Антология бреда

АНТОЛОГИЯ БРЕДА

Словесный и умственный блуд. Исследование болезни человеческого сознания через письменные источники.

I

Так называемая «антология мысли», по факту же писательский бред — чрезвычайно разнообразен. Апогей его мы наблюдали в интернет-версии книги Б. Кузыка и Ю. Яковца: «Цивилизации: теория, история, диалог, будущее». Это шедевр бредоносности и апогей блудливости.

Наша работа не праздна, ибо даёт нам понимание истинных психических заболеваний, а не тех, выдуманных, которые пытаются лечить в современных психиатрических поликлиниках.

II. «К психологии восточной медитации».

Анализ доклада, прочитанного в швейцарском обществе друзей восточно-азиатской культуры в Цюрихе, Базеле и Берне в период март-май 1943 г. и опубликованный с данным заглавием в «Сообщениях» этого общества (St. Gallen 1943), V, рр. 33-53. Впоследствии в Jung. "Symbolik des Geistes". Rascher, Zurich, 1948.

Сходу Юнг начинает с глобального.

«В бесчисленных гранях бьющего через край богатства индийской духовности отображается видение души, которое поначалу кажется чуждым и недоступным для получившего греческую выучку рассудка европейцев. Наш ум воспринимает вещи, наш глаз, как говорит Готтфрид Келлер, "пьет то, что удержали ресницы от златой полноты мира". Мы делаем выводы относительно внутреннего мира на основании полноты внешних впечатлений. Мы даже выводим содержание внутреннего из внешнего согласно принципу: "нет ничего в рассудке, чего ранее не было в чувствах". В Индии этот принцип, кажется, не работает. Индийские мышление и образность лишь явлены в чувственном мире, но не выводятся из него. Несмотря на часто поразительную чувственность этих образов, по своей подлинной сущности они нечувственны, если не сказать сверхчувственны».

Судя по всему, Юнг пытается понять таинственную индийскую душу и выявить отличия ея от души европейской.

«Если внимательно приглядеться к производящим необычайное впечатление воплощения богов, представленных танцорами Катхакали с юга Индии, то мы не видим ни одного естественного жеста. Все тут странно, недо— или сверх-человечно. Они не ходят по-людски, но скользят, они думают не головой, но руками. Даже их человеческие лица исчезают за голубой эмалью масок. Знакомый нам мир не предлагает ничего хоть сколько-нибудь сравнимого с этим гротескным великолепием. Такого рода зрелище как бы переносит нас в мир сновидений — единственное место встречи с хоть чем-то похожим. Но танцы Катхакали или храмовые скульптуры никоим образом не ночные фантомы — это динамически напряженные фигуры, законообразные и органичные до мельчайших деталей. Это не пустые схемы и не отпечатки какой-то реальности; скорее, это еще не бывшие, потенциальные реальности, которые в любое мгновение готовы переступить порог бытия».

А тебе не приходило в голову, что они просто учились ваять…

По факту произошло следующее. Обезьяна приехала из Европы в Индию и увидела неевропейскую стилистическую особенность скульптуры и начала бредить. То, что увидела обезьяна это всего лишь стиль — стиль в скульптуре, ничего более. Возможно, там есть какие-то идеи — эротизма, трагизма и т.д. Но так как Юнгу пердак могло разорвать только примату.

Можем ли мы что-либо понять об Индии, индийцах из этих рассуждений? Можем ли мы понять их отличие от европейцев? Если он сам не понимает то, что несёт, какие выводы должны сделать мы? Он просто находится в онанистическом экстазе.

Да… интересная мысль: «думать не головой, а руками»… Многое объясняет.

А ещё я никогда не понимал, как они умудряются делать выводы, где находится та сакральная точка, через которую они переваливаются из одного рассуждения в другое.

«Тот, кто всем сердцем предается этим впечатлениям, скоро замечает, что индийцам эти образы кажутся не сном, а реальностью в полном смысле слова».

Жаль, что Юнг не указал имя и фамилию индийца, которому так кажется. Наверно потому, что это был сам Юнг. Большинство идийцев к тому моменту, когда Юнг впал в мастубрационный восторг, уже даже перестали замечать эту скульптуру.

«Они и в нас затрагивают нечто безымянное своей почти ужасающей жизненностью. И чем глубже они захватывают, тем заметнее сновидческий характер нашего чувственного мира — мы пробуждаемся от снов нашей самой непосредственной действительности и вступаем в мир богов».

Улетел…

«Сначала европеец замечает в Индии во всем явленную телесность. Но не эту Индию видит сам индиец, не такова его действительность. Действительность — это то, что действует. Для нас действенно то, что связано с миром явлений, для индийца действительна душа. Мир для него — видимость, его реальность близка тому, что мы называем сновидением».

Этот типичный сидром бреда называется выдумкой. Бессмысленно пытаться понять как Юнг сделал такой вывод за индийца, да ещё распространил этот вывод на всю нацию; вероятно он покопался где-то в коллективном бессознательном. Где-то в мире богов (телесных, бестелесных из тексту уже не понятно) Юнг начинает знакомится с Индией.

Стоя у какой-то статуи (он даже не удосужился рассказать нам, что это за статуя, чтобы мы могли присоединиться к его впечатлению) он пребывает в блаженной неге рассуждений… нет не рассуждений, а фантазий. Да, он сладко дрочит[1].

И от богов он узнаёт, что:

«Это странное противоречие между Востоком и Западом находит свое выражение прежде всего в религиозной политике».

Спрогнозирует дальнейший текст. Юнг не приступит к изучению религиозной политику, не пообщается с людьми которые её проводято… он всё также сладостно будет предаваться блаженной дрёме, переключая скоростя…

«Мы говорим о религиозном поучении или подъеме».

Да, определённо, если не допустить присутствие богов, мы даже не понимаем, как Юнге перешёл не то, что к поучению и подъёму, но вообще к реглигии.

Мы понимаем, что это ахинения, но давайте тут остановимся и попытаемся понять образы, сложившиеся в голове у Юнга… Это захватывающий мир приключений…

Итак, глядя на неизвестную скульптуру (или несколько скульптур), а по факту на чужие строки, Юнг заключает и выносит это заключение в передовицу своего выступления, что европейская и индийская культура «чужды» друг другу.

