А.Посохов "Рассказы для инсценировок"

Александр Посохов

Рассказы для инсценировок

Москва

2023

В данный сборник вошли короткие рассказы, которые, по мнению автора, вполне могут быть использованы для переработки или без таковой в некую драматургическую форму. А почему бы и не поставить подходящую юмористическую сценку в любительском или студенческом театре, например. Или почему бы игровую короткометражку не снять…

Бородатый мишка

— А борода у него какая, если бы ты только видел, длиннее рогов! — и Димка опустил правую ладонь почти до пола. — А перед нашим отъездом в Москву он ещё дядьку одного закатал.

— Как это закатал? — удивился Алёша, слушая на перемене рассказ школьного дружка о его приключениях летом в деревне у бабушки.

— Ну, так бабушка сказала, — и в этот миг раздался звонок на урок. — Забодал, короче, как козлы бодают, не знаешь, что ли.

— Все выучили басню, которую я задавала? — спросила учительница, уткнувшись в классный журнал.

Алёша чувствовал себя уверенно, уж он басню «Квартет» выучил на пятёрку.

Именно его, как по заказу, и вызвала учительница к доске.

— Проказница-мартышка, осёл, козёл, да бородатый мишка затеяли сыграть квартет, — громко продекламировал Алёша.

И тут по непонятной для него причине все ребята в классе расхохотались.

— Давай сначала, — тоже почему-то улыбаясь, предложила учительница.

— Проказница-мартышка, осёл, козёл, да бородатый мишка затеяли сыграть квартет, — снова продекламировал Алёша.

— Так, это уже не смешно, — строго прервала его учительница. — Скажи честно, ты выучил задание?

— Конечно, выучил, — признался Алёша, хотя сам уже начал сомневаться в этом, потому что класс продолжал дружно смеяться.

— Тогда читай точно по тексту, — приказала учительница. — И не забывай, что ты не в цирке.

— Я не забываю, — с обидой в голосе тихо произнёс Алёша и снова, в третий раз уже, у него получился бородатый мишка.

Дальше учительница ничего слушать не стала. Заподозрив, видимо, что-то неладное в поведении своего третьеклассника, она спокойно усадила его на место без оценки ответа.

Потом, правда, быстренько всё прояснилось. Когда Алёша узнал, как он неумышленно, просто оговорившись, переделал самого дедушку Крылова. А всё из-за этого Димки с его бородатым козлом.

* * *

Пьяная лекция

Случилось это в горбачёвскую компанию по борьбе с пьянством. Нестарого ещё доцента кафедры философии одного из столичных университетов в приказном порядке направили в отдалённый совхоз с разъяснением соответствующей политики. Увезли его в трескучий мороз на небольшом автобусе вначале в районный центр, а потом ещё километров за двадцать, и сразу завели в красный уголок правления недалеко от свинофермы. Директор совхоза, коренастый русский мужик с простодушной улыбкой, усадил доцента за длинный казённый стол перед рядами обычных деревянных стульев и сказал, что сейчас соберёт всех, кого можно. Доцент снимать с себя дублёнку не стал, так как красный уголок по температуре воздуха в нём оказался совсем не красным. Импортный портфель с наглядной агитацией в виде таблиц и графиков смертности и несчастных случаев по причине пьянства он поставил на стол. Постепенно помещение заполнилось работниками совхоза, мужчинами и женщинами, одетыми главным образом в какие-то растрёпанные тулупы и телогрейки, на ногах огромные сапоги и валенки, на головах лохматые шапки и шали в клеточку, рукавицы до локтей. Последней зашла полная женщина средних лет с серым завязанным сверху мешком, который она волоком протащила к первому ряду и запихала его под стул.

— Можно начинать, — сказал директор, севший на тот же ряд, но с краю.

— Товарищи! — с тревожной важностью в голосе обратился доцент к собравшимся.

В это мгновение, будто в ответ на обращение лектора, из-под ног женщины с мешком отчётливо прозвучало короткое однократное «Хрю». Женщина тут же припнула мешок подшитым валенком и виновато посмотрела на директора.

— По решению Центрального комитета КПСС и советского правительства, — продолжил доцент. «Хрю-хрю», как по команде снова последовало из мешка. Доцент был опытным лектором, всякое слышал от студентов, но под натуральное хрюкание ему выступать ещё не приходилось. Он слегка улыбнулся, но решил, что задание руководства университета и общества «Знание» надо исполнять в любой обстановке. — В стране объявлена беспощадная борьба с пьянством, — закончил он вступительную фразу

После этих страшных слов на весь красный уголок раздался такой свинячий визг, что все присутствующие, не стесняясь городского интеллигента с портфелем, громко захохотали, а директор совхоза набросился на женщину с мешком:

— Какого чёрта ты сюда вместе с ним припёрлась?

— А куда его девать, если ему холодно там? — спокойно ответила женщина.

— Домой отнеси пока, — приказал директор.

— Вот послушаем с ним, что умный человек скажет, и отнесу, — сказала женщина и ещё раз пнула по брыкающемуся мешку. — Нам тоже интересно.

— Скажи ещё, что вы чего-то с ним понимаете, — съехидничал директор.

Поросёнок замолчал, и доцент готов был продолжить своё выступление. Но смех, поддерживаемый разными весёлыми комментариями, не унимался. Кто-то посоветовал всем вместе выпить и съесть этого поросёнка, кто-то вытащить его из мешка и посадить рядом с лектором.

— Товарищи, успокойтесь, — не дожидаясь тишины, вновь обратился доцент к собравшимся. — Михаил Сергеевич Горбачёв сказал… «Хрю» отозвалось из-под стула. — Пьянство разрушает наше общество… «Хрю-хрю»…

— Так, иди отсюда, — стал прогонять директор работницу с поросёнком. Но та почему-то не слушалась и продолжала сидеть на месте.

— Сами пригласили, от дел оторвали, а теперь прогоняете.

— Вот нашлась ещё деловая, поглядите-ка на неё, — сказал директор. — Прямо свинарка с экрана, пастуха только не хватает.

Доцент хоть и был доцентом, но тоже был нормальным русским мужиком. И ему тоже было смешно.

— Короче, люди добрые, — произнёс он, поняв, что ничего путного от такой лекции не получится. — Пить вредно!

Все согласились, конечно. Кроме поросёнка, который снова, услышав заключительные слова философа, издал резкий оглушительный визг. После этого директор совхоза сам уже схватил злосчастный мешок и потащил его к выходу.

— Мы тоже пойдём, — засобиралась вслед ему и все остальные. — А то пообедать не успеем.

На прощание директор пригласил гостя в совхозную столовую, ни от кого не таясь, налил ему и себе по стакану водки, пожаловался на деревенскую жизнь, обнял и усадил в автобус. Вернулся домой в Москву доцент в хорошем настроении, нисколько не замёрз и долго потом рассказывал знакомым эту историю.

* * *

А я почём знаю

Кабинет судьи в одном из районных судов Москвы. Собеседование в порядке подготовки дела к судебному разбирательству.

— И как долго ваш муж пьёт? — спросила судья, миловидная дама с плохо скрываемой иронической ухмылкой на благородном лице.

— Несколько лет уже, — ответила истица, на вид затюканная бытовыми заботами женщина средних лет. — Как начал пить, так остановиться не может. Каждый божий день закладывает. И всё за нашу победу, говорит. Когда победим, тогда брошу.

— Так, ответчик, — обратилась судья к мужу истицы. — Поясните суду, почему вы каждый божий день закладываете?

Но ответчик в ответ изобразил лишь нечто похожее на равнодушный взмах руки, промычал что-то запойным голосом и нервно почесал взъерошенный затылок.

— Он же спился совсем, — жалобно всхлипнула истица. — Вы же сами видите.

— А дети у вас от него?

— От него, конечно. Здоровых мужиков у нас в доме давно нет, одни старики никудышные остались.

— Ладно, хоть старики, — заметила судья. — Я вон в особняке живу, так даже поговорить не с кем. Тишина, как на кладбище. Вздрагиваю только, когда шишка на крышу с дерева упадёт.

— А что, правда, тошно одной? — забеспокоилась вдруг истица.

— Хоть в петлю лезь! — решительно заявила судья. — Но это лирика. Так мы разводимся или нет?

— Я уж и не знаю теперь, — вместо подтверждения своего требования поделилась сомнениями истица. — А нельзя его без развода просто наказать по всей строгости закона?

— За что? — искренне удивилась судья. — За то, что пьёт за нашу победу? И по какому такому закону? Вы что, хотите, чтобы с меня мантию сняли?

— Нет.

— А чего вы тогда хотите?

— Неужели не догадываетесь? Он ведь ничего не может.

— Догадываюсь, — ответила судья. — Но это обстоятельство к делу не относится.

— Ещё как относится, — возразила истица.

— Хорошо, пусть так, — согласилась судья. — Но я должна выслушать ответчика, а он мычит. Поэтому подготовку к разбирательству вашего заявления по существу я откладываю на неопределённый срок.

— И сколько же ещё он так пить будет?

— А я почём знаю.

* * *

Омар и Зигмунд

Сидят в кафе на Плющихе двое, давным-давно известные во всём мире личности. Один мыслитель, а другой психиатр. Одного зовут Омар, а другого Зигмунд. Вот Омар и говорит Зигмунду:

— Можно соблазнить мужчину, у которого есть жена. Можно соблазнить мужчину, у которого есть любовница. Но нельзя соблазнить мужчину, у которого есть любимая женщина.

— Красиво, — похвалил Зигмунд. — Но неправда. Если бы мужчина состоял исключительно из любящего сердца, то тогда бы он вообще ничего не делал. Мужчина не состоит только из чувства, это живое существо.

— И что из этого следует?

— А то, что он подвержен любым соблазнам в силу природной зависимости. Вот посмотрите на того мужчину, который сидит за столиком у окна. Видите, к нему подсаживается девушка. Говорят о чём-то. И я абсолютно уверен, что сейчас она его соблазнит.

— Сомневаюсь, — говорит Омар. — Видите, он недовольно махнул на неё рукой, и она уходит.

— А давайте спросим у него, почему, — предложил Зигмунд.

— Извините, — подойдя к мужчине, спросил Омар, который выглядел намного старше Зигмунда. — Почему вы прогнали её?

— Потому, что она совсем обалдела, — ответил мужчина. — Представляете, пятьсот баксов за час, а у самой прыщ на лбу.

— Скажите, а у вас есть жена?

— Есть.

— А любовница?

