Линда

— Какая же ты сволочь! Сволочь! Сволочь! — крик был глухой, яростный, но обреченный, словно матерая волчица, попавшая в яму-ловушку, бессильно рычала, понимая, что дни сочтены.

Сверху, с бесцветного февральского неба падал аномальный дождик и сразу замерзал, облепляя ледяной глазурью слежалые грязные сугробы. Всюду было мокро и холодно — именно это состояние характеризуется ёмким русским словом «мразь».

Линда сняла тонкие лайковые перчатки и потерла друг о дружку окоченевшие руки. Дверь гаражных ворот не открывалась.

— Сволочь! Сволочь! Сволочь! — еще раз прошипела Линда и снова ухватилась за ключ, застрявший колом в замке. Пальцы болели, саднил поломанный ноготь и сердце колотилось в безудержной злобе, захлебываясь перекачиваемой кровью. Линда из последних сил сдерживала себя, чтобы не начать пинать эту поганую дверь — просто жалко было сапоги — как никак Прада.

Она обернулась вдоль уходящих рядком гаражей и увидела серую мужскую фигуру. Вокруг не было никого, лишь этот мужчина в сером шел вдоль длинных гаражных рядов. Линда сунула окоченевшие руки в просторные, холодные карманы норковой шубы, словно пытаясь в них что-то найти. Мужчина шел неторопливо, но твердые шаги его были направлены прямо к ней. Человек, как человек, но Линда почему-то напряглась и принялась ожесточенно трясти ключ, застрявший в замке, и чем ближе мужчина подходил к ней, тем судорожней и нелепей становились ее движения. Это была почти паника. Темное лицо человека со сдвинутой на глаза кепкой стало уже отчетливым, и Линда бросила дергать гаражную дверь, а принялась выдергивать непослушный айфон из чехла, как вдруг мужчина остановился. Остановился буквально в двух гаражах от нее и начал отпирать свои ворота. Линда обмякла. Паника и страх отхлынули, а бессильная злоба новой волной накрыла всю ее продрогшую фигурку, скомканные перчатки, мокрые сапоги, бесполезную шубу… «Все из-за тебя, сволочь! Сволочь! Сволочь!» Не в силах больше сдерживаться она пнула модельным носком неподвижное железо ворот. Серый мужчина выглянул из своего гаража и с интересом посмотрел на Линду. Лицо его оказалось открытым и добродушным, кепка была сдвинута на затылок.

— Вам помочь, может быть?

Линда словно очнулась, зябко повела плечами.

— Замок, черт его дери! Все время с ним мучаюсь. Вчера открыла кое-как, а сегодня…

— А сегодня все примерзло, — отозвался мужчина, — ночью — мороз, сейчас — капает, а что будет вечером — одному Богу известно… Сколько живу, никогда такого не было — дождь в феврале…

Он попробовал прокрутить ключ, сказал «Ага-а…», сходил к себе за плоскогубцами и, вновь пытаясь открыть неподатливый замок, вдруг сказал:

— Давно Андрея не видел. Вас часто вижу, а Андрея — нет. Уехал куда?

Линда посмотрела на носок сапога, которым только что ударила створку ворот и повторила за мужчиной:

— Уехал…

— Далеко что ли? Давно уже нет… Я у него насос брал, давайте вам отдам. Или если он вернется скоро, то лучше я, конечно, ему лично в руки, чтоб вопросов не было.

— Давайте ваш насос, — тяжело ответила Линда, — он не скоро вернется.

Мужчина внимательно посмотрел на нее и, помолчав немного, произнес, будто на удачу:

— По работе что ли?

— По работе, — ответила Линда и отвернулась.

— Ясно.

Щелкнул замок и Линда, словно спасаясь бегством, торопливо шагнула внутрь. Лишь спустя несколько минут сообразила, что не произнесла ни слова благодарности. «Ладно, сейчас… я сейчас…» Собравшись с силами, решительно вышла из гаража и подошла к серому мужчине.

— Извините, я что-то растерялась. Спасибо вам! Я бы сама не открыла сегодня.