Юнг извещает нас, что индийская духовность видит душу, которая чужда рассудку европейцев «получивших греческую выучку». Однако, Юнг не потрудился объяснить, что такое греческая выучка, и почему европеец не имеет римскую, католическую выучку. Однако, он не поленился нам объяснить, видимо (ибо тут я вынужден предположить за отсутствием каких-либо фактических материалов… Юнг с первых же строк нас покинул…), характер работы рассудка европейца с греческой выучкой.

«Наш ум воспринимает вещи, наш глаз, как говорит Готтфрид Келлер, "пьет то, что удержали ресницы от златой полноты мира". Мы делаем выводы относительно внутреннего мира на основании полноты внешних впечатлений».

Попробуем сделать вывод из этого набора слов. «Наш ум воспринимате вещи» и дальнейшая цитата не даёт нам ничего — нам просто не за что зацепиться — этого понять не возможно абсолютно. Вторая фраза даёт нам некоторую точку опоры — по мнению Юнга — европеец с «греческой выучкой» делает вывод о существе по впечатлению. Да, судя по всему так… Т.е., за ФАКТ принимается ВПЕЧАТЛЕНИЕ. Замечательно. Юнг с ходу говорит нам, что европеец ребёнок… Ещё более замечательно… не на таких ли рассуждениях европейцы сделали вывод о своей белизне, т.е. о превосходстве европейской цивилизации над всеми остальными.

Но мы отвлеклись от Юнга.

«Мы даже выводим содержание внутреннего из внешнего согласно принципу: "нет ничего в рассудке, чего ранее не было в чувствах"».

Мы не понимаем, как в голове Юнга согласуется вывод с принципом, однако здесь Юнг дал нам понять о своём образе мышления. По нашему пониманию — он судит по оболочке факта, не утруждаясь посмотреть в его корень. Т.е., он судит об индийской культуре не по коренным особенностям, а по внешним. Более того, по таким внешним, которые он даже и не видел, а судит о них по ПИСАНИЯМ. Мы умиляемся этой замечательности.

По словам Юнга, в Индии этот принцип, кажется, не работает.

«Индийские мышление и образность лишь явлены в чувственном мире, но не выводятся из него. Несмотря на часто поразительную чувственность этих образов, по своей подлинной сущности они нечувственны, если не сказать сверхчувственны. Это не чувственный мир тел, цветов и звуков, не человеческие страсти, возрождаемые творческой силой индийской души в преображенной форме или с реалистическим пафосом. Скорее, это мир метафизической природы, лежащей ниже или выше земного, и из него прорываются в знакомую нам земную картину странные образы. Если внимательно приглядеться к производящим необычайное впечатление воплощения богов, представленных танцорами Катхакали с юга Индии, то мы не видим ни одного естественного жеста. Все тут странно, недо— или сверх-человечно. Они не ходят по-людски, но скользят, они думают не головой, но руками. Даже их человеческие лица исчезают за голубой эмалью масок. Знакомый нам мир не предлагает ничего хоть сколько-нибудь сравнимого с этим гротескным великолепием. Такого рода зрелище как бы переносит нас в мир сновидений — единственное место встречи с хоть чем-то похожим. Но танцы Катхакали или храмовые скульптуры никоим образом не ночные фантомы — это динамически напряженные фигуры, законообразные и органичные до мельчайших деталей. Это не пустые схемы и не отпечатки какой-то реальности; скорее, это еще не бывшие, потенциальные реальности, которые в любое мгновение готовы переступить порог бытия.

Мы опять ничего не понимаем, у нас складывается впечатление (как у ребёнка), что Юнг просто бредит[2]… но давайте разбираться.

«Индийские мышление и образность лишь явлены в чувственном мире, но не выводятся из него».

Это абракадабра, т.е., мразматический набор слов. Ибо образность — это форма мышления, между ними нельзя поставить знака равенства, т.е. союз «и». Это не однопорядковые категории. Т.о. по тексту мы видим, что или индийское мышление, или образность явлена в чувственном мире. Скорее всего образность (так, во всяком случае, логичнее). Однако они (а мы пришли к выводу, что оно — образность) не выводятся из «него», т.е., как, вероятно, надо понимать, из чувственного мира. Т.е. фраза звучит так: образность явлена в чувственном мире, но не выводится из него.?. Впечатление о маразме крепнет.

Образное мышление, это надо понимать как восприятие действительности через образы, которые являются в чувственном мире. Что это за мир мы не понимаем. Это плоть, дух, что-то ещё… Общаясь с богами, Юнг забыл нам этого объяснить… Но образность не выводиться из этого неведомого (пока во всяком случае) нам чувственного мира.

Ещё раз: образность (мышления) явлена в чувственном мира, но не выводиться из него. Т.е., образ руки скульптуры явлен в чувственном мире, но образ руки не выводится из скульптуры? Мы начинаем бредить вместе с Юнгом… поэтому остановимся.

Т.е., первое предложение не даёт нам ничего — мы поняли правильно — это всего лишь набор слов.

Далее Юнг нам сообщил, что некие — «эти» — образы, по своей «подлинной сущности» нечувственны, если не сказать сверхчувственны.

Замечательно. В одной фразе Юнг противоречит сам себе (нечувственное у него становится сверхчувственным), при этом он ещё и видит галлюцинации в виде «этих образов» (а мы помним, что самих статуй он не видит)… Да, даже по людскому пониманию психического расстройства, он невменяем — это шизофрения. Он просто психически болен и находится в стадии бреда.

«Это не чувственный мир тел, цветов и звуков, не человеческие страсти, возрождаемые творческой силой индийской души в преображенной форме или с реалистическим пафосом».

Поняв, что Юнг бредит, я даже не пытаюсь понять как он рассуждает — он не рассуждает, он бредит. Нам нечего даже заключить из его бреда, кроме вывода, что он мыслит как ребёнок. Он в юношеском (или даже детском) онанистическом бреду.

В голове Юнга рождается мир индийской «метафизической природы». Этот волшебный мир, по его словам, лежит «ниже или выше земного, и из него прорываются в знакомую нам земную картину странные образы». Т.о., мы делаем вывод, что для Юнга индийская культура «неземная» (в том смысле, что не инопланетная: земная — но «неземная»)[3]. Не понимая какая это культура мы должны пользоваться терминологией самого Юнга и навать её: метафизической; точная его цитата — «это мир метафизической природы».

