Живой классик.

Евгений Александрович болеет. Не так, как обычно — по полной. На шее

платок, на столике градусник. Утеплился основательно. Больше лежит.

Лежит в постели одетый. Пьёт чай с вареньем. И всё что нужно — рядом:

и чайник, и чай, и даже вода. А разных таблеток! Есть куда болеть.

Евгений Александрович болеет с радостью. Спит в своё удовольствие.

Ест прямо из кастрюли. Ходит чумазый, всклокоченный. И времени полно.

Всякий день Евгений Александрович желает значительного. А

значительное у него — от вдохновения. Супруга, Зоя Алексеевна, считает

запрос этот блажью. "Человек настроения!" — осуждающе буркнет она, и

грациозно отворачивается. Евгений Александрович пытается виниться, что

приводит его к творчеству. Виноватый и счастливый он читает в спину Зое

Алексеевне экспромт. Читает и прислушивается, слёз её боится. А

страшнее её слез для него один бойкот. Беспощадный каменный мешок

бытия.

Евгений Александрович не способен одновременно и болеть, и творить.

Он успешно совмещает с болезнью и еду, и сон, но мысли о грустном ему

в эти дни не даются, восторг не увлекает, вечность не тревожит. А между

тем хочется чего-то этакого! И что бы с вдохновением!

Сейчас, когда супруга на работе, Евгений Александрович, свободный от

обязательств, открыт всем ветрам. Но когда ему не нужно выносить мусор,

когда не нужно поправить полку, когда отодвигается неотвратимость

ремонта, и уборка с пылесосом не грозит, его пегас тем более понур.

Казалось бы… И чем его кормить, пегаса этого?

Обычно Евгений Александрович желает творческих командировок, и

мало того, условий. Командировка невозможна, и Зоя Алексеевна, муза

— на службе. Остаются голые условия. Искать-ли, создавать условия, а

всё — не то. Искусственная почка. И карандаш грызётся, и в писульках всё

зачеркнуто, а всё не то. Но попытка, конечно, возможна.

Евгений Александрович ходит по квартире, щурясь и принюхиваясь на

предмет вдохновения. Котлеты представляются, а нет вдохновения.

Сморкаясь и икая, оставит холодильник, завернётся в одеяло. Ничего

значительного… Будни, вот и всё… Пегас котлетам не противится, хотя в

последствии не скачет. Но надежда… И потом — морить поэта голодом

безнравственно! Кто скажет веское "вперед", кто развернет знамена, кто

напишет "марсельезу" или "чунга-чангу" на худой конец?! Только поэт! Но

конечно Евгений Александрович не прочь оголодать. И опять из-за лирики.

Когда желудок сводит, строки так и льются! А всё таки безнравственно

поэту попускать лишения. Мало-ли что в голову взбредет! Они ведь те же

дети!

В отсутствие баррикад, интервенции и чумы, Евгений Александрович

писал о весне, лете, Зое и разлуке. Была зима, слякотная и бесцветная, но

Зоя — на работе, чем определяла тему. Дело за малым: сперва условия, а

после — вдохновение… И вперёд, к "разлуке"!

Сопящего, мокрого, с жаром, нашла Зоя Алексеевна супруга в

холодном углу. Условия обрёл: умаялся, уснул. Вокруг него валялись

растерзанные клочки, и только маленькая записка указывала на исход этой

битвы. В ней Евгений Александрович писал:

"Когда найдешь меня ты бездыханным,

не презирай своих прекрасных лет!

Открой ветрам сады благоуханны!

Ослабь без сожаления корсет!

Разлука наша, пусть она фатальна,

не камень, что запрёт теченье лет...

Что будет дальше, безусловно тайна!

Но ты живи, как будто смерти нет!

привет\ нет\ котлет\свет\ тенет"

"Не спи, котик! Замерзнешь! Давай-ка! — уговаривает, спроваживает

мужа в кровать Зоя Алексеевна, и он сонный, послушно приподнимается,

подушечка к попе прилипла, идет к кровати ощупью, не открывая глаз.

Ужин принесла ему в постель. Обложила подушками. Смотрит как ест,

любуется Зоя Алексеевна мужем. А Евгений Александрович ест плохо.

Задумчив. Даже красив с жаром своим. Трагик. "Как дела сегодня?..." Как

всё плохо, когда муж болеет! Не перечесть страданий… "На тебе ещё

яблоко..." Евгений Александрович прерывается, резво хрумкает,

продолжает: "И вот там, где-то внутри, кольнёт и отпустит, а потом волна

такая, и голова так закружится… И снова..."

И аппетит пришел и настроение. Осмотрелся, сложил брови домиком,

перебирая в мыслях: "Свет, привет, кабриолет, медвед...", и снова за своё

Евгений Александрович. Значительного хочется! Добавки!

И вот он ближе к полночи, прижавшись к Зое Алексеевне, куда-то в

грудь шептал ей: "Вот последнее… Сегодня писал..." Зоя Алексеевна рукой

проверит как укрыты, и слушает в пол уха, о сапожках новых думает.

"Ослабь без сожаления корсет!" — выкладывается с чувством муж. "Не плохо..."

— говорит Зоя Алексеевна, трогает его лоб, и целует. "Давай на бочек...

Давай, "живой классик"..." И так им уютно, когда они, как ложки повторятся.

Прижмутся, засыпают. А за окном метель, и редкие машины...

Пронизывающий ветер… Очень уютно вот так вдвоём… "Спокойной ночи..."

— бормочет Зоя Алексеевна, но "классик" уже спит. Уснул, тихо, как ребенок.

И Зоя Алексеевна шагнула в сновидения, успев подумать, что пора бы

"классика" помыть. Своего "живого классика".