— Ну что вы, не за что, — мужчина как будто смутился, — давайте я вам смажу немножко, иначе вы и завтра не откроете. Раньше Андрей всегда машину забирал… Тут мужская сила нужна.

— Нужна, — ответила Линда и опять злоба и бессилие царапнули без того исцарапанную душу. «Сволочь! Сволочь…» — на автомате повторила она про себя, и вдруг поняла, как устала. Этот ледяной дождь как начался десять месяцев назад, прямо в разгар прошлой весны, так до сих пор и сыпал стеной, не давая согреться. И если ничего не менять — будет лить еще четыре с половиной года.

«Я выдержу» — сказала себе Линда, села в машину и положила руки на руль. Ее «сволочь» десять месяцев назад прикасался к этому рулю, и на миг показалось, что окоченевшим пальцам стало немного теплее. «Я выдержу» — не веря своему заклинанию снова повторила Линда и выехала наружу, под февральское сизое небо, плачущее аномальным дождем.

Да, пару месяцев назад пришлось устроиться на работу. Линда офисным планктоном втекла в новую жизнь, как в китовую пасть. Продавать людям отдых, не траншею копать, но все равно было тяжело поначалу. До исчезновения Андрея раньше десяти кровать ее не выпускала, а тут…

Все перевернулось, исчезли из жизни йога, сауна и солярий, пятничные посиделки с подружками, да и подружки тоже исчезли. Потихоньку, по одной. Как в женских романах.

Только Машка забегала изредка оглядеть все торжествующе-лукавым, внимательным взглядом, кофе попить, да свеженькой соли на рану подсыпать — как там Андрюша? Пишет ли? Звонит ли? Разрешают ему? А то я слыхала, в тех местах могут и не разрешить… И глазами смешливыми из-под мохнатых ресниц скользит по шкафчику с обувью, по бокалам в серванте, по усталому, высохшему за десять месяцев Линдиному лицу и подрагивающим рукам… Да найди ты себе мужика! Долго что ли?! Сидишь тут, как вдова, почернела вся… Или давай помогу, перья почисти и пойдем куда-нибудь, посидим, познакомишься…

Всякий раз Линда зарекалась пускать ее на порог, придумывала, как подойдет на цыпочках к дверному глазку, увидит Машкину вампирскую фигуру и не откроет! И пусть та увидит, что окна горят, все равно не откроет, главное, звонок в телефоне отключить, а то начнет от двери названивать и прислушиваться, как маньяки в кино.

Но сегодня Линда позвонила сама.

День был длинным, как погребальная песня, дождь поливал заснеженный город; на работу опоздала, ноготь поломала, вдобавок, свежая царапина на правом сапожке, шарахнутом об гаражные ворота, саднящей раной пульсировала в короткой памяти, той, что держит наготове все недавнее. А недавнее у Линды было холодным, промозглым, промерзшим до самых костей. И злоба. Злоба на этот ключ в замке, на вымокшую дорогущую норку, на эту работу, которую в гробу она видала еще какой-то год назад… Сволочь! Все из-за него.

Начальница, ненавидящая Линду с самого первого дня, не скрывала радости от ее опоздания. Нагрузила доверху и приказала остаться во внеурочное. Она хорошо знала об уязвимости, слишком часто улыбалась по офису: «Вот что бывает, когда фифочки лишаются кормильца»; смотрела на Линду, как на разорившуюся княгиню смотрел бы разбогатевший мещанин. И не давала проходу. А тут такая радость! Опоздание! Кто-то из сочувствующих сказал однажды: «Да перестань ты приходить в этих своих шубах! Видишь же — у Нее аж морду перекашивает…» Но для Линды это не было вопросом внешнего статуса, нет, это было для нее кусочком тверди, за который она держалась изо всех сил — словно надев на себя обычное пальтишко, как у всех работниц конторы, она сравнялась бы с ними, опустилась на их ступень. Ее гардероб — шубы-сапоги — оставлял иллюзию отсутствия катастрофических жизненных перемен. Пока она в «своем» — ничего не изменилось, она в строю, на том месте, куда ее заслуженно поставила судьба. И пусть зарплатных денег впритык только на самое необходимое, гардеробная была по-прежнему роскошно полна, Линда заходила в нее, как в храм, светлела лицом, успокаивалась, разве только не молилась.