Тут Юнг пригляделся к танцорам Катхакали с юга Индии. Жаль, что у европейца середины ХХ в. не было интернета и он не смог вместе с Юнгом присмотреться к танцорам Катхакали, иначе бы он узнал, что Катхакали — это, как рассказывает нам Википедия, традиционное танцевально-драматическое искусство южно-индийскогно штата Керала. Я силюсь понять, как Юнг разглядел там воплощение богов, и не могу. Если это танец, то, причём здесь боги? Возникает вопрос — кого увидел Юнг? Лишь ответив на этого вопрос мы сможем говорить о причинах естественности или неестественности движений. Так кто тебе привиделся, мой маленький мастурбирующий друг Юнг? И причёи здесь индийцы?

Здесь действительно все странно. В Юнговском индийском метафизическом миру все «недо— или сверх-человечно». Мы уже установили Юнгу диагноз, поэтому противоречия — недо и — сверх в человеке нас не удивляет. Это блаженный мир шизофренической мастурбационной фантазии.

«Они не ходят по-людски, но скользят, они думают не головой, но руками. Даже их человеческие лица исчезают за голубой эмалью масок. Знакомый нам мир не предлагает ничего хоть сколько-нибудь сравнимого с этим гротескным великолепием».

Да, в знакомом нам мире (т.о. мире нормальной реальности), представить себе всё это не просто сложно, но невозможно.

«Такого рода зрелище как бы переносит нас в мир сновидений — единственное место встречи с хоть чем-то похожим».

Мир юнговского сновидения это онанисчтиески-шизофреническая фантазия. Но, Юнг это отрицает.

«Но танцы Катхакали или храмовые скульптуры никоим образом не ночные фантомы — это динамически напряженные фигуры, законообразные и органичные до мельчайших деталей. Это не пустые схемы и не отпечатки какой-то реальности; скорее, это еще не бывшие, потенциальные реальности, которые в любое мгновение готовы переступить порог бытия».

Отрицает это также онанистически-шизофренически. Первую фразу обсуждать бесполезно, а из второй мы видим, что для Юнга это не реальность, тбо этого ещё не было — это потенциальная реальность, которая в любой момент готова «переступить порог бытия». Я не знаю что это значит. Но Юнг полагает, что индийцы, вслед за ним, его галлюцинации считают действительностью.

«Тот, кто всем сердцем предается этим впечатлениям, скоро замечает, что индийцам эти образы кажутся не сном, а реальностью в полном смысле слова».

В Юнге (а в нём через индийцев) они (судя по всему образы, но это не точно, ибо из вышеописанной галиматьи, этого понять сложно) «затрагивают нечто безымянное своей почти ужасающей жизненностью». Я даже не буду понимать жизненны они или не жизненны, или что-то третье… это бесполезно… это бред.

«И чем глубже они захватывают, тем заметнее сновидческий характер нашего чувственного мира — мы пробуждаемся от снов нашей самой непосредственной действительности и вступаем в мир богов».

Здесь Юнг вступил в мир богов… т.е. там, где мы его и оставили.

«Сначала европеец замечает в Индии во всем явленную телесность. Но не эту Индию видит сам индиец, не такова его действительность. Действительность — это то, что действует. Для нас действенно то, что связано с миром явлений, для индийца действительна душа».

Мы видим, что для Юнга индиец духовен, но, что для него европеец? Что он подразумевает под миром явлений? Это опять набор слов — мы можем лишь предположить плотское мышление европейца, по мнению Юнга, но это наши догадки.

«Мир для него — видимость, его реальность близка тому, что мы называем сновидением».

Уж не считает ли Юнг, что индиец живёт под вечным кайфом?

Я долго не мог понять, что такое метафизика — изучая истории болезней, коими является их писанина, я понял — это шизофренический бред. Это фантазии шизофреников типа Юнга, это их мифический, выдуманный ими мир. Он не низок не высок… Он ниже земли и выше — потому что его нет, они витают в фантазиях. Вот что такое метафизика. Это бредовое состояние, где психически неуровновешенные лица видят галлюцинации. Поэтому нормальный человек и не может этого понять. Поэтому вы и не можете дать определение метафизики — потому что это шизофренический бред. Потому что никакой метафизики в реальности нет.

Но для Юнга это составляет противоречие между Востоком и Западом — и оно, для него странно. Мы предположили, что для метафизики Юнга индиец живет под кайфом, а европеец, в нашем понимании его слов — ребёнок. Т.е., противоречие между Востоком и Западом — это противоречие между ребёнком и наркоманом. Интересный вывод. Вот это противоречие и находит выражение, для Юнга, прежде всего в религиозной политике.

Судя по всему религиозная политика, для Юнга это догма (поучение), но причём здесь подъём мы не понимаем. Понимает ли Юнг значение слова политика?

Далее он говорит о догме у европейца и о, как сегодня говорят, восточных практиках. Видно, что он не понимает, как одно связано с другим, ибо оно никак не связано — это разные вещи. Было бы правильно сравнить колдовство с индийскими практиками — но на дворе был ХХ в., ведьмы ушли в подполье. Но лёгким мановением руки брюки превращаются…

«Бог для нас — Господь Вселенной, у нас есть религия любви к ближнему, в наших вознесшихся ввысь церквах возвышаются алтари. Индиец же говорит о дхьяне, медитации и погружении, божество пребывает внутри всех вещей и прежде всего человека».

Из дальнейшего пассажа я ничего не понял, но зная «исключительную дружбу» Юнга с Фрейдом могу предположить, что без фаллической символики здесь не обошлось.

«От внешнего здесь движутся к внутреннему; в старых индийских храмах алтари опущены на два-три метра ниже уровня земли; то, что мы стыдливо скрываем, то для индийца священный символ. Мы верим в деяние, индиец — в неподвижное бытие».

Далее, Юнг переходит к восточной практике, т.е. к йоге, замечая предварительно, что и у европейца есть своя практика.

