Приключения Жука Сивого. Рассказы маленького Данилки

ОГЛАВЛЕНИЕ

Горе луковое ...………………………………………………… 3 стр.

Три богатыря ……………………………………………………… 5 стр.

День рождения или мечта о Космосе …………………………… 7 стр.

Поучительные визиты в баню или у всех разные вкусы ……. 11 стр.

Моряковское озеро или Идол окаянный ………………………15 стр.

Большая Гора или жизненный урок …………………………… 20 стр.

Наша ракета или общая тайна ………………………………… 26 стр.

Мой путь в кино или «Детям до 16-ти...» ……………………. 31 стр.

Дальние дали или подводная рыбалка ………………………… 36 стр.

Философия взросления или прощание с детством …………… 42 стр.

«ГОРЕ ЛУКОВОЕ»

Этот громкий, зазывный и очень смачный хруст на всю комнату детсадовской группы возникал от поедания сырой луковицы Витькой Горшковым. Как же этот звук будоражил всё моё воображение! А это самое моё неуёмное воображение не давало мне покоя нигде и никогда! Мне все так и говорили:

— Данилка, Жук Сивый (так меня звали мои родственники), когда же ты прекратишь свои придумки? Когда ты, неугомонный, успокоишься и перестанешь фантазировать?

Прежде чем сделать очередной сладостный надкус луковицы, Витькины здоровенные красные ручищи вертели её, словно огромное, сладкое, сочное яблоко. Его сосредоточенные глаза выбирали место луковицы для очередного жадно-влажного откуса. Луковица была огромна. Её внушительные размеры, под стать самого Витьки, с трудом помещалась в его больших ладонях.

Витька Горшков был очень крупный мальчишка. Красное лицо, здоровенные красные ручищи, ржавые жёсткие проволочные волосы торчали на его голове в разные стороны. Спорить с ним решался не каждый. Но у нас с Витькой был негласный нейтралитет. Мои колючие шуточки могли сильно поколебать его устоявшийся авторитет в нашей старшей детсадовской группе.

Тем временем, громкое поедание лука набирало обороты. Его два передних огромных зуба вновь вгрызались в сочную мякоть луковицы. Такой атаки на себя со стороны своего же аппетита я ещё никогда не ощущал. Он, аппетит, заполнил всё моё существо целиком.

Более манящие и завораживающие звуки не посещали меня до этой самой минуты. Хруст поедания лука уже заполнил всё пространство нашей группы. Но, почему то этот звук волшебно овладевал именно моим слухом. Чего только я себе не представлял в эти мгновения… Видимо такого полёта фантазии не было ни у кого из ребят моей группы. А Витька хрумкал и хрумкал, Хр-м — Хр-м…. Как же это должно быть вкусно! Мой мозг был затуманен сладостными фантазиями. Я всё крепче сжимал боевой орден дедушки в кармане своих шорт. Шальные мысли будоражили всё моё сознание. Я продолжал судорожно вертеть дедушкин орден в кармане. В конце концов, я не выдержал соблазна и предложил Витьке обмен. Луковицу на орден! Витька согласился, передал мне луковицу взамен ордена и молча достал вторую, нечищеную луковицу.

Но меня это уже не интересовало. Я жадно впился зубами во всё ещё здоровенную луковицу, и… её едкий вкус заполнил весь мой рот. Поперхнувшись, я выплюнул откушенный кусок на пол. Было горько, обидно, противно и стыдно… Стыдно за свою глупость, жадность и особенно стыдно за боевой орден дедушки.

Этим же вечером мне пришлось всё рассказать своим родителям. Состоялся расширенный семейный совет с участием дедушки, Василия Семёновича, боевого красного командира и моей сердобольной бабушки, Надежды Петровны. К моему удивлению родительский совет проникся моими раскаяниями, и я был прощён.

После переговоров с Витькиными родителями орден вернулся на своё законное место — красную бархатную подушечку в дедушкином столе с толстыми резными рояльными ножками.

Эта история с луковицей была для меня хорошим уроком в том, что не всегда надо безоглядно следовать за своими фантазиями. А ещё была и гордость за то, что награда вернулась к своему настоящему герою!

Кстати, моя вторая бабушка, Мария Михайловна с тех пор так и звала меня — «Горе моё луковое». Теперь у меня было два законных прозвища — «Жук Сивый» и «Горе Луковое».

«ТРИ БОГАТЫРЯ»

У нас в группе детского садика висела большая картина «Три богатыря». Та, где Илья Муромец, Алёша Попович и Добрыня Никитич сидят на огромных боевых конях и всматриваются вдаль — не видать ли врагов Родины? Эту огромную, в четверть стены, картину повесили под углом так, что она как бы нависала над нашими головами. Я не видел, чтобы у кого-то из детей она вызывала интерес. Я же со своим воображением и фантазией никак не мог пройти мимо этой богатырской картины.

Приходилось всё время продумывать, как же можно было бы связать героев древности на этой картине со своей персоной. Всё же они богатыри! Но, как это сделать? Сказать всем, что богатыри — мои родственники? Не пройдёт. Сказать, что я тоже богатырь и просто по какой-то случайности не попал на картину. Тоже не подойдёт. Эту легенду можно легко развеять. Ведь события по сюжету картины происходили очень давно и с моим участием это никак не совмещалось. Это я вполне понимал.

Свою славу выдумщика и очень забавного мальчугана надо было как-то поддерживать. Ведь про меня шушукались даже девочки, и даже такие первые красавицы группы, как Люба Фомина и Оля Вялкова. Как же они обе мне нравились! Надо было придумать что-то правдоподобное и сложно проверяемое. Решение по использованию сюжета с картиной пришло неожиданно! Надо всем рассказать, что оружие и снаряжение богатырей лежит дома у моего дедушки! Говорить, что эти героические атрибуты лежат у меня дома, нельзя! Это можно было легко проверить, напросившись ко мне в гости. Потом, какое именно оружие и доспехи лежат у дедушки? Меч Добрыни уж очень огромен и тяжёл. Копьё и булава Ильи Муромца просто неподъёмны и громоздкие. Пришлось соображать на ходу. Я сказал, что стрелы Алёши Поповича, железные, аж четыре штуки, лежат в стальном колчане, а колчан находится у моего дедушки. Почему именно четыре стрелы, сам не понимаю. Наверное, сказать про много стрел — мальчишки могли начать выпрашивать их у меня. Сказать, что одна-две стрелы — как-то не очень внушительная история получилась бы.

Дети начали наперебой мне возражать:

— Не может быть! — кричал Мишка Панасюк.

— Они бы давно проржавели! — убедительно говорил Лёнька Эйдерман.

— Данилка, может, ты их принесёшь и всё нам покажешь? — предложил Борька Майоров, хитро прищурив глаз, и угрожающе выставив одну ногу вперёд. Наверное, в это момент он казался себе грозным и хитрым. Девочки шептались и переглядывались.

— Конечно, принесу! — ответил я уверенно и гордо. — Принесу, и не только стрелы, но и железный лук и все три шлема!

Меня уже понесло…. Не остановить….

За обещание показать лук, шлемы и стрелы, а особенно за подарок одной стрелы, выполнялись почти все мои желания в группе. Это и горбушка хлеба за обедом, и роль Чапаева в играх на улице во время прогулок, и поголовное участие всех детей во всех играх, мной только что придуманных, где главенствующая роль обязательно принадлежала мне, и благосклонность Оли и Любы, что неимоверно повышало мой детсадовский статус интересного мальчишки.

При напоминании о моём обещании принести оружие, я уверенно говорил, что сделаю это на днях, когда придумаю, как всю эту тяжесть принести в группу незаметно для воспитателей.

Недели три я наслаждался всеобщим уважением и даже восхищением детей. Правда, мои родители передавали мне просьбы воспитателей не заниматься выдумками и не «будоражить умы детей», а то детишки уже замучили своих родителей с просьбами подтвердить, правду ли я им рассказываю или это всё выдумки.

Через неделю мои «богатырские» обещания были всеми забыты потому, что наступил мой день рождения и вместе с ним появились новые невероятные истории.

«ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ИЛИ МЕЧТА О КОСМОСЕ»

Это было время первых космических подвигов на планете Земля и мы, Советские люди, были в этих победах первыми! Мы все гордились нашими общими космическими подвигами. Все мальчики и девочки, конечно же, мечтали быть космонавтами. Правда, я Данилка, Жук Сивый, мечтал быть ещё и милиционером (у них форма красивая и пистолет есть), и директором заповедника (очень люблю всех животных), и геологом, и археологом, и путешественником. Также я мечтал работать в маленькой железнодорожной сторожке в лесу и выходить к поездам в фуражке и с жёлтым флажком. Я видел это часто, проезжая в поезде с родителями на летний отдых. Мне представлялось, что при входе в сторожку будет маленькая клумба с большими белыми ромашками, маленькая комнатка с уютной печкой, маленький котёнок, всё время сидящий у меня на руках. Большего я себе ничего не представлял.

Мой папа, Анатолий Николаевич, работал конструктором в большом Конструкторском Бюро. Сейчас он Лауреат Государственной премии. Его братья, мои дядя Володя и дядя Саша, работали там же. А дядя Володя был ещё и настоящим испытателем новых надводных скоростных судов! Все они были членами местного аэроклуба. По выходным дням члены клуба выводили из ангаров свои планеры и летали на них над окрестными полями и сёлами. Ангары располагались на лётном поле, далеко за городом. Все добирались туда на крытой грузовой машине. Аэроклубники в комбинезонах со шлемами садились на мешки с парашютами, уложенными на днище машины, лежали на них вповалку и всё время громко говорили, перекрикивая шум двигателя машины, шутили и задорно смеялись. Мне тоже давали шлем. Я внимательно и с большим удовольствием слушал разговоры и шутки взрослых аэроклубников, представляя себя настоящим лётчиком, членом нашего аэроклуба, и тоже громко смеялся. Я очень гордился этим и очень жалел, что мои ребята, а особенно Люба и Оля, сейчас меня не видят.

И вот, однажды дядя Володя предложил мне сесть вместе с ним в кабину планера на место ВТОРОГО ПИЛОТА (!) и взлететь в небо! Папа задумался. А дядя Володя сказал:

— Такой ситуации может больше и не будет.

Дело в том, что в этот раз командира аэроклуба на полётах не было.

Папа задумался и… разрешил!

Я, затаив дыхание, оделся в комбинезон, шлем, как настоящий лётчик. Забрался в кабину, пристегнулся и, зажмурив глаза, стал ждать взлёта. Не помню, что происходило далее, но хорошо помню, как у меня захватило дух при взлёте. Вдруг все ангары, планеры, поля, леса, дороги, сельские дома и даже люди вмиг превратились в лилипутов в своём маленьком игрушечном мире. Я парил в воздухе. Наш планер делал круги над взлётным полем. Отец и его друзья махали мне снизу маленькими ручками. Кажется, я кричал им «Ура»! Как же я опять жалел, что меня никто из моих друзей сейчас не видит! Они же мне не поверят! В эту ночь я долго засыпал, думая, что и как я буду рассказывать завтра ребятам в детском садике и мальчишкам во дворе….

Конечно же, мне никто не поверил! Тогда я с досады брякнул:

— А, вот сегодня, в день моего рождения, в 6 часов вечера будет взлёт детской космической ракеты прямо с моего балкона, с четвёртого этажа! — начал я свою очередную фантазию.

Почему в 6 часов вечера? Сам не понимаю!

Тут меня опять подхватил вихрь выдумок и фантазий, и я выпалил:

— А космонавтом назначили меня! Поэтому и взлёт будет с моего балкона! Приглашаю всех на старт под мой балкон — выпалил я быстро на одном выдохе, — Вот!

