный перестук удаляющегося поезда. Париж спал. Усмехнувшись собственной глупости, Роза вернулась в комнату к мужу. Прилегла рядом, прислушиваясь к его дыханью. Оно выровнялось, жаба отступила. Роза не могла поверить. В ту ночь она не сомкнула глаз ни на минуту. Лежала и слушала. Хрипы в груди стали тише, дыхание ни разу не прерывалось. Ее бедный муж мирно спал, впервые за долгое время.

Чудо не чудо, помогли ли современные методы лечения стенокардии или бабушкин заговор, но Вениамин пошел на поправку. Одни врачи разводили руками — не может быть! С таким поражением коронарных сосудов живут не более года! Другие раздувались от профессиональной гордости — метод кровопускания отлично себя зарекомендовал! Эскулапы могли спорить сколько угодно, но сердце Вениамина вновь билось, как молодое и пылало любовью к осунувшейся, внезапно постаревшей жене. Роза списывала изменение во внешности на усталость и переживания, но факты — упрямая вещь. Муж выздоровел, а она в считанные дни прибавила лет десять.

Но время шло. Происшествие в саду, ритуал, совершенный в минуты полного отчаяния, постепенно стерся из памяти. Листок из дневника, оставленный покойной бабушкой, воспринимался уже как бред сумасшедшей. Выстроить цепочку: кровь-часы-время пришлось позже.

Они оба жили слишком долго. Вениамину на днях исполнилось сто десять. Он передвигался в инвалидном кресле, но в остальном был совершенно здоров, крепок телом и силен разумом. Роза давно разменяла девятый десяток, а на вид маленькой с седыми кудряшками женщине не давали больше шестидесяти. Старики скромно отпраздновали коронный юбилей, свидетелей их бракосочетания давно не осталось в живых. Да и свадебные годовщины закончились. Им оставалось лишь ждать, когда заигравшаяся в прятки смерть отыщет их — и желательно в один и тот же день.

Роза Альбертовна волей-неволей все чаще возвращалась к написанным неровным бабушкиным почерком строчкам:

« На Страстной неделе мы заключили с Полечкой пари, кто придумает самый страшный заговор. Она сразу побежала к няньке. Сима у них цыганских кровей. Мне ждать помощи не от кого. Изольда Владимировна, наша гувернантка, дама университетского образования, глупости не приветствует. Я решилась сымпровизировать. Вечная молодость — вот что необходимо красавицам. Я утащила у брата Саввушки часы, придумала стишки, самые простые, и зарок, очень страшный.

Вершить обряд решила при полной луне. Надо капнуть кровь на циферблат часов, растереть, а потом перевести часы на столько, на сколько лет хочешь молодеть. А зарок — никогда не смотреться в зеркало, иначе все вернется втройне. Вот Полечка удивится. А стихи такие:

Капля крови на часах

Спит луна на небесах

Стрелки покручу назад

Отступает листопад

Силу времени отдам

Не подвластна я годам

Интересно, что ее цыганка Серафима придумает? Кто из нас выиграет спор?»

Записка, приложенная к отрывку из дневника, была короткая и совсем чудная:

— «Я выиграла»

Значит, бабушкин заговор действительно сработал. Роза заменила «не подвластна я годам» на имя мужа. Отдала свою силу, свою молодость, чтобы его сердце окрепло. Что не сделаешь ради любви? А придуманный зарок — зеркала — оказался совсем не страшный. Она в них смотрится и ничего плохого не происходит. Может быть, здесь кроется еще один секрет? Если просишь для другого — наказания можно избежать? Вот почему бабушка пряталась от своих отражений! Ее безумие из года в год росло. Дошло до того, что она велела убрать все столовое серебро, кушала лишь из фарфора, а в дождливые дни не выходила на улицу, боялась отразиться в лужах…

***

Роза Альбертовна давно заметила ту женщину. Назвать ее поведение странным она не решилась, мало ли праздных зевак прогуливается по Арбату и заглядывает в окна витрин. На то они и витрины, чтобы их разглядывать. Хотя одна странность все-таки была, незнакомка в черном плаще и косынке в горошек, что уже удивительно для погожего летнего дня, прошла мимо окон ее лавочки несколько раз. Один раз остановилась, делая вид, что заинтересовалась позеленевшим от времени бронзовым молоточком дверного звонка, а позднее ее внимание привлекла грустная парочка — Пиноккио и Кот. И вот снова темная фигурка заслонила солнечный свет, приблизившись вплотную к витрине. Женщина всматривалась внутрь.

— Ну, заходите уже, — произнесла Роза Альбертовна и в ту же секунду раздался перезвон колокольчика на входе. Незнакомка замешкалась. Хозяйка выждала короткое время, давая глазам гостьи привыкнуть к сумраку лавки.

— Добрый день, чем могу быть полезна?

Обычный вопрос заставил незнакомку вздрогнуть, шагнуть вперед. Роза с интересом наблюдала за ней.

— Простите, что вот так врываюсь.

Женщина в черном остановилась посреди комнаты, оглядываясь.

— Вы ищете что-то особенное? Для себя, в подарок?

— Меня зовут Ира.

Хозяйка антикварной лавочки не могла скрыть удивления. Зачем посетитель называет свое имя, вместо ответа на вопрос?

— Приятно познакомиться, меня Роза Альбертовна. Так чем могу помочь вам?

Посетительница молчала, не сводя с пожилой женщины тревожных глаз.

— Проходите, присаживайтесь к столу. Желаете чаю?

Роза подвинула стул. Черт ее за язык дернул! Взгляд упал на завесь, отделявшую лавочку от гостиной. Интересно, Вениамин слышал дверной колокольчик? Понял, что у нее посетитель? А если эта женщина воровка? Стоит уйти за кипятком, как она убежит, прихватив что— то ценное.