«Наша религиозная практика заключается в молитве, почитании, превознесении; главнейшим упражнением индийца является йога, погружение в состояние, которое мы назвали бы бессознательным, но которое сам он полагает состоянием наивысшего сознания. С одной стороны, йога есть самое выразительное проявление индийского духа, с другой стороны, она выступает как тот самый инструмент, с помощью которого и достигается это состояние.

Да, вы правы, Юнг смешал практику и обряд и при этом ещё натягивает, по-фрейдовски, всё на свои выдумки о коллективном бессознательном… Да, Юнг это маленький мальчик, который ещё не умеет надевать носок и напяливает его кое как, да ещё и пребывающий в детско-онанистических шизофренических фантазиях, т.е. в метафизике, наипаче в бреду.

Ты правильно понимаешь, мой читатель — мы говорим о цивилизации в которой живём — об онанистической цивилизации.

Возвращаясь к Юнгу, мы можем сделать вывод, что это не просто ребёнок, но ребёнок который впал в шизофрению, т.е. он болен, его эсентий болен[4]. Отсутствие лечения привела к журналисту С. Натанзону, у которого болезнь спрогрессировала во всемогущество мысли.

Итак, йога. «Что же такое йога?», — задаётся вопросом Юнг, и берётся за описание лишь одного йогического текста «дающего глубокое представление о психических процессах йоги».

«Это сравнительно малоизвестный буддистский текст на китайском языке, являющийся, однако, переводом с оригинала на санскрите, датируемом 424 г.н.э.».

Т.е. вы понимаете, да… Это мы должны принять как факт. У нас в институте, а это был Пензенский филиал «Московского открытого социального университета» учился армянин из Казахстана… Правда, потом плохо кончил, но не об этом.

«Он называется "Амитаюрдхьянасутра", в переводе — "Трактат по медитации об Амитабхе". Эта сутра, особо ценимая в Японии, принадлежит к так называемому теистическому буддизму, в котором содержится учение об Адибудде или Махабудде, изначальном Будде, воплощающемся затем в пяти Дхьянибуддах или Бодхисаттвах. Одним из них является Амитабха — "Будда заходящего солнца несравненного света", властитель Сукхавати, земли блаженства».

Когда идёт такое нагромождение незнакомых слов, это очень часто говорит о том, что пишущий не понимает о чём говорит и не понимает разницы между словами… он эти слова даже не воспринимает, просто переписывая… тем более, европеец с «греческой выучкой».

«Он[5] является протектором нашего нынешнего мирового цикла, а Шакьямуни, исторический Будда, является его учителем. В культе Амитабхи можно обнаружить своего рода тайную вечерю с освящением хлеба. Его изображают держащим в руке сосуд с дающей жизнь пищей бессмертия или со святой водой».

Переписываение текста этого китайского перевода (а в Японии должен был быть японский перевод) ничего нам не даст. Просто потому, что это выдумка. Но Юнг в экстазе — он собирается понять здесь какие-то психические смыслы йоги. Дело в том, что это даже не суслик… это просто безолаберная выдумка. Во все времена мз этих безобразных и безолаберных текстов люди могли делать только один вывод:

«Силою этой заслуги — произнесения имени Будды — с каждым повторением будут искореняться его грехи, в которые был он вовлечен рождениями и смертями на протяжении 80 миллионов Кальп. Умирая, он увидит золотой цветок лотоса, подобный диску солнца, и в единый миг возродится в Сукхавати, мире высшею блаженства».

Это мантра — произносим 84000 раз имя Будды (да посакральнее, какое-нибудь Амитаюрдхьянасутра) и тебе списываются все грехи и ты в раю. Когда я был в монастыре, мне давали тетрадку с именами. Там не было фамилий, там были имена — и вот читальщик (или как он там называется) должен сидеть и построчно читать имена. Так, вроде как умершим, будет лечше на том свете. Это поминание — за это, кстати, в церкви берут деньги. Это тоже самое. Это обряд — люди другого не могли понять из всего прочитанного. Да и составители (не будем лукавить себе — боги) сами запутались в своих выдумках, и уже перестали понимать, что они хотели изначально.

Однако, Юнга интересует, по преимуществу «содержание йогических упражнений». Рискну предположить, потому что остальное он просто не понял, и как все приматы (а тут и высшее существо не разберётся) цепляются за самое простое — а это упражнения. Попросту говоря — гимнастика. В гимнастике (в физических упражнения для поддержания физического здоровья) он ищет психологию (вероятно, коллективного бессознательного). За ним на поиски отправились и покровительствующие ему эльфийцы.

«Текст подразделяется на 16 медитаций, из которых я выбрал лишь несколько мест. Их, впрочем, достаточно для того, чтобы дать представление о возрастании по ступеням медитаций, ведущих к самадхи, высшему восхищению и просветлению».

Далее Юнг, не возвращаясь нам улетает в метафизику гипноза — и летит он к солнцу.

«Упражнения начинаются с концентрации на заходящем солнце. В южных широтах интенсивность лучей заходящего солнца столь велика, что достаточно краткого их созерцания, чтобы создался интенсивный отпечаток. Даже с закрытыми глазами какое-то время видишь солнце. Как известно, один из гипнотических методов заключается в фиксации на блестящем объекте, например, бриллианте или кристалле. Можно предположить, что фиксация на солнце производит сходный гипнотический эффект. Правда, этот эффект не должен быть усыпляющим, поскольку с фиксацией должна быть связана "медитация" о солнце. Медитация — это размышление о солнце, его "прояснение", реализация его образа, его свойств и значений. Поскольку круглая форма в последующих разделах играет столь значительную роль, то можно предположить, что солнечный диск должен служить образцом для последующих фантастических образований круглой формы. Диск должен подготавливать и интенсивный свет последующих лучистых видений. Так происходит, как говорится в тексте, "образование восприятии"».

Прочитав текст, Юнг ещё раз заключил, что душа идийца ничего общего не имеет с душой европейца и подытожил:

«Эта душа была сформирована и воспитана не буддизмом, а йогой. Сам буддизм есть порождение духа йоги, которая много старше и универсальнее исторической Реформации, осуществленной Буддой».