— Есть.

— А любимая женщина?

— Тоже есть, — признался мужчина. — А вы, собственно, кто такие?

— Ну что! — торжествующе воскликнул Зигмунд, когда они, оставив мужчину в покое, вышли на улицу. — Я же говорил, что всё происходит на подсознательном уровне.

— Но я же о людях, а вы о существах, — грустно заметил Омар. — Пойдёмте лучше посидим молча в тенёчке вон под теми тремя тополями.

* * *

Медвежатник

Было это в начале восьмидесятых минувшего столетия. Окраина большого промышленного города на Урале. Встречаются в трамвае двое: один в чёрном пальто и шляпе, другой — в военной форме. Оказалось, оба росли в одном районе, учились в одном ремесленном училище, но не видели друг друга лет двадцать.

— Слушай, последний раз мне о тебе сообщили, что ты будто в Москву перебрался, москвичом стал, мать твоя тоже уехала, и ни слуху о тебе, ни духу, — это тот, что в военной форме, сказал.

— А я о тебе последний раз узнал, что тебя прямо с танцев на пятнадцать суток запрятали, из бокса попёрли, — а это уже тот сказал, что в пальто и шляпе.

— Всё, выходим здесь. У меня тут служба рядом. Зайдём, я задачу поставлю и поедем ко мне домой. Такую встречу отметить надо. Посидим, повспоминаем.

Тот, что в пальто и шляпе, возражать не стал, и оба, выйдя на остановке, направились к стоящему неподалёку перед высоким забором с колючей проволокой одноэтажному зданию с охранной будкой и табличкой, указывающей номер ИТК.

Зашли. Навстречу две женщины взволнованные. Видно, что просто гражданские сотрудницы.

— Товарищ майор, у нас ЧП. Ключи потеряли.

— Какие ключи?

— От общего сейфа.

— Ну вот, я же говорил, что у вас в одном месте ветер, в другом дым. Ладно, я вот друга детства встретил, а то я б вам сейчас устроил тут. По задницам обеим надавал бы как минимум. Зовите Медвежатника.

Минут через десять в дверь с другой стороны здания в сопровождении охранника вошёл невзрачный такой пожилой мужичок в арестантской одежде.

— Видишь сейф в углу?

— Вижу, обычный конторский ящик.

— А открыть мы его сами без ключа не можем. Так что давай, исполни номер. И побыстрее.

— А досрочку подпишите?

— Я тебе баланду отсрочу на недельку, хочешь? Открывай, говорю!

— Не могу, гражданин начальник, забыл всё.

— Так, дамы, покиньте кабинет, и ты, ефрейтор, тоже. У нас тут сейчас сеанс гипноза будет происходить по восстановлению памяти.

Женщины и охранник вышли. Майор привычными движениями начал расстёгивать портупею.

— Погоди, так нельзя, — остановил его человек в пальто и шляпе. — Дай я ему пару слов на ушко шепну.

Сразу за этим, не дожидаясь разрешения, он подошёл к Медвежатнику и очень тихо сказал ему что-то.

Мужичок мгновенно приободрился, уверенным тоном потребовал отвернуться, пошурудил чего-то там возле сейфа, и дверка открылась.

— Принимайте работу, гражданин начальник. А про досрочку забудьте. Я ни о чём не просил, это шутка такая.

— Ефрейтор, зайди, — крикнул майор. — Забирай его.

Спустя час друзья детства сидели за столом на маленькой кухне в хрущёвском доме и пили водку.

— Так чего ты сказал Медвежатнику, признавайся? Он из блатных, кого попало слушать не будет.

— Да просто попросил по-человечески. Не бери в голову…

Посидели, повспоминали. На прощание обнялись. Догадался начальник колонии для заключённых или нет, что тот, кого он встретил через много лет и кого в гости пригласил, является самым что ни на есть авторитетным вором — неизвестно.

Чего только на Руси не бывает.

* * *

Никаких кобелей

— Никаких кобелей! — отрезал главный «таксист» столичного общества охотников. — Пока ваша Ася в нору за лисой не полезет, вязать её категорически запрещаем.

— Ну мы уже несколько раз на притравке были, — взмолился Серёга, здоровенный мужик средних лет, хозяин вертлявой таксы очень редкого кофейного окраса. — Не хочет она без меня лезть в эту подозрительную дырку. А я как туда вместе с ней залезу?

— Я, конечно, ценю ваш юмор. Но и вы нас поймите. Мы продали вам элитную собаку с импортной родословной и нам надо довести её до соответствующих кондиций. А потом уже повязать её с таким же избранным самцом и получить от неё достойное потомство.

— Но ей уже два года, — не унимался Серёга. — По человеческим меркам она скоро в старую деву превратится. А с какой страстью она на пёсиков разных смотрит, вы бы только видели. Течка ведь у неё в самом разгаре.

— Я всё видел и знаю, кто на кого и как смотрит. Я тоже человек.

— Значит, не пожалеете?

— Нет.

— Тогда вы не человек.

— А кто?

— Бюрократ собачий.

С тем и вышел Серёга из общества. Идёт, Аську на поводке коротеньком держит, и думает: «И на кой чёрт я с этой конторой связался. Да мы и без неё повяжемся. На охоту мы не ходим, охотничий билет нам не нужен. И лиса какая-то драная нам не нужна. Вот встретим кобелька по своей породе и всё, будем рожать».

И встретили. Через полчаса буквально, по дороге домой. Издалека заметили в одном из попутных дворов. Подошли, познакомились. Упитанного такого чёрного кобеля звали Лёвушкой, а хозяина Федя. И лет этому Феде, оказалось, столько же, как Серёге, а вот Лёвушке его уже целых четыре года. Рассказал Серёга Феде о своей навязчивой проблеме, и они быстро договорились о главном: одного из щенков хозяин Лёвушки заберёт первым по своему выбору, даром, как и положено.

И тут же все четверо поднялись к Феде в квартиру на четырнадцатом этаже. Жена Федина, по его словам, куда-то давно подевалась. Как и Серёгина, впрочем. Может, вместе они и сбежали, куда подальше, оставив своих собаколюбивых мужей в одиночестве.

— Так, — с видом опытного специалиста распорядился хозяин квартиры. — Жениха с невестой закрываем в комнате, а сами идём на кухню. По такому случаю и выпить не грех.

Выпили сразу по целому стакану водки, потом ещё. Хозяин Лёвушки тоже, как выяснилось, был к этому делу давно привычным. И здоровенным таким же был. Но вскоре, однако, всё равно оба они захмелели и давай наперебой расхваливать своих драгоценных питомцев.

— А ты знаешь, какой он у меня умный. Покажи, говорю, как папа пьяный валяется, и он бряк на спину.

— А она у меня знаешь, какая охотница. Всех крыс возле столовой напротив передушила. А породистая какая, в паспорте у неё одни иностранцы.

— И у меня Лёвушка голубых кровей, принц датский.

— И у меня принцесса оттуда же.

— Докажи, — потребовал Федя.

— Докажу, — уверенно заявил Серёга и полез в карман за собачьим паспортом. — Я как раз сегодня его взял, когда в общество пошёл. Вот смотри, отец Лорд-Фердинанд, мать Габра-Александрина.

— Погоди, и я свой достану, — сказал Федя и вытащил из ящика в коридоре паспорт Лёвушки. — Так, читаем, отец Лорд-Фердинанд, мать Габра-Александрина.

— Ничего себе! — воскликнул ошалело Серёга. — Так у них что, общие предки, что ли?

— Мать честная! — следом воскликнул Федя. — Выходит, мы с тобою суицид им устроили, что ли?

— Не суицид, а инцест, тоже ещё грамотей. И всё из-за тебя. Бродишь тут по улицам на виду у всех со своим толстяком лопоухим.

— Да это ты же ко мне со своей течкой припёрся.

— Ладно, делать-то что будем? Они уж там сцепились, наверно.

— Бери веник, а я швабру возьму в ванной. Расцеплять будем. Ударим им по хребтам и разбегутся.

— Своего бей, сколько хочешь. А мою не трогай. Я её сам аккуратно руками оттащу. Да открывай ты уже двери.

Открыли. И что? Ася сидит посередине комнаты, приветливо виляет хвостом и с удивлением смотрит на забившегося в угол Лёвушку.

— Всё ясно, раскормил пса до бессилия, — сказал Серёга, бережно поднимая Аську с пола. — Пойдём, красавица моя, отсюда. Тут одни импотенты живут.

— Вот именно, — со злостью отреагировал на то Федя. — Забирай свою шавку и проваливай отсюда. Просто мой Лёвушка сам обо всём догадался и не захотел суицида с сестрой.

— Инцеста, дебил.

— Я тебе сейчас как дам вот этой шваброй по башке, сам ты дебил. Выпил на халяву и доволен.

* * *

Визит драматурга

В кабинет известного в России исторического просветителя вошёл некто, сходу представившийся начинающим драматургом. Хотя возраст его прямо свидетельствовал о том, что не только начинать, но и заканчивать ему чего-нибудь было уже категорически поздно. В руках он держал тощий пожухлый портфель времён послевоенных пятилеток.

— Меня зовут Пантелеймон Будуаров, — пылая тлеющим взором, закончил представлять себя вошедший.

— Садитесь, пожалуйста, чай, кофе? — вежливо предложил просветитель.

— Я сяду. А всё остальное потом. Дело не терпит отлагательств.

— А что случилось?

— Как что! Целое поколение потеряли. Они же ничего не знают.

— Кто они?

— Молодёжь, форменные невежды! Спрашиваю, кто такой Ленин? Они глаза таращат.

— Да, с молодёжью у нас проблемы. А я-то чем могу помочь?

— Не притворяйтесь. Вы же учёный, бывший министерский чиновник, у вас награды, звания, связи. Я недавно по радио вас слушал. Очень даже забавно вы там про одного полководца рассказывали. Из крепостных да сразу в генералиссимусы. Не пойму только, на кой чёрт ему эти Гималаи сдались!

— Вы о Суворове, что ли? Так он не был крепостным. И не Гималаи, а Альпы.

— Тогда все были крепостными.

— Нет уж, позвольте! — хотел было защитить историческую правду просветитель.

— Не позволю! — властным тоном прервал его Пантелеймон Будуаров. — Потому, что вы ничего не делаете, а я сделал.

— Любопытно. И что вы такого сделали?

— Я написал пьесу. Вот здесь она, в этом портфеле. Пьеса так и называется Великий Ленин. Вы ведь знаете, что он великий?

