Шопен

Я всё-таки запуталась в этом чёртовом платье!

Споткнулась, но, к счастью, устояла на ногах, чуть не наступив в обманчиво-прозрачную глубину лужи. Подняла глаза к пепельным облакам, что подобны клочкам ваты и густо разбросаны по сизому небу. Не ответив на моё молчаливое: за что?! — тучи насыпали мне в лицо крошечных дождинок. Наверное, думают, что вода сможет заменить мне слёзы.

Какие могут быть слёзы, когда я уже вступила в тень огромного блистающего белым мрамором дворца бракосочетаний? Единственное место в городе, где если и плакать, то только от счастья.

Ну, раз плакать нельзя, значит будем улыбаться. Хорошо, что я немножко задержалась, и никто из гостей меня не знает. Растянула улыбку, и вовремя — меня встретили у входа.

Юлька! Окатила ароматами ванили, персиков, лака для волос и чего-то ещё, что называется просто — счастье.

Я осторожно расцеловала напудренные щёки, отобрала букет из белых роз и бросила в толпу девчонок, вызвав восторженный писк, вручила тот, что принесла — малиново-красные розы в плену синей ленты.

— Думала, ты струсила, — шепчет Юлька.

— Разве способны двести взрослых напугать человека, которому пять раз в неделю приходится укладывать спать тридцать дошколят? Я же обещала, — пожала я плечами, тактично забывая о том, каким образом было вырвано обещание. Не только мужики не любят женских слёз.

— Ты чудо! — смеётся Юлька и отплывает в сторону жениха.

Вот для кого моё появление будет сюрпризом. Больше мне удивлять некого.

— Саша, познакомься, — воркует Юлька, — это Наташа.

Оборачиваешься. Не знаю, кто из нас начал дышать первым, но одно точно — держать себя в руках ты научился.

— Очень приятно, — дежурно улыбнулся и сразу отвернулся к парнишке рядом. Но трясущиеся руки и бешено дёргающуюся вену на виске тебе не скрыть. Если бы я могла, я бы предупредила тебя, кто будет свидетельницей на твоей свадьбе. Но официально мы не знакомы, и видела я тебя только на фотках. Я же не виновата, что беременные женщины забывают обо всём на свете, в том числе и показать фотки подружки по институту своему будущему мужу. А ты, наверное, и не спросил.

— Наташ, — это Денис, Сашин брат. Он свидетель, — продолжила знакомство Юлька.

Теперь улыбалась я.

Выше брата, стройнее, я бы даже сказала изящнее. Одна причёска чего стоит! Тщательно уложенные в беспорядок разноцветные пряди — где смешаны оттенки осенних листьев, в отличие от твоей скучной стрижки, где в природной черноте уже появились серебристые искры.

А глаза такие же, как у тебя: тёмно-карие с золотистыми крапинками. Но смотрят не подчёркнуто-равнодушно, а с восхищением.

Значит, не зря я наряжалась в синее, под цвет глаз, платье, похожее на греческий хитон, перехваченный пояском цвета граната. Ради такого взгляда можно пожертвовать привычкой носить широченные джинсы и маечки в обтяжку.

И плевать, что парень младше меня лет на пять, свадьба она и есть свадьба — обряды нужно выполнять. Да и познакомиться хоть с кем-то надо, не будет же счастливая невеста развлекать свидетельницу. Зачем? Пусть этим займётся, по обоюдному согласию, свидетель. Вот он и занялся.

И это было бы даже приятно, если бы кожей я не ощущала твоего присутствия. Не видела воспалённых глаз, суетливых движений, слегка посиневших губ — в моменты волнения они у тебя всегда синели, — и не думала о том, как же могло всё так глупо сложиться.

Разве я виновата, что вас было двое — спасателей, решивших забыть о зачёте по физкультуре и кинуться выручать застрявшую в сугробе дурочку, которая оказалась не в состоянии управиться с парой лыж. Виновата, что рядом с одним было уютно и спокойно, а с другим начинали дрожать колени, трепыхаться сердце и в животе порхали отнюдь не бабочки, а горело и плавилось — болезненное, пугающее — желание.