Да, деньги кончились как-то чересчур внезапно. Адвокаты сразу предупредили о конфискации, и что успели, переписали на Линду, но счета Андрея были уже арестованы, а то, что осталось — разлетелось за пару месяцев. Некоторое время Линда, с упорством таможенного лабрадора, как спрятанные наркотики, выискивала по огромной квартире то там, то тут, небрежно оставленные деньги, но и это было до поры. Тогда Линда продала по оставшимся подружкам одни серьги, другие, пару кулонов, купленных в Италии, пару колец, купленных в Штатах, а потом подумала, что как-то это неправильно, и начала учиться экономить, с удивлением замечать ценники в продуктовом, отличать дешевые суши от любимых, выбирать простое молоко вместо фермерского, разбираться в скидочных предложениях… И работать. Через силу. Каждую минуту себя заставляя. Начальница расслабиться не давала, но постепенно Линда втянулась, и тащила свою лямку, как все, и даже лучше. В небольшую турфирму пристроили друзья Андрея, а в отдыхе Линда понимала хорошо. Быстро освоилась и, легко перескочив через Турцию и Египет, прорвалась на ВИП-направления. Здесь КПД от нее был намного выше. По известной иронии, продавала туры в те места, где раньше отдыхала сама, а отдыхала она раньше много и часто. По этой причине, всегда могла подробно рассказать о нюансах, предостеречь, подсказать, посоветовать. Начальнице бы пылинки с нее сдувать, да куда там! Одно слово — «завистливаядура».

И так каждый день. И дни эти слились в одну сплошную липкую полосу, напоминающую Линде черный, армированный скотч, облепивший накрепко все ее существование. Казалось бы, весь мир, проснувшись, радуется утренней прохладе и веселому пенью гудка, миллионы счастливцев созидают ВВП своих стран, добывают, строят, производят, миллиард китайцев строчит на швейных машинках ходовой контрафакт, а кто-то и вовсе весь день стоит по колено в воде на рисовых чеках, но есть ведь и те, кто, лениво потягиваясь, выходят на палубы своих яхт где-нибудь в Монако, смотрят на давно взошедшее солнце и размышляют, чем занять свой сегодняшний день… Линда слишком долго была из этих, яхтенных, а падения с высоких мачт всегда травматичны.

«Сволочь! Все из-за него!»

Она была просто девочкой-красавицей, развлекалась с подружками, планировала на телевидение после универа, хлопала глазами на открывающийся мир, но ворвавшись однажды в ее обычные будни, Андрей подхватил, заманил, закружил, и уже не выпустил из своего праздника. Осиротел универ, позабылось телевидение, кончились будни, и навстречу полетели эти монакские палубы, флоридские пальмы, церматтские ски-пассы, «сказочное бали»… Влюбилась, как кошка. Впрочем, вполне даже взаимно. И свадьба была с вертолетом и конями. И счастье. И новое, теплое ощущение родного человека… Это тепло согрело ее, размягчило, расслабило, и лишь увидев Андрея в зарешетченной клетке суда, Линда поняла, что оно, это тепло, стало каким-то другим. С примесью жалости, а позже — досады.

Банк Андрея затрясло неожиданно. Сначала отозвали лицензию, потом начались проверки, по зданию рассыпались люди в мундирах, и закрутилось, как гайки в стране, все туже и туже. «Лес рубят — щепки летят» — написал ей муж из изолятора, но он не был для Линды щепкой! Он был для нее лесом, и океаном, и звездой, и вселенной, а в клетке она впервые увидела растерявшегося, потерянного человека с нехарактерной, вымученной улыбкой. И тут словно в мёд закинули ложку дегтя. Линда плакала до мокроты подушек, все время думала, как он там, носила какие-то передачки, трясла адвокатов, но жалость не прибавляет сил, и у нее опустились руки. А потом постепенно ее облепило черным, крепким скотчем, и однажды, как лезвием, впервые полоснула по сердцу злоба. Ведь он же был далеко не дурак! Как он мог допустить это?! Не продумать, не просчитать, не предугадать?! Как он мог оставить ее одну?! Деготь растекался тихонько, вытесняя собою мед.

