Аплодисменты

На протяжении многих лет почти каждый год в сентябре приезжал ко мне погостить из Питера «дружбанчик» Андрюша Афанасьев. Мы подружились с ним в 1969 году, будучи слушателями Ленинградской военно-инженерной академии им. А.Ф. Можайского. Его визиты ко мне начались с тех событий, когда после окончания первого курса в 1970 году я уговорил его познакомиться на каникулах с одним из самых прекрасных городов на свете — с Одессой. Дорогу туда-обратно и проездные оплачивала Академия (или то ведомство, что за её спиною). В те времена в Вооруженных силах СССР происходила смена формы одежды на новую. У парадно-выходной одежды вместо кителя с подшивным белоснежным воротничком и штанов типа галифе, заправляемых в сапоги, появились рубашка защитного цвета, галстук на резинке, пиджак и брюки, ну, а сапоги сменились ботиночками. Слушатели академий, а также курсанты училищ, поступившие в военные заведения с гражданки, в такой форме стали похожими на офицеров. Правда, с погонами без звёздочек, но всё равно, солидно. Это мы чувствовали по взглядам прохожих, особенно девичьим.

Проводницей нашего плацкартного вагона поезда «Ленинград-Одесса» была симпатичная девушка. Мы ей расточали комплименты, рассказывали какие-то, на наш взгляд, интересные истории, приносили фрукты, которые покупали у подносивших к остановкам поезда бабулек, были, как тогда говорилось, галантными кавалерами. Похоже, что мы где-то перебрали с напором ухаживания и она, то ли ошалевшая от этого напора, то ли ещё от каких-то там потаённых чувств, сказала нам, что поезд на следующей остановке белорусского города Витебск будет стоять 30 минут. Мы, щеголяя новой формой на привокзальной территории Витебска, вернулись с полными руками гостинцев к составу через 25 минут, но его и след простыл. Как узнали позже, остановка состава была всего 10 минут. Документы у военнослужащих всегда во внутреннем кармане, как и деньги при себе. Мы «взяли» такси до ближайшего привокзального города Орша и примчались раньше пришедшего состава. Когда дверь нашего вагона открылась, то нашалившая проводница готова была нас расцеловать, ведь отстали у неё от поезда не заурядные пассажиры, а любимцы всего вагона, почти гусары, красавцы. На вопрос как нам удалось догнать поезд, Андрюша показал на небо, где в это время случайно пролетал вертолёт. «Мы его вызвали из Академии и он нас доставил сюда» — последовал его лаконичный ответ. С таким чувством юмора Одесса приняла Андрюшу как за своего. Проводница была из ленинградского экипажа. Я заметил потом Андрюше, что одесский экипаж шутит немного не так, чем северные коллеги. И вообще, одесские девушки не зависимо от профессиональной принадлежности, разительно отличаются от остальных по всем параметрам, а особенно внешним видом и внутренним миром. В этом он убедится при выходе с перрона в город Одесса.

Наша дача находилась от моря не совсем близко — надо было идти минут 20 в район между 16-ой станцией Фонтана и дачей Ковалевского, а затем спускаться по крутому обрыву по тропинке к дикому пляжу около купален мужского монастыря.

Андрюша, скорее всего, представлял одесситок из моих ярких описаний в виде «Мисс Вселенная», хотя тогда ещё и не пахло этими званиями. На диких же пляжах вероятность встретить таких вот миссок была значительно ниже, чем на экранах современных телевизоров. Через пару дней Андрюша стал сомневаться в объективности моих оценок землячек.

Вы знаете, что такое материализация образа? Мы тогда ещё не знали. А ведь мне, наверно, очень не хотелось подрывать и свой авторитет, и легендарность одесситок. Вот это сильное «очень» материализовало из наших с Андрюшей образов одесситки такую очаровательную сопляжницу, что Андрюша влюбился в неё до такого состояния, что забыл спросить имя голубоглазой девушки. Условно он её назвал «Турчанка», так как знакомство произошло при купании в море с идиотской фразы: «Девушка, если Вы плывёте в Турцию, то нам по пути». Её пригласили на свидание «в том же месте, в тот же час» на следующий день и, судя по румянцу ещё не загоревшего белокожего северянина, Амур на территории одесского стрельбища не промахнулся.

На следующий день произошёл шабаш демонических сил на северном побережье Чёрного моря. Мы пришли на пляж заранее, но тут подплыла моторная лодка и дядя в мегафон шибанул в пляжников фразой: «Товарищи отдыхающие! Если вам дорогá ваша жисть и жисть ваших детей — немедленно покиньте прúбрежную зону. В городе холера!».

Уже армейские подразделения оцепили наверху над обрывом прúбрежную зону и свидание сорвалось, как и планы тысяч отдыхающих в Одессе.

Началась эвакуация курортников через так называемые «обсервации» — охраняемые солдатами территории освободившихся санаториев, пионерлагерей, домов отдыха, где уезжавшие из Одессы люди должны были пройти семидневный карантин с обязательным взятием анализов на бакпосев. Догадываетесь откуда небольшим шомполом с ваткой брали у обсервационного народа злополучный бактериологический посев? Если нет, то приведу расхожую одесскую «хохмачку» того смутного времени: «Ничто так не сближает курортников с Одессой как взятие анализов на холеру». Затем после карантина людей увозили в автобусах, сильно облитых изнутри хлоркой в аэропорт или на железнодорожный вокзал со строгим конвоированием (без оружия).