У всех вытянулись лица и открылись рты. Я наслаждался ситуацией! Мне удалось-таки опять стать героем, хоть только и на этот миг. Это был триумф! Пусть все меня знают!

Проговорил я всё это и забыл. Ушёл домой. Садик-то был во дворе моего дома. Пошёл принимать поздравления с днём рождения и получать подарки. День рождения шёл своим чередом…, как вдруг, снизу, с улицы начали раздаваться организованные крики:

— Данилка! Выходи! — крики были всё громче и настойчивее.

Я сразу вспомнил, что произошло и что ещё может произойти! Весь мой дух ушёл в пятки! Поначалу я надеялся, что крики слышу только я и поэтому продолжал делать вид, что ничего не слышу. Как же я был неправ! Мои родители и гости вышли на балкон, пригласили меня тоже выйти и принять коллективное поздравление с днём рождения. Мне пришлось выйти на балкон. Ноги были ватные. На лице — глупая улыбка. Уши заложило. Я вышел и почему-то начал раскланиваться…., как настоящий артист.

Тут в дверь начали звонить и моя мама, Нинель Васильевна, открыв двери, стала приглашать всех родителей и их детей в прихожую… Вошедшие родители объясняли, что Данилка пригласил всех на запуск маленького космического корабля с балкона в 6 часов вечера. Вот дети и притащили своих родителей. Взрослые наперебой спрашивали:

— Время уже больше 6 часов, а ракета не взлетает. Почему? Полёт отложили? Нам ещё ждать и как долго?

Я трусливо выглядывал из дверей комнаты в прихожую и бубнил, что запуск ракеты отменился. Надо отдать должное моим родителям — они не стали меня корить за выдумки и попрекать моей неуёмной фантазией. Папа слегка подыграл мне и, поддержав, высказал мнение:

— Может быть, полёт отменили или взлёт корабля из-за дня рождения Данилки произошёл чуть раньше, а ракета уже улетела?

Как же я был ему благодарен.

Почему родители, приведённые своими детьми на запуск ракеты, поверили в это чудо? Просто в нашем городе, где находилось очень большое Конструкторское Бюро, было много молодых специалистов, которые занимались корабельным и авиамодельным конструированием и часто устраивали соревнования по запуску своих радиоуправляемых моделей. Наверное, родители детей подумали, что это будет запуск очередной модели.

Но мы-то, с ребятами знали точно, что именно я должен был быть пилотом первого маленького космического корабля, взлёт которого был намечен с моего балкона для покорения космических далей!

— Этот полёт — очень секретное задание и родителей в эту тайну посвящать было нельзя! — этим я объяснял срыв полёта по вине самих же ребят.

Все сразу оказались виновными по отмене запуска ракеты, а я остался участником самого секретного задания и настоящим героем! Героем я оставался ещё целых пару недель!

Позже мой папа очень мягко объяснял мне разницу между безобидной выдумкой и хитрым лукавством. Мне было стыдно в тот момент, хоть я и не понимал до конца разницы. Прошло немало лет, пока до меня окончательно дошёл истинный смысл, сказанного отцом.

Вскоре все забыли эти события потому, что появились новые невероятные истории.

«ПОУЧИТЕЛЬНЫЕ ВИЗИТЫ В БАНЮ ИЛИ

У ВСЕХ РАЗНЫЕ ВКУСЫ»

Мне всегда нравились наши совместные походы в баню вместе с папой. У нас дома была горячая вода и ванная, но папа говаривал:

— С хорошей парилкой не сравнится никакая домашняя помывка.

Походы в баню были для меня увлекательным и поучительным ритуалом.

Папа после работы в Конструкторском Бюро по вечерам преподавал ещё и в техникуме. В конце недели, после лекций, вечером он приходил домой усталый и, всегда улыбаясь, спрашивал:

— Ну, что, Данилка пойдём сегодня грехи смывать?

Я ничего не знаю про грехи, но то, что будет интересный вечер, я знал точно!

Мама заранее собирала нам банные принадлежности. Мне — маленький рюкзачок, а папе — красивый, кожаный саквояж с никелированными замочками-защёлками. Как у Антона Чехова. Это саквояж был моей заветной мечтой. Я надеялся, что, когда вырасту, всегда буду носить этот саквояж. Вместе с вещами мама укладывала нам и бутерброды с ароматным чаем в большом китайском термосе — редкая гордость тех времён. Но, главные вкусности ждали нас в бане.

Я очень любил гулять с папой. Всегда было интересно! В ту осень он носил длинное тёмно-коричневое пальто с чуть приподнятым воротником, красивый шёлковый шарф-кашне и шляпу, манерно заломив её поля. В таком виде к этому чеховскому саквояжу недоставало только тросточки.

Рядом с нашим домом была большая баня. Но, наш банный ритуал предполагал визит в другую, «нижнюю баню».

— Там и вода речная, мягкая, и пар горячее, и веник пахучее, и народу поздним вечером поменьше! — всегда говаривал папа.

Мне нравилось такое решение. Дело в том, что нам предстоял путь по тропинке тёмным пролеском через Бугор. Так в народе называлось это лесистое место. Бугор — это такая гряда — высокий холм, который разделял весь город вдоль на две части: «Низ» и «Верх». От этого и название бани в народе — «Нижняя баня». Тропинка через Бугор не освещалась уличными фонарями. Здоровенные сосны жутко скрипели под осенним ветром. Макушки раскачивались, нагоняя таинственной жути в это тёмное лесное окружение. Почти всегда на зябком и прозрачном небе ярко светила осенняя луна. Наши несуразно длинные тени отбрасывались на лесную тропинку. Почему-то, я всегда с интересом разглядывал их. Длинная тень отца в длиннополом пальто со шляпой и моя маленькая тень, держащаяся за папину руку. Мне приходилось быстро семенить ногами, поспевая за широко шагающим отцом. Так мы и шли, болтая на разные темы. Было одновременно и тревожно, и спокойно с таким высоким и сильным спутником. Я находился в предвкушении очередной интересной игры-беседы.

На этот раз мы по дороге в баню играли в разведчиков, которые для своей тайной работы тренируют память. Папа произносил какие-нибудь цифры и, полагая, что именно их и надо запомнить, я попадал в галошу. Он вдруг неожиданно спрашивал:

— Сколько за последнюю минуту нам попалось берёз и сосен справа, а сколько — слева?

Мне приходилось быть внимательным и запоминать абсолютно всё, что попадалось мне на глаза. Тем более, надо было еще, и слушать папу, запоминать сказанное, а частенько, считая, разгадывать разные загадки. Иногда мне удавалось находить решение таких логических задач. В этих случаях папа всегда меня хвалил и никогда не корил за неудачи.

Так незаметно мы добирались до бани. Папа всегда приятно любезничал с кассиршей, что мне не очень нравилось. После такого расшаркивания ему всегда предлагали самый свежий, кудрявый и пахучий берёзовый веник. В бане мне нравилось плескаться в прохладной воде, обливаясь из таза. Часто мокнуть в такой воде мне не разрешали, говоря, что это баня, а не бассейн. Парилка же — это было живое олицетворение какой-то тёмной стороны нашей жизни, как мне тогда представлялось. Стоило открыть дверь в парилку, как поток горячего пара ударял в моё широко распахнутое лицо. Только голоса невидимых из-за пара мужиков, откуда-то сверху, наперебой требовали срочно закрыть эту дверь, которая так манила меня обратно на выход. Крутые лестницы парилки ввели наверх, в самое чрево этого горячего и туманно-парного ужаса. Сверху спускались раскрасневшиеся и кряхтящие мужики. К их потным телам налипали листочки берёзового веника. Проходя мимо, они обязательно подмигивали и, дружески хлопая веником по моей спине, неизменно спрашивая:

— Ну, что, пацан, хорошо?!

Кряхтеть-то мужики кряхтели, а их лица сморщивались, но при этом они почему-то были радостные и постоянно повторяли одну и ту же фразу:

— Хорош парок! Сухой! Подкинь-ка ещё!

Это фраза «Подкинь-ка ещё» приводила меня в ужас! Папа всегда приглашал меня на верхние полки парилки. Боже, как же это было жутко, невыносимо жарко и страшновато. Глаза ничего не видели, слезились. Мужики кряхтели и обмахивались пушистыми вениками. Горячий воздух обволакивал меня, капли от веников летели в лицо. Просидев несколько минут на первой ступеньке, закрыв ладонями лицо, или, о мужество, на второй ступеньке парилки, я пулей вылетал прочь, на волю! Бежал к своему тазу с прохладной водой, честно и заслуженно обливался ей несколько раз подряд.

Зато, как же было здорово, сидеть потом в раздевалке, неторопливо одеваясь, слушать байки раскрасневшихся и зримо чистых мужиков, волосы которых торчали в разные стороны. Мы неспешно пили чай с бутербродами.

Перед выходом все непременно по очереди подходили к огромному зеркалу в тёмной массивной резной раме, размером с двустворчатую дверь, и, задрав голову, долго причёсывались пластмассовыми расчёсками, лежащими до этого в нагрудном кармане пиджака. Зеркало висело под самым потолком. Оно нависало над смотрящими в него таким образом, что было хорошо видно огромное лицо, приделанное к коротеньким ножкам. Прямо, как в зеркальном аттракционе «комната смеха»! После этого важного моциона мужики громко до свиста дули на свои пластмассовые расчёски, сдувая невидимо налипшие на неё волосы, потом осматривали её и, убедившись в чистоте, уже внимательно рассматривали свое сияющее красное лицо со всех сторон. Довольные они выходили в буфет!

Это было отдельное действо! Помытые и пропаренные мужики брали в буфете огромные кружки пенистого пива и подходили к высоким круглым столикам по двое, смотрели друг на друга и, произнеся загадочные слова:

— Ну что? Поехали! — они обязательно сдували пену, брали пальцами соль из солонки и посыпали её на влажные края кружки. Затем делали большие и жадные глотки янтарного напитка, шумно и смачно выдыхали фразу:

— Ух-ты-хорошо!

Я был ростом немного ниже мраморной столешницы круглого стола и всегда смотрел на их улыбающиеся лица снизу вверх. При этом мне всегда покупали два стакан лимонада «Дюшес» и огромный румяный коржик, посыпанный кристалликами сахарного песка. Это было фантастически вкусно! Я, дотягиваясь до края столешницы, ставил на неё один стакан, а другой жадно поглощал двумя-тремя глотками, не забывая при этом и про аппетитный коржик. Это было великолепное завершение банного ритуала.

Но вот, однажды мне показалось, что я обделён вкусностями после бани! Они, мужики, пьют красивый янтарный напиток, блаженно прикрывая глаза, крякают от удовольствия и нахваливают свежий нектар! Набравшись смелости и смотря снизу вверх, я спросил отца:

— А почему вы пьёте это вкусное пиво, а мне предлагаете только лимонад?

Мужчины в буфете замолчали и стали следить за развитием событий.

— Что ж, сказал отец! Попробуй глоточек.

Я, держа огромную кружку двумя руками, сделал большой глоток и тоже приготовился крякнуть-ухнуть…… Невыносимая горечь заполнила всё моё внутреннее пространство и вместо — «Ух»! И меня получилось — «Тьфу гадость»!

Мужики хохотали в голос! Хором говорили что-то похожее на:

— А ты думаешь, мы пьём это с радостью?!

Домой мы ехали на автобусе. Там меня ждала моя ласковая мама и тёплая постель. Засыпая я думал, почему же то, что одним кажется очень вкусным, другим это же — невыносимо? Жизнь, оказывается не такая уж простая и одинаковая для всех!