Линда закрыла последнюю бронь, допила холодный кофе, и накинула, так и не просохшую за день, шубку. Моментально стало зябко, но это ничего, в машине есть все на свете подогревы, правда на заправку еще нужно заехать… Она пересчитала деньги в кошельке, и опять отогнала мысль о более экономичном авто.

Так и не согревшись, бросила машину под домом — о борьбе с гаражным замком не хотелось даже вспоминать, и вбежала в парадную.

В этом доме они начинали с Андреем совместный путь. Квартира большая, бестолковая, но такая родная, Линда вернулась сюда, как на родину, почти без жалости покидая конфискованный огромный дом, в котором без Андрея было пусто и страшно. В этой квартире они узнавали друг друга, дышали в унисон, изучали привычки и с удивлением радовались множеству одинаковостей. Тут, в гараже, будь он неладен с его замком, Андрей держал свои мотоциклы, на которых они рассекали город безумными ночами.

Тут они влюбились друг в друга, склеившись, казалось, навсегда.

Линда скинула мокрую шубу, натянула теплый свитер, взглянула в трюмо. В отражении стояла усталая, бледная женщина.

— Боже, сколько мне лет… — сказала она вслух. Откинула назад густую копну волос, провела подушечками пальцев под глазами, и вдруг вспомнила, как Купченко в «Приходи на меня посмотреть», так же рассматривая себя в зеркале, произнесла: «Боже, как я несчастна…»

— Нет! — крикнула Линда бледному отражению, и оглянувшись на фоторамку с улыбающимся Андреем, выдохнула:

— А ты — сволочь! Сволочь…

И сама позвонила Машке.

Та долго не отвечала. Гудки в трубке жалобной флейтой ныли об одиночестве. Когда это было, чтоб на ее звонки не отвечали?! Линда нажала на сброс, и снова набрала. Прямо увидела, как Машка, нехотя, смотрит в экран своего телефона… Гудки исполнили второй куплет. Вот коза валдайская! Больше на порог не пущу! И вообще не нужен мне никто! Сволочи…

И швырнула телефон на диван, но тут же побежала за ним, не успел он даже упасть. Потому что позвонил.

Линда взглянула на экран, выдержала паузу и приняла холодный тон. Машкин голос звучал глухо, еле слышно, будто говорила она из засады, или рядом у нее спал ребенок.

— Привет. Звонила. Случилось чего?

Вопрос был простой, ни к чему не обязывающий, но Линда моментально потеряла холод в голосе. И вообще как-то размякла. Резких смен своих настроений она уже не замечала, просто ощутила странное облегчение, граничащее с внезапной благодарностью. Ей перезвонили. Кто бы сказал ей пару лет назад, что она будет испытывать такую спасительную благодарность к не ответившему, но перезвонившему человеку… Бред.

— Случилось. Я устала. Готова чистить перья и выдвигаться прямо сейчас. Ты говорила, составишь компанию.

В трубке повисла пауза, но Линда отчетливо ощутила, как в Машкиной голове затрещали искры. Радужный сноп торжества и пылающий вихрь злорадства, но Линде было плевать, все затушила эта жалкая благодарность, размягчившая душу Машкиным звонком. Где-то на периферии сознания мелькнул маячком еле видимый отблеск последствий, но тотчас погас, и Линда повторила:

— Машунь, я устала. Действительно, как черная вдова. Достало все.