Т.е., если мы правильно предположили, что йога, которую нам описал Юнг, это гимнастика, то душу индейца сформировала именно она… буддизм здесь ни причём. Что-то мне подсказывает, что индийцы навряд ли согласятся с таким выводом. Правда мы несколько терзаемся — мы видим медитацию. Всё просто — Юнг не понимает о чём говорит — он смешивает медитацию, йогу, как физические упражнения (гимнастику) и духовное восприятие (отрешённость от мира во время медитации). Да, в его голове каша — и он в этой каше тонет; мы не можем его понять, потому что он сам не понимает, что пишет — он попросту продолжает бредить. Мы додумываем за него изобретая своё — поэтому нам лучше остановиться и вернуться к самому Юнгу[6].

«С этим духом так или иначе должен сдружиться всякий, кто стремится понять изнутри индийские искусство, философию и этику. Наше привычное понимание, основанное на наружном, внешнем[7] здесь отказывает, оно безнадежно расходится с сутью индийского духа».

Здесь квадратное и кислое, метафизика индейца и поверхностность европейца. Бред наркомана и недалёкость неразвитой личности… И это мы должны принять как характеристики отличающие Восток от Запада.

«Но в особенности мне хотелось бы предостеречь от попыток подражания восточным практикам (ныне столь частых). Как правило, из этого ничего не выходит, кроме искусственного отступления нашего западного рассудка. Конечно, кто готов во всем отказаться от Европы и действительно сделаться только йогином, со всеми вытекающими этическими и практическими последствиями, кто готов сидеть на шкуре газели под деревом баньяна и проводить свои дни в безмятежном не-бытии — за таким человеком я готов признать, что он понял йогу на индийский манер. Но тому, кто на это не способен, не следует и делать вид, будто он понимает йогу. Он не может и не должен отрекаться от своего западного рассудка, но напротив, укреплять его, чтобы опытным путем, без подражательства и обезьянничанья, понять из йоги ровно столько, сколько это возможно для нашего рассудка. Ведь тайны йоги значат для индийца столько же, или даже больше, чем таинства христианской веры для нас; и так же как мы не позволяем всякому чужаку смеяться и осквернять mysterium нашей христианской веры, мы не можем недооценивать или принимать за абсурдные заблуждения эти странные индийские представления и практики. Тем самым мы лишь закроем себе доступ к разумному их пониманию. Правда, у себя в Европе мы настолько далеко зашли по этому пути, что даже духовное содержание христианских догматов в ощутимой степени сокрыто от нас рационалистическим и "просвещенческим" туманом. Поэтому мы с такой легкостью недооцениваем все то, что нам незнакомо и непонятно».

Определённо, Юнг смешал физические упражнения и упокоенность при медитации. Т.е., он не понимает, что такое йога, что такое медитация — он просто блудит.

«Если мы вообще хотим понять, то делать это способны только по-европейски. Верно, многое постигается сердцем, но разуму трудно угнаться за ним с интеллектуальными формулировками, чтобы придать понятому подобающий вид. Имеются и такие понятия, производимые головой, в особенности научным разумом, которые часто непостижимы для сердца. Мы предоставляем самому читателю пользоваться то одним, то другим. Попробуем сначала обратиться к голове, чтобы найти или выстроить мост, по которому можно перейти от йоги к европейскому разумению».

Здесь Юнг вводит нас в дальнейшее понимание того, как он представляет себе европейца и индийца. Европеец это думающий, а индиец — чувствующий. Вероятно, его надо понимать так. Если под «сердцем» понимать чувство… Но я теряюсь в предположениях — а может речь идёт о плотском европейце и духовном индийце. Я этого не знаю наверняка, Юнг пока об этом не говорил, я прекращаю придумывать за него. По тексту — европеец научная голова (разум), а индеец… ААААААААААА. Пересилим себя и подтянем сердце. Что это всё значит я не знаю и не понимаю и не могу при всём желании понять.

Далее мы видим т.н. ассиоциативный бред — когда человек начинает уподоблять друг другу всё что у него скопилось в голове.

«Для этого нам нужно вернуться к уже упомянутым символам, но на сей раз мы рассмотрим их смысловое содержание. Солнце, с которого начинается этот ряд, является источником тепла и света и представляет собой несомненное средоточие видимого нами мира. Как податель жизни, оно всегда и повсюду было либо самим божеством, либо его образом. Даже в мире христианских представлений оно — излюбленная allegorie Christi. Вторым источником жизни, особенно в южных землях, является вода, играющая заметную роль и в христианских аллегориях, например, как четыре реки рая или как те воды, которые проистекают из-под бока храма (Иезекииль, 47:1). Последние воды приравнивались крови, стекающей по боку Христа. В этой связи мне вспоминаются также разговор Христа с самаритянкой у колодца (Иоанн, 4, 5) и реки живой воды, проистекающие от "чрева Христова" (Иоанн, 7:38)».

Хорошо, что Юнгу здесь больше ничего не вспомнилось, а то мы могли бы с ним докатиться до всемирного потопа.

«Медитация о солнце и воде, без сомнения, пробуждает такие и сходные с ними смысловые связи, так что медитирующий движется от видимых явлений к подпочве, то есть к скрытому за объектом медитации духовному смыслу».

Я не знаю о чём он. Я не понимаю выстраиваемых в его голове смысловых связей, вероятно потому, что это смысловые галлюцинации, а понять их может лишь сам грезящий, да и то только в момент грёзы. Юнг не объяснил, что такое объект медитации, но увидел скрытый за ним духовный смысл. Я не знаю, что перемкнуло в его мозгу и просто продолжу слушать его.

«Тем самым он[8] переносится в сферу психического, где солнце и вода утрачивают свою физическую предметность и становятся символами душевного содержания, а именно, образами источников жизни в собственной душе. Ведь наше сознание не творит само себя, но проистекает из неведомых глубин. Оно постепенно пробуждается у ребенка и оно пробуждается каждое утро из глубин сна, бессознательного состояния. Оно подобно ребенку, который ежедневно рождается из материнской первоосновы — бессознательного. Как показывает строгое исследование бессознательных процессов, сознание не просто находится под их влиянием, но и постоянно вытекает из бессознательного в форме бесчисленных спонтанных представлений. Медитация о солнце и воде является чем-то вроде спуска к душевным истокам, даже к самому бессознательному».

Тут Коперфильд сдох от зависти — это почище исчезновения статуи свободы.

Далее Юнг находит разлитие между восточным и западным духом. Т.о., он и европейцу не отказывает в некой духовности.