— Подозреваю.

— Так вот. Я хочу, чтобы вы помогли мне толкнуть мою пьесу в молодёжь. То есть поставить её во всех театрах страны и загнать туда всё подрастающее поколение.

— А пьесу-то хорошую написали?

— Естественно, как говорят у нас в Пензе.

— Так вы из Пензы?

— Ну что вы, упаси Бог. Это такая фишка для непринуждённой беседы.

— А пьесу по источникам писали?

— Обижаете. Как нам реорганизовать Рабкрин наизусть выучил.

— Что вы говорите! А вы можете в кратких словах рассказать содержание пьесы?

— Пожалуйста. Знаете ли вы, что в 1917 году Ленин был в Шушенском?

— Припоминаю.

— И вот, когда он там с Крупской чалился, выражаясь красноречиво, в это время из Израиля в Ленинград прилетел Троцкий.

— Ужасно! А куда же ЧК смотрела?

— Ну, голубчик, уж вам-то следовало знать, что ни ЧК, ни КГБ, ни ФСБ тогда не было. Всей правоохранительной системой заправлял кто? Ну, думайте, думайте.

— Неужели? И тогда тоже!

— Факт. Он и расправился с Троцким.

— А Ленин тут при чём?

— Так это же Владимир Эдмундович шарахнул по Зимнему из Катюши.

— Это Дзержинский Эдмундович. А Ленин Ильич.

— То-то я смотрю, отчество у него какое-то неродное.

— А из чего он шарахнул, простите? — решил уточнить название грозного орудия просветитель, хотя ему и так уже было всё ясно.

— Расцветали яблони и груши, — тихо запел драматург. — Ну, догадались? Потом вместе споём. Очень крутая песня, как говорят у нас в Жиздре.

— Так вы из Пензы или из Жиздры?

— Из Жиздры. А в Пензе пусть черти живут.

— А революцию-то Ленин как совершил?

— Элементарно! Набрал кредитов в Сбере под поручительство Берии и совершил.

— В каком ещё Сбере? Его тогда не было!

— Ошибаетесь, товарищ. А история ошибок не прощает, как говорят у нас в Сызрани.

— И в Жиздре, значит, тоже пусть черти живут?

— Пусть.

— А как это Троцкий из Израиля прилетел, если тогда такого государства ещё не было?

— Как же вы далеки от народа! Может, где-то его и не было, а у нас оно всегда было.

— А на чём он прилетел?

— На иранском беспилотнике.

— Зачем?

— Чтобы Ленину помешать.

— А-а, понимаю. Троцкому нужна была революция во всём мире, а не только в России?

— Ничего вы не понимаете. Политика тут ни при чём. Тут у меня в пьесе жуткая любовная интрига. Троцкий был холериком, а Ленин сангвиником. Но влюблены они были в одну женщину из подсобки, то ли в Ашане, то ли в Леруа Мерлен.

— А что, сто лет назад эти магазины тоже были?

— В истории ничего нового нет, как говорят у нас в Нижнем Тагиле. Но черти там не выживут, даже не надейтесь. В Сызрани ещё кое-как, а там им хвосты быстро накрутят.

— Да чёрт с ними! Интрига-то ваша как разрешилась?

— Проще пареной репы. Он, ну вы понимаете о ком я, повязал Троцкого на проспекте Сахарова и выслал его куда, ну?

— Неужели в Нижний Тагил?

— Правильно. После чего Ленин мог встречаться один, без сопровождения демона революции, с кем угодно и где угодно, даже на Красной площади рядом с Мавзолеем.

— А Крупская как же?

— А та днями просиживала в смартфоне и ничего не замечала.

— Вот что хотите со мной делайте, но ни о каких смартфонах в те времена даже не слыхивали. Но пьесу вашу мы всё равно толкнём, куда надо. Обещаю.

— Не обещайте деве юной, как говорят у нас на Арбате.

— Кстати, а где рукопись? — спросил исторический просветитель. — Вы мне даже не показали её.

— Какую рукопись? — успел вымолвить начинающий драматург и повалился набок. Хорошо, кресло было глубокое.

Помощница просветителя вызвала скорую. Приехали быстро. Пока приводили старого человека в чувство, проверили его портфель. Никакой пьесы там не оказалось. Зато нашли социальную карту москвича и персональное приглашение от «Московского долголетия» в танцевальную группу. По ним и определили, что никакой он не Пантелеймон Будуаров, а просто Пётр Бурлаков.

— Два в одном, — поделился с хозяином кабинета доктор. — И склероз и деменция. Ему же сто лет почти. Но вы не волнуйтесь, мы сами доставим дедушку домой в целости и сохранности.

* * *

Горчица с икрой

Новогоднее застолье. Семья Громовых с улицы Новая Басманная пригласила в гости давних своих друзей — семью Гиршиных с улицы Старая Басманная. Громовы считали себя русскими, хотя кого только не намешано было в их родах и по жене и по мужу. А Гиршины считали себя евреями, хотя в целом по предкам, даже со стороны жены, со стопроцентным доказательством это тоже не подтверждалось. Дети их выросли и отмечали праздники уже сами по себе.

— Холодец у тебя сегодня просто бесподобный, — похвалил вдруг жену Василий Петрович.

— Куда ж ты столько горчицы положил? — удивилась она.

— А я люблю её и могу сколько угодно съесть.

— Прямо без мясного, в чистом виде, — шутливо добавил Арон Шаевич.

— А что, целую столовую ложку запросто съем и даже не поморщусь.

— Не верю.

— Спорим?

— Спорим. На что?

— На банку икры.

— Согласен. Дамы, вы свидетельницы.

После этого Василий Петрович действительно взял ложку, выдавил на неё из тюбика приличную горку горчицу и, театрально причмокивая, съел её. Конечно, ему было ужасно плохо, во рту всё заполыхало, глаза заслезились, но… спор есть спор.

— И где ты деньги на икру возьмёшь? — спросила жена Арона Шаевича.

— Не вижу ничего особенного, — вместо прямого ответа заявил вдруг её муж. — Я тоже так могу.

— Попробуй, — предложил Василий Петрович.

— И пробовать нечего, — сказал Арон Шаевич и в точности повторил всё то, что сделал с горчицей Василий Петрович.

Когда прощались, то перед самым уходом жена Василия Петровича спросила жену Арона Шаевича, да так, чтобы мужья слышали это:

— Сара, а ты не знаешь, зачем наши умные мужчины по ложке горчицы съели?

— Откуда я знаю, Наташа, — пожала плечами жена проигравшего спорщика. — Главное, что никто никому ничего не должен.

* * *

Допрос

В кабинете отдела полиции Китай-город двое, молодой полицейский и пьяный гражданин пожилого возраста.

— Ну что, мужик, давай поговорим?

— Давайте, только сначала выпьем.

— Нет, давай поговорим, а потом выпьем, может быть.

— Да кто же так в Москве работает?

— Я так работаю.

— А наоборот не пробовали?

— Не твоё дело.

— А, если не моё, чего тогда говорить?

— Для протокола.

— Так вы писать будете?

— Буду.

— Ну, пишите.

— Итак, что ты сказал потерпевшим?

— Сказал, что мужик сказал-мужик выпил.

— А потом?

— Сказал, что мужик выпил-мужик сказал.

— И что ты сказал?

— Сказал, что все говорят.

— А что все говорят?

— А то вы не знаете.

— Не знаю.

— Сказал, что они говорят.

— Кто они?

— Мужики.

— Какие мужики?

— Которые говорят, что мужик сказал-мужик выпил.

— А потом мужик выпил-мужик сказал, так что ли?

— Так точно.

— Ты уже это говорил.

— И ещё скажу.

— А я ещё раз спрашиваю, что ты сказал потерпевшим?

— А то вы не знаете.

— Не знаю, скажи.

— Так я же уже сказал.

— Да что ты сказал-то?

— Давайте выпьем, потом скажу.

— А без выпивки не скажешь?

— Не скажу.

— А что я в протокол должен записать?

— Не знаю. Я уже столько наговорил, а вы не пишете.

— А чего писать-то, хрыч старый?

— Это вы уже сами должны знать.

— Что я должен знать?

— А вы не понимаете?

— Не понимаю.

— А поговорить хотите?

— Хочу.

— Ну вот, когда работать научитесь, тогда и поговорим.

На том допрос и закончился.

* * *

Весёлое утро

 Суббота. Обычная московская квартира. За утренней трапезой дедушка, бабушка и Гришка, их шестилетний внук, которого в пятницу вечером на вкусные выходные доставили им постоянно занятые его папа и мама. Бабушка и дедушка — молодые пенсионеры, бывшие школьные учителя с навечно сохранившейся привычкой кого-нибудь чему-нибудь поучить.

— Ну как у тебя дела в садике? — спрашивает внука дед.

— Хорошо, — отвечает Гришка.

— А, если конкретно, чего ты там совершил выдающегося?

— Я с первого раза мячом точно в кольцо попал.

— Молодец! А ты знаешь, как называется тот, кто метко бросает, кидает или стреляет? Вот прицелился и попал прямо туда, куда надо.

Гришка, с маленькой котлеткой на вилке, слегка призадумался. Проходит минута.

— Ладно, я тебе подскажу, — не стал томить дорогого внучонка дедушка. — Слово это начинается с буквы «с».

— Стрелок что ли? — тут же спросил Гришка.

— Почти верно, — соглашается дед. — Только стрелок это вообще тот, кто просто стреляет. Все стреляют, значит, все стрелки. А вот как называют того, кто всегда попадает с первого раза точно в цель? Как ты, например, в детском садике.

Проходит ещё минута. Гришка молча жуёт котлетку и думает. Правда, не очень усердно, зная, что дедушка всё равно сам назовёт нужное слово.

— Подсказываю дальше, — говорит дед. — Снай?..

— Снай… — повторяет Гришка. — И кто такой этот снай? Дайте ещё подумать.

Прошла третья минута неглубоких детских раздумий. От котлетки ничего не осталось. Гришка беззаботно выбирает кусок шоколадного торта с цветочком и подносит его ко рту.

— Пер, — не выдержав ожидания правильного ответа и поставив недопитую кружку чая на стол, вдруг решительно произносит бабушка.

Дед чуть не подавился от смеха. Бабушка тоже громко расхохоталась, поняв, что вторую половину слова она высказала с явным опозданием, да ещё с мягким звуком «е», а не «э». И Гришка рассмеялся над смешным словом, так и не разобравшись пока, кто же он — снай или пер.