— Йеееееееес! — протянула Машуня достаточно громко, чтобы ребенок проснулся, а засада была обнаружена, — Щас, подожди… я в ванную зайду… — и затараторила, как обычно, — сегодня никак не получится, подруга, ко мне Мой приехал, ну, ты его не знаешь еще, ты же с нами не участвуешь, оторвался от колышка, и сразу ко мне, женатым не нужно ничего кроме… сама знаешь, чего, но! Женатые в этом деле самые жадные! Такие пляски! Такой медовый месяц у нас! Хожу в нирване все время! Да, так вот, это будет немного не то, но может даже лучше, мы же приличные девушки, верно? В общем, завтра мы с ним, как проснемся, на завтрак поедем, вот я тебя и приглашаю, а он друга захватит, у него друг — оооочень ничего такой парниша, в твоем вкусе, и вообще такой аленделон в молодых годах, и не нужно орать, как в клубе, поговорите нормально, в тишине, познакомитесь, опять же, не левый пассажир, а друг. И не надо глазами стрелять по сторонам, и конкуренции никакой с клубными мамзелями. По-моему, отличный вариант. Что скажешь?

— Весенне-осенняя случка ослов, как я это называю, — задумчиво ответила Линда.

— Слушай, не гневи Бога. Отличный вариант!

В трубке на заднем плане послышался игривый баритон: «Теряем время, дорогая», и наступила тишина.

Иногда тишина лучше мелодии, которая ноет об одиночестве.

Линда прошлась по комнате, опять посмотрела в зеркало, и тоски в нем уже не увидела. Взяла в руки фоторамку с Андреем, на периферии сознания мелькнуло, что она стала забывать черты его лица, голос, запах… Долго посмотрела и положила фоторамку лицом вниз. Включила плазму на стене и пошла в душ.

Теплые капли согрели тело, но не добавили тепла для души. Линда машинально провела рукой по груди, и опустилась ниже, как делала всегда в последнее время, с каждым месяцем все чаще. Попыталась вспомнить ласки Андрея, его страстные прикосновения, но в голове настойчиво рисовался какой-то неясный чужой образ, и ничего, кроме томительного напряжения, не закончившегося ничем, она не добилась. И тут же снова вспыхнула злоба. Сволочь, — прошептала Линда уже укоренившееся в душе слово, и раздраженно рванула на себя полотенце…

Утро наступало долго. Сон был рваным, его обрывки заставили Линду ворочаться всю ночь. Размыкая и смыкая веки в коротких секундах пробуждения, она видела то Андрея, жалко улыбающегося за решеткой судебной клетки, то свое унылое отражение в зеркале, то сцены из фильма для взрослых, то фоторамку, с которой вместо Андрея, почему-то улыбался Ален Делон… И вдруг ей стало холодно. Она раскрыла глаза и проснулась окончательно. Огромная кровать показалась такой необъятно-пустой, белизна постельного белья такой сугробисто-снежной, а сама Линда такой маленькой и одинокой, что слезы навернулись сами собой. Линда плакала тихо, не утирая хлынувшего потока, и среди всего этого собачьего холода только слезы были горячими. По щенячьи поскуливая Линда вспомнила последнюю ночь с Андреем накануне суда, их отстраненные поцелуи, короткий, какой-то судорожный секс, который в первый раз с ним она не смогла бы назвать любовью, и вдруг поняла, как давно уже одна, как давно никто не прикасался к ней — просто, физически, нежно.

Машка позвонила в двенадцатом часу. Голос имела кошачий, не тараторила, как обычно, говорила сверху вниз, с превосходством старшей сестры.

— Собирайся, дорогая, ждем тебя у Пушкина, через час. Часа тебе хватит?

Ее тон полоснул Линду острым ножом, но она не вспылила, а наоборот, не отдавая себе в том отчета, торопливо забежала в гардеробную и поочередно приложила к себе два, заготовленных с вечера, платья. Опять осталась недовольна, и принялась по новой раздвигать бесчисленные плечики, неподходящие сбрасывая под ноги.

В «Пушкин» зашла безупречно выглядящая мадам. Картинка была настолько хороша, что присутствующие мужчины отвлеклись от своих завтраков, а женщины остались очень недовольны. Машка бросила тревожный взгляд на своего ухажера, но тут же, широко улыбаясь, замахала Линде:

— Мы здесь, дорогая! Ждем с нетерпением…

И красноречиво подмигнула. Линда была внешне спокойна, но к собственному удивлению, чувствовала некое волнение и подъем, на душе было светло, и даже своеобразное предвкушение заставляло дышать прерывисто, как при быстрой ходьбе. Она стремительно уселась в кресло, и как ни подмывало ее взглянуть на Машкиных спутников, смотрела только на нее или на стол с тарелками и бокалами, в которые уже было разлито шампанское. И лишь когда прозвучало «Знакомься, это Андрей, а это мой Саша…», она подняла взгляд на мужчин.

