Память

Старик работал и бормотал под нос. Сухие комья летели прочь, падали на земляные холмики по бокам ямы, рассыпались и стекали обратно струйками песка.

— Достаточно, — обратился он к длинному свёртку в шаге от могилы, — Мария?

Мария промолчала, а старик и не ждал ответа. Тяжело разогнул натруженную спину, вылез, кряхтя, и сел рядом, лицом к церкви. Сквозь полуразрушенный купол пробивалось весёлое летнее солнце, дыры в стенах щербились красными зубами кирпичей. Несколько ворон лениво кружились над остатками креста, переговаривались с товарками в кронах высоких берёз.

— Вот ведь как, Мария, — снова заговорил старик, щурясь, — не вышло у тебя плюнуть мне на могилу. Раньше ушла. А я не буду.

Мария не отвечала, ей нечего было ответить, да и незачем.

Спустя полчаса старик, повиснув на перекладине, ввинтил в изголовье простой деревянный крест, постоял, неслышно шепча что-то у свежего захоронения, и пошёл мимо ряда оградок.

Вот Федора. Какие песни она пела в девичестве! Но грубый пьяница-муж быстро заставил её замолчать. Скорбно глядела Федора с фотографии, поджав тонкие губы. Этих песен уже никто не знает.

Мишка, сосед. Озорник и охальник, не пропускавший ни одной юбки. «Знаю, куда Машка бегала, пока молодой была», — мысль, против обыкновения, не принесла ни злости, ни обиды.

Дядя Терентий. Одноногий инвалид, единственную добычу привёз он с великой войны — старый патефон. Ничего не рассказывал он про сражения, а только сидел хмуро, слушал немецкие марши с трофейных пластинок да глядел на веселящуюся молодёжь. Когда закончились иглы, прекратились и марши, а скоро и Терентий лёг в землю. И никому не расскажет, что делал в чужой стране. Красная эмалевая звёздочка на его памятнике.

Отец. Мать. Они лежат вместе. Время не пощадило портретов. Они ушли давно, недолго пережив одна другого. Старик был не лучшим сыном, нечасто навещал родителей, хотя близко же, десять минут неспешного шага до погоста. Когда он уйдёт, про них не вспомнит никто.

Ольга. Она лежит где-то рядом… Он помнит её могилу только по щербине на памятнике, она умерла молодой. Проклятый катарак, плывёт перед глазами! «Прощай, Ольга! Ты лежишь слишком высоко, мне уже не под силу тебя навещать». Впереди были ещё могилы. Там лежали знакомые, полузнакомые и совсем незнакомые ему люди. Покосившиеся, потемневшие кресты, упавшие оградки, чуть заметные холмики, поросшие жесткой травой и лопухами. Люди, жизни, события, потери и свершения, верность и измены. Радость, выставленная напоказ. Горе, скрытое в глубине. Пустота. Память.

По узкой, извилистой тропке, опираясь на лопату, старик спустился с горушки. В пустом доме его ждало недолгое одиночество.

Скоро деревня умрёт совсем.

Глаза его были сухи.