«МОРЯКОВСКОЕ ОЗЕРО ИЛИ ИДОЛ ОКАЯННЫЙ»

Это было лето после первого класса школы. Я всегда уговаривал своих родителей отдавать меня на выходные бабушкам. Мне очень нравилось у них ночевать. Мои бабушки и дедушки со стороны мамы и папы были очень разные. Бабушка Надя ещё в дореволюционные времена начинала учиться в институте благородных девиц. Она была разночинка с дворянскими корнями. Всегда манерно выражалась: «кашне, ридикюль, ручка-самописка, не откажите в любезности, соблаговолите объясниться» и всё в таком же духе. Её супруг, мой дедушка, Василий Семёнович, красный командир, орденоносный герой Гражданской, Финской и Отечественной войн. Он до конца своих дней носил галифе с хромовыми сапогами и китель с орденскими планками. Бабушка рассказывала мне, что в далёком боевом прошлом дедушка дружил с Рокоссовским, который много позже стал одним из маршалов Победы Великой Отечественной Войны.

Дедушка и бабушка жили в центре города. У них в гостях я очень любил сидеть в массивном деревянном кресле дедушки за его столом с толстыми резными ножками, как у рояля, и зелёным сукном на столешнице. Мне нравился запах его старой кожаной портупеи с остроконечной звездой на пряжке, нравилось надевать его настоящую красногвардейскую будёновку и перебирать его ордена и медали. Особенно я любил слушать дедушкины военные рассказы. Когда меня приводили в гости к бабушке и дедушке, то всегда надевали на меня гольфы и берет с помпоном. Этот кукольный вид очень смущал меня, и я боялся, что всё это увидят пацаны из района бабушки Маши.

Папины родители, дедушка Николай и бабушка Маша жили в большом угловом двухэтажном деревянном доме на окраине города, недалеко от леса. К ним меня одевали попроще. Однажды перепутали и привезли меня к бабушке Маше с беретом на голове. Вот уж, местные дворовые пацаны понасмехались надо мной. Хорошо, что родители сразу всё поняли и перестали путаться в этих костюмных вопросах. Здесь я постигал азы дружбы и дворовых драк дом-на-дом. Играл в футбол и ходил в лес на озеро купаться. Там я учился жарить речные мидии на берегу реки на железном листе. Там же постигал тонкую пацанскую премудрость — хитро умыкать фрукты и овощи на рынке из-под носа восточных торговцев. Учился печь картошку на костре в лесу и играть в карты. Особенно мне нравилась карточная игра «Козёл». В ней была возможность обмениваться знаками о масти и достоинстве карт. Вот была потеха, когда после их раздачи, все следили друг за другом и успевали незаметно просигналить всё партнёрам, одновременно следя за знаками соперников.

Многое меня связывало с Моряковским озером. Озеро находилось в сосновом бору, где росли здоровенные сосны, не обхватишь. Если встать под такую сосну и посмотреть вверх, то казалось, что сосны упираются в небо и их верхушки раскачиваются от движения облаков. Озеро называлось Моряковским потому, что через дорогу бабушкиного дома перед лесом находилась морская воинская часть за дощатым побеленным забором. Нам тогда казалось, что это было так далеко, как совсем в другом мире. Иногда моряки, проходившие мимо нашего дома, дарили нам красные звёздочки, вынимая их прямо из бескозырок.

Летом, по выходным дням на Моряковском озере устраивались соревнования по запуску радиоуправляемых моделей катеров, кораблей, гоночных лодок и самолётов разных моделей и размеров. Некоторые члены модельного клуба работали вместе с моим папой. Он всегда брал меня на эти соревнования. Я мог трогать все модели своими руками и даже немножечко управлять ими. Я видел, как мальчишки с завистью смотрели на меня в этот момент. У меня появлялся гордый вид, как будто я имею непосредственное отношение к этим моделям.

Однажды, утром в воскресенье я вышел во двор и не увидел ни одного из своих друзей с бабушкиного двора. Пришлось сидеть на высоком подъездном крыльце дома и просто грустить. Мой дядя Саша, видимо сжалившись надо мной, вышел во двор и сказал:

— Все пацаны уехали на велосипедах в лес, на Сушилку.

Это таинственное название меня просто завораживало. Там в чащобах леса, в километре от бабушкиного дома находилось несколько длинных бревенчатых изб. Мне казалось, что там живут лесные дивы. Жутковато. Обиднее всего было то, что меня не предупредили, не сообщили и не взяли с собой. Ни Валерка Дмитриев, ни Витька Мосол, ни Ильфеть, которого все звали Федя. Они же были моими друзьями! Значит, нас разделяла какая-то тайна. И, конечно же, я вскоре был посвящён в эту тайну.

Дядя Саша, увидев мою беду и обиду, предложил:

— Поехали. Отвезу тебя к ним в лес на мотоцикле!

Не поверив в своё счастье, я мигом вскочил на заднее сиденье мотоцикла. Вскоре мы уже подъехали к пацанам, которые сидели группой человек в десять вокруг костра. Во главе сидел Валера, с перевязанной ногой. Он был самым старшим и имел авторитетное влияние во всей округе. Я почувствовал неловкость, что дядя Саша за меня хлопочет, как будто навязывает дворовой компании. Он пошептался с Валерой и тот кивнул в знак согласия. Когда мотоцикл уехал, Валера подозвал меня и предложил сесть у костра. Витька Мосол, известный жиган, поручился за меня. Тогда Валера достал пачку папирос «Беломор» и предложил всем закурить. Это был пацанский ритуал. Он протянул папиросу и мне:

— На, шкет, закуривай! Доказывай, что ты свой!

Пришлось все свои эмоции спрятать далеко внутри своей трясущейся сущности. Я прикурил от протянутой спички и, будучи наблюдательным мальчишкой, стал имитировать курение взатяжку. Вдыхал и медленно выпускал папиросный дым. Все оценили мою взрослость, не заметив подвоха. Я был принят в команду «Своих».

Тут Валера медленно разбинтовал свою ногу. Нога была бледно-розовая и очень опухшая, как гладкое бревно без коры. Она была вся нашпигованна крупными чёрными точками — дробью. Валере подали раскалённый на костре большой нож. Он начал выковыривать дробь из ноги остриём финки. Запахло палёным, как будто мы поджигали во дворе дымовуху. Валера сказал, что уже второй день выковыривает дробь. Вопросы задавать было нельзя. Не принято. Валера только коротко сказал:

— Подстрелили. Отсиживаюсь на Сушилке. Еды и курева привезите.

Возвращались домой на велосипедах. Я ехал на заднем багажнике. У бабушкиного дома мы с Дмитриевым Валеркой и Федей пили ледяную воду из колонки до ломоты зубов и долго жевали сорванную траву, выветривая из себя табачный запах. Так я был допущен к взрослым делам дворового сообщества и посвящён во многие дворовые тайны.

Однажды, жарким летним днём, когда я в очередной раз отпросился у родителей к бабушке Маше на выходные, Валерка Дмитриев, сосед бабушки, позвал меня покупаться на Моряковское озеро. Это самовольное купание было первый раз в моей жизни. У меня захолонуло сердце от такой вольности. Но, воздух свободы уже обволок мня целиком. Да и виду о своей зависимости от взрослых нельзя было показывать. Я горячо согласился! Собралась ватага человек в пятнадцать.

Мы всей гурьбой побежали на озеро. По пути, на близлежащем поле, выкопали молодую картошку. Копали вразнобой. Чтобы не очень заметно было. Каждый брал штуки по три-четыре картошки, рассовывали их по карманам штанов и продолжали бег к озеру. Добежав, на ходу сбрасывали одежду и плашмя плюхались в воду. Купались вдоволь, до посинения губ и до полного изнеможения. Что ж! Свобода, так до полной невозможности. Потом ели запечённую на костре картошку. Долго сушили трусы на солнце. Нас с Валеркой Дмитриевым могли застукать за нашим неслыханным своеволием и наказать. И было нам невдомёк, что по нашим всклокоченным волосам и по мокрой резинке от трусов, бабушка Маша быстро определила весь масштаб нашего грехопадения! Она обещала всё рассказать родителям, после чего меня, конечно же, больше не отпустят ночевать к бабушке Маше. Это было бы огромное горе и прощай лихие друзья-товарищи! После прихода родителей я с минуты на минуту ждал расплаты за мгновения полной освежающей свободы. Но, к великому своему удивлению, этой расплаты так и не последовало. Я крепко поцеловал бабушку за верное молчание, а она, прищурившись и улыбаясь, добавила к моим прозвищам ещё одно — Ох! Идол окаянный!

Так я взрослел, учился дружить, лукавить и хранить тайны!

«БОЛЬШАЯ ГОРА ИЛИ ЖИЗНЕННЫЙ УРОК»

В нашем городе зимой на лыжах катались все поголовно. Как только тебе вместо пинеток одевали на ноги валенки, так сразу заодно одевали и лыжи. Выход в лес на лыжах — это был целый ритуал. Любимых горожанами мест для катания в этом лесу было пять — шесть. Как правило, каждое — это огромная лесная поляна, обрамлённая по краям высокими горками, поросшими густыми, пушистыми елями вперемешку со стройными берёзами. Между гор пролегали широкие и пологие спуски — любимое место катания детворы на санках. Эти лыжные места находились в лесу, недалеко от деревянного дома бабушки Маши, в направлении посёлка Гари. Там, через лес, в селе Гари была старинная церковь, куда меня трёхлетнего возили зимней ночью на санках для крещения, закутанного в бабушкину шаль размером с простыню. Везли ночью, тайно. В те времена открыто креститься было нельзя. Бабушка Маша договорилась о крестинах, а мама и дядя Володя стали моими крёстными. До сих пор обрывками вспоминается эта ночная поездка. Так вот, пологие спуски между высокими горами за зиму превращались в дорогу, по которой на лошадях, запряжённых в сани-дровни, гаринские сельчане возили лесом на городской рынок свои продукты, валенки, вязаные носки с варежками, веники разных видов и вручную изготовленные кожаные изделия. Возили обозом в пять-шесть повозок.

Здесь, в сказочных лесных чащобах с огромными соснами, елями и берёзами, плотно покрытыми шапками снега, на полянах можно было и себя показать, и на других посмотреть. По центру больших полян вычурно стояли лыжники и лыжницы, чинно здоровались, обменивались мнениями обо всём на свете, как будто они вчера не виделись на работе. Девушки демонстрировали свои новые спортивные наряды или модный свитерок с шапочкой в тон спортивных брюк. Кто-то показывал свою размеренность и степенность, а кто-то, наоборот — и залихватскую удаль. С малых горок с криком скатывалась ребятня. С высоких гор лихо съезжали смелые лыжники.

В те давние времена в городе каталось на горных слаломных лыжах считанное количество мужчин. Их можно было пересчитать. Да и было-то их всего трое. И все они были — мой папа, дядя Володя и дядя Саша. Одевались покорители гор очень стильно. Поверх новомодных тонких свитеров с белоснежными воротничками рубашек они всегда надевали пиджаки и хорошо отутюженные брюки. Это выглядело очень парадно. Герои-красавцы неспешно поднимались на вершину самой большой горы этой поляны и по-киношному картинно спускались со склона под возгласы собравшейся детворы. Подобное я видел в детстве в каком-то иностранном фильме. В такие моменты меня разбирала мальчишеская гордость. Я делал важное личико и, как мне казалось, соответствовал своему отцу и дядькам. Время от времени мимо нас стайками пробегали лыжники-гонщики. По выходным дням устраивались лыжные городские соревнования. Лыжники-бегуны всегда были одеты в тёмно-синие «олимпийки» с белой полоской и замочком под подбородок, и в лыжных шапочках с маленьким помпоном. Мы, «горнолыжники», всегда смотрели на них надменно и свысока.