Андрей… Нельзя сказать, что ее обожгло или как-то потрясло это совпадение, но она словно опомнилась, мгновение помедлила, а потом спасительное «Сволочь», как заклинание, отвело ее от легкого укола совести, да и жалкие, потерянные глаза мужа на последнем свидании, были совсем непохожи на прямой уверенный взгляд мужчины напротив.

Он был черняв, статен и породист. Шикарный кобель, мелькнуло в голове Линды, и вспомнилось это недавнее время, когда совсем еще юными, они называли так понравившихся мужчин. Первый пирсинг, первые тату, первые любовные эксперименты, и вот это ощущение свободы, когда еще все впереди, и глаза горят, и сердце ноет, и тело требует чего-то животного, нового, доселе запретного…

Его рука оказалась очень теплой и твердой, а улыбка какой-то бесшабашной и детской. Голос низким, плечи широкими. Речь складная, глаза дерзкие. Странная смесь силы и мягкости, наглости и интеллигентности. ЕЕ Андрей был полноватым, любил вкусно, неполезно поесть, этот Андрей говорил про ЗОЖ и молекулярную кухню, ЕЕ Андрей был фанатом пивных фестивалей и коллекционером вискаря, этот рассказывал про вино и праздник Божоле… Казалось, даже имя одно и тоже, «Андрей», не может принадлежать таким разным людям. И появившаяся с первых мгновений призма сравнения, сквозь которую Линда смотрела на нового знакомого, постепенно растаяла, словно была выполнена из прозрачного льда, Линда увлеклась сначала красивой картинкой, потом веселым разговором, а потом и азартом протрубившей охоты, где оба они были охотниками, и каждый в каждом видел свою жертву. Хотя… какие тут жертвы? О жертвах Линда уже не думала. Оба думали о добыче.

«Мой Саша» тоже поддерживал высокий тон, остроумно шутил, вставлял смешные уточнения в бесчисленные байки, какими кавалеры обильно снабжают дам на первых свиданиях, но Линде он был не интересен, поэтому вначале даже занервничал вполне отчетливо, а потом улыбнулся, расслабился, и наконец вспомнил — он все-таки «Машин Саша», что позволило расслабиться и Машуне.

И полетели.

— Любите ли вы Карменер, как люблю его я, дорогие дамы? — спрашивал риторически Андрей, улыбаясь бирюзовыми глазами, — А дело, собственно, в том, что этот сорт винограда был практически утерян в Европе, и произошло это страшное событие еще в тыщу восемьсот шестьдесят седьмом году, если не ошибаюсь с датами. Именно поэтому его называют «Потерянный виноград Бордо». Но! К нашему счастью чуть раньше он был завезен в Новый Свет, и немножко в Австралию, поэтому я не чувствую себя сиротой, как и многие тысячи любителей виноделия. Нет, вы попробуйте! Немедленно! И кусочек Бри с медом наверх обязательно…

И наливал Линде безапеляционно, мягко-требовательно. Маше наливал Саша.

Потом, в перерывах между анекдотами и прочей смешной безделицей — кинематограф. Потом Булгаков. Потом Ахматова.

— А знаете ли вы, что сказал ее второй муж, ассириолог, полиглот, профессор Шилейко, на вопрос своих учеников «Как вы могли бросить Анну Ахматову?» Знаете? «Я нашел лучше». Ну каков чёрт! Это, кстати, он придумал ей прозвище «Акума», которым за глаза ее называли все близкие, до самой ее смерти. «Нашел лучше»! Красавец…

Потом как-то ненавязчиво перетекло в туристическое русло, но Андрей не заострял внимание на работе тур-бизнеса, а мягко подтолкнул Линду к тому, что она знала и без офисных каталогов. Портофино, Маврикий, Акапулько, Линда защебетала и не заметила, как они перешли на общий птичий язык, свойственный перелетным птицам, так что даже в какой-то момент подумала, уж не работает ли он где-нибудь у конкурентов.