И ревность твоя — бешеная. И гордыня моя. И мой страх потерять контроль над собой. А потом ты застукал нас на скамейке, где мы посмели обняться. И всё понял — даже не спросив, и не дал шанс объясниться.

Ушёл.

Жизнь превратилась в безвременье, которое тянулось и тянулось. И спас от него тот, кого ты принял за соперника — кто был другом. Другом, который ничего не просил, потому что знал. Знал, что нет у него шансов. А вот ты знать не хотел. Я кричала тебе — обнимать человека можно, желая его ободрить, а не только для того, чтобы оказаться в постели. Но ты не слышал — ни тогда, когда уходил, ни тысячи раз в моих кошмарах.

Сколько раз я хотела пойти за тобой — в окно. Это он меня не отпустил, разменяв большой кусок жизни на мою депрессию. А я дура была — не ценила того, что имею. Но мы же бабы все такие? Дуры! Нам можно.

Он помог начать заново. Другая жизнь, другой институт, друзья. Девчонка, которая умудрилась на катке распороть себе бедренную артерию. И мой белый шарф — я всё пытаюсь скрутить его, придавить, остановить, но алое пятно неотвратимо становится больше и больше. А в голове: «Шоколад! Мне нужен шоколад! Иначе я сейчас умру!.. Вызовите уже кто-нибудь скорую!».

Девчонка, как назло, оказалась из тех, кто помнит. Может поэтому она и сидит сейчас рядом с тобой?

Но неблагодарной скотиной быть легче, чем быть тем, кому благодарность стараются выразить. Поверь. Я знаю.

И вот тамада, наконец-то, выдохся. Уставшая от свадебной круговерти, подружка сидит, прижимаясь к тебе. Мы все, попавшие в эту свистопляску, радуемся спокойной минутке и слушаем, как играет твой брат — Шопен: ноктюрн № 2 ми-бемоль мажор.

Может быть, исполнение и не идеально, но он настолько заворожен музыкой, что это невольно увлекает и вызывает уважение.

Однако, не у всех. Не успела музыка затихнуть, как Юлька начинает канючить, требуя, чтобы я спела. Наверное, думает, что мне будет приятно.

О, если бы я могла выразить мысли по поводу доморощенного караоке именно теми словами, что звучали у меня в голове, она бы, наверное, успокоилась. А так — пришлось соглашаться, чтобы это не выглядело набиванием себе цены.

Сотый раз за вечер прокляла собственную дурость — это она, проклятая, принудила меня напиться на институтском выпускном и петь песни, заставляя несчастных слушателей лить слёзы. Налила стакан неразбавленного вискаря, выпила, наблюдая, как у жениха с невестой глаза синхронно становятся круглыми, и пошла.

Хорошо ещё Денис оказался настоящим джентльменом — довёл даму до рояля.

— Что петь будем? — спросил улыбаясь. А как петь, если дыхания нет — исчезло. И всё от улыбки — такой же, как у брата, когда он в глаза мне заглядывал, спрашивая: «Тебе понравилось?».

Подумала.

— Ваенгу знаешь?..

— Шопен? — уточнил он, и, не дав мне ответить, заиграл.

Если ещё секунду назад я не знала, как буду петь, то теперь всё получилось само собой. Музыка стёрла границы.

«Дотянись рукой — твоя. Нельзя.… Нельзя.… Не смотри мне так в глаза. Нельзя.… Нельзя…...»

Глаза бесстыжие закрыла, чтобы не видеть. И отпустила всё, что копилось по капельке весь день, а может и целую жизнь. Что поделать, если песню эту как будто с нас писали?

Допела. И легко стало, радостно, как после покаяния во время исповеди. Столько лет мечтала встретиться, правду сказать. Оказалось, что не нужно этого. Как не нужна попытка отомстить.

Поняла — отомстили мы друг другу уже достаточно. Можно остановиться и подумать о счастье, что в твоей жизни только ещё появится через несколько месяцев, а в моей уже есть — о счастье с тёмно-карими глазами, в которых прячутся золотистые крапинки.

И пора уже учиться быть благодарной.