— Нет, спасибо. Я попила в кафетерии по-соседству.

У хозяйки немного отлегло от сердца. Она, не скрывая любопытства, разглядывала посетительницу.

Не молода, лет за тридцать пять или сорок, одета опрятно, но скромно. Чуть ли не нарочито просто. Плащик куплен лет десять назад, фасон семидесятых давно вышел из моды. Туфельки стоптаны. Лицо одутловатое, уставшее, глаза потухшие. Кажется, глаз нет вообще, настолько загнан, обесмыссленен взгляд сидящей напротив женщины. Диссонанс с остальной внешностью вызывали лишь ухоженные, со свежем маникюром руки. Если бы не эта незначительная деталь, неизвестная гостья олицетворяла бы собой картину абсолютного отчаяния. Догадка Розы тут же подтвердилась буквально.

— Я в отчаянии. Простите, что зашла к вам.

Гостья зачем-то вскочила и направилась к выходу. Но тут же вернулась и снова уселась на стул. Хозяйка молча наблюдала за происходящим.

— У меня болен ребенок. Павлик. Надежды почти нет. Белокровие.

Бедняга замолчала, закрыла лицо руками, сжалась в комок. Она плакала. Роза Альбертовна тяжело вздохнула, придвинула свой стул ближе. Она не знала, что сказать. Что вообще можно сказать незнакомой женщине в такой ситуации? Как ей помочь?

Незнакомка подняла мокрое от слез лицо.

— Я заметила в витрине Кота в сапогах. Удивительная игрушка, очень красивая. Павлик очень любит эту сказку. Сколько она стоит?

Спросила и сразу напряглась. В глазах несчастной разлился страх.

О Господи! Роза улыбнулась.

— Забирайте так. Пусть ваш сын порадуется.

Хозяйка открыла витрину и сняла старинную марионетку с гвоздика, без всякого сожаления разлучила сладкую парочку: Пиноккио и Кота.

— Попрощайтесь, уважаемые синьоры. Один из вас отправляется на подвиг. Сейчас я положу его в подарочную коробочку, — обратилась она к онемевшей от изумления женщине.

— Но я так не могу.

— А как по другому? Просто забирайте и дай Бог вашему сыну здоровья.

Ирина не верила своим ушам, вытянувшись в струнку, отступила к стене. Она боялась дышать.

— Как мне благодарить вас? Я не ожидала. Мне очень неудобно.

Перевязав коробку атласной лентой, Роза Альбертовна оставила ее на прилавке. Подмигнула гостье и направилась к занавеси.

— Мы все-таки попьем чаю и поговорим. Вы верите в чудеса? Это хорошо.

Это очень важно. Потому что у меня есть еще кое-что для вашего сына.

Спустя час Ирина, подхватив подмышку коробку, покинула «Дом Розы». Она направилась быстрым шагом в сторону Смоленской. Роза Альбертовна проводила ее взглядом, потом обернулась на скрип инвалидной коляски.

Вениамин подъехал к окну и попытался разглядеть спешащую к больному сыну женщину. Черный плащ и косынка в горошек быстро затерялись за спинами прогуливающихся по Арбату людей.

— Ты правильно поступила, Розочка. Хотя я никогда не верил в этот фокус с часами.

— Не знаю, не знаю, — в голосе пожилой женщины чувствовалось сомнение, — поможет ли? Тут главное — именно верить!

Добежав до Смоленской площади, Ирина поискала глазами машину. Заметив новую иномарку, припаркованную за пешеходным переходом, весело помахала рукой. Бесполезно, водитель ее не видел, листал журнал. Женщина развязала косынку, сунула ее в карман плаща, села на переднее сидение.

— Что-то— ты долго!

— Извини, Паш, искала убедительную причину.

— Нашла?

— Легко! Старуха поверила сразу, стоило заплакать! Эх, надо было и Буратино прихватить — Ирина пробежалась острыми ноготками по коробке с подарком.

— Артистка! Клиент будет рад. В его коллекции не хватало только кота.

— Паш, я развела ее еще и на часы. Гляди! — Ирина вытащила из кармана диковинку. — Волшебные, так старуха говорит. Останавливают время!

— Ага! Два раза! Бредни стариковские. Дай посмотреть.

Павел повертел в руках брегет, прищурился, разглядывая клеймо мастера и выгравированный вензель.

— Скину за несколько сотен в комиссионке!

Ирина выхватила подарок, спрятала обратно в карман плаща.

— Скинешь! Но не сейчас. Попытаю удачи, чем черт не шутит! Пару лишних морщинок подправлю.

— Не понял. Сумасшедшая старуха заразной оказалась?

— Не важно, — улыбнулась Ирина — Маленький женский секрет! Главное верить!

Роза спохватилась, но было уже поздно. Женщина в черном давно исчезла из поля зрения.

— Веня, я забыла сказать ей про зеркала.

— Так она будет просить не для себя, а для сына. Не беспокойся, Розочка.

— Ты прав, они ей не страшны, как и мне.

Роза улыбнулась своему кудрявому веснушчатому отражению в зеркале и обняла мужа.

— Давай пить чай, а потом поедем гулять.

Спрятавшийся на семейной фотографии и подслушавший всю историю от начала до конца солнечный зайчик дождался, пока в замке повернулся ключ, и хозяева ушли, подмигнул пригорюнившемуся Пиноккио.

— Не скучай, братец! Теперь буду навещать тебя чаще!

Через секунду он уже сиял на острие Смоленской высотки и оглядывал огромный город в надежде подслушать еще одну сказочную историю.