— Мы с Андрюхой по молодости много колесили, — вставил заскучавший Саша, — дайвили везде, где можно…

И Линда успокоилась, отогнав неприятную мысль, что узнай она в нем обычного менеджера турфирмы, его ярко очерченный ореол значительно бы померк, а то и пропал бы вовсе, не дав закрепиться интересу. Впрочем, интересом она уже была поражена, как вирусом, просто не осознала еще, хоть инкубационный период и оказался очень коротким.

— И чем ты занимаешься? — натянуто-равнодушно спросила Линда, как обычно спрашивают девушки на первых свиданиях.

— А я, Линдочка, рантье, — ответил он, улыбнувшись, — Применю к себе это дурацкое слово. Бездельничаю в свое удовольствие, путешествую, музицирую. Развиваю свои хобби, короче.

Заговорили, какое у кого хобби, вплоть до самых необычных.

Таким образом завтрак плавно перетек в обед. Потом переехали в кальянную.

— А любите ли вы кальян, как люблю его я? — говорил Андрей, выпуская правильной формы густые кольца дыма, — Я, вообще-то, физкультурник, человек некурящий, но кальян себе позволяю изредка…

И улыбался, прищуриваясь от дыма, как улыбаются коты на солнце. Линда совершенно потекла. Понимала, что слишком часто их глаза встречаются, слишком предательски дрожит бокал в ее руке, слишком громко звучит ее смех, но ничего не могла с собой поделать, да и не хотела ничего делать. Ей было хорошо. Впервые за долгие месяцы от нее отлип этот черный опутывающий скотч, и мысли растаяли в плотном кальянном дыму, умелых ухаживаниях Андрея и терпком, багряном вине, которое «заходило» как-то по-особенному легко. Линда уже не помнила, когда пила что-то алкогольное, казалось, это было в другой жизни, той, с домами, яхтами и Андреем, даже на Новый год ни глотка шампанского не лезло. А теперь, отогревшись в лучах нового солнца, посреди этого жуткого, остановившегося февраля, Линда с удовольствием потягивала чилийский Карменер. А Андрей подливал. И глаза его лучились.

Сидели на мягких диванах, теперь не напротив, как в «Пушкине», а рядом, и в этой смене декораций начался второй акт, старая пьеса с новыми героями, увлекательным действием, первоклассным текстом и безупречной игрой актеров. Позабыв обо всем, Линда грелась в лучах нового софита и все чаще, с нарастающим нетерпением думала о третьем акте.

Но Андрей не спешил. Лишь случайные прикосновения, лукавый шепот на ухо, осторожные взгляды… И явственная предопределенность. Это очень волновало Линду, заставляло думать о вечере, о желании, чтобы он скорее наступил.

И он наступил. Линда была уже серьезно весела, что, собственно, совпадало с ее первоначальным желанием, ведь как же еще расчистишь себе путь, уставленный кордонами совести и морали? Кому же понравится помнить, что делаешь что-то не то? Веселый морок шампанского — верный помощник на этом пути, одного только волшебного «Сволочь» тут явно не хватит. А между тем — вот оно! Солнце! Прямо по курсу, за плотными кронами придорожных деревьев! Что еще сможет, или хотя бы поможет нажать полный газ и закрыть поплотнее глаза? Линда отпивала красное сухое, и мужская расхожая фраза, что «Пьяная баба — п***де не хозяйка» мелькала в хмельной голове, но уже с каким-то ободряющим, подмигивающим контекстом.

Андрей посмотрел на нее пристально, мягко перехватил бокал из ее рук:

— Наверное, хватит, дорогая. А то я сегодня тебя не найду.