Выход на лыжах был не просто ритуал, а очень важная семейная традиция. И это относилось почти ко всем жителям города. Обычно, рано утром мы вместе с мамой, моей младшей сестрёнкой Танюшкой, которую папа вёз на санках, впрягшись в длинную бельевую верёвку через плечо, выезжали прямо на лыжах в сторону к деревянному дому бабушки Маши. Там во дворе дома уже собирались остальные мои многочисленные дяди и тёти, которые тоже со своим домочадцами подъезжали на этот лыжный слёт. Подходили соседи и друзья соседей из бабушкиного дома и из окрестных домов. Этот двор на время превращался в настоящий лыжно-птичий базар. Все, громко высказываясь, рассматривали друг у друга лыжи, палки, ботинки, шептались по поводу лыжной смазки и об особых секретах смоления лыж. Лыжи и палки, воткнутые в глубокий сугроб, зубасто топорщились длиннющим частоколом. Конечно же, особый интерес вызывали горно-слаломные лыжи моего отца и дядей. Мне доставляло удовольствие разрешать пацанам потрогать руками эти лыжи пока взрослые, собравшись в большой круг, обсуждали план сегодняшней лыжной прогулки. Надо сказать, что план всегда был один и тот же. Один и тот же маршрут, одни и те же поляны и одни и те же спуски.

Но был в этой традиции один очень соблазнительный момент. Во время семейно-коллективного обсуждения решалось, кто останется дома у бабушки и будет лепить пельмени на всю возвращающуюся ораву лыжников, включая соседей, друзей и друзей соседей. Выбранные и оставшиеся члены этого дружного коллектива принимались за работу. Однажды я заболел и не пошёл на лыжную прогулку. Зато, оставшись, я видел всё пельменное действо целиком. На огромнейшей кухне, которая отапливалась печкой, сдвигались все соседские столы, на них укладывались фанерные листы и начинались готовиться настоящие пельмени. Кто-то делал фарш, кто-то месил тесто, а кто-то уже формировал аппетитные ушки-пельмешки и выкладывал их на метровые фанерные листы, посыпанные мукой, штук по пятьсот на лист. Над входом в подъезд был козырёк. Вот на него-то со второго этажа, из открытого кухонного окна, и выкладывался очередной фанерно-пельменный лист. На мороз. Чтобы пельмешки застывали. Затем, их ссыпали в холщовый мешок и опять выкладывали туда же на мороз. В момент открытия окна широко настежь мне в лицо одновременно веяло и зябким морозом, и теплом кухонной печи. Почему-то, мне это очень нравилось и одновременно завораживало. Этот чудодейственный пельменный конвейер не останавливался часа два.

Когда уставшие лыжники с раскрасневшимися лицами возвращались с прогулки, сняв с себя лыжные костюмы с прилипшими ледяными катышками, собирались вместе у бабушкиной двери, каждый со своим стулом или табуретом, шум, громкие россказни и весёлый гвалт проголодавшихся спортсменов были слышны на весь бабушкин огромный дом. Теперь-то я представляю, как все, «не лыжники», завидовали лыжникам в этот момент. Столы сдвигались в одну длиннющую линию, проходящую через две комнаты. На табуреты укладывались толстые струганные доски, которые от такого частого использования гладко блестели. Все рассаживались. На столе уже были расставлены тарелки, ложки-вилки, принесённые с собой, ставились блюдца с уксусом, в глубоких плошках цветасто горбился винегрет, на тарелочках лежали хрустящие холодные солёные огурцы, постоянно соперничающие со своим кулинарным соперником — квашеной капустой. На столах обязательно лежали горячий, ароматно пахнущий хлеб и гранёные стаканы с густой сметаной. Выставлялись графины с пурпурным кисло-сладким клюквенным морсом. Тогда дедушка Николай Петрович, вставая со своего места во главе этого двухкомнатного стола, громко командовал:

— Выноси-ка их, удальцов-сорванцов!

Почему именно сорванцов, я, конечно же, не понимал. Но всегда, как и все, стоя приветствовал подношение и раздачу этих дымящихся, зазывно пахнущих и почти живых удальцов-сорванцов, уложенных навалом с высокой горкой в разнокалиберные глубокие тарелки. Тут дедушка Коля, громко хлопая и потирая свои крупные ладони, опять командовал:

— Ну-ка, мать, подавай!

Тогда выставлялись два пузатых запотевших графина с холодной «водочкой», как все её ласково называли, по одному на каждую комнату. Начиналось весёлое, громкое, радостное и всепоглощающее таинство до позднего вечера — бесконечное поедание вкуснейших пельменей с уксусом и сметаной. Обычно, в этот день я оставался у бабушки на ночь.

Именно те памятные дни и повлияли на мой характер, хотя бы отчасти. Пока я был поменьше, я и горы то выбирал пониже. Меня никогда не смущала ни их высота, ни их крутизна. Став взрослее, я вместе со всеми мальчишками взбирался на горки побольше. Так продолжалось до тех пор, пока мы со всей ватагой не забрались на самый высокий склон. У этой горы и название было собственное — «Большая Гора». Забравшись на неё впервые, я зрительно потерял сам спуск. Он был настолько крут, что спуска не было видно. Гигантские лапы-ветви елей, растущие на вершине Большой Горы и вдоль её склона, также мешали видеть трассу спуска, что ещё больше пугало. Как же можно было ехать, не видя всю трассу? Вслепую! Никак! Пацаны спускались с Горы один за другим. Почти все падали. Я тоже должен был съехать. Меня обуял холодный страх. Большая Гора была сильнее меня. Я оттолкнулся и начал медленное скатывание, которое перешло в стремительный спуск со свистом в ушах. Глаза сами собой закрылись, ноги в коленях согнулись и, конечно же, я съехал с Горы на спине. Большая Гора овладела мной целиком. Она долго производила на меня сильное магически завораживающее действие.

Я старался не думать об этой Горе. Мечтал, вот подъеду к ней, а её и нет вовсе. Но, она всегда оказывалась на своём месте. Большая, Высокая, Гордая, Властная. Надменно ухмылялась. И я это чувствовал. Наш путь всегда лежал через эту Большую Гору. К ней вела красивая и очень узкая лыжня, проходящая через молодые заснеженные ели. Ветви колюче касались моего лица. Так здорово — ударить лыжной палкой по верхней ветке ёлки и снег сказочно искристо льётся вниз, обливая тебя пушистым снегом с ног до головы. Красиво! Дорога-лыжня неумолимо вела к Большой Горе. Все уже давно съехали с неё. Я никак не мог решиться. Дядя Саша подолгу стоял со мной у спуска и разговаривал на разные темы, постепенно убеждая спокойно съехать с Горы. Завороженный рассказами дяди Саши, я мечтал, что произойдёт нечто чудесное и мне не придётся с неё съезжать. Конечно же, этого не могло произойти, но думать об этом было очень приятно и успокаивающе. Подойдя к самому спуску, я подолгу стоял, разглядывая стоящих внизу уже съехавших счастливчиков. Отец стоял внизу и подшучивал надо мной. Сверху из-за еловых ветвей были видны только кончики его лыж, и слышался его насмешливый голос. Дядя Саша стоял рядом и терпеливо ждал моего подвига. Я весь сжимался в комок и начинал спуск, непременно падая в конце. Так продолжалось всегда, пока я не решился на очень странный поступок.

Я тренировал свою волю и умение на менее крутых спусках. Мы с пацанами выстраивали на склонах большие трамплины из снега и лихо взлетали с них в небо. И вот, забравшись повыше, я увидел большой бугор, который мог бы послужить отличным трамплином. Забравшись повыше, я решился продемонстрировать всем красивый лыжный полёт. Оттолкнувшись, я помчался со всей скоростью. За большим бугром-трамплином не было видно продолжения лыжной трассы. Она исчезла! Но, поздно! Я уже летел высоко в воздухе. Только сейчас я увидел, что это был не просто бугор. Это был обрыв, ниже которого была проложена дорога для лошадей с санями-повозками. Дорога шла ниже, в углублении между гор. И надо же, именно в этот момент проезжало несколько запряжённых саней. Но, я уже летел! Время забуксовало, как в замедленной съёмке. Сначала показалась голова лошади, затем — её спина, оглобли, сидящие в санях люди, закутанные в тулупы. Я видел, как вытягивались лица сидящих в санях, как открывались их рты и расширялись глаза. Кто-то кричал. Возможно, это кричал я. Чтобы, не упасть на спину лошади, надо было задрать ноги с лыжами очень высоко. Носки лыж вздымались всё выше и выше. Они уже почти касались моего лица. Я закрыл глаза и вмиг всё кончилось. Я сидел в сугробе на другом крае дороги. Кончики лыж пропороли мою лыжную куртку в двух метах, в подмышках, обе в сантиметре от моего лица. Я был прошит лыжами насквозь. Страх-то ко мне ещё не пришёл, а вот, скованный в такой позе, я не мог и пошевелиться. Начал громко звать друзей. Так и пришлось сидеть в этой нелепой позе, пока меня не отыскали. Никому и в голову не могло прийти, что я перелетел через широкую дорогу. Я просто исчез! Меня нашли по голосу, освободили из лыжного плена и проводили до дома. Больше всего я беспокоился за то, «что и как» я буду говорить маме про порванную куртку и сломанные носки лыж.

Главное произошло позже. Я вдруг понял, что Большая Гора больше не властвует надо мной. Я стал её сильнее! Это был хороший жизненный урок.

Тогда Данилка впервые задумался о разнице между лихой удалью и осмысленной смелостью.

«НАША РАКЕТА ИЛИ ОБЩАЯ ТАЙНА»

Годы тянулись и тянулись слишком уж медленно…. Я только что закончил третий класс. Моя сестрёнка Танюшка уже подросла и стала интересоваться всем, за что бы я ни взялся и куда бы ни пошёл. К этому времени мы переехали в двухкомнатную квартиру на улице Ленина, через дорогу от стадиона «Авангард». Жили на втором этаже. А сам СТАДИОН — это была огромная, интересная и отдельная от всех взрослых, жизнь. Я обязательно когда-нибудь об этом расскажу. Впереди было целое лето отдыха, купаний в реке, футбольной жизни и, конечно же — летних приключений.

Это было время появления новых автобусов ЛИАЗ с кожаными сиденьями и первых кафе-стекляшек типа «Аквариум», время огромных и пузатых холодильников «Мир», которые своими гладкими формами и дверцей с массивной ручкой напоминали мне автомобиль «Победа». Мы знали твёрдо, что, залезая во внутрь холодильника, обратно самостоятельно было не выбраться. Дверца открывалась только снаружи. Это было время первых телевизионных трансляций с Чемпионатов Мира по футболу и хоккею, Первенств Европы по гимнастике, Голубых Огоньков и концертов Людмилы Зыкиной. Тогда же стартовали и первые космические корабли!

Как-то папа занёс домой огромную коробку. Поставил её в прихожей. Она занимала много места и пахла чем-то новеньким и магазинным. Папа, сдвинув шляпу на затылок, загадочно спросил нас:

— Как вы думаете, что там внутри?