«Правда, тут дает о себе знать различие между восточным и западным духом. С этим различием мы уже встречались: между высоким алтарем и глубоким алтарем. Запад всегда ищет возвышения, вознесения; Восток — погружения и углубления. Внешняя действительность с ее духом телесности и тяжести кажется европейцу куда более сильной и требовательной, чем индийцу. Поэтому первый ищет превознесения над миром, последний же охотно возвращается к материнским недрам природы».

Куда возносится европеец и куда опускается индиец я не понял, как и не понял новых наборов слов. Единственное, что я понял, что европеец возносится над миром (это должно значить уплать в аквинский елей), а индиец идёт к природе. Всё смешалось в голове Облонского. Чуть раньше он нам проповедывал о разуме европейца, теперь вещает о (в нашем понимании) лазуревых небесах. Индийцу он отдавал «сердце» (правда мы так и не поняли какое, рискнём предположить, что духовность), но возвращает к природе. Это опять кислое и квадратное.

«Поэтому христианское созерцание, например, "Духовные Упражнения" св. Игнатия Лойолы, стремится уловить во всей конкретности священный лик, а йогин уплотняет воду сначала в лед, затем в лазурит, из коего делает прочное "основание", как он его называет».

Юнгу не приходит в голову, что индиец просто не знает кто такой И. Лойола, поэтому и не улавливает священный лик, он привык мыслить другими категориями — дальше опять идёт набор слов.

Из дальнейшего нам становится ясно, что во время медитации (а это должно быть медитация, иначе это гимнастика?), по Юнгу, медитирующий — йогин, как его сам называет Юнг, уходит в себя, т.е. в бессознательное.

«Из своего взгляда он, так сказать, творит прочное тело[9], придавая внутреннему, а именно, образам своего душевного мира, конкретную реальность, замещающую внешний мир. Сначала он видит только зеркальную голубую поверхность, вроде озера или океана — это и в сновидениях европейцев излюбленный символ бессознательного. Но затем за зеркальной поверхностью вод обнаруживаются неведомые глубины, темные и таинственные».

О да! Что, что, а от Фрейда Юнг с лихвой перенял сакральщину. Здесь нет ничего необычного — это лишь подтверждает наш вывод, что Юнг всего лишь ребёнок, примат на интеллектуальном уровне. Но это, одновременно, и наклонность, которая, вероятно и ведёт к шизофрении — по простому — это фантазёрство.

И дальше начинается фантазии о бессознательном — таинственном, неведомом, страшном… Если древгие смотрели в моря и видели там таинственное, неведомое, страшное, то европеец ХХ в. ушёл в себя и обнаружил там бессознательное. Но оно, по сути, такое же — это одно и то же. Да — это фантазия. Это и есть библейская чаша с тайной в руке вавилонской блудницы на сколько то там голововм звере. Это бред любителей пощекотать себе нервишки.

«Как говорится в тексте, голубой камень прозрачен — взгляд медитирующего пробивается в глубины душевных тайн. Там он усматривает ранее невиданное, то есть бессознательное. Подобно тому, как солнце и вода суть физические источники жизни, то и в качестве символов они выражают важнейшие тайны бессознательной жизни. В стяге, символе, увиденном йога-ном сквозь фундамент голубого камня, он улавливает какой-то образ ранее невиданного и безОбразного источника сознания. Посредством дхьяны, то есть погружения и углубленного созерцания, бессознательное, кажется, приобретает обличие. Словно свет сознания прекращает высвечивать предметы чувственно данного мира и начинает светить в темноту бессознательного. Вместе с угасанием чувственного мира и всякой мысли о нем, отчетливей проступает внутреннее».

В целом, эта Юнговская метода ухода в себя не представляет из себя ничего нового, и называется это просто — каждый видит то, что хочет видеть. В ХХ в. мифы умерли, видеть чудовищь в морях уже не комельфо, а вот внутри… Впрочем, к концу авека, а особливо в веке XXI все вернётся на круги своя — появяться лохнеские чудовища, прилетят гуманоиды, в Сарианской впадине какому то водолаз в батискафе кто-то будет перегрызать провод…. Это всё одно и то же — это душевная тяга к таинственности, сакральщина. Об этом и говорил великий инквезитор Ф. Достоевского, именно этой тайной он пытался заменить Христа.

«Здесь восточный текст совершает скачок через психический феномен, являющийся истоком бесконечных трудностей для европейца. Стоит последнему попробовать наложить запрет на представления о внешнем мире, очистить свой дух от всего внешнего, он сразу становится добычей собственных субъективных фантазий, которые не имеют ничего общего с содержанием нашего текста. Фантазии не пользуются доброй славой, они считаются дешевыми, ничего не стоящими, а потому отбрасываются как бесполезные и бессмысленные. Это клеши, те беспорядочные и хаотичные силы влечений, которые как раз и желает "обуздать" йога. Ту же цель преследуют "Духовные Упражнения", а именно, оба метода предоставляют медитирующему объект созерцания, образ, на котором он мог бы сконцентрироваться и исключить полагаемые бесполезными фантазии».

Поразительное прозрение, жалко, что Юнг тогда не пошёл по пути, указанному ему адекватными богами.

«Пока упражнения в медитации осуществляются в четких рамках той или иной церкви, они не ставятся мною под сомнение. Но за пределами церкви, как правило, ничего не получается, либо результаты являются печальными».

Мы также видим, что Юнг не даёт европейцу возможность понять индийские техники. Ну, разве что, если европеец перестанет быть европейцев. Я не знаю зачем я это сказал, поэтому замолчу.

"Высвечивание бессознательного начинается со сферы хаотичного личностного бессознательного, в котором содержится все то, что хотелось бы поскорее забыть, в чем никак нельзя признаться себе или другому, что вообще отрицается. Наилучшим выходом считается по возможности не заглядывать в этот темный угол. Понятно, что в таком случае нельзя и обогнуть его, а все то, что обещает йога, остается недостижимым. Лишь тому, кто прошел сквозь эту темноту, можно надеяться на дальнейшее продвижение. Я принципиально против некритичного принятия европейцами йоги, поскольку слишком хорошо знаю, что с ее помощью они надеются избежать собственных темных углов. Но такое предприятие совершенно бессмысленно и ничего не стоит.