Военнослужащие проходили обсервацию в спортивном комплексе СКА (Спортивного клуба армии). Андрюша возвращался в Ленинград раньше, чем я и мы накануне его захода в обсерватор пошли 18 августа в ресторан «Киев», что недалеко от Греческой площади, дабы отметить День авиации СССР (мы же учились в академии имени Александра Фёдоровича Можайского). Нелегальная городская пропаганда настоятельно рекомендовала самое эффективное средство профилактики холеры — сухое вино. Благо, что в Одессе его было много и по весьма доступным ценам — 90 копеек за литр белого натурального типа «Рислинг». Не знаю, то ли мы переусердствовали с профилактикой, то ли ресторанная закуска была «бывшая в употреблении». Но Андрюше наутро было весьма плохо и он часто беседовал с «ихтиандром» (кто не знает анекдот про мальчика Вовочку и ихтиандра — расскажу как-нибудь в другой раз). Сели мы с бледным и измученным Андрюшей в трамвай №29 на нашей дачной остановке «Мостик» (или «8-я по требованию») и поехали в сторону города сдавать его в обсерватор. Сидели рядом, голова страдающегося Андрюши лежала на спинке предыдущего кресла и тут в районе «7-й станции Черноморки» я почувствовал взгляд в спину. Обернулся и ахнул от неожиданности. На меня смотрели громадные голубые глаза «Турчанки» с интересом разглядывающие молодых ладных военнослужащих. Форма действительно сидела на нас отменно. Я толкнул Андрюху локтём в бок и выдохнул: «Турчанка». Но тут Андрюша, который все последующие после несостоявшегося свидания дни чуть ли не бредил «Турчанкой», сказал мне сквозь зубы: «Встали, пошли!..».

Прекрасная турчанка в мечтах Андрея

Ну что тут поделаешь, чувства к «ихтиандру» были на тот момент сильнее влюблённости. Я, извиняясь перед девушкой и неся какую-то чушь, типа «Срочное боевое задание…», выволок мучающегося Андрюшуиз трамвая на остановке «6-я станция Черноморки», которая ещё сохранила от своего названия и само понятие «станция» — небольшой домик из камня ракушняка с элементами простой архитектуры, в котором люди могли, ожидая трамвай, прятаться от осадков.

В углу этого домика Андрюша опять вступил в диалог с «ихтиандром» под взглядами пассажиров трамвая и, конечно же, недоумённого взгляда прекрасной «Турчанки». А ведь одним из первых признаков холеры была рвота. Говоря метафорами, трамвай рванулся с места и умчался побыстрее от носителей этого заболевания.

Так выглядела трамвайная станция в Одессе

Комментировать случившееся тогда у обоих не было морального права. Прогавал ленинградец свою первую одесскую любовь, что уж тут скажешь. А кто виноват? Ну, конечно же, демонические силы, принесшие на северное причерноморье грозную холеру.

Рассказанная история была преамбулой к основному изложению. Конечно же, Андрюша регулярно приезжал позже в Одессу не только в надежде встретить «Турчанку». Он влюбился и в «Жемчужину у моря», причём Одесса отвечала ему взаимностью.

Обязательной программой очередного посещения Андрея были сбор грецких орехов на нашей даче и визит в Оперный театр. По красоте Одесский академический театр оперы и балета является одним из самых красивых театров Европы. Каких только знаменитостей не видела сцена нашего театра, сколько им было подарено аплодисментов!

Приятно, что и я был в их числе…

Конечно же, читатель этих строк не уверен, что я обладаю великолепным голосом или умею бесподобно прыгать в белых рейтузах, поддерживая субтильных балерин. Я никогда не был и не буду политической или государственной «фигурой» высокого уровня, нудно читающей со сцены театра праздничной публике номенклатурную бесцветную речь. Я вообще, никогда не стоял на сцене Одесского театра оперы и балета. И тем не менее…

В тот год «обязаловка» посещения Оперного театра занесла нас на оперу Рихарда Вагнера «Тангейзер» в исполнении Львовского театра оперы и балета. Моя любимая тётушка Галя, как сотрудница Одесского оперного театра, усадила нас на очень «крутые» места центрального прохода партера в средней его части. Наши места были самые первые к проходу. У Андрюши — слева от прохода, у меня справа. Говоря откровенно, наш испуг от холерных времён 70-х годов в Одессе давал себя знать каждый летний период. В театр мы пришли с сухим вином внутри наших организмов и оно уже проводило своё профилактическое действие. Посему мы быстро уснули на блатных местах, оббитых малиновым бархатом в обволакивающей обстановке музыки Вагнера. Кстати, уснули, как и большинство публики, пришедшей скорее посмотреть театр изнутри, чем послушать пение львовской труппы на украинском языке. Позже я научился вести себя в подобных условиях, изучив раздел «Как не слушать оратора» чудесной книги «Физики шутят». Но тогда я ещё не был обременён столь полезными навыками. Мой локоть постоянно соскальзывал с левого подлокотника кресла, дабы устремить засыпающее тело в центральный проход партера.

Одесский театр оперы и балета. Вид с галёрки

Я и выпал туда, даже не успев выставить руки, громко и эффектно. Ближайшие ко мне зрители радостно проснулись и зааплодировали. Мощно подхватила демократичная галёрка, к ней присоединились те, кто очнулся от дрёмы на балконах. Весь зал ликовал — ещё бы, Тангейзер вышел в зал, в народ.

Андрюша помог мне встать, оглядел публику, неистовствующую в овациях и под её крики «браво» сказал мне спокойно: «Пойдём, Гришуня, публика тебя оценила!». Нас провожали завистливые взгляды профессиональных актёров со сцены, но я их не видел. Мешали смешанные чувства внезапно обрушившейся славы и боль в локте.