* * *

Героический шутник

1951 год. Таджикистан. Утро. Аэродром. Самолёты на приколе. Рядом здание штаба. У входа чёрный лимузин с дремлющим шофёром. В помещении, похожем на школьный класс, лётчики. Почти все — боевые офицеры. Каждый сидит за отдельным столом.

За последним столом посередине сидит майор с глубоким шрамом на лице и золотой звездою на кителе. Пробивающийся сквозь окно солнечный луч будто специально падает на эту звезду, добавляя ей ещё больше блеска и значительности.

За «учительским» столом стоит пожилой генерал из Москвы, чуть позади от него, прислонившись к двери — адъютант. Генерал говорит уже целый час. И всё о стоящих задачах по укреплению и защите южных границ. При этом он с особенным акцентом произносит фразы типа: «Перед нами стоят задачи», «Мы обязаны выполнить стоящие перед нами задачи», «Поставленные перед нами задачи требуют от нас…» и тому подобные. Раз сто уже сказал в полной тишине про эти самые задачи, которые всё стоят и стоят. И вдруг с последнего ряда раздаётся удар кулаком по столу.

— Вы с чем-то не согласны, товарищ майор? — спросил генерал офицера со шрамом и звездой.

— Согласен, товарищ генерал, — не вставая, как этого требует устав, ответил майор. И тут же продолжил, изображая важную озабоченность. — Только я вот о чём думаю. Вот бы у меня член так стоял, как перечисленные вами задачи!

Такого громогласного хохота горячая таджикская земля не слышала ещё, наверно. Генерал тоже разразился смехом и, закрыв лицо руками, плюхнулся на стул. А, когда слегка успокоился, повернулся к адъютанту и, кивая на рассмешившего всех майора, сказал по-доброму:

— И ведь ничего не сделаешь с этим шутником. Он же Герой Советского Союза.

* * *

Врать уметь надо

Сидят на скамейке в парке два очень пожилых соседа по дому, два деда, можно сказать. Один неторопливо, по глоточку, отпивает пиво из бутылки. Идут трое полицейских, при полной амуниции, видно, что на дежурстве. Останавливаются перед дедами.

— Почему нарушаем? — спрашивает сержант с планшетом на боку, не иначе как старший по наряду. — Распивать спиртные напитки в общественных местах строго запрещено. Такой порядок. Придётся штраф заплатить.

— Я не пью, — говорит один дед и, показывая на товарища, отодвигается на край скамейки. — Это он нарушает. Я его предупреждал, что нельзя.

— Ребята, родненькие, простите дурака старого, — виноватым тоном заговорил другой дед. — Я вообще не пью. Но сегодня день танкиста. А я в танковых войсках служил. Вот и решил отметить.

— Всё равно не положено, — говорит сержант и берёт в руки планшет. — Предъявите ваши документы.

— Да какие документы, помилуй, сынок, — искренне недоумевает нарушитель порядка. — Я же просто погулять вышел.

— Тогда назовите фамилию, имя, отчество. Я запишу, и вы всё получите по почте.

— Канделябров Давид Мордехаевич, — не раздумывая ни секунды, представился дед с бутылкой.

— Ну и данные у вас, — удивляется сержант, записывая их на листок бумаги в планшете. — Необычные какие-то, редко встречаются.

— Да уж какие от родителей достались.

— А фамилия через «о» или через «а» пишется?

— Через «а», конечно. И в отчестве тоже через «а». Не ошибитесь, пожалуйста.

— Мардехаевич, что ли?

— Нет, третья гласная «а» после «х». Другую гласную тут ставить нельзя, а то некрасиво получится.

— Ладно, записал всё красиво, как вы сказали. Теперь адрес?

— Москва, улица Адмирала Кутузова, дом тридцать один, квартира тринадцать, — опять же без промедления ответил дед и бросил недопитую бутылку в стоящую рядом урну.

— Две чёртовы дюжины, одна против другой, — с улыбкой заметил сержант. — И как вам по такому адресу живётся?

— Нормально. Почти полвека уж обитаем с женой в этом доме.

— Хорошо, — подытожил сержант. — Я всё записал. Ждите квитанцию.

— А вы всё правильно записали? — забеспокоился дед. — А то пришлют не мне и не туда.

— Не волнуйтесь, гражданин. Ваши данные я зафиксировал точно.

Когда полицейские отошли на почтительное расстояние, всё время сидевший до этого молча второй дед, воскликнул:

— Ну ты даёшь, Петрович! Да ещё имя моё присвоил. И ни в какой армии ты не служил, сам же рассказывал. И жены у тебя нет. И дом у нас новый. И номер у него не тот. И квартира твоя две шестёрки. И никаким адмиралом Кутузов не был. Одно правда, что день танкиста сегодня.

— Это ты даёшь, трус несчастный! — возразил Петрович. — Я бы другое имя придумал, если бы ты не испугался и в сторону не отскочил. И про великого полководца нашего я без тебя всё знаю.

— Не обижайся. Я же просто пошутил. Откуда я знал, что они серьёзно привяжутся. Наверняка они тоже спектакль разыграли, ни протокола, ни свидетелей. Ты лучше признавайся, кто тебя так лихо врать научил?

— Отец, когда мне лет десять было. Взял как-то с собой под Новый год в лес за ёлкой. Мороз, помню, был сильный. Срубили мы небольшую ёлочку, идём себе домой, и вдруг лесник с дружинниками. И тоже блокнотик достали и фамилию у отца спрашивают. А он спокойно так отвечает, Канделябров. А я рядом стою, молчу. Записали всё со слов отца и отпустили. Вот с тех пор я и не представляюсь как есть без особой нужды.

— А попроще нельзя было придумать?

— Э-э, Давидка, тебя ли учить этому! Вот сказал бы я им честно, что я Сидоров Иван Петрович, проживающий на улице Ленина, они бы ни за что не поверили. Короче, врать уметь надо.

* * *

Ножичек

Заканчивается судебное разбирательство уголовного дела по факту убийства в небольшом лесном массиве рядом с жилыми домами на окраине Москвы сорокалетнего мужчины, нигде не работающего, ранее судимого, алкаша и дебошира. В зале заседания, уже в качестве публики, три бывших свидетельницы — жена обвиняемого, соседка по этажу и консьержка. Последнее слово предоставляется подсудимому.

— Ваша честь, — обратился обвиняемый к судье, монументально красивой женщине с проницательным взглядом. — Я постараюсь коротко, по существу и по пунктам. Первое. Пусть я всю жизнь до пенсии проработал учителем в школе, к правоохранительным органам отношения не имею, но всё равно не могу понять такой юридический казус. Почему единственное, чем доказывается в деле моя вина, это мой маленький складной ножичек, с которым мы с женой иногда ходим за грибами? Которых, кстати, всё меньше и меньше, а в этом году вообще почти не было. Никто так и не ответил мне на вопрос, являюсь ли я идиотом, если я как бы вначале убил этим ножичком, а потом сам же аккуратненько положил его рядом с трупом? Кроме того, я много раз спрашивал следователя и просил адвоката выпытать это, а каким образом почти мгновенно после обнаружения трупа, дознаватель прямо из лесочка явился именно ко мне и предъявил мне мой ножичек? На нём что, моя фамилия и адрес имеются, или он действует как навигатор? Второе. В деле фигурируют отпечатки моих пальцев на ножичке. Правильно, потому что он мой, и я признал его своим. Хотя, если бы я, не дай бог, убил кого-то, то отпечатков, как и самого ножичка, я бы не оставил. И жене своей наказал бы ни за что не признавать этот ножичек нашим. Но вопрос даже не в этом, а в том, как и когда эти отпечатки появились на ножичке? Человек в штатском пришёл, представился дознавателем и, ничего не сказав про убийство, достал из кармана ножичек, дал мне его в руки, спросил, мой или нет, потом забрал его у меня, положил в пакетик и сообщил о страшном происшествии. Такой способ получения доказательств явно смахивает как минимум на должностной подлог. Третье. В материалах дела нет даже намёка на объяснение того, а зачем вообще мне понадобилось убивать этого своего соседа с верхнего этажа? Да, он часто выпивал, матом ругался, во дворе скандалы устраивал. Да, он громко включал музыку. Да, дома у него собиралась пьяная компания. Да, я жаловался, что он спать не даёт. Но убивать, чтобы остаток дней своих провести в колонии, извините. Мне восемьдесят лет, но деменции у меня пока нет, можете не сомневаться. В одном этом соседе проблема, что ли. Его не будет, другой такой же поселится. Или многодетная семья. Или мастер какой-нибудь в обнимку с дрелью. Идеальной тишины в многоквартирном панельном доме всё равно не добиться. Все шумят. Так что теперь, во всех подряд перочинным ножичком тыкать. Четвёртое. Следователь уверен, что я просто взял и потерял ножичек. Но как это вообще могло быть? Убийство произошло днём, всё видно, и вдруг окровавленный нож незаметно для преступника падает рядом с телом. Так, что ли? Ну кто ж оставляет такую улику. Я рассказывал и следователю и так называемому государственному защитнику, что убиенный с сомнительными дружками своими спускался на этаж ниже и заходил к нам в квартиру пару раз, чтобы удостовериться в издаваемом его аппаратурой громком звуке с потолка. И соседка подтвердила это. Ему казалось, что мы с супругой просто вредные и всё придумываем. Сам он при этом проходил в комнату, стоял, прислушивался, а дружки его в коридоре околачивались, где у нас в тумбочке или на ней, возможно, этот самый ножичек лежал и ключ от квартиры. В это время можно было слепок ключа сделать или просто изучить замок в нашей входной двери, чтобы прикинуть, какие примерно отмычки нужны для его открытия. А потом изобретательно воспользоваться этим. Я объяснял и готов сто раз повторить, что понятия не имею, как мой ножичек исчез из квартиры. Пятое. В деле нет ни одной страницы с характеристикой личности соседа. Про меня всё написано, заслуженный, не имел, не привлекался. А про него ничего нет. А ведь он был весь в долгах, между прочим. У него только за коммуналку задолженность на сегодня в полмиллиона. Помимо этого, он сам жаловался, что на него коллекторы недавно наехали за какой-то долг в несколько миллионов. Ещё и банк какой-то от него чего-то требовал. По словам консьержки, сотрудники этого банка несколько раз приходили к нему с какими-то бумагами, но не заставали его дома. Плюс у него была вражда с бывшей женой из-за квартиры. Она вроде как хотела продать её, а он был против. Да и квартира, оказывается, у него была под залогом. Короче, зная о моих жалобах на него, меня могли элементарно подставить. Именно эта версия и является, на мой взгляд, самой правдоподобной. Однако ни следователя, ни защитника она нисколько не заинтересовала, и ничего в этом направлении сделано не было. Ровным счётом ничего. Ни по кругу общения убитого соседа, ни по возможным конфликтам его с другими людьми, ни по семейным дрязгам. А ведь на трупе, как сам же следователь и проговорился, имеются явные следы борьбы. Возможно, соседа вначале избили до бесчувствия, а потом нанесли точный удар моим ножичком? Хотя что это за удар, если сам этот ножичек вместе с ручкой чуть длиннее спичечного коробка будет. Шестое. Никак не учтены и такие два важных обстоятельства. Убийство было совершено примерно в обед. А я вообще в этот день до позднего вечера не выходил из дома. Консьержка и устно это подтвердила, и на записях видеонаблюдения у неё в каморке не зафиксированы мои передвижения по подъезду. За грибочками мы ещё раньше перестали ходить. И ничего не сказано также о том, что отношения между мною и убитым были в целом вполне нормальными. Когда он не пил и не шумел, то мы спокойно и по-людски общались. Я даже как-то помог ему в ванной течь устранить, а он помог мне козырёк над лоджией прикрепить. Я только просил его не шуметь и всё. Ну на кой чёрт, извините, мне убивать-то его понадобилось? В чём тут логика и умысел? Наоборот, мне даже жалко его было, неприкаянным он каким-то был. Я знаю, что по закону я не ограничен во времени и могу говорить до того момента, пока не выражу все свои мысли. Главные свои мысли я уже выразил и заявляю, что не согласен с предъявленным мне обвинением, считаю его абсолютно надуманным и предвзятым. Сам по себе перочинный ножичек не может являться достаточным доказательством. Раньше так нерадиво и с таким равнодушием к судьбе человека не работали. Я имею в виду молодого следователя и такого же молодого адвоката, которого мне подсунули бесплатно. То ли их плохо обучали, то ли они чей-то заказ исполняли, то ли без взяток уже вообще ничего толком не делается. А совесть где? Сляпали всё за месяц и довольны. Подумали, наверно, старик своё пожил, не жалко, пусть за колючей проволокой подыхает.