В такси он впервые обнял ее и привлек к себе. Во взгляде не было вопроса, все было ясно, но то, что он медлит, томило Линду, и она сама потянулась губами, встретив их первый поцелуй, как первую долгожданную оттепель. Губы оказались такими мягкими, а поцелуй таким долгим, что еле хватило воздуха, и дыхание перехватило, и сердце застучало, хоть, казалось бы, куда еще громче стучать. Полетели проспекты, свет фонарей и витрин, укачивающий разгон и торможение на светофорах, тихая музыка, деликатное молчание таксиста, и, казалось бы, ехать так и ехать, но оба охотника в нетерпении ждали добычи, а третий акт пьесы никак не мог начаться. И рука была уже давно под бельем на груди, и поцелуи все ярче и откровенней, и зеркало лифта, в котором они были слиты друг с другом, как на красивой картинке, и, наконец, как награда, открытая дверь, словно капкан, захлопнувшаяся за ними, по-киношному срывающими друг с друга одежду.

— Душ… душ… — слабо простонала Линда, закрытыми поцелуем губами.

— О чем ты… потом.

Андрей, не выпуская ее, нашарил пульт, заиграл чилаут и в полумраке огромной комнаты то там, то тут зажглись мерцающие огоньки. «Конвейер», — мелькнуло у Линды в хмельной голове, а еще где-то на периферии: «Как все быстро…» И провалилось. После долгого, такого вынужденного воздержания, все казалось полетом на тарзанке, волнующим, страшным, разрывающим сердце, но таким захватывающе-сладким, заманчиво-опасным, стремительно вниз, вниз, вниз… Он опускался вниз, вниз, вниз, Линда выгнулась, напряглась от первого, уже забытого прикосновения, но вдруг как-то ослабла и затихла, прислушиваясь к его губам на своем теле. Время остановилось. Андрей был умелым повелителем времени. В мерцании огней, в полутемном безвременьи, как многорукий Шива, казалось, он был везде, прикасался сразу ко всем нужным клавишам, безошибочно извлекая самые нужные правильные ноты. Не понимая и половины, Линда послушно отзывалась, отвечала, нападала сама, ощущая добычей не только себя, но и его. Касаясь губами, языком, вдыхая и выдыхая, она чувствовала свои запястья в его крепких руках, как в наручниках… и вдруг очнулась. Как он мог быть везде? В какой момент она оказалась полностью им объята?

Оторвалась от него, отпрянула, но другие руки вернули ее обратно. Скосила взгляд, вырвалась, обернулась. «МашинСаша» был у нее за спиной.

— Ну что ты, малыш, мы не причиним тебе плохого, — как ласковый демон, прошептал Андрей.

Линда рванулась, но «наручники» были крепки, а порхающие бабочки в животе лишали сил, годных к сопротивлению. Две разные Линды забились в постели, как рыба в сетях; охотница, потерявшая голову в жажде добычи, и жертва, загнанная за страшные красные флажки. Страсть от погони, и страх, что догонят… Вырываясь, Линда твердила «Нет, нет, нет»… И вдруг Андрей ударил. Ладошкой. Не больно, но звонко. Еще раз, еще, и сразу приник требовательным, нежным, все возвращающим поцелуем, а второй был уже где-то внизу. И будто бы что-то накрыло ее с головой. Покорно приняв их двоих, полетела вместе с бабочками ввысь, позабыв об охоте, добычах и жертвах, не думая белее ни о чем, слушая только свое тело, жадно получающее и отдающее.

Только хмель потихонечку пропадал.

Они сидели за длинным столом, говорили о чем-то вполголоса.

Линда следила за ними сквозь полусомкнутые ресницы.

— Тебе шампанского или вина?

— Нет.

Молча оделась и вышла.

В лифте на зеркало не смотрела. В такси не сказала ни слова.

Дома опасливо поглядела на перевернутую фоторамку и скользнула в ванную.

Теплые капли по-прежнему не могли согреть. Мыльная губка оставляла на коже красные следы, но Линда терла и терла, пока были силы, а потом опустилась на приступок.

— Сволочь! Сволочь! Сволочь! — твердила она, и черные капли, потекшей с глаз туши, смешивались с потоком, прерывистой полосой устремлялись в слив.