Что только не роилось в моей голове. Может это большая управляемая игрушечная ракета? Может это какой-то огромный подарок для меня? Но какой? Нет! Все же, эта коробка была не для меня. Иначе папа не обращался бы с вопросом ко всем сразу, включая даже мою маленькую сестрёнку, Танюшку. Видимо, это подарок для всех. Отец любил делать такие подарки. Например, мы с ним выбирали подарок маме на 8-е марта, а заодно и на её день рождения — 10-е марта. Папа предложил купить сувенир, вырезанный из кости — красивый ландыш на подставке с тремя разноцветными шариковыми ручками: синей, красной и зелёной. Красиво! Тогда шариковые ручки были в диковинку. При этом папа пояснил свой выбор так:

— Мама любит ландыши, а ручки ей не нужны. Ручки нужны мне, для работы. А я подумал: наверное — для форса.

— Одну ручку я, так и быть, подарю тебе, если ты поддержишь мой выбор, — подвёл черту папа. Я сразу же одобрил его решение, представляя, как будут мне завидовать все одноклассники и детвора во дворе. Мне досталась зелёная ручка. Красивая!

Надо сказать, что все знали, как наша мама любила ароматно пахнущие ландыши. Поэтому, мы с отцом на великах (а у меня был настоящий «Школьник») ездили за первыми подснежниками далеко за город, в низину, хорошо прогреваемую весенним солнцем. Южные склоны таких полян уже давно освобождались от надоевшего за зиму снега. Вот там-то мы и собирали первые, редкие ландыши. Набирался маленький букетик в несколько стебельков. В кустах попадались и большие бархатные сиреневые колокольчики размером с яйцо на толстом мохнатом стебельке. Этот подснежник почему-то назывался сон-трава. Получался букет — глаз не отвести! Вместе с таким красивым букетом первых подснежников подарок выглядел мило и достойно. Маме он очень понравился, а мы были при шариковых ручках!

Так что же было в этой огромной коробке, которая занимала половину прихожей? Подарок для всех или для кого-то одного? Ждать ответа не было сил! Папа сжалился над нами и гордо произнёс:

— Это настоящий телевизор! «Рекорд»!

У нас вытянулись лица. Это была фантастика! Первый телевизор на весь дом! Экран у телевизора был очень большой, уже без всяких водяных и стеклянных приставных линз. Перед экраном вставлялась разноцветная прозрачная плёнка. С ней изображение становилось почти цветным. В большой комнате было два окна. Вот между ними-то на тумбочку и поставили это чудо техники — ТЕЛЕВИЗОР.

Днём телек смотрела детвора со всего дома. Все рассаживались на принесённые стулья или прямо на полу, на ковре. Смотрели даже стоя. Мама угощала ребятню разными вкусняшками: только что испечёнными круглыми овсяными печеньями, леденцами, маленькими бутербродиками с колбасой и сыром, проколотыми спичками. Всем очень нравился кисло-сладкий клюквенный морс. Мы, молча и неотрывно смотрели на волшебный экран, жевали, пили, сопели. Смотрели редкие тогда мультики, сказки и фильмы: «Четыре танкиста и собака», «Капитан Тенкеш», «Садко», «Морозко», «Снежная Королева». После утренних просмотров мы всей гурьбой убегали на стадион. Ребячья жизнь била ключом.

Вечером собирались взрослые соседи. Звонили в дверь и, стоя со своими стульями, спрашивали:

— А вы сегодня телевизор смотреть будете? Можно к вам посмотреть?

При этом какая будет программа — неважно. Всё было интересно. Соседи заходили, рассаживались, выключали свет. Начинался вечерний просмотр под бледно-голубое свечение. Смотрели то, что показывали, но особо любимыми передачами были фигурное катание, чемпионаты по гимнастике и Голубые Огоньки. Видели мы и взлёты первых космических кораблей.

Вся наша мальчишечья жизнь, свободная от уроков в школе и круглогодичного времяпрепровождения на стадионе, была пропитана Духом Космонавтики. Не обошла эта всеобщая космическая эпидемия и меня. Я был одержим созданием настоящей ракеты, которая могла взлететь хотя бы на видимую высоту. Подолгу вынашивал в голове эту космо-идею — продумывал устройство стартовой конструкции и корпуса ракеты. Для ракетного топлива я мелко соскоблил полкоробка спичечных головок, добавил мелкую алюминиевую и магниевую стружку, натёртую на напильнике, затем — щепотку кристалликов марганцовки. Всё перемешал. Топливо готово. Корпус ракеты — гильза от автоматного патрона. После засыпки твёрдого топлива в корпус ракеты, сжал дульце гильзы, открытый конец, куда вставлялась пуля, так, чтобы оставалась узенькое сопло ракеты. Его я забил бумажным пыжом. К фанерной кухонной доске я прикрепил толстую медную проволоку под наклоном — стартовая конструкция. Ракета на проволочных кольцах должна была скользить по этой проволоке. Носовую часть ракеты я выстругал из дерева и прикрепил к корпусу изолентой. Всё! Ракета готова! Осталось открыть окно настежь, установить всю конструкцию на широкий подоконник, направить ракету наружу из комнаты и поджечь топливо. Взлёт ракеты был назначен на завтра!

Наступило Завтра. Родители ушли на работу. Мы с Танюшкой достали всю ракетную площадку из-под моей кровати. Установили конструкцию на подоконник широко открытого окна. Я разложил кучку спичек под соплом ракеты. Осталось эту кучку поджечь и наблюдать за красивым взлётом ракеты. По телевизору показывали, как красиво и очень медленно она взлетала. Тут я попал в замешательство. Если я буду поджигать ракету, находясь в комнате, то я не смогу увидеть исторического полёта. Пришлось обучить мою сестрёнку зажигать спички и подносить загоревшую к кучке, уложенную под соплом. Сам же я быстро побежал на улицу управлять стартом ракеты и смотреть за её полётом в небо. Снизу я дал команду:

— Танюшка, поджигай!

С третьего раза, кучка спичек разгорелась. Тишина затянулась. Я уже было подумал, что в мою конструкцию вкралась ошибка. Как, вдруг, яркая и большая вспышка осветила весь оконный проём. Раздался оглушительный взрыв. Подняв глаза, я увидел наши шторы, которые свисали из окна и мелко трепыхались на ветру. Фанерка, которая ещё минуту назад была стартовой площадкой, вылетела вниз к моим ногам. Из окна выглянуло потемневшее от копоти и очень встревоженное личико моей сестрёнки. Её тонюсенькие белоснежные косички, уже слегка опалённые, топорщились в разные стороны. Танюшка громко крикнула:

— Данилка, я плохо слышу и ничего не вижу! Ракета улетела?

Кроме огненного шара и клуба чёрного дыма я не видел никакой ракеты. Но чтобы не огорчать Танюшку, тоже громко кричал:

— Ле-е-ти-и-и-и-т!!!

Танюшкино закопчённое личико светилось радостью от приобщения к освоению космоса!

Когда я вбежал в комнату, то к своему ужасу увидел весь разгром, причинённый стартом ракеты. Окно, стена, пол вокруг окна, шторы и даже телевизор были покрыты чёрной копотью. До прихода родителей я яростно уничтожал последствия космических испытаний. Кухонная доска, стартовая площадка, которая могла нас с Танюшкой выдать с головой, была окончательно выброшенная напрочь!

Пришедших с работы родителей встретила Танюшка. Прищурив один глаз, хитрющая Танюшка с порога объявила родителям:

— «Мама-Папа», а я вам и не скажу, что мы сегодня делали с Данилкой!

Моё сердце улетело в космос вслед за нашей ракетой! «Мама-Папа» просверлили меня взглядом и, осмотревшись, поняли весь масштаб причинённого ущерба. Мне пришлось рассказать родителям весь свой научно-гениальный замысел. Папа включил телевизор. Он не работал.

— Что-то там встряхнулось, — с сожалением произнёс отец.

Эту беду с телеком соседи тоже заметили с большим сожалением. Я горько ждал решения своей участи. Тихо поговорив на кухне, мама и папа простили все мои космические выверты, кроме одного — подключение Танюшки к моей затее. Они долго поясняли мне, что рисковать теми, кого любишь, своими близкими, а особенно младшей сестрёнкой, это очень даже не мужской поступок. Мама, нежно улыбаясь, подошла ко мне, ласково посмотрела, тепло обняла и погладила по голове:

— Эх, Горе ты моё Луковое, — тихо сказала она.

Позже мы с сестрёнкой частенько всматривались в ночное звёздное небо, пытаясь увидеть там нашу ракету. А Танюшка, заметив что-то движущееся по ночному небу, тихо шептала мне на ухо:

— Данилка, смотри! Она всё ещё летает!

В этот момент мы с ней были очень счастливы. Это была Наша ракета и Наша общая большая тайна!

«МОЙ ПУТЬ В КИНО ИЛИ «ДЕТЯМ ДО 16-ТИ…»

Оказывается, моя жизнь была связана с Кино больше, чем я полагал ранее. Мне с детства было непонятно, почему по телеку так мало показывают мультиков, сказок и приключенческих фильмов. Но, когда это свершалось, я как бы растворялся в сюжете происходящего и становился главным героем на экране.

Мои первые детские впечатления от встреч с кино были неразрывно связаны с вечерними просмотрами диафильмов во дворе дома бабушки Маши. У этого большого углового деревянного дома было два сквозных подъезда. Один — обычный, а у другого, нашего, было огромное крыльцо с большими ступеньками. Коридор подъезда был настолько велик, что по вечерам ребятня со всего дома могла играть там в прятки. Он частенько был заставлен разной рухлядью, старой мебелью, ящиками и даже сундуками, которые всегда жалко выбросить. Всё это очень помогало надёжно прятаться. Днём на высоком крыльце этого подъезда собиралась посидеть вся детвора нашего и соседних дворов. Болтали, играли, делились своими детскими секретами. Почти все игры начинались со считалочки: «Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, кто ты будешь такой?»...

В тёплые майские субботние вечера начиналось необыкновенное чудо. Жила в доме Баба Люба, учительница на пенсии. Она-то и получала где-то плёнки с диафильмами. Над крыльцом подъезда натягивали белую простыню-экран и напротив экрана на столе устанавливали это чудо — волшебный фонарь, луч которого и уносил меня в неведомые дали. Перед крыльцом, под ночным небом, прямо на земле выставлялись стулья, табуретки, скамейки. Все занимали свои места. Малыши — поближе к экрану, а старшие ребята — подальше. Взрослые располагались сзади, стоя. Мы, ребятня, рассаживаясь и ёрзая, всегда гадали, какие сегодня будут показывать фильмы. Это был волнующий и очень таинственный момент. Не угадывали никогда. Включали проектор. Экран ярко светился на фоне звёздного и загадочного неба. Появлялось название диафильма. Голос, читающий текст, заполнял весь ночной двор. Мир для меня замирал и превращался в сказку. Обязательным атрибутом этих просмотров были особые бутерброды. На кусок ароматного хлеба, посыпанного сахарным песком, капалась или вода, или подсолнечное масло. Старшие сёстры, мамы или бабушки выносили такие бутерброды и раздавали их малышам. Ничего вкуснее мы не пробовали никогда в жизни. Это было счастье, когда показывали два, а то и три диафильма. Расходиться никому не хотелось. Так зарождалась моя любовь к кино.

Билеты в кинотеатре «Россия» стоил от 5-ти до 10-ти копеек на утренние сеансы во время каникул. Остальные сеансы стоили 25 копеек. Меня всегда притягивали взрослые сеансы. Но, 25 копеек — это были огромные деньжищи. Правда и здесь нашёлся выход. Недалеко от нашего дома, в небольшом пролеске, рядом с магазином, мы с мальчишками искали пустые стеклянные бутылки. Каждому надо было найти две штуки. Мы помогали друг другу. Отмывали их или в луже, или под водонапорной колонкой. Тут же, недалеко сдавали бутылки. За каждую давали по 12 копеек. Всегда находилась копеечка. Вот и всё. Взрослый билет в кино — у тебя в кармане! Не пускали только на вечерние сеансы и на фильмы «Дети до 16-ти не допускаются».