— Всё у вас? — спросила судья у подсудимого и, получив утвердительный ответ, добавила. — Суд удаляется в совещательную комнату для постановления приговора.

Оглашение приговора состоялось, как и было объявлено, ровно через час. В резолютивной части было чётко указано: признать подсудимого невиновным в связи с его непричастностью к совершению преступления.

* * *

Слов нет

— Ну, что делать будем? — спросил парень из автомобильной инспекции, глядя на неправомерно припаркованный Мерседес экстра-класса.

— Грузить будем, — уверенно ответил опытный эвакуаторщик. — Номера на машине наши, московские. Ладе нельзя, а Мерсу можно, что ли. Да и план выполнять надо.

Погрузили и увезли на штрафстоянку. Где в барачном помещении на оформлении документов и выдаче авто незаконопослушным хозяевам трудился в этот день Иннокентий.

Через час появляется хозяин Мерседеса с личным охранником могучего телосложения. По всему видно, что оба нерусские. Хозяин выглядел весьма импозантно. Чисто выбрит, седина на висках, фирменный галстук, пальто цвета беж.

— Встаньте в очередь, как все, — строго сказал Иннокентий через окошечко охраннику, который начал было бесцеремонно стучать в закрытую дверь. Тот поморгал недоумённо, но подчинился.

Подошёл их черёд. Иннокентий без лишней волокиты проверил всё, вручил квитанцию и указал на банк через дорогу, где принимали оплату штрафов.

Но после, перед тем, как выдать пропуск на выезд, Иннокентий знаками подозвал к окошку владельца Мерседеса.

— Вот ручка, вот протокол, укажите вот здесь, что жалоб и претензий не имеете. И распишитесь.

Нерусский импозантный человек ручку принял, но писать ничего не стал.

— Я не понимай, — выговаривает он кое-как по-русски и жалобно смотрит на своего телохранителя. А тот лишь широченными плечами пожимает.

— Ладно, — вошёл в положение Иннокентий. — Просто вот в этой строчке после печатных слов «Жалобы и претензии» напишите на русском языке одно слово «Нет». И всё.

Обладатель шикарного Мерседеса взял протокол в руки, покрутил его туда-сюда, перед носом охранника помахал им зачем-то. И снова признался:

— Я не понимай.

— А тут и понимать ничего! — с раздражением произнёс Иннокентий. — От вас требуется только написать всего одно слово «Нет». И давайте быстрее, вы всех задерживаете.

Наконец, кивая головой и бормоча что-то себе под нос, не знающий русского языка нарушитель медленно, но всё же заполнил протокол и отдал его Иннокентию. Который на повышенных тонах разбирался уже с другим нарушителем в куртке и штанах цвета хаки. По всему видно, русским.

Минут через десять Иннокентий, увидел, как через открытые ворота выехал освобождённый Мерседес экстра-класса. А в конце смены он, специалист с высшим юридическим образованием, просматривая и сортируя оформленные за день официальные бумаги, был весьма озадачен вопросом, что делать с протоколом без подписи, но с выразительным указанием собственника автомобиля на его жалобы и претензии — СЛОВ НЕТ.

* * *

Имена и судьбы

— И как вам жилось там? — спросил я очень старенькую соседку по дому, сидя с нею на лавочке во дворе напротив детской площадки.

— Весело, — ответила Екатерина Варфоломеевна. — Мы же молодыми были. Сказали, целину надо поднимать, мы и попёрлись.

— Прямо из Москвы в Казахстан?

— Ну да, вызвали в райком комсомола, оформили путёвку и вперёд. Но это ладно. Я же там чуть замуж не вышла.

— Как это чуть?

— А ты не торопишься?

— Нет, посижу тут с вами на солнышке.

— Тогда слушай. Он с Украины был. Высокий такой парубок, как у них говорят. Звали его Анатолий. Привязался ко мне, как банный лист. Хотя там и бань-то нормальных не было. И всё бы ничего, да вот называл он меня специально не по имени, а только по отчеству. Фотография моя на доске почёта висела, он и прочёл. Подойдёт со мной к дружкам и говорит, вот познакомьтесь, это моя Варфоломеевна. Или полезет с поцелуями и говорит, дай-ка я тебя обниму, Варфоломеюшка. Мне восемнадцать лет, а он ко мне будто к тётке на базаре обращается. Скажет и ржёт, как дурак. Такое, видите ли, отчество у меня смешное.

— Ну и вы бы его по отчеству называли в отместку, — предложил я вариант поведения.

— Обидеть боялась, — вздохнула старушка. — Да и отчество его я не знала, на кой оно мне. Любила просто и всё.

— Понятно. А замуж-то почему не получилось?

— Ты слушай и не перебивай. Поехали мы прямо со стана в посёлок расписываться. А перед тем, как подписи поставить, регистраторша и спрашивает Анатолия, согласен ли он, Ананий, взять в жёны Екатерину. А он, как ни в чём ни бывало, отвечает, согласен. Представляешь. Я очумела прямо. Какой ещё Ананий, спрашиваю. А он объясняет, что это он по жизни Анатолий, а по документам Ананий. Такое, мол, родители ему имя дали. Ах ты, паразит, говорю. Варфоломеевна, значит, смешно, а Ананий лучше. Это что, говорю, получается, дочку мою, например, будут звать Ананьевна. Нет уж, сказала я твёрдо, проваливай, дорогой, с таким именем, куда подальше.

— А потом?

— Потом я домой вернулась. Но замуж так и не вышла.

— А дочка откуда? И внучка у вас есть, и правнучка. Я же их знаю.

— От другого мужчины, которого я совсем не любила. Зато имя у него было шикарное.

— Какое?

— Ну ты же говоришь, что знаешь нас всех.

И в этот момент, выйдя из подъезда, подошла к нам дочь Екатерины Варфоломеевны, пожилая женщина восточной наружности.

— Добрый день, Татьяна Алтынбековна! — поздоровался я.

* * *

Раритет

2013 год. В редакцию газеты «Правда» пришёл пожилой мужчина с рукописью статьи о том, как Зюганов будто бы сам, добровольно, отказался от должности президента России по итогам выборов в 1996 году.

— Ну, какой он главный коммунист после этого! — с возмущением подытожил автор своё устное предисловие к статье.

— А сами-то вы коммунист? — поинтересовалась женщина, которая вела в этот день приём посетителей.

— Разумеется, — ответил мужчина. — Я член партии с девятнадцатого года.

— Ого! — в один голос раздалось в приёмной. — И все находящиеся в ней сотрудницы внимательно посмотрели на необычного посетителя.

— А чего вы удивляетесь, — спокойно отреагировал на их взгляды мужчина. — Я тогда был лучшим молодым рабочим в депо и меня приняли без особых проблем.

— Вот это раритет! — произнесла самая молодая сотрудница редакции. — А партийный билет вам лично Ленин вручал?

— Ну, что за шутки! — недовольно проворчал в ответ мужчина. — Я в «Правду» пришёл или в «Эхо Москвы»?

— Да какие уж тут шутки, товарищ, если вам сейчас должно быть никак не меньше ста десяти лет.

— Это почему же?

— Так вы сами подсчитайте. С девятнадцатого года сколько времени прошло?

Автор статьи помолчал, подумал немного и спросил:

— А я как сказал, с девятнадцатого года, что ли?

— Именно так.

— Вот, пим дырявый! — обозвал себя мужчина. — С девятнадцати лет, конечно. А сейчас мне семьдесят. Я просто оговорился. Извините, пожалуйста.

Его извинили, посмеялись и извинили. Но в публикации статьи про несостоявшегося коммунистического президента отказали.

* * *

.

Без огласки

— Он известный спортсмен, депутат, его вся страна знает. И мои родители известные люди. Поэтому, ваша честь, если можно, сделайте всё без огласки.

— Главное, чтобы обе стороны помалкивали. А теперь ответьте мне на следующие вопросы. Сколько вам лет и когда вы познакомились с ответчиком?

— Двадцать семь. С ответчиком я познакомилась три года назад в Швейцарии. Он там отдыхал, а я материал для кандидатской диссертации собирала.

— В течение этих трёх лет были у вас интимные отношения с другими мужчинами?