В этом глубинная причина и того, что на Западе (за исключением иезуитских "Упражнений" с очень узким кругом применимости) не развилось ничего сравнимого с йогой. Мы испытываем бездонный страх перед чудовищностью нашего личностного бессознательного. Поэтому европеец предпочитает советовать другим, что надо делать, но ему и в голову не приходит, что улучшение целого начинается с индивида, с него самого. Многие даже считают, что заглядывать внутрь себя самого болезнетворно — это вызывает меланхолию, как уверял меня некогда один теолог».

Мы видим атеиста.

Европейским аналогом йоги Юнг видит в медицинской психологии. Замечательный вывод — уподобление происходит только лишь потому, что Фрейд и Юнг выдумали бессознательное, а Юнг это самое бессознательное увидел в йоге. Замечательный вывод. Этот вывод основан исключительно на желании Юнга — он произвольно связал йогу и психоанализ — только потому, что он так захотел; связал через бессознательное. Мы поняли, что представляет себе Юнг под бессознательным — это просто сакральная фантазия, где водятся клещи.

«Я только что сказал об отсутствии у нас чего-либо сравнимого с йогой. Это не совсем верно. В соответствии с европейскими предрассудками у нас развилась медицинская психология — именно она имеет дело с клешами[10]… Йога прекрасно знакома с миром клеш, но в силу привязанности к природному она не знает морального конфликта, каковым выступают для нас клеши. Моральная дилемма отделяет нас от нашей тени. Индийский дух вырастает из природы, наш дух природе противостоит».

Я снова не понимаю логических взаимосвязей в предложении. Но Юнг поступает по-фрейдовски — Фрейд считал религию душевным расстройством человечества, что-то подобное предлагает нам и Юнг, хотя не говорит об этом так открыто. Но из выстроенной им логической связи это вытекает… хотя он это отрицает, ибо не допускает, что йога знает моральный конфликт… Этот узел похлеще того, что разрубил Македонский. Рискну всё же предположить, что в основе рассуждения Юнге лежало Фрейдовское, но так далеко он почему то не пошёл, свернув куда-то в другую сторону. Я не понимаю куда. Он же думает, верит, что религия это душевная болезнь общества, скорее всего как коллективное бессознательное — как я могу из его рассуждений сделать иной вывод… Он проговаривается, и тут же это отрицает.

Но вернёмся к нашей парочке.

«Индийский дух вырастает из природы, наш дух природе противостоит».

По воле Юнга мы возвращается к вопросу о бессознательном. Путь к коллективному бессознательному лежит через личное бессознательное.

«Наша сутра предполагает, что теневой мир наших личных фантазий, иначе говоря, личностное бессознательное, уже пройден, и она идет дальше, к описанию символической фигуры, которая поначалу кажется нам странной».

Здесь, судя по всему, адекватные боги снова пытаются вернуть Юнга во вменяемое сознание, подсказывая связь между индивидом и коллективом. Но Юнг этого не слышит и продолжает бредить не понятным мне бредом.

«Речь идет о радиальной геометрической восьмичастной фигуре, так называемой Огдоаде или "восьмерице". В середине ее лотос с сидящим Буддой; решающим является опыт познания того, что Буддой является сам медитирующий, а этим развязываются и узлы судеб, вплетенные в ткань рассказа. Концентрически построенный символ выражает высшую степень концентрации, достигаемую только вослед ранее описанному отдалению, переносу интереса с чувственного мира и его объектов на скрытое основание сознания. Держащийся объектов мир сознания растворяется вместе со своим центром, "Я", а на его место приходит все возрастающий блеск земли Амитабхи.

Психологически это означает, что за или под миром личностных фантазий и влечений появляется еще более глубокий слой бессознательного. В противоположность хаотичному беспорядку клеш он наделен высшим порядком и гармонией; в противоположность множественности первого, во втором представлено всеохватывающее единство, символом которого является "бодхимандала" — чудесный круг просветления.

Что может сказать наша психология в ответ на индийское утверждение о сверхличностном, мирообъемлющем бессознательном, которое появляется лишь с достижением прозрачности той тьмы, каковой было личностное бессознательное? Наша современная психология знает, что личностное бессознательное является лишь верхним слоем, покоящимся на фундаменте совсем иной природы. Он обозначается нами как коллективное бессознательное. Основанием для такого обозначения служит то обстоятельство, что, в отличие от личностного бессознательного с его чисто личностным содержанием, образы глубинного бессознательного имеют отчетливо мифологический характер. Иначе говоря, по форме и содержанию они совпадают с теми повсюду разлитыми, изначальными представлениями, которые лежат в основании мифов. Они имеют уже не личностную, но надличную природу и присущи всем людям. Поэтому они обнаруживаются во всех мифах и сказках всех времен и народов, а равно и у тех индивидов, которые не имеют ни малейшего представления о мифологии».

Это так называемые архетипы. Но мы то понимаем, что это за типы. Сейчас эти типы выведены на чистую воду.

«Наша западная психология на деле достигла того же, что и йога, а именно: она в состоянии достичь глубинного слоя бессознательного и дать его научное описание. Мифологические мотивы, наличие которых установлено исследованием бессознательного, многообразны, но они соединяются в концентрически-радиальном порядке, в центре, или в сущности, коллективного бессознательного. В силу удивительного согласия между воззрениями йоги и результатами психологического исследования я избрал для этого центрального символа санскритский термин "мандала", что значит "круг"».

Уж не к Еве ли клонит, наш дорогой Натанзон? Здесь мы задаемся вопросом, как же Юнг дошёл до этого? Однако сам Юнг задаётся другим вопросом.

«Здесь вероятен вопрос: но как же наука дошла до таких утверждений? На это можно ответить двояко. Во-первых, исторически. При изучении, скажем, средневековой натурфилософии, мы видим, что для символизации центрального принципа она постоянно прибегает к форме круга, чаще всего поделенного на четыре части. Это представление, очевидно, позаимствовано из церковных аллегорий четверичности, которая обнаруживается в бесчисленных образах Rex gloriae с четырьмя евангелистами, в четырех сторонах рая, четырех ветрах и т.д.