Так мне удавалось первым посмотреть широкоформатные фильмы «Три мушкетёра», «Верная рука — друг индейцев», «Деловые люди», «Операция Ы», «Неуловимые мстители». Я посещал все премьеры. На следующий день во дворе собиралась детвора, вставали плотным кольцом вокруг меня и, открыв рты, молча слушали мои пересказы фильмов. Я, сидя на теннисном столе, выразительно рассказывал и, жестикулируя, показывал всё по ролям. Конечно же, это были мои собственные трактовки сюжетов. Ребятня любила слушать эти фильмы!

Однажды вся наша большая семья с моими дядями и тётями, больше десяти человек, собралась на одну из традиционных встреч у нас дома. Все сидели за большим столом, угощались и громко говорили. Мне всегда было интересно их слушать. Тут дядя Володя и сказал:

— Скоро начнётся сеанс. Пора выходить. Билеты куплены для всех, даже для Данилки. Правда, фильм «Дети до 16-ти»…. Данилку могут не пустить.

Когда я узнал, что фильм про ковбоев, «Великолепная семёрка», две серии, радости моей не было предела! Вот тут уж я смогу рассказать этот фильм всем мальчишкам и девчонкам нашего двора! Но, было противное предчувствие — не пропустят!

Как всегда, такие предчувствия сбываются! Как ни уговаривали сердитую билетёршу — не пропустила! Даже слёзы у меня подкатили! Никогда ещё моё настроение так низко не рухало! Как же меня судьба прибила в этот миг! Отойдя от входа, вся наша семья приняла решение — надо, что бы кто-нибудь проводил Данилку домой. Все обещали мне любые капризы в будущем. Но, ковбойский фильм ничто не могло заменить. В мои провожатые выбор пал на дядю Сашу. Он уже видел этот фильм. Дядя шепнул мне на ухо:

— Данилка, не переживай. Пойдём домой. Я тебе весь фильм расскажу. Не пожалеешь! Будет ещё интереснее, чем им всем!

Сглатывая слёзы, я плёлся за дядей Сашей на выход из кинотеатра.

То, что случилось потом, я запомнил на всю жизнь. Первые же слова дяди Саши переместили меня на дикий Американский Запад. Такого фильма я ещё не слышал никогда! Дядя Саша подробно и в красках описывал сцены, одежду ковбоев, устройство пистолетов. Он лихо запрыгивал на мустанга, вскидывал кольт, стрелял очередями из винчестера, не вынимая сигары изо рта, метал ножи! Я вмиг оказался в центре всех тамошних событий! Так мы незаметно и добрались до дома…. Я был счастлив от увиденного! Фильм, рассказанный и показанный дядей Сашей, убедил меня в том, что я когда-нибудь либо буду делать кино про ковбоев, либо сам стану ковбоем, а заодно приобщу к этому своего любимого дядю Сашу.

Я был частым посетителем кинотеатра «Россия». Это было современное по тому времени здание. На газоне перед входом стоял неизменный памятник Ленину, покрашенный бронзовой краской. Фойе кинотеатра было в два яруса. Нижний ярус — кафе мороженое. Верхний — фото-галерея с артистами и ряд красивых красных автоматов с газированной водой. Как-то, я подошёл к аппарату, стоящему в углу у самой стенки и выбирал сироп к газировке: дюшес или лимонный. Из служебной двери вышел художник в комбинезоне, измазанном краской. Он подмигнул мне, обратился к аппарату с газировкой со словами:

— Автомат, автомат, дай мне, пожалуйста, газированной воды, и с сиропом!

Он пошевелил обратной стороной длинной кисточки где-то в правой стенке аппарата. Вкусная газировка с шипеньем полилась в стакан. Художник предложил и мне обратиться к аппарату с просьбой о стакане с водой. Я произнёс заклинание слово в слово. Газировка с шипеньем полилась. Мне очень понравился и лукавый художник, и этот щедрый автомат.

После тех памятных событий с запретом посещать киносеансы, которые были мне интересны, я изобрёл способ попадать в кинозал на любой из них и, тем более — без билетов. Схема была такой. Я подходил к выходу в конце показа фильма. Зрители, прищурив глаза от уличного света, выходили из зала плотной стеной. Выход представлял собой маленький тамбур, закрытый тяжёлой бордовой бархатной шторой. Когда зрители выходили из зала, я, двигаясь в обратном направлении, незаметно проникал в этот тамбур и замирал там минут на 10, пока зрители нового сеанса не начали заходить в кинозал. Наблюдая в щелку за контролёрами, я выбирал секунду и просачивался из тамбура в зрительный зал. После третьего звонка я в темноте занимал пустующее кресло. В тот душный день, выходные двери были открыты для проветривания зала во время сеанса. Тогда я решил тихонечко войти через тамбур в тёмный зрительный зал чуть раньше, до окончания фильма и… наткнулся на контролёра, стоящего у выхода. Я инстинктивно ринулся вглубь тёмноты. Контролёры бежали и за мной, и навстречу мне. У меня был единственный путь — на сцену, к экрану. Шёл фильм «Неуловимые мстители». На экране был момент, когда Даньку, моего тёзку и героя фильма, преследовали бандиты. Я тоже метался по сцене перед экраном, на котором шла погоня. Зрители, детвора, стали хлопать мне в ладоши, свистеть, топать ногами и кричать:

— БЕГИ! БЕГИ! БЕГИ!

Я шмыгнул за экран. Бежал по каким-то тёмным проходам. Плутая наугад, я выскочил в верхнее фойе кинотеатра, туда, где стояли автоматы с газированной водой. Фойе пустовало. Новых зрителей ещё не было. Позади слышался топот контролёров. Я метался, как загнанный зверёк. Моё сердечко бешено колотилось. Решение пришло мгновенно. Я подбежал к углу, где стоял мой старый знакомый — щедрый аппарат с газировкой. Баллон с углекислым газом стоял рядом. На моё счастье боковая стенка автомата была снята. Видимо, он был на ремонте. Мне оставалось только просочиться во внутрь аппарата и, изгибаясь, встать на место этого баллона. Коленки упирались в прозрачные стеклянные бутыли с сиропом. Я замер. Прошло сколько-то времени. Послышались голоса зрителей следующего сеанса. Конечно же, они начали пить газировку. Как всегда, к каждому аппарату выстраивалась очередь. Бросали монеты и в мой тоже. Монетки по 3 копейки скатывались по наклонному желобку, почему-то застревали и скапливались, не проваливаясь в нужный ящичек. Всё это волшебное действо проходило у меня прямо перед носом. Что-то было не до конца отремонтировано в этом аппарате. Монеты скатывались, скапливались, а газировка не лилась. Как было принято в таких случаях, люди, постучав по аппарату, отходили к другому, простив ему 3 копейки. Так продолжалось несколько минут. Я оказался перед трудным выбором: либо выскользнуть из чрева автомата и просто незаметно уйти, либо забрать застрявшие в аппарате монеты и незаметно уйти обогащённым. Победила алчность.

Слившись с потоком новых зрителей и сказав контролёру на входе, что забыл передать ключи от дома сестрёнке, я незаметно выскользнул из кинотеатра. Освободившись от преследования и отдышавшись на улице, я наконец-то упокоился. Тут же подсчитал монеты, свалившиеся на меня и прихваченные из щедрого, давно уже знакомого автомата газ воды. Их хватило и на просмотр очередного фильма, и на фруктовое розовое мороженое в бумажном стаканчике за 7 копеек, и на газировку с двойным сиропом за 6 копеек. Я знал секрет, как это делается… Чуть позже расскажу.

Тайны и секреты в моей жизни всё увеличивались.

«ДАЛЬНИЕ ДАЛИ ИЛИ ПОДВОДНАЯ РЫБАЛКА»

Я всегда мечтал о приключениях и путешествиях в дальние дали, и был уверен, что эти мечты обязательно сбудутся. Мечты время от времени подпитывались нашими семейными выходами за город в лес, на озёра, на рыбалку с дедушкой Колей, на базы отдыха, где мы частенько оставались на ночёвки. Это всегда было интересно, увлекательно и очень по-приключенчески.

Ещё я очень любил животных. Одним из моих детских увлечений было бережное и заботливое к ним отношение. Как-то раз я увидел на этикетке спичечного коробка изображение заповедника Аскания-Нова. Там ещё призывали бережно относиться к братьям нашим меньшим. А, какое красивое название — Аскания-Нова! Заповедник с таким красивым названием не мог не быть замечательным. Я задумался…

— В конце концов, могу я принимать взрослые решения или нет? — громко подумал я про себя!

Мне казалось, что для родителей из всех детей в нашей семье будет достаточно и моей сестрёнки Танюшки, а я уже, как ребёнок, не представлю для них никакого интереса. План путешествия даже не пришлось долго вынашивать. Он был почти готов. Надо посмотреть на карте, где именно находится этот заповедник, собрать свои вещи и купить билет на поезд. Папа часто ездили на поезде в разные города по своим служебным делам. Несколько раз он и меня брал с собой. Так, что поездом меня было не удивить. Надо собрать с собой еды на первое время, взять несколько учебников, чтобы закончить 4-й класс, спички, соль и всякое такое. Путешествие — так путешествие. Сказано — сделано! Собрал с собой всё по плану, написал записку родителям и отправился на вокзал. Главное — это сначала добраться до Москвы. У нас все поезда двигались или в сторону Москвы, или из Москвы. А там я уж и разобрался бы. В Москве на Казанском вокзале я видел такие высокие серебристые справочные аппараты, где нажмёшь кнопку с названием станции назначения, он полистает большие страницы и покажет, как ехать до нужного места. Чтобы время на московских вокзалах пролетало незаметно, я частенько мысленно отправлялся в разные концы страны и всегда нажимал кнопки с предполагаемым городом, куда бы мог поехать. Уверен, я бы разобрался в маршруте следования! Денежки у меня были накоплены и лежали в круглой жестяной банке из-под леденцов. Детский билет в плацкартный вагон до Москвы стоил 3 рубля. В кассе я сказал, что меня провожают взрослые и хотят проверить, смогу ли я вести себя по-взрослому и самостоятельно купить билет. Проводнице, очень дородной и добродушной женщине я сказал, что в Москве меня встретят родственники. На станции поезд стоял недолго. Медленно тронулся и моё путешествие началось. Добрая проводница пригласила меня в своё купе. Приготовила ароматный чай, налила его в стакан с необычайно красивым серебряным подстаканником, на котором была изображена московская высотка, университет. У меня мелькнула мысль — вот где надо учиться? В купе у проводницы было очень тепло и уютно. Какое-то время мы просто молча сидели. Слышно было, как в такт стуку колёс позвякивает ложка в её пустом стакане. На маленьком столе появились вкусные бутерброды и печенье. Здорово! Я ехал, как взрослый. За вечерним окном уже мелькали огоньки удалявшихся домиков и фонарей. Поезд увозил меня к моей мечте. Незаметно для себя я рассказал проводнице о цели своего путешествия и о своей благородной миссии спасения животных в заповеднике. Потом мы долго и интересно болтали, пока на одной из станций к нам в купе не вошли милиционеры. Конечно же, сначала я испугался и весь сжался в комок. Было страшновато. Предчувствие подсказывало, что моё путешествие закончилось. Милиционеры оказались хорошими дядьками. Они тоже угостили меня вкусными пирожками в своём кабинете и потом под присмотром отправили на поезде обратно. В эту ночь я уже сидел на кухне перед родителями и представлял, как вытянутся от удивления лица моих школьных друзей Мишки Панасюка и Лёньки Эйдермана.