— Нет, я люблю только его. Если честно, то я даже в мыслях не допускала измены.

— Предполагаемый ответчик предлагал вам выйти за него замуж?

— Ни разу. И для меня самой это загадка.

— Вы предохранялись от беременности?

— Нет. Наоборот. Я хотела, но всё не получалось. И вот, наконец, получилось. И я хочу, чтобы у моего ребёнка был законный отец. Вы же сама женщина и понимаете меня.

— Я-то понимаю. Только я не понимаю, почему он этого не понимает и отказывается признавать своего ребёнка. Может, он сомневается, что это его ребёнок?

— Такого не может быть. Мы практически не расставались. Я почти всегда была у него на виду, и он точно знал, что никого кроме него у меня нет.

— Ладно. Я обязана ещё раз спросить. Вы настаиваете на своих требованиях о признании указанного вами гражданина отцом вашего ещё не родившегося ребёнка?

— Да, настаиваю.

— Вы подтверждаете, что вам известно о предварительном характере делопроизводства, и что рассмотрение вашего заявления в любом случае будет отложено до рождения ребёнка?

— Подтверждаю. Но мне подсказали, что лучше подать такое заявление заранее, чтобы у отца было достаточно времени принять правильное решение.

— Хорошо. Через час ко мне должен явиться ваш друг на такое же собеседование. А дальше посмотрим. До свидания.

Прошёл час. Тот же кабинет одного из районных судов Москвы.

— Объясните, гражданин, вам уже сорок лет, у вас безупречная репутация, солидное положение в обществе, а признавать ребёнка и жениться отказываетесь. Почему?

— Потому, что уважаю женщин и не хочу делать их несчастными.

— То есть, как это?

— Дело в том, что я не могу быть отцом из-за того, что переболел в детстве свинкой. Я знал, зачем вы меня пригласили, поэтому предоставляю суду такое вот официальное заключение. Если дата на нём вас не устроит, я принесу свежее. Или вы можете сами сделать запрос об этом в любое учреждение. Я готов пройти соответствующее обследование, где угодно. Мне искренне жаль заявительницу, она замечательная, умная, образованная, из приличной семьи, аспирантуру закончила, кандидат политических наук. Но я никогда ничего ей не обещал, о длительных отношениях не просил и в свободном поведении не ограничивал. А её заявление для меня как удар. В смысле того, на что, оказывается, способны женщины. Я не измену там какую-то имею в виду, а попытку через суд повесить на мужчину чужого ребёнка.

— Почему же вы ей сами об этом не сказали, когда она поставила вас в известность, что беременна?

— А что я должен был сказать ей? Начать допытываться, когда и от кого? Я подумал, что она сама про себя всё знает и поведёт себя достойно.

— Значит, так. Того, что вы мне передали, пока достаточно. Видимо, мне на днях предстоит ещё раз встретиться с вашей подругой.

— С бывшей подругой.

— Ну это, как вам угодно.

И встреча такая состоялась. Дословно очередной диалог я излагать не буду. Скажу только, что заявительница после ознакомления с врачебным заключением о невозможности иметь детей от ответчика расплакалась и призналась судье, что некоторое время назад, совпадающее с началом срока беременности, она съездила на неделю в Крым и там познакомилась с одним армянином. Имени его она не помнит. А поездка была связана со сбором материалов для докторской диссертации. От требований своих обратившаяся за судебной защитой отказалась, произнесла тихо «Извините, ваша честь» и удалилась.

* * *

Кончать надо

Солидный молодой мужчина по имени Георгий, переходя трамвайные лини напрямую к обычному продуктовому магазину, даже не заметил, что чуть трамвай его не переехал, а затем и грузовая машина. Он шёл и думал, что ему делать со своим так называемым малым предприятием «Рубикон». Третий день думал, не ел почти ничего и не спал почти. Налоговики опять проверку затеяли, арендодатель снова платежи поднял, бухгалтер второй раз в декретный отпуск собралась, новое оборудование сломалось, охранник запил, в суд вызывают. Наличных денег совсем не осталось. Со всех сторон нескончаемые проблемы. Жена ещё психанула. Сказала, не может больше смотреть, как он с ума сходит с этим чёртовым бизнесом, взяла сынишку и уехала к родителям в Воронеж. Конечно, кому понравится, когда муж, не отвлекаясь ни на минуту от предпринимательских забот, грязные кеды в холодильник ставит.

Время позднее, но магазины ещё работали. Георгий после гневного сигнала проехавшего грузовика остановился на тротуаре, вытащил из кармана брюк последнюю пятисотрублёвую купюру, посмотрел на неё, сунул обратно и стал гадать, чего и сколько он на неё сейчас купит. Ага, думает, куплю килограмм пельменей, а на остальные деньги сырки плавленые, сколько получится.

Точно так он и сказал продавщице.

А она смотрит на него и ничего не делает.

Он внятно и громко повторил свою просьбу.

Та опять ничего не делает. Просто стоит, как памятник со скрещенными руками на могучей груди, и смотрит на него.

— В чём дело? — спрашивает Георгий.

— На какие остальные? — спрашивает в свою очередь продавщица.

— Послушайте, мне сейчас не до смеха. Я устал, как собака. Дома шаром покати, а есть хочется.

— Сочувствую, молодой человек. Но я должна знать, на какие остальные вам сырки отпустить.

— Не морочьте мне голову, — начал сердиться Георгий. — Трудно, что ли, подсчитать, сколько сырков получается.

— Это ещё надо разобраться, кто кому голову морочит, — тоже заметно повысив голос, ответила продавщица. — Почему я должна чего-то там подсчитывать за вас?

— А зачем вы тогда нужны здесь?

Видимо, это уже был перебор со стороны Георгия.

— Не твоё собачье дело! — отрезала продавщица. — Ты будешь брать свои вонючие пельмени или нет?

— А сырки?

— Да задолбал ты меня уже с этими сырками! Ты можешь нормально сказать, сколько тебе их надо?

— А я откуда знаю. Вы должны взять и подсчитать, сколько получается.

— Как?

— Вы что, арифметику в школе не проходили или мозгов не хватает?

— Мы тебе сейчас полицию вызовем и посмотрим, у кого чего не хватает.

— А я вам кого-нибудь из столичного управления торговли вызову.

После таких обоюдных угроз продавщица сорвалась с места и вскоре вернулась в сопровождении администратора магазина.

— Вот, полюбуйтесь, требует от меня, чтобы я ему на какие-то остальные сырки продала.

— Да, категорически требую! — подтвердил Георгий.

— Так, успокойтесь оба, — сказала администратор и спросила Георгия. — Скажите, а вы деньги, которыми располагаете, показывали продавцу?

— Нет, — честно признался Георгий.

— А как же тогда она могла рассчитать, сколько сырков получается?

— Действительно, — улыбаясь, согласился Георгий. — Извините меня, пожалуйста. Что-то у меня сегодня с головой не того. Я лучше пойду.

— Подождите, — остановила его администратор. — Сколько у вас денег?

— Только пятьсот рублей, одной бумажкой в кармане.

— Ну, наконец-то! — радостно воскликнула продавщица. — Сейчас всё сделаем в лучшем виде.

Ушёл Георгий из магазина с пельменями, с сырками и с готовым для себя решением — кончать надо с Рубиконом.

* * *

Страшный экзамен

Брониславу Станиславовичу, молодому доценту кафедры государственного и муниципального управления, внезапно поручили в индивидуальном порядке принять экзамены у одного полковника. Небольшая группа, в составе которой числился этот самый военный, состояла сплошь из работников различных министерств, в том числе почему-то министерства обороны, причём в ранге не ниже руководителей департаментов. Почти все они давно всё сдали, а этот слушатель по засекреченным причинам экзамен не сдавал, и ему предоставили дополнительную возможность.

Доцентом весьма престижной и сугубо гражданской столичной академии Бронислав Станиславович стал всего неделю назад, и раньше принимать экзамены ему не доверяли, разве что зачёты. Он очень разволновался ещё и потому, что экзамен должен был состояться уже на следующий день. Поздно вечером перед сном Бронислав Станиславович разложил на прикроватном столике экзаменационные билеты, улёгся поудобнее, надел очки и стал просматривать вопросы, а вдруг на какой-то из них он и сам толком ответить не смог бы.

Один билет проштудировал, другой… и вдруг дверь в спальную комнату открывается и перед Брониславом Станиславовичем вырастает мужская фигура в кожаной куртке, с папахой на голове, с шашкой на левом боку и с маузером на правом.

— Вы кто, Чапаев? — робко спросил Брониславов Станиславович.

— Нет, я из другой дивизии, — ответил незнакомец и бесцеремонно уселся на край постели. — Некогда Василию Ивановичу по академиям разъезжать, он своих белых добивает.

— А вы своих добили уже?

— Всех под корень вырезал, отдыхаю пока, заслужил. Вот он и попросил меня, боевого соратника, вместо себя экзамен тебе сдать. Так что, давай спрашивай.

— А как к вам обращаться, голубчик? — приподнимая голову над подушкой, спросил Бронислав Станиславович.

— Какой я тебе голубчик! — насупив брови, возмутился посланник Чапаева.

— Тогда, может быть, господин красный командир? — осторожно предложил Бронислав Станиславович.

— Да я тебя сейчас пополам разрублю за господина!

— Извините, ради Бога, я это нечаянно оговорился.

— А за Бога ещё и расстреляю!

— Я больше не буду, правда, — не соображая, чего не будет, но всё равно пообещал Бронислав Станиславович. — Берите билетик, пожалуйста.

— Ну, взял.

— Читайте.

— Сам читай.

— Кадровая политика в системе государственного управления, — послушно зачитал первый вопрос Бронислав Станиславович.

— И что?

— Отвечайте.

— Я, что ли?

— Вы, конечно, не я же.

— А что говорить?

— Ну, расскажите, например, как вы подбираете и расставляете кадры у себя в дивизии, какими принципами и критериями руководствуетесь при этом?

— Чего, какие ещё принципы с критериями! Ты мне голову не морочь. Говори так, чтобы я понял, буржуй недорезанный.

— Ну, какой же я буржуй, — попытался возразить Бронислав Станиславович.

— А кто же ты! Ишь, морду какую наел. На чистенькой простынке лежит, одеяльце в цветочек, лампочка светит.

— Хорошо, товарищ. Давайте сначала. Как вы подбираете и расставляете своих подчинённых?

— Да проще простого. Подбираю, кто не подчиняется, и расставляю к стенке.

