Сам

— Мам, дай-дай! Ну, ма-ам! Я сам! — птенчик ведь, а изо всех сил старается быть как папа. Улыбаясь одними глазами, молодая женщина в очень серьёзном раздумье посмотрела на пакет с пятью яблоками и на коробку молока.

— Думаю, это тяжелее, — и честно протянула мальчику пакет. Взяв его, маленький мужчина с важным видом принялся вытягивать из маминой руки ещё и молоко.

— Сергей Алексеевич, но мы так не договаривались, — возразила она.

— А папа бы всё взял!

Да, папа бы, действительно, взял всё. Чтобы маме осталось приглядывать за едущим на самокате Серёжей. Но сейчас папа снова в рейсе. А перед его отъездом они с Серёжей поговорили и пришли к мысли, что маме надо помогать, потому что мама. И потому ещё, сказал по секрету папа, что вскоре Серёжа станет старшим братом, и ему надо всегда показывать отличный пример младшему. Или младшей. Главное, закончится весна, пройдёт лето, наступит осень, и Серёжа будет не просто мальчик шести лет и трёх месяцев, который любит пломбир и конструктор "Лего" с рыцарями и замком. Старший брат — это ответственно и почётно.

— Серёжа, а куда же ты молоко пристроишь, если и его возьмёшь?

Мальчик на тот момент уже придумал повесить пакет с яблоками на руль самоката и с трудом удерживал равновесие своего транспорта. Но очень хотелось взять всё.

— Давай сюда же, в пакет! — возбуждённо воскликнул он.

— Боюсь, порвётся, и яблоки укатятся, побьются.

— Мамочка, ну давай, пожалуйста!

Не хотелось женщине уступать, но мгновенно задумалась она, как бы теперь сделал Алёша. А он бы заметил словно размышляя, что сильнее слов учит опыт. И мама уступила.

Они неспешно шли привычной дорогой к дому. Пару раз их обгоняли мамы с детьми из Серёжиной детсадовской группы, и мама тихо улыбалась, глядя, как приосанивается в эти минуты сын, как старается потише пыхтеть и аккуратнее вести такой неудобный сейчас самокат. Одно дело — ехать на нём, чтобы ветерок щекотался в ушах, и совсем другое — толкать под руль, когда неправильно нагруженный пакет тяжело покачивается из стороны в сторону, отчего и самокат то вправо заваливается, то влево. Руки у Серёжи устали, просились опуститься, но мальчик не позволял. Терпел, шагал рядом с мамой, обходя лужи и неровности дороги, и только упрямо сопел носом.

Старалась терпеть и она — мужчина ведь растёт. Но вот не стерпела.

— Серёженька, давай постоим немного, я устала.

Остановился, сопит.

Ну вот, дыхание успокоилось, можно идти.

Камешек под колесо самоката подвернулся совершенно неожиданно. Серёжа огибал очередную лужу, самокат дёрнулся в усталых руках, содрогнулся на камне, подпрыгнула в хлипком пакете коробка молока и прорвала его острым углом. Три яблока глухо стукнули у маминых сапожек, коробка молока шлёпнулась возле самой лужи, а два яблока закатились прямо в неё!

Мама коротко ахнула, но тут же остановила себя. И не нахмурилась. Серёже и без того плохо.

Мама молча посмотрела на сына, протянула ему ладони, кивнула спокойно. И мальчик, не поднимая глаз, поочерёдно вложил в мамины руки коробку и три яблока.

А до тех, что в большой грязной воде, ещё попробуй, доберись.

Но он помнил, как летом на даче с папой перебирались через большущую лужу, разрезавшую пополам дорогу, которой они шли. Краем поля, тоже потерпевшего от той огромной лужи, папа идти не позволил, только поправил ровнее доску, лежавшую вдоль лужи мостком. И шагнул первым.

Серёжа огляделся. Как назло, никаких даже веток рядом. Ни под ноги подложить, ни дотянуться до яблок, чтоб к себе подогнать. Что же, тогда "на пяточках", как опять же на одной из прогулок научил папа?

Оглянулся на маму. Она стояла, смотрела, ждала.

— От же мамаши пошли, не может ребёнку помочь, — врезался в их молчаливый разговор насмешливо-хрипловатый говорок, — давай-ка, малыш, помогу!

"Нет, я сам!" и "Нет, он сам!" раздались одновременно.

— Пожалуйста, спасибо, не надо, — моляще добавила мама, — понимаете, он сам...

Добровольный, но несостоявшийся помощник протяжно глянул на неё, явственно обозначил, что видит душевнобольную. Развернулся и пошёл дальше, время от времени обрачиваясь на увиденную картинку: притихшая женщина ждёт, когда маленький человек примет своё решение.

Конечно, он достал яблоки. Конечно, он не замочил ног. И конечно, он согласился — молоко до дома лучше донести маме, тем более, что осталось...

— Сто шагов?

— Сто десять!

— Начинай!

— Ааа-дин. Ды-ва. Та-рри!..

И уже вечером, когда мама подошла к Серёже посидеть с ним перед сном, он спросил:

— Ты не сердишься?

— Не сержусь. Ты ошибся, но сам всё исправил. Ты молодец.

— И папа так решит?

— И папа так решит.

— Мам, а почему папа всегда о нас заботится и тогда довольный, а когда ты о нём заботишься, он немножко хмурится?

Мама удивилась вопросу, задумалась. Посмотрела в серьёзные глаза сына — такие папины. Поцеловала в умный, такой папин, лоб. Заглянула в воспоминания, улыбнулась ласково. А ведь и правда, Алёша охотнее сам всех окучивает, чем себя позволяет, будто стесняется усиленного внимания или отдаваемых сил. Покой в доме, возможность хорошенько отдохнуть после работы, ну и ещё накормить от души — вот, похоже, единственные хлопоты в адрес своей персоны, которыми он разрешает нагружаться близким.

Мама подумала ещё. И тихо ответила:

— Понимаешь, в работе папа много лет и почти постоянно совсем один. Привык полагаться только на себя, во всём-всём. Мы подолгу вдали друг от друга. И потому, наверное, в далёких своих дорогах, думая о нас, он больше представляет, как любит сам, чем то, как любим. Работа у него такая, сыночек. Всё сам. И всё для нас. А мы — будем стараться для него, да? И любить. Всегда-всегда. Сильно-сильно. И нежно-нежно.