Мы с родителями сидели на кухне и мучительно долго молчали. А потом папа сказал:

— Поговорим завтра, а сейчас — давайте спать.

Мама подошла ко мне, ласково улыбнулась, очень тихо и нежно прошептала:

— Эх ты, Жук Сивый, какое же ты Горе моё луковое…. Ложись и спи спокойно.

Моя мама всегда была очень добрая, ласковая и необыкновенно красивая. Причём, добрая и ласковая она была не только по отношению к нам, к своей семье, но и ко всем окружающим её людям. Она всегда улыбалась, задорно смеялась и очень добродушно разговаривала. Все, с кем бы она ни разговаривала, не зависимо от возраста и важности работы, обязательно считали себя её другом или подругой. Вот такая она была замечательная.

Например, однажды мама послала меня в соседний магазин за сметаной. Дала мне литровую банку с пластиковой крышкой, красную плетёную сетку-авоську и монетки, которые я сжимал в кулаке. Вообще-то, молоко, масло, сметану и что-то ещё мама всегда покупала в нашем дворе. В какие-то дни рано утром во двор въезжала настоящая лошадь, запряжённая в телегу. В телеге стояли большие алюминиевые бидоны с только что надоенным молоком, со свежей сметаной и огромными кирпичами сливочного масла. А ещё иногда привозили и свежеиспечённый деревенский хлеб. Его раскладывали в деревянные ящики. Когда я стоял рядом с телегой, то всегда с удовольствием вдыхал аромат, исходивший от этих ящиков с горбатыми буханками хлеба и соломы, которой покрывали днище телеги. Мне очень нравилось смотреть, как деревенская девушка, глубоко зачерпнув молоко высоким стаканом с длинной ручкой из большого бидона, разливает его по маленьким эмалированным бидончикам и по стеклянным трёхлитровым банкам, которые хозяйки приносили из дома. Молоко, пузырясь, с журчанием лилось живым и вкусным ручейком. Красивое зрелище. В телеге были ещё и свежие овощи, зелень, а иногда — и румяные яблочки.

В этот раз сметана понадобилась срочно. Насвистывая, я добежал до магазина, наполнил банку сметаной и побежал обратно домой. Банка лежала в авоське и оттягивала её на полную длину. Вдруг, в подъезде банка с глухим звоном ударилась о лестничную ступеньку, разбилась, и облитыми сметаной осколками медленно выпадала из ячеек авоськи. Густая сметана большим пятном растекалась по ступенькам. Я застыл. У меня почти никогда ничего не разбивалось. Но, когда это случалось, я всегда почему-то плакал, горько сожалея о случившимся. Вот и сейчас со слезами я позвонил в дверь нашей квартиры. Мама открыла её и сразу всё поняла.

— Не плачь, голубчик. Ничего страшного. Это не стоит твоих слёзок. Но, ты уж меня выручи, сбегай за сметаной ещё разок. Мне никак не отойти от кухонной плиты, — ласково сказала мама.

— Конечно, сбегаю, — уже бодрее прокричал я и побежал в магазин с новой банкой и с новой авоськой.

Когда я снова входил в подъезд, то был уже мудрее. Я вытащил банку со сметаной из авоськи и взял её в руки. Позвонил в дверь. Мама дверь открыла и протянула руку к банке. Я тоже протянул ей свою руку, держащую банку за крышку. Наши руки почти встретились…. Но, тут банка выскальзывает из-под крышки. Крышка осталась в руке, а банка упала и разбилась прямо на пороге! Я же держал банку за крышку! Чудо, да и только! Мама всплеснула руками, а у меня вытаращились глаза, из которых опять полились слёзы.

— Данилка, миленький, да и ладно. Без сметаны обойдёмся или я схожу за ней к соседям. А ты, Жук Сивый никогда не лей свои драгоценные слёзки по таким пустякам. Береги их. Вдруг они тебе ещё сгодятся когда-нибудь, не дай Бог! — нежно сказала мама и ласково мне улыбнулась.

Я очень любил нашу маму!

Частенько мы всей семьёй и с папиными сослуживцами выезжали на живописные места огромного лесного озера, до которого надо было добираться на электричке целый час. Все брали с собой палатки, гитары, большущие рюкзаки со всем необходимым для ночёвки в лесу. Половина туристов выходила из электрички на станции у озера. Потом все шли лесом длинной вереницей до очень красивого озера, обрамлённого большими соснами, стоявшими гордо и с особым достоинством. Моя сестрёнка Танюшка неизменно ехала верхом на папиной шее. Я, гружёный тяжёлым рюкзаком, плёлся рядом. Туристы разбредались вдоль извилистых берегов большого озера по своим излюбленным местам. Раскладывали вещи из рюкзаков, ставили палатки, надували лодки и матрасы, разводили костры и уже ставили на них вёдра и чайники с водой. Женщины обязательно выкладывали продукты, чистили принесённую с собой рыбу и накрывали импровизированные столы ещё засветло. Жизнь сразу начинала идти своей суетной лесной жизнью. Потянуло запахом костра, слышалось и пение под гитару. Наш походный лагерь тоже оживал. Как это всё было интересно!

Папа всегда и везде что-нибудь придумывал. На это раз он изобретал снаряжение для подводной охоты. В то время купить его в магазине было почти невозможно. Наше снаряжение состояло из противогаза с резиновой шлем-маской на всю голову и длинной гофрированной трубки. Папа дома заранее изготовил каркас из толстой проволоки, к которому и прикрепил эту полуметровую гофрированную трубку. Через неё и можно было дышать под водой. Из толстого прутка папа изготовил заострённый и зазубренный гарпун. Он как-то приделал его верёвкой к ремню на своём поясе. Началось испытание. Папа занырнул и только по чуть торчащей из воды трубке я видел, как он обследует дно озера в поисках рыбы. У нашего лесного лагеря был маленький и очень красивый песчаный пляжик. По его краям росли камыши и торчали небольшие коряжки. В них-то папа и выслеживал щук. Смеркалось. Я стоял на берегу и уже с трудом следил за движением кончика дыхательной трубки. Из леса к озеру на пляжик вышла группка девушек в ярких купальниках. Они вошли в озеро по колено, водили руками по глади, привыкая к воде. Кончик трубки приближался к берегу всё ближе и ближе. Тут неожиданно, в метре от девушек, папа в противогазе вынырнул прямо из воды. Стоя в по пояс, прямо перед девушками, громко и протяжно провыл:

— По-о-о-м-а-а-л!

Папа высоко поднял руки, в одной из них был гарпун с наколотой на него большущей щукой. Она сильно трепыхалась. Папины глаза таращились из больших и круглых стёкол противогаза. Крик в трубе противогаза получился глухой и был похож на протяжный глухой вой.

Зрелище и правда было неожиданным и леденящим душу. Я онемел от увиденного. Лица девушек исказил настоящий ужас. С криками и воплями они выскочили из озера и рассыпались по сосновому лесу, затерявшись в его чащобе. Только после исчезновения девушек, поняв весь комизм произошедшего, я весело засмеялся.

Папа, удивлённый таким неожиданным поведением девушек, вышел из воды, снял противогаз и уже своим собственным голосом произнёс:

— А уха-то будет знатная!

И правда, уха в этот вечер была вкуснющая. Потом была звёздная ночь, был костёр, был ароматный чай с дымком и песни под гитару. В тёмной палатке от костра на внутренних сторонах её стенок играли причудливые огненные блики. Веки устало смыкались. В эту ночь я засыпал сладко, улыбаясь забавному случаю, который произошёл на маленьком пляжике красивого лесного озера. Завтра опять будут новые приключения.

«ФИЛОСОФИЯ ВЗРОСЛЕНИЯ ИЛИ ПРОЩАНИЕ С ДЕТСТВОМ»

Как бы медленно не тянулись годы, а 5-й класс всё-таки закончился. Мы становились всё взрослее и взрослее. Прошлым летом папа сказал нам, что его приглашают работать в какой-то далёкий и неведомый мне город, в Мурманск. Всё это казалось ещё так далеко и по времени, и по расстоянию. Но, время неумолимо приближало всех нас к этому событию. Поэтому после 5-го класса я понял, что отправляюсь в своё самое загадочное путешествие, которого ещё не было в моей увлекательной жизни — в будущую взрослеющую жизнь. Как же сложится моя жизнь и жизнь всей нашей семьи? Тогда я ещё и не думал, что мы с Танюшкой в Мурманске окончим школу, папа станет Лауреатом Государственной премии, а мама всегда будет нашей любимой мамой.

И вот мы уже сидим в купе поезда «Арктика», который везёт нас в Мурманск, где папа уже ждёт нас. Танюшка крепко спит на нижней полке. Мама что-то читает, а я, глядя в окно мчащегося поезда, думал и думал обо всём, что было и что будет…. Ехали мы летом. За окном мелькали непохожие ни на что северные пейзажи. Тёмную Ночь кто-то похитил. Ночь-то — Полярная! Светло! Мама тоже заснула. Я лежал на верхней полке, смотрел в окно и думал. Нахлынули уже взрослые философские мысли. Захотелось всё вспомнить. ВСЁ-ВСЁ-ВСЁ.

С трёхлетнего возраста я отчётливо помню счастливые моменты полёта к высоченному потолку комнаты бабушки Маши, когда меня подбрасывали на очень большом, тёмно-красном стёганом одеяле, которым можно было бы накрыть всю комнату. Я зависал у потолка. Дух захватывало, время замирало, и я плавно приземлялся на вовремя подоспевшее одеяло и уже на нём опускался до самого пола. Мои дяди-тёти Володя, Саша, Валя и Нина придерживая углы одеяла, подбрасывали меня снова и снова. Мы все задорно хохотали. Я был маленький, а они — очень молодые, счастливые, дружные и весёлые. Во дворе этого дома, взрослея, я всё больше получал примеры своих первых жизненных уроков. Здорово и интересно!

Вспомнилось, как вся наша большая и молодая семья: мои родители, дяди, тёти и их друзья по вечерам все вместе ходили на Каток. Брали с собой сумки с коньками. Сажали меня на санки и так на них перебрасывали через высокий забор Стадиона — из тёмной лесной части той стороны забора — в другую, яркую и волшебную его часть! На другой стороне забора меня уже принимали заботливые взрослые руки. Это ощущение перелёта я помню до сих пор. Почему мы проходили на Каток не через главный вход, я не понимал, но острое ощущение того, что мы все делаем что-то тайное, роднило меня со всеми взрослыми. Первое ощущение от самого Катка — это фантастический и сказочный мир, как за потайной дверцей с холстом у Папы Карло. Много-много ярких огней, красивая музыка, блестящий, прозрачный и сверкающий лёд. Все в красивых костюмах, раскрасневшиеся и улыбающиеся. Родители, дяди, тёти весело кружили на коньках вокруг моих санок, таскали и раскручивали их за верёвку вместе со мной и весело смеялись. Теперь вся моя насыщенная детская жизнь была тесно связана с этим волшебным местом. Летом — это Стадион с футболом; Зимой — это Каток с хоккеем. Впервые меня поставили на коньки в три года. Коньки выточил из дуба дядя Володя. Повзрослев, я получил коньки, которые были большего размера, чем надо. Для того чтобы моя нога не бултыхалась в ботинке конька, её одевали в маленький тапок, а задник ботинка делали из толстого картона. Я был счастлив. У меня были настоящие коньки! Я рос, играл в хоккей, появлялись и новые коньки. А эти я запомнились особо.