— Потрясающе. И второй вопрос, товарищ. Учёт национального состава населения при формировании органов местного самоуправления.

— Опять начинаешь!

— Хорошо. Давайте яснее. Кого, кроме русских, вы берёте в отряд красноармейцев?

— Тебя бы не взял.

— Это почему же, разрешите полюбопытствовать?

— Так ты же непонятно кто. Отравишь лошадь и смоешься.

— Куда?

— А леший тебя разберёт. К предкам, наверно.

— Неужели в Польшу?

— Так ты шляхтич, что ли? А я думал еврей.

— Я не еврей, а поляк. Преподаватель в третьем поколении. Сын профессора, между прочим.

— А зовут-то тебя как, интеллигентишка?

— Бронислав Станиславович.

— Да как же тебя с таким именем в академию генерального штаба взяли! Хрен выговоришь. И не поляк ты никакой, если ты Броня. Форменный еврей.

— Послушайте, уважаемый. Я ничего не имею против евреев, но я поляк. И горжусь этим.

— А я говорю, еврей.

— А я утверждаю, что поляк. И корни у меня польские.

— Под эти самые корни я и изрублю тебя, как всякую белую сволочь. Плевать мне на твоих предков, будь они хоть трижды папуасами. Глянь вот, какой острый клинок у моей наградной шашки. А рукоятка какая, с узорами. Одно удовольствие помереть от такого оружия. Только ты вначале бумагу напиши, что экзамен Василий Иванович сдал.

— А, если не напишу? У меня ведь своя честь имеется.

— А у меня ещё пистолетик имеется. Глянь вот, какой тяжёлый. А патронов в нём сколько. Пристрелю, как последнюю контру.

— Так вы уж определитесь поточнее, товарищ, изрубите меня или пристрелите? — стараясь не терять присутствие духа, произнёс Бронислав Станиславович. — И как кого, как белую сволочь или как контру последнюю?

— Так, очкарик, ты мне надоел, — недовольно проворчал боевой соратник легендарного героя гражданской войны, встал с постели, одной рукой занёс шашку над головой Бронислава Станиславовича, другой рукой наставил на него маузер и приказал. — Садись и пиши бумагу. Ты против Чапаева, значит, враг. А с врагами у нас разговор короткий…

Взмах шашки не состоялся, выстрел не прозвучал, но чистенькая простынка под начинающим экзаменатором оказалась поутру слегка подмоченной.

Через пару часов, наяву уже, в академии, Бронислав Станиславович перед тем, как приступить к выслушиванию ответа на первый экзаменационный вопрос, спросил у офицера из министерства обороны:

— Скажите, товарищ, а война будет?

— Ну, что вы, разумеется, нет, — уверенно заявил полковник. — Врагов у России, конечно, много. А с врагами у нас разговор короткий.

— Верно, — согласился Бронислав Станиславович. — Тогда всё. На второй вопрос отвечать не надо. Я ставлю вам отлично и желаю успехов. До свидания.

Полковник пожал плечами, улыбнулся, взял зачётку, сказал «честь имею» и вышел.

* * *

Голова

В просторном кабинете ГУ МВД России по Москве — генерал полиции, полковник из СК, сотрудник ФСБ в штатском, майор с протокольной папкой в руках и капитан со студийной видеокамерой на плече. Напротив стоит пожилой импозантный мужчина лет семидесяти, в дорогом костюме, коротко подстриженный, абсолютно седой, но с крепкой спортивной выправкой и с уверенным спокойным взглядом. Без охраны и без наручников.

— Назовите вашу фамилию, имя и отчество, — обратился к мужчине офицер с папкой.

— Иванов Иван Иванович.

— Скажите, вы являетесь вором в законе?

— Я гражданин Российской Федерации.

— Извольте отвечать прямо на поставленный вопрос, — потребовал полковник из следственного комитета.

— Прямого ответа на кривой вопрос быть не может.

— Тогда спрашиваем так, как записано в уголовном кодексе, — снова заговорил майор. — Вы занимаете высшее положение в преступной иерархии?

— Никакого положения ни в какой епархии я не занимаю. Отвечаю так, потому что знаю, что такое епархия.

— Не надо, Иван Иванович, — вмешался генерал. — Это не смешно. Вы же понимаете, что участвуете в необходимой процедуре.

— А я не шучу, — с серьёзным видом возразил мужчина. — Я просто не понимаю, почему вы не спрашиваете меня, занимаю ли я высшее положение в сообществе голубятников, например. Или в другом объединении людей по интересам, да тех же любителей орхидей. Вы вначале объясните, что это такое преступная иерархия, а потом спрашивайте.

— А мы думали, что ни в каком толковании закона вы не нуждаетесь. Поскольку сами имеете юридическое образование и общаетесь со многими специалистами в этой сфере.

— Именно потому и нуждаюсь. Уж растолкуйте, пожалуйста. Только повразумительнее, как это делали в советские годы. Тогда некоторые рецидивисты признавались по суду особо опасными преступниками с соответствующими негативными последствиями в случае чего. И всё. За сам такой статус людей не сажали. А уж за положение в иерархии тем более, будь ты хоть трижды вором в законе, как вы выражаетесь. Получается, коммунисты грамотнее и гуманнее были.

— Не обращайте внимания, майор, — заметил полковник. — Продолжайте.

— Ваша кличка Голова?

— Нет уж, так не пойдёт, — опять возразил мужчина. — Это кто же, когда и на каком основании признал некие абсолютно неформальные отношения в среде заключённых преступными, а негласно установленную в ней внутреннюю иерархию уголовно наказуемой! Даже теоретически это ни в какие правовые ворота не лезет. Выходит, что уважаемого голубятника или орхидейщика тоже можно закрыть. Стоит только признать иерархию в их среде преступной, а их положение высшим. Хотя преступников среди них вы вряд ли найдёте. А вот в чиновничьей иерархии сколько угодно.

— Так вы будете отвечать на вопросы или нет? — спросил генерал.

— На первый вопрос обязательно отвечу, как надо, а то люди не поймут, — согласился мужчина. — Хотя вы и так давным-давно про меня всё знаете. Я ведь ещё с прошлого века прохожу у вас чуть ли не главным. Только про кличку не надо, майор. Клички собакам дают. Короче, давайте сначала. А ты, капитан, не дрожи и снимай красиво, как в Голливуде.

— Скажите, вы являетесь вором в законе?

— Да, я вор.

— В законе?

— Я всё сказал.

— Нет не всё, — вмешался человек в штатском. — К нам поступили сведения, что в Екатеринбурге…

— Я могу быть свободен, товарищ генерал? — слова фээсбэшника повисли в воздухе, будто он и не произносил их вовсе.

— Пока да. То, что надо, мы зафиксировали.

— Ну, слава богу, хоть я и атеист, — сказал мужчина и направился к выходу.

* * *

Установка на сон

Два давних друга, этакие новые разночинцы, встречаются по субботам в кафе на Арбате. Благо, живут недалеко оба. Одного зовут Станислав, другого Георгий. Обоим под пятьдесят.

— Что-то ты исзевался сегодня весь? — заметил Станислав. — Того и гляди, графин проглотишь.

— Сплю плохо, — пожаловался Георгий. — Зимой ночи длинные, темно, а я неделю уже в пять утра просыпаюсь. Можно даже на часы не смотреть, минута в минуту. И днём поспать не получается. Не знаю, что делать.

— Я знаю, кто знает, — уверенно заявил Станислав. — Знахарь один, Васька-печник. Он в области живёт. Пару лет назад я его через знакомых от незаконного предпринимательства отмазал. Печки без разрешения клал. Я ему позвоню сейчас.

— Да подожди ты! — запротестовал Георгий. — Какой ещё Васька-печник?

— Настоящий.

— Но у меня же нет печки.

— Зато есть проблема со сном. А у него очередь из страдальцев всяких. Был печником, стал знахарем.

— И тоже без разрешения?

— Не сомневайся, людей он лечит также хорошо, как печки кладёт. И не остывают, и не дымят.

— И как же он лечит? — хотел было засмеяться Георгий, а сам, зажмурив глаза, зевнул в очередной раз. — Кирпичом по башке бьёт, что ли?

— Ну, что за шутки! — возразил Станислав. — Он просто советует.

— Ну, например?

— Пожалуйста. Храпел я жутко, жена наушники надевала, а сосед в стенку колотил. Звоню Ваське. А он и говорит, на спине больше не спи, на живот переворачивайся.

— И что, помогло?

— Ещё как!

— И в чём секрет?

— Оказывается, когда ты спишь на спине, то яйца-то западают, и тяги нет.

— Ну, знаешь, это просто анекдот старый, — махнул рукой Георгий.

— Возможно, — согласился Станислав. — Но помогает же. Или вот другой пример. Про жену. Медведь, говорю, каждую ночь ей снится. Огромный, лохматый, когти, как грабли. Набрасывается на неё, и она вскакивает.

— Что вскакивает?

— Жена, говорю, вскакивает с постели.

— И что?

— Так вот, Васька и посоветовал. Когда, говорит, медведь нападёт снова, пусть она выставит перед ним большой лист фанеры, он фанеру когтями пробьёт, а ты с обратной стороны эти когти-то молотком и загни.

— Чушь собачья! — разочарованно произнёс Георгий. — А где она фанеру возьмёт? И молоток откуда? И ты рядом на животе лежишь?

— Ты что, дурак! — искренне удивился Станислав. — Это всего лишь установка такая на сон. Подумаешь заранее об этом, оно и приснится.

— Это ты дурак, если какому-то деревенскому знахарю веришь!

— Не верю. Но медведь её больше не беспокоит, и спит она, как убитая. Я даже на спину переворачиваюсь иногда. Короче, думай, что хочешь, а я звоню ему.

— Кому, медведю?

— Алло!.. — Станислав позвонил всё-таки печнику, выслушал его внимательно и сказал другу: — Значит, так. Перед тем, как лечь спать, переведи все часы в доме на два часа вперёд. И будешь просыпаться не в пять, а в семь. Так Васька велел. Понял?

— Иди ты! — послал его в сердцах Георгий. — С таким невеждой и пить-то противно.

— Я-то пойду. Тем более, что мы уже всё выпили. Но завтра я специально явлюсь и проверю.

В воскресенье, ровно в десять часов утра, дверь Станиславу открыла жена Георгия.

— А Жора не вставал ещё, — с тревогой доложила она — Представляешь, время двенадцать, а он спит себе, как медведь в берлоге.

— Ничего страшного, — успокоил её Станислав. — К весне обязательно проснётся.