Второй путь является эмпирико-психологическим. На определенной стадии психологического лечения пациенты начинают спонтанно изображать такие мандалы — либо потому, что они им снятся, либо по причине неожиданно ощутимой нужды в изображении упорядоченного единства, чтобы компенсировать душевный хаос. Сходный процесс протекал, например, у нашего национального, швейцарского святого — блаженного брата Николая фон дер Флюэ. Результаты мы доныне можем видеть в Заксельнской приходской церкви, в изображении видения о троице. Ему удалось упорядочить ужасающее видение, потрясшее его до самых глубин, с помощью символики круга, почерпнутой из книжки одного немецкого мистика».

Да, Юнг клонет к тайне — это бесовщина.

«Но что скажет наша психология о сидящем в лотосе Будде? Тогда бы и западный Христос сидел на троне в центре мандалы. Такое случалось в Средние века. Но наблюдаемые нами сегодня мандалы, спонтанно возникающие у бесчисленных индивидов без всякого к тому повода или вмешательства извне, не содержат фигуры Христа, не говоря уж о Будде в позе лотоса. Зато часто встречаются равносторонний греческий крест или даже безошибочно узнаваемая свастика. Я не имею возможности обсуждать здесь это необычное явление, представляющее сегодня понятный интерес».

Здесь мы начинаем видеть чей-то умысел… впрочем, мы уже знаем чей.

«Между христианской и буддистской мандалами имеется тонкое, однако огромное различие. Христианин никогда не скажет по ходу созерцания: "Я есмь Христос", но вместе с Павлом признает: "И уже не я живу, но живет во мне Христос" (Гал. 2:20). В нашей же сутре сказано: "Ты узнаешь, что ты — Будда". В основе своей оба исповедания тождественны, поскольку буддист достигает этого знания лишь когда он уже "анатман", то есть лишен самости. Но в формулировке содержится и безграничное отличие: христианин достигает своей цели в Христе, буддист узнает, что он Будда. Христианин выходит из преходящего и привязанного к "Я" мира сознания, буддист же остается на вечном основании своей внутренней природы, единство которой с божеством или универсальной сущностью явлено и в других индийских исповеданиях».

Это великолепно — они ждали Антихриста… Нет, они его не ждали, они сами хотели им стать… И в этом заговоре против Господа они расталкивали друг друга жопами…

III

К какие выводы мы можем сделать из перечитанного, кроме тех о которых уже говорили. Я бы по механике бредового состояния. Мы видим, что Юнг имеет заданную программу — он мнит себя Буддой, т.е. Антихристом. Это другая тема для обсуждения, здесь она меня не волнует. Он чётко понимает, что может (не ошибусь в предположении, что и хочет) стать Буддой, — он отринул Христа. Он ни черта не понимает как это обосновать — он просто хочет быть господином рода людского (или служит этой идее). Юнг считает религию болезнью общества и не понимает, что сам болен — я рискну в предположении, что он действительно верит в то, что говорит. Он понимает лишь один постулат: «Я — Будда»; это он понимает твёрдо и чётко — другого он не понимает вообще. Может быть, уже тогда он пришёл к всемогуществу мысли? Я не знаю, возможно тогда он был простым адептом этой тайной секты идиотов, которые лазили по этому дереву и умудрились улезть в неизвестные дали.

Словом, он вёл нас к Антихристу. И они действительно дали тайну — в виде психоаналитического бессознательного. Всё банально просто, мы уже это сказали. А дальше торсионные безобразия типов, которые действительно архаичны — это гиганты. Разворачивалась вторая гигантомахия, и мы её пропустили. Печально то, что мы её пропустили вот так, поддавшись на эти бредни подгузничного возраста шизофреника… Не говорит ли это о нашем интеллектуальном уровне, если мы на полном серьезнее всё это обсуждали, считали их великими гениями человечества, в конце концов верили в этом как в реальность, отрицая существование Бога. Или же не хотели понимать, к чему может привести заигрывание со всем этим. Мы пропустили удар вавилонян и это надо признать — мы прогнулись перед блудливым бредом.

[1] «Всякому, кто посетил Боробудур или видел ступы в Бхархуте или Санчи».

Для справки: Боробудур — это не место, это — ступа… Знал ли он этого Санчу… Где он был, что он видел… мы наверное, уже никогда не узнаем… Вероятно, он находился в трёхмерной прострации…

Самое смешное, что он там даже не был — он пишет это всё по книге его «безвременно умершего друга» Г. Циммера «Форма искусства и йога». Т.е., это онанистическое впечатление от другого онанистического впечатления, а мы не знаем, откуда это все взял сам Циммер. А может этот самый Циммер, если бы прочёл эти строки воскликнул вслед за Фрейдом: «Я такого не говорил».

Вот на этом основании (факте) Юнге и начинает с вывода:

«Всякому, кто посетил Боробудур или видел ступы в Бхархуте или Санчи, трудно избавиться от впечатления, что здесь поработала чуждая европейцу установка сознания, иное видение — если он не пришел к этой мысли еще раньше под воздействием тысячи других впечатлений от индийской жизни».

[2] «Но тогда чем отличается этот бред от бреда тех, кого запирают в психиатрические лечебницы».

[3] Ты совершенно прав читатель — это галлюцинация.

[4] Эсентий, эсентия — у этого существительного должно быть три родовой принадлежности: альгемайный (надо выдумывать), женский род— эсентия (соответственно для женщин) и мужской род — эсетий (соответственно, для мужчин)

[5] Там какой то Будда, судя по всему, последний из упомянутых в этом китайско-японском тексте.

[6] Да, друзья мои, в попытках разобрать всю эту анталогию мысли мы всегда будем принуждены вот так отдёргивать себя — иначе уплывём сами, и не факт, что к солнцу.

[7] Мы помним, что по Юнгу европеец ребёнок, который воспринимает лишь оболочку, не внедряясь в суть.

[8] Судя по всему, медитирующий

[9] Не будем вдаваться в подробности понимания этого юнговско-индийского способа уходить в себя.

[10] Клеши, как ранее разъяснял нам Юнг, это по санскритски «душевные влечения». «Слово буквально означает "обуздание", а именно дисциплинирование душевных влечений, обозначаемых на санскрите как клеши». Я не вд=ладею санскритом, поэтому не знаю правда это или нет — для меня важно, что так понимает это Юнг.