Вспомнилось и то, как мы из нашего дома, который находился напротив Стадиона, бегали туда через дорогу. Я, как и все мальчишки наших дворов, одевал коньки уже дома. Чтобы не затупить их лезвия при переходе через дорогу, мы прикрывали коньки прорезанным резиновым шлангом. Там, на катке мы прятали свои шланг-чехлы в сугроб, запоминали место и полностью отдавались жизни Катка. Мы или просто катались по большому кругу под музыку, или играли в хоккейной коробке, если сегодня она пустовала от игры настоящих хоккеистов. Возвращались домой поздно вечером. Бывало и так: мы с дворовой ребятнёй выходили играть в хоккей сразу после школы. К вечеру я только-только успевал забегать домой перед приходом родителей с работы. Прятал заледеневшие коньки под ванную, сбивал ледяные катышки со своих штанов и протирал мокрый кафельный пол тряпкой. Быстро садился за открытые учебники и тетрадки. Старался прикрыть раскрасневшиеся щёки от взгляда родителей. После их прихода я частенько спрашивал:

— «Мама-Папа», я сделал все уроки. Можно я пойду на Каток?

Конечно же, меня отпускали. Учился я хорошо. И когда только успевал? Переоценив свои ученические возможности, однажды я получил дневник полный троек, даже по поведению и пению. Это была катастрофа. Предвидя самое ужасное, вроде награды ремнём, я решил обезопаситься. Прикрепил раскрытый учебник к заднице резинкой так, чтобы полностью прикрыть то место, которому больше всего достаётся при такой процедуре. Поверх прикреплённого учебника я надел тёплые штаны с начёсом. Это и дополнительная защита, и рельеф учебника сглаживает. Повертелся перед зеркалом, спросил Танюшку — не видно ли? Расчёт был на то, что папа придёт с работы усталый и не заметит этой премудрости. Родители пришли. Танюшка лукаво косилась на меня и ждала интересной развязки ситуации. Папа просмотрел дневник за неделю, подошёл ко мне и только сейчас заметил моё изобретение. Комната взорвалась безудержным смехом. Вбежала мама и теперь уже все дружно хохотали. Потом была долгая беседа о недопустимости троек и необходимости хорошо учиться.

Мама всегда просила меня одевать на Каток тёплый шарф. Я с таким же упорством сопротивлялся. Как бы меня встретили пацаны на хоккейном корте в таком длинном и тёплом шарфе? Я спорил с мамой до хрипоты. Ничего не помогало, пока как-то дядя Саша не шепнул мне на ухо:

— Данилка, а чего ты треплешь всем нервы по такому пустяковому вопросу? Одевай шарф, варежки и шапку, которые просит мама. Выйдешь в коридор и заткни этот шарф за батарею отопления. Будешь возвращаться с катка, вытащишь то, что спрятал, оденешь на себя и заходи домой. Всё тихо и все довольны. Данилка, будь мудрее!

С той поры мы никогда не спорили с «Мамой-Папой» на подобные темы.

Особенно вспомнилось время, когда я маленький ночевал у бабушек. У бабушки Маши в угловом деревянном доме были три большие комнаты. У стены главной из них стояла высокая до потолка печь-пенал, ощерившаяся огромной чугунной топкой. Эта красавица печь была покрыта бело-голубыми изразцами. Отопление в доме уже было, но и печку в этой комнате не разбирали. Мне стелили постель на кровати с железными шариками, у окна, взбивали высоченную пуховую перину и всё это накрывали тяжёлым тёплым одеялом. Когда все укладывались спать, а печка ещё не прогорала, я любил смотреть на потолок, где суматошно дёргаясь, метались причудливые огненные блики, пробиваясь из щели чугунной топки. Приятно ощущался терпкий запах догорающих дров. Было очень завораживающе рассматривать через заиндевевшее окно тёмный ночной двор бабушкиного дома. Тепло, спокойно, тихо…. Только слышно, как догоравшие угли потрескивают в печке. Все засыпали, а я начинал мечтать о путешествиях, экзотических странах, разных открытиях и о заповеднике Аскания Нова, где я скоро буду работать. По утрам, позавтракав, я катался по длиннющему коридору на самокате, который мне сделал дедушка. Самокат был на шарикоподшипниковых колёсах, которые во время езды шелестели то тихо, то громко, в зависимости от скорости езды. Я был горд, что у меня, как и у всех, был настоящий самокат, и я мог катить на нём во весь дух.

Вспомнилось, как я ночевал и у бабушки Нади с дедушкой Василием Семёновичем, у легендарного командира Красной Армии. Я всегда уговаривал дедушку рассказать мне интересные «военные эпизоды» со всех трёх войн. Дедушка показывал мне свои ордена и медали, будёновку, настоящее именное оружие, красивую военную форму с кожаной портупеей. Бабушка всегда вкусно кормила и почти всегда спрашивала меня:

— Данилка, напомни, давала ли я тебе сегодня 22 копейки на эскимо? Вот ещё, на всякий случай! Да, возьми-ка 3 рубля на карманные расходы на эту неделю.

Как же я был доволен. У меня появлялись собственные сбережения, которые я время от времени с удовольствием расходовал и на свою сестрёнку Танюшку, и на детвору из моего двора. Конечно же, это придавало мне огромную значимость в глазах окружающих меня мальчишек. С бабушкой Надей мы любили ходить в лес за грибами. Иногда к нам присоединялся и дедушка. Он всегда одевал в лес свои галифе, заправленные в хромовые сапоги, начищенные до зеркального блеска. Сверху на нём была одета форменная чёрная кожаная куртка с жёлтой плотной подкладкой и неизменная полевая фуражка. Выходили в лес в 6 часов утра. Глаза не открывались. Пока я квёло плёлся по серым улицам города в сторону леса, утренняя свежесть пробирала меня насквозь. Как же я хотел обратно в тёплую и уютную постель. Только гордость перед легендарным дедушкой мешала мне проявлять слабость. С подъёмом солнца, тепло пробуждало в нас бодрость и подогревало интерес к грибной охоте. Постепенно наши корзинки наполнялись грибами. Иногда дедушка громко кричал:

— Данилка, подойди-ка ко мне. Посмотри здесь под елью. Уж, не гриб ли там? Что-то я не вижу, да и нагнуться не получается. Помоги!

Конечно же, я быстро подбегал, нагибался и под густыми лапами большой ели находил целую семейку красивых подосиновиков. Вылезая из-под еловых лап с целой охапкой красивых грибов, я заискивающе спрашивал дедушку:

— Дедушка, мне переложить грибы в твою корзину или пусть лежат в моём лукошке?

— Конечно, пусть остаются у тебя! Ты же их нашёл, и ты же их срезал, — так уверенно отвечал дедушка, что у меня не было никаких сомнений, что грибы нашёл именно я!

Когда солнце было в зените и становилось даже жарко, мы делали привал на какой-нибудь сказочной полянке и бабушка доставала захваченную с собой снедь, раскладывая её на салфетке, прямо на лужайке. Как же мне всё это нравилось. Бабушка и дедушка меня очень хвалили:

— Да, Данилка, ты настоящий грибник. Знатная сегодня будет жарёха с картошкой! Молодец!

Конечно же, я был горд и очень доволен! Мне нравилось ночевать у бабушек.

А ещё мне вспомнились катания на Бугре с крутых горок на кирзовых сапогах. Бугор, крутая лесная гряда, проходящая через весь город. Дом наш находился рядом с Бугром. Там мы, мальчишки проводили много времени. Весной Бугор сильно прогревался и мы, пацаны на кирзовых сапогах пробивали извилистые ледяные дорожки до самого подножия Бугра. Ступни ног ставились одна в след другой, и с каждым съездом дорожка покрывалась более плотной ледяной коркой. Как же я мечтал о кирзовых сапогах. Родители убеждали меня, что в таких сапогах ходят только в деревне, да и в Армии. Но без этих сапог я не мог ходить со всеми дворовыми мальчишками нарезать ледяные зигзаги на Бугре. В этот момент мне было очень грустно. И вот однажды бабушка Маша купила мне на мой десятый день рождения настоящие кирзовые сапоги! Дедушка смазал их свиным салом. Меня тут же научили начищать сапоги ваксой. Новые сапоги пахли очень вкусно! Крепко расцеловав бабушку, я сразу же вышел во двор, демонстрируя всем свои замечательные сапоги. Никогда позже я не гордился так обувью, как этими кирзовыми сапогами.

Вспомнились все соседи нашего дома и особенно — соседи подъезда. Тётя Фая очень добрая и малограмотная женщина, завидев меня, всегда ласково приглашала:

— Данычка, иды пырожки кушать? Заходы, ешь. Вкусно!

Конечно же, я всегда заходил и с удовольствием съедал парочку штук, с интересом посматривая дочку тёти Фаи, Раю. Она мне подмигивала, и я довольный выходил во двор. Нравилась мне и наша красавица Люба Гришина, соседка с первого этажа. Ей было уже много лет. Наверное, больше 18-ти. Она красиво играла на скрипке и пользовалась заслуженным интересом мужской части всей нашей улицы. Люба мне тоже иногда подмигивала.

Вспомнилось, как мы с моими друзьями, Мишкой Панасюком и Лёнькой Эйдерманом, стоя в подъезде, на подоконнике ровнёхонько делили на троих половинку пластинки заморской жвачки. Трудное дело делить что-то на три равные части! Другая половинка жвачки честно досталась его сестре с подругами. Жвачка казалась чем-то диковинным и почему-то — запретным и порочным.

Ярким и запоминающимся впечатлением был случай, когда мы с Лёшкой Гришиным, младшим братом красавицы Любы, внизу Бугра, где проходила местная железнодорожная ветка, подкладывали самые большие гвозди на рельсы и ждали, когда проходящий паровоз проедет по ним. Гвозди плющились и превращались в маленькие игрушечные рыцарские мечи. Здорово! Как-то мы с Лёшкой, сидя в низине Бугра, под пригревающим осенним солнцем жгли опавшие листья и смотрели на маневрирующий перед нами, паровоз. Потом мы начали бросать в него яблоками, которых у нас была целая запазуха. Вдруг паровоз шумно выпустил бело-молочный клуб пара и дыма, гуднул с шипением и свистом, и притормозил. Мы с Лёшкой, застыв в ужасе, замерли на минуту. Выглянул машинист, гуднул ещё раз, улыбнувшись, помахал нам рукой и тронул паровоз дальше. Казалось, что он, растворяясь в облаке дыма и пара, медленно пересекал границу иного мира. Так, растворяясь в густом облаке пара, он постепенно исчезал прямо у нас на глазах. Кажется, что именно этот паровоз вот-вот вернётся ко мне из небытия. Жду его появления…..

Эти мои воспоминания были первыми впечатлениями вне жизни моего двора. Казалось, что моё восприятие Мира расширяется, как расходящиеся круги от брошенного камня в тихую воду.

Сидя в Москве на перроне Ленинградского вокзала с узлами, чемоданами и пакетами с поездной едой, мы вместе с мамой и Танюшкой вдруг одновременно поняли, что сейчас мы уезжаем куда-то в неведомое будущее. Мы посмотрели друг на друга и по-дружески улыбнулись. На этом перроне я очень чётко почувствовал, что нахожусь на переходе из детства в юность. Этот поезд именно туда меня и увозил. Так я ехал, смотрел в окно, вспоминал свою жизнь и незаметно засыпал. Меня ждало нечто взрослое, тревожное и увлекательное.

Детство! Прощай!

© Copyright: Сергей Алёшин 1, 2020

Свидетельство о публик