* * *

Досталось на орехи

Есть тут у нас на окраине столицы громадный торговый центр, а позади рынок в два ряда перестроечной наружности. Иду я как-то утром по нему и вижу, орешки продаются. Зашёл в павильон, слева от входа парень чернявый сидит. В смартфон уткнулся. Пробежал я взглядом по ящичкам с ценниками и решил грецких орешков купить. Старикам вроде полезно.

— Будь добр, — вежливо обратился я к продавцу. — Взвесь мне, пожалуйста, граммов двести вот этих.

Молодой человек, не выключая смартфон, встал, взвесил, принял оплату и сел обратно на стул. Мне бы уйти подобру-поздорову. Так нет же, решил я и жене орешков купить, типа кешью или миндаля.

— Будь добр, — снова попросил я. — Взвесь мне ещё вот этих граммов сто.

— А сразу вы не могли заказать, что вам надо! — с восточным акцентом и вопреки любым базарным обычаям сердито упрекнул меня парень.

— Сразу не мог, подумать надо было, — произнёс я в оправдание и не сдержался: — А что, неужели так трудно ещё раз встать?

— Месяц поголодайте, тогда узнаете, — ответил он и не встал.

— Ну, извини! — сказал я и вышел.

Весь день я гадал потом, в чём же вина моя?

А вечером сообщили по телевизору, что завтра заканчивается Рамадан. То есть месяц обязательного для мусульман поста, когда они в дневное время отказываются от приёма пищи.

Да ради Бога! У нас тоже Пасха есть. Только всё равно до сих пор понять не могу, за что я тогда попросил прощения у продавца орехов?

* * *

Моё башкирское счастье

Сижу на подгнившей лавочке, в каком-то подозрительно-ничейном закутке на Рублёвке, крапива по сторонам. И подходит ко мне старик весьма респектабельного обличия. Я-то ладно, тут мне и место вроде. А он-то чего забрёл сюда? Да ещё с тростью, бывшей когда-то частью ствола небольшого деревца. Кривая, пегая, сверху набалдашник из сучков раздвоенных, а снизу почти полностью истёртая резиновая набойка.

— Позволите? — говорит старик и садится рядом.

Минута проходит, молчим. Не по мне это. Пожрать не очень, а поржать сильно охота.

— Набойка-то сотая по счёту? — спрашиваю, кивая на трость.

— Тысячная, — смеётся. — Я её ещё в девяностых сделал.

— Зачем, чтобы слепого изображать?

— Чтобы от бандитов отбиваться. Бедренную кость запросто перешибает.

— Ого! — делаю вид, что поверил. — Но сейчас ведь другие времена.

— Другие, — соглашается. — И защитник сейчас у меня есть. Но добрая палка в руках никогда не помешает.

— А защитник кто?

— Сын, генерал. В Башкирии, правда. Но всё равно, если что, разберётся.

— Генералов у нас везде хватает. А в Башкирии-то почему? — спрашиваю, чтобы беседа не прерывалась.

— А у него мама оттуда, — отвечает. — И фамилия башкирская.

— Да вы что! — снова обозначаю великое удивление. — А ну-ка рассказывайте. Старики живут, пока лепечут.

— Это дети лепечут, — возражает. — А я расскажу всё, как было. А было это в семьдесят четвёртом. Послали меня в Уфу расследовать кое-что. Там бригадира одного в трубе заварили.

— Как чай, что ли?

— Ну и шутки у вас! — сердится. — Запихнули, а стык заварили. На строящемся газопроводе. За то, что своих обворовывал. А трассовики народ суровый, многие с уголовным прошлым. Так он целых семь километров до выхода полз. А, когда выполз, ослеп.

— А мама башкирская тут при чём?

— А при том, что я днём с делом вожусь, а вечером по городу гуляю. В одном магазине раз булочку взял, другой раз. А продавщица — чудо чудное, диво дивное. Колпак на головке беленький, волосы чёрненькие, глазки горят, ямочки на щеках. Смотришь на неё и словно воспаряешь куда-то.

— Не куда-то, а в рай, — уточняю.

— Хотите, чтобы я вас палкой огрел? — угрожает и улыбается одновременно.

— Не хочу, — признаюсь. — Считайте, что перед вами одно большое ухо.

— Так вот, ничего подобного до этого со мной не случалось. Влюбился и всё тут. Воспылал страстью, втюрился, втрескался, как хотите. Да ещё имя у неё музыкальное — Реляфа.

— На гармошке такие ноты точно есть, — подтверждаю, отодвигаясь подальше. — Продолжайте, пожалуйста.

 — Продолжаю. Позвал в кино, согласилась. Обнял в подъезде, не заартачилась. После работы жду проводить, чуть не плачет от радости. А мне-то что делать, не тащить же её в гостиницу. Ей семнадцать, а я вдвое старше. Короче, посчитал я это знакомство сказочным приложением к командировке и вернулся домой. С другом поделился, а он, не вздумай связываться, говорит, у них многожёнство.

— Не многомужество же!

— И я ему то же самое сказал. А он, ищи себе подругу жизни в столице.

— Где-е-е! — восклицаю, аж лавочка пошатнулась. — Найти хорошую жену в Москве — то же самое, что за мороженым на солнце слетать.

— Вот именно. Полгода я выждал и поехал в Уфу свататься. Первым, кто прикоснётся к груди моей дочери — это муж её, а потом ребёнок.

— Так у вас дочь или сын? — спрашиваю в полном недоумении. — И грудь чья?

— Да это отец её мне так при встрече сказал. Здесь, говорит, по конкурсу в институт не прошла, пусть в Москве поступает. И фамилию пусть нашу оставит.

— И всё?

— Всё. А чего ещё! Не знаю, как вы, а я свою подругу жизни нашёл. Вернее и преданнее моей Реляфы никого нет.

И, надо же, именно в этот торжественный момент зазвучала в кармане у старика волнующая мелодия из кинофильма «Мужчина и женщина».

— Ну, вот она, полюбуйтесь!

Мелодия повторяется, а я глаз оторвать не могу от фотографии абонента на экране смартфона под надписью «Моё башкирское счастье». Только ангелы на небесах могли создать такой божественный образ. Единственное, что выдаёт его земное происхождение — это голубая косынка, повязанная так, как предпочитают восточные женщины. 

— Я такие манты приготовила, как тебе нравится, — щебечет образ канареечным голосочком по громкой связи. — С мясом и картошкой.

— Спасибо, любимая! — благодарит старик. Встаёт, перешибает зачем-то пару веток крапивы и удаляется. А мне так жрать захотелось.

* * *

Жена всё знает

Жена всё знает, можете даже не сомневаться. Вот моя, например, говорила ведь, что я на третий день сбегу оттуда. А сама ни разу ни в одном санатории не была. Я, разумеется, не послушал её и поехал. Сказал, что спина болит, а она лишь слегка побаливает. И отказываться резона не было: санаторий от Правительства Москвы, путёвка бесплатная, зимой всё равно нечем заняться, сам я в форме ещё, мало ли что там в плане романтических отношений может случиться. Не всё же время лечебные процедуры принимать.

Надеюсь, читатели не обидятся на меня, если я избавлю их от описания подробностей про безлюдные коридоры, диетические блюда, тренировочные штаны, шерстяные носки с домашними тапочками, пакеты с лекарствами и прочее. Перехожу сразу к делу. После заезда ни одного молодого лица среди больных и отдыхающих я не заметил. И обслуживающий персонал под стать. Сердце моё как-то трагически сжалось, настроение резко понизилось. Но, слопав парную котлетку в обед, я в общем приободрился и утешил себя мыслью о том, что вечером наверняка тут другая обстановка будет.

Приоделся цивильно и выхожу из номера в просторный холл. А в нём тоскливо, как на погосте, хотя я и не знаю, как там. Так просто для образной картинки сравнил. Однако в углу около вазона с декоративной пальмой кто-то присутствует всё-таки. Подхожу — шахматный стол, большие деревянные фигуры, со стороны белых один старичок под девяносто лет, со стороны чёрных другой такой же, минимум ровесник. На доске начальная позиция с ходом е2-е4. Ну что ж, подожду, решил я, и сражусь с победителем.

Время идёт. Оба игрока молча и сосредоточенно смотрят на доску. И я смотрю. Смотрю и не понимаю, почему чёрные так долго ответный ход не делают? Он ведь всего лишь второй в партии. Десять минут смотрят. И я смотрю. Двадцать минут смотрят. И я смотрю. Полчаса уже смотрят. И я смотрю. И вдруг чёрные спрашивают приглушённо: «А кто ходит?». «Не знаю, — вежливо отвечают белые. — Я думал, вы». «А я думал, вы». Сказать, что я был потрясён, обескуражен или повержен в уныние — значит, ничего не сказать. Свидетелем столь смехотворного и вместе с тем жалкого казуса или конфуза мне ещё не приходилось быть. Никак я не прокомментировал вслух загадочное поведение седеньких шахматистов, а только вздохнул безотрадно и удалился.

На второй день после ужина я опять поменял тренировочные штаны на джинсы и явился в кинозал на литературный вечер. О нём я узнал из объявления перед входом в столовую. Когда в зале на пятьсот человек набралось всего пять очень пожилых зрителей, не считая меня, на сцену вышла какая-то полногрудая сотрудница администрации и объявила: «Вы знаете, что наш санаторий находится рядом с городом Шатура, и мы пригласили оттуда местную поэтессу Глафиру Фуфайкину, которая почитает вам свои патриотические произведения». Ну, слава богу, обрадовался я, что-то близкое мне послушаю.

Но это близкое оказалось таким далёким, что дальше некуда. Вместо полногрудой тётки на сцену, опираясь на костыль, откуда-то из позапрошлого времени вышла ветхая-преветхая бабушка в резиновых чунях, в вязаной шапочке, с трясущейся головой и начала декларировать:

Зря силы тёмные веют над нами,

Вихри враждебные нас не сгнетут,

Что захотим, то и будет с врагами.

Всех вас зароем, проклятые, тут!

И так она на удивление сильно ударила по сцене костылём, что все пять зрителей вместе со мной будто в преисподнюю провалилась. Короче, Шатурский дом сумасшедших, если он есть, явно недорабатывает.

На третий день я культурненько попрощался с престижным санаторием и уехал в Москву. Дома намного лучше и здоровее: кошка мурлычет, пирожки с картошкой, ванна горячая, бальзамчик на травах и жена